Текст книги "Страна Лимония"
Автор книги: Свен Карстен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)
– Прекрасно. Значит, она – это Добро, а я временно буду на стороне Зла. Вот смотрите, я беру в руки вот этот здоровенный словарь, очень тяжелый и твердый. Очень больно бъется. Приготовились? И я хочу ударить Женьку словарём по голове!
Юрий Александрович шагнул вперед, замахиваясь толстым томом, Крыса взвизгнула и присела, закрывая лицо руками и живот коленом, а Серёга просто автоматически дернулся наперерез, поймал в воздухе опускающийся уже словарь, и вырвал его у Юрия Александровича из рук. Мгновение он раздумывал, не врезать ли дяде Юре в обратку этим словарем по седой голове, но фотограф уже и сам отступил назад, наклонил голову набок и улыбнулся. Серёга подумал, положил словарь на пол, и отодвинул его ногой подальше от дяди Юры.
– Вот, – сказал дядя Юра удовлетворенно. – Я не ошибся. Теперь понимаете?
Серёга кивнул, а Крыса спросила:
– Что понимаем?
– Понимаете, как надо поступать? – продолжал дядя Юра. – Не надо бороться, надо защищать. Очень просто – за-щи-щать. Если больше нечем, то защищать собой, заслонять телом. Поняли? Не меч я вам несу, но щит.
– Ну, ладно, он пусть защищает, – сказала Крыса. – А мне-то тогда что делать, по-вашему?! Матом ругаться, что ли?!
– Ты же кролик, – развел руками дядя Юра. – Убегай! Скачи, путай следы! Убегать не стыдно, стыдно позволить себя съесть. Стыдно побояться придти на помощь.
– Херня какая-то, – сказала Крыса сварливым голосом. Она отошла к дивану, села, и плюхнула на колени подушку. – Так все начнут бегать. Я не хочу убегать! Я вам не трусливый кролик какой-нибудь. Это мой город, пускай нацболы сами убегают. Как ваши татары, триста лет назад.
– А кто тогда страной управлять будет, дорогая моя?
– Кто останется. Народ.
– А народ может?
– Может. Нацболы не дают только.
– А народ хочет?
– Захочет.
– Когда народ управляет, это и называется – демократия. Представительная. Народ управляет через своих представителей. А ты же против демократии.
– Если демократия народная, то я не против. Пусть представляют. Вот вы, дядя Юра, и будете нашим представителем.
– Спасибо сердечное. Только я не хочу.
– Не хотите служить народу?! Если мы вас выдвинем – будете.
– Женька, Женечка… Ты не понимаешь, – дядя Юра подошел и сел рядом с Крысой. – Ты думаешь, что человек идет во власть служить народу? Это большое заблуждение, девочка моя, и не только твоё.
– А он воровать идет на самом деле, хотите сказать?
– Ну, кто-то и воровать, конечно. Нет, человек идет во власть дело делать, работать. Как лошадь. Политики – это, на самом деле, лошади.
– Козлы они.
– Это плохие политики козлы. А обычные политики – лошади. Но лошади не простые. А, скажем так, маршрутные.
– Чушики вы всё говорите… При чем тут лошади?!
– Ну, это аллегория, сравнение такое, для наглядности. Маршрутные лошади, ага. Нормальная лошадь везёт телегу куда скажут, а маршрутная – только по своему любимому маршруту. Одна – только к социализму. Другая – только к капитализму. Третья – ещё куда-нибудь. Но только туда. И нету такой лошади, которая сказала бы: хочу народу служить, садитесь, люди, я вас бесплатно покатаю для вашего удовольствия! Нет, политик, как лошадь, тащит страну-телегу только к своей цели, к своему идеалу.
– А разве нельзя иметь идеалы – народу служить?
– Нет такого идеала. Хочешь служить народу – иди в официанты. Если ты услышишь, что кто-нибудь идет в политику народу служить – значит врёт он, себе он будет служить, воровать то есть. Политик служит делу. Не народу, а стране. Полису, а не демосу. Хозяйству, экономике, образованию. Телегу тащит, а не детишек по кругу катает.
– Телегу!.. А детишек-то тогда кто повезёт?!
– А детишки – то есть, люди – они рядом с телегой пойдут, своими ногами. Не маленькие. Только если больной кто, или совсем слабый, тому позволят на телеге немного посидеть, с краю.
Серёге вдруг, как живая, представилась такая картина – по бескрайнему полю везёт усталая лошадь тяжело груженую телегу. Поле незнакомое, болотистое, чавкает под ногами. Дороги никакой нет. А идти надо. Остановиться нельзя, засосёт телегу трясина. Рядом с телегой идут, рука в руке, Серёга с Крысой. Идут к солнцу, низкому, красному, рассветному. Дядю Юру, как старенького, пустили посидеть на телеге. Чтобы не отставал. Он едет, книжку читает. Лошадь, которая телегу тащит – особая, маршрутная. Левые ноги у нее чуть длиннее правых, поэтому при ходьбе лошадь несколько забирает вправо. А вожжей у Серёги нет, направить лошадь невозможно. Можно только ее сменить на другую, свежую, и с ногами наоборот. Чтобы влево уже забирала. Морока, конечно, та ещё – уставшую лошадь выпрягай, сзади к телеге привязывай, новую лошадь с нужными ногами выбирай, запрягай, за солнцем следи… Но что делать! Так и движемся – виляем, петляем, назад пятимся. Солнце от этого ближе не становится.
Да еще эти нацболы!.. Уж так им хотелось телегу в свою сторону тащить! Прежнюю лошадь гранатой извели, сами впряглись неумело – а телега тем временем в бочажину по ступицы провалилась, и ни с места! Роют нацболы копытами землю, да только телега не сдвигается ни на шаг, лишь глубже проседает. И что же теперь делать посоветуете, а, Юрий Александрович?!
– Менять эту лошадь, что же еще!
А она не даёт меняться! Взбесилась, кусается, копытами бьётся! Опасная для жизни лошадь оказалась!
– Тогда ее надо отвлечь. Глаза ей закрыть ладонью, и постромки незаметно перерезать. Убежит – да и черт с ней.
А если другой, свежей лошади нету?
– Найдётся. Лошади всегда есть, надо только не бояться искать. Не бывает страны без лошадей, без политиков.
А как искать-то?!
– Ну, рецепт-то известный. Как в сказке. Надо выйти в поле и крикнуть-гаркнуть: "Сивка-бурка, вещая каурка! Встань передо мной, как лист перед травой!" Мигом набегут и в очередь выстроятся. Тогда только и гляди, у кого в какую сторону ноги заточены.
Серёга скосил взгляд на Крысины ноги. Вот у кого они заточены как надо! Точёные такие, что и говорить.
– Да-а, – сказала Крыса. – В сказке-то всё легко! А вы попробуйте в жизни! Когда мобилы вам сигаретами руки прижигают!
– Да я понимаю… – ответил Юрий Александрович и погрустнел.
На том разговор и закончился.
Через час все уже спали – Юрий Александрович на диване, Крыса на подушках на полу, а Серёга в кресле. Среди ночи Серёга проснулся, в комнате было темно, только моргал красным огоньком фотопечатный ящик под столом – хотел бумаги. Юрий Александрович похрапывал, Крыса спала мышкой, беззвучно, во сне она была непривычно тихой, очень домашней и совсем не анархической.
Серёга скосил глаза на окно. За ним было черно, и виднелось только несколько ярких точек – звездочки. Они помигивали, будто переговаривались. Серёга улыбнулся и снова уснул.
– Серёгин? – басом сказала одна звезда другой. – Алло? Вы не заснул еще там?
Вторая звезда, поменьше первой, покашляла и ответила:
– Нет, товарищ старший полковник, еще не сплю, с бумагами работаю.
– Вы у меня сыч еще тот, известный. По ночам не спишь, все роешь. Выслужиться, небось, хочешь.
– Нет, товарищ старший полковник, выслужиться не хочу.
– Ти-ихо в лесу-у… – хрипло пропела первая звезда. – Только не спят дрозды. Знают дрозды, что получат… Ну, как там дальше? Слова помнишь?
Молчание.
– Что замолк, Серёгин? Слова, говорю, помнишь, что они там получат?
– Что-то случилось, товарищ старший полковник?
– Случилось, Серёгин. Завтра в восемь, как штык, ко мне на ковер, дрын в задницу получать. Ваши футуристы нафутурили.
– Уже?
– Жопа на еже! Вы их что должен?! Кон-тро-ли-ро-вать! Вы контролёр, Серёгин, или просто у меня в ведомости расписаться?! Нафутурили футуристы, полные штаны. Красножопов звонил, всю плешь мне переел.
– Кто звонил?
– Краснобаев звонил, такую мать! У него младший брат, если вы забыл, директором на той конфетной фабрике, где твой главный футурист подъедается. Взяли они его на гоп-стоп, директора этого. Машину побили и зарплату его за три месяца отобрали. Инфаркт директору чуть не организовали. Теперь город без конфет останется, понимаешь, вы, товарищ Серёгин?! Это не я говорю, это Красножопов мне говорил. И не говорил, орал в трубку, сукин кот. Ну, скажи мне, товарищ Серёгин, какого я должен в мои-то годы из-за вас, раздолбая, это выслушивать?! Мне, может, год до пенсии по заслугам остался! Захотел и мне инфаркт спроворить, и на мое место сесть?! Так подожди год – и сядешь, если я вас раньше за такие проколы в Липецк рядовым экзекутором не закатаю…
– Товарищ старший полковник, директор Краснобаев по моей просьбе уволил анархиста Горячева с занимаемой должности. Я рассчитывал, что это озлобит Горячева и подтолкнет его к активным действиям.
– И вы не прогадал, Серёгин! Ох, не прогадал! Ваш футурист Горячев перешёл-таки к активным действиям! Ох, перешёл! Только знаешь, что я вам скажу, Серёгин?
– Что, товарищ старший полковник?
– К неконтролируемым действиям он перешел, Серёгин. К неконтролируемым, клянусь Витаминычем! Вы лично должен был Горячева за яйца держать и в нужную сторону его активность направлять. За яйца направлять, понял вы у меня, товарищ Серёгин?!
– Да, товарищ старший полковник. То есть, понял, товарищ старший полковник, за яйца. Исправлюсь.
– То-то, Серёгин. Исправляйся, давай. Я за вас перед Красножоповым поручился. Никакого футуризма больше у меня. Ладно, завтрашний дрын отменяется.
– Спасибо, товарищ старший полковник.
– Устрою вам завтра урок, как подопечных контролировать. Завтра у меня очная с моим ведомым, с Кашехлебовым, ну, который "Клуб любителей авторского видео". Хватит ему очками глаза портить, пусть Родине послужит. Он уже подготовлен мной по первому классу, завтра я его на ваших глазах дожму, пушку в руки дам, и на Сорокина из Управления Образования нацелю. Сорокин уже в курсе, обещал подставиться. А, Серёгин?! Слышишь? Вы не заснул там?!
– Нет, товарищ старший полковник, не сплю. Где дожимать-то будете?
– Чебуречную "Пушкин" в центре знаешь? К одиннадцати подходи. Мы в углу сядем, где кот на цепи, а вы сядь к стойке поближе. Только не пялься на нас, боком сядь. Книгу, что ли, возьми какую, прикинешься, что читать умеешь. А, Серёгин?
– Чебуречная на Пушкинской завтра в одиннадцать. Понял, товарищ старший полковник.
– Давай, Серёгин, пока. Кстати, как вы там, со своей ссыкухой малолетней разобрался уже? Привел уже к порядку семейные-то обстоятельства?
– Почти привел.
– Старайся. Отбой, Серёгин. Не заработайся там, с документами-то. Руки-то чередуй.
– Спокойной ночи, товарищ старший полковник.
Звезда, что побольше, погасла первой. Вслед за ней, помигав еще немножко, погасла и другая.
Глава 7.
ВСЕМ РУССКИМ ГРАЖДАНАМ И ОБЩЕСТВЕННОМУ МНЕНИЮ ЕВРОПЕЙСКИХ ГОСУДАРСТВ
По Вогрэсовскому мосту шли анархисты.
Когда-то, при социализме, по мосту ходили трамваи, возили рабочих на электростанцию. При Медвепуте мост обветшал, трамвайные пути разобрали и оставили лишь проезд машин, а при большевиках прикрыли и автомобильную дорогу тоже, заодно с электростанцией. Поэтому граждане ходили через мост пешком. Конечно, и этого не разрешалось, мост был аварийным, и лимоновцы каждый год гадали, устоит ли он в половодье. Но мост пока держался. Оба конца его были перекрыты дощатыми заборами, но, вы же понимаете, нашему человеку забор – не помеха. Наш человек отломает доску и пройдет. В том его и сила.
Русский человек, как уже говорилось раньше, анархист по натуре.
Русские люди, в составе Санди, Ходжи Мурата, Чечена Итцы, Цыгана и Крысы шли на акцию. В честь праздничка. Ведь нет для настоящего анархиста ничего лучше, чем испортить кому-нибудь праздник.
– А что за праздник-то такой? – спросил у друзей Серёга.
Оказалось, День Триумфа – один из главных нацбольских праздников, отмечается несколько раз в году, по тридцать первым числам каждого подходящего месяца. Главнее этого праздника только сам День Нацбола, бывший Первомай. А есть еще День Рождения Лимонова, День Памяти Лимонова, День Бойца МЧС, День Солидарности и Новый Год.
Ну, Новый Год-то Серёга знал.
Праздники отличались от прочих дней только тем, что народ в эти дни не работал. А если и работал, то ему за это не платили. Праздник ведь. Поэтому, в стране Лимонии праздники и любили, и не очень. Считалось, что если тебе в праздник выпало работать, то просто не повезло. Сегодня не повезло, в следующий раз повезет. Кто-нибудь другой отработает, по жребию, а ты пойдешь законно выпивать или на огороде горбатиться.
Значит, утро было праздничное, светило солнышко, народу на улице, почитай, никого и не было, так как лавки и магазины в праздник тоже не работали, и раньше одиннадцати на улицу не было никакого смысла и носу казать, было тепло, и воздух крепко пах псиной. Потому, что химзавод ночью выпустил в воздух какую-то дрянь, как объяснила Крыса – пёрнул к праздничку.
Анархисты шли легко груженые: Ходжа нес электрический мегафон на ремне, Серёге доверили тащить пластиковую канистру с бензином, а Санди вышагивал, поглаживая в кармане секретное анархистское чудо-оружие – упаковку польских презервативов. С бензином по центральным улицам ходить не стоило, могли остановить и потребовать лицензию, поэтому к месту акции наши акционеры пробирались огородами и частным сектором – маленькими улочками мимо небольших, вполне сельского вида домиков. Этакий кусочек настоящей жизни среди плоского бетона жизни городской. Первой встреченной по дороге курице Серёга обрадовался, как родной. Да, в этих переулках – принадлежащих Вере Фигнер, Некрасову, Толстому, еще каким-то неизвестным богатеям – бродили курицы, погавкивали собаки, зрели яблоки в садах. Все было как от веку положено.
Крыса все время отставала, так как не пропускала ни одного гаража или трансформаторной будки, чтобы не накарябать на ней мелом что-нибудь анархистское, про смерть нацболам или про свободу народу.
Первую остановку сделали в парке Дурова, позади круглого здания Трибунала. Здесь было тихо, зелено и бродили по дорожкам голуби. Анархисты плюхнулись на траву, а Крыса отправилась за кусты, отлить. Но не от страха перед акцией, а просто так, время подошло.
По дорожке парка, разъезженной трактором, шла какая-то женщина, несла сумку и через шею на ремне лоток. С домашним мороженым, – как объяснила Серёге Крыса, выходя из кустов и застегивая штаны. Крыса свистнула и махнула призывно рукой, женщина нехотя подошла. На малую толику Краснобаевских денег купили два больших, завернутых в промокшую газету куска – все, что у тетки оставалось. Мороженое оказалось хорошей штукой – молочное, пронизанное ледяными кристалликами, оно холодило горло, и от него сладко ныли зубы. Серёге понравилось. Сегодняшний денежный курс тоже оказался хорошим, праздничным. По словам мороженщицы – всего лишь три рубля за рубль.
Ждали Ёжика-в-тумане и Елисея, они должны были появиться с минуты на минуту и привести необходимое для акции транспортное средство – трофейный китайский электро-мотороллер. Пока же Санди объяснял план мероприятия.
В честь очередного Дня Триумфа и в преддверии Дня Первоклассника городское Управление Досуга открывало сегодня на площади перед Трибуналом городок детских аттракционов – всякие там качели-карусели, паровозики, надувные горки и прочую веселую белиберду. Открывало серьезно, с речами, речевками, оркестром и детским патриотическим хором. Причем, заявлен был даже приезд оператора телехроники. Вот в эту-то хронику и метил попасть Санди.
Для этого он собирался показательно сжечь карусель. Как самое крупное сооружение на площади. Как самое знаковое сооружение. Как символ режима. Карусель, оказывается, тоже была национально-патриотической, пропагандистской.
– Я, Ходжа и Чечен проникаем на крышу Трибунала и наполняем презики бензином. Ёжик и Крыса готовят колёса и прикрывают отход. Елисей и Цыган зажигают и кидают факел. Нет, сначала мы кидаем с крыши презики. Все смотрят наверх, мобилы смотрят наверх, телехроника смотрит наверх, и тут Цыган кидает факел. Нет, сначала я говорю приговор режиму. У кого мегафон? Дай сюда. Я приговариваю режим, Елисей кидает факел. Цыган тоже кидает, если Елисей не докинет. Где они, кстати? Факелы где?! Где эти факаные факелы?! Кто готовил?! Я вас, с-сука, товарищи, официально спрашиваю! Сейчас самих на факелы постругаю, вашу мать! Сказано вчера было – факелы, так должны обосраться, но факелы достать!
Все разбрелись по кустам, мастерить факелы из сучьев и всякого бумажно-тряпичного мусора. Санди остался успокаивать нервы мороженым.
Со стороны пустыря, из-за забора появился Ёжик-в-тумане, привел за рога облезлый мотороллер. На крыльях и переднем щитке из-под аляповатой хохломы проглядывали плохо закрашенные иероглифы.
– Переднее спускает немного, – объяснил Ёжик, пиная стершееся почти в хлам колесо. – Ниппель не держит. Но я подкачал. А так – машина зверь. Батарея только почти сдохла. Но потянет отлично, если с разгону.
– А где Елисей? – спросил Санди.
– Зассал, – зло ответил Ёжик и сплюнул.
Санди выругался – вся диспозиция рушилась из-за одного предателя. Зассавший Елисей должен был рулить и кидать, теперь рулить придется Чечену, Цыган полезет на крышу, Крыса и Ёжик будут толкать мотороллер для разгона и поджигать факелы, а кидать будет Цыган. Или нет, он же на крыше. Тогда кидать будет Крыса, а Цыган потащит на крышу канистру.
Серёга замялся, а Крыса вылезла вперед и заявила, что Цыган на крышу не ходок, потому что боится высоты и только всё испортит. Санди опять принялся бесполезно ругаться, и Крыса, почувствовав его слабину, мигом распределила все по-своему. Она сама будет рулить, Цыган будет кидать, Ёжик толкать, а все остальные – марш на крышу, потому что оркестр уже играет. И действительно, из за деревьев уже неслись трубные звуки и буханье барабана.
Тут время помчалось галопом. Санди с подручными, оскальзываясь на траве, побежали штурмовать крышу здания Трибунала по пожарной лестнице, Крыса принялась мастерить из платка повязку на лицо, Ёжик яростно подкачивал ручным насосиком предательски спускающее переднее колесо, и лишь один Серёга был не при делах – держал в руках полдесятка факелов и соображал, как же их поджечь без спичек.
Выручила Крыса. Обернувшись по сторонам, она мигом высмотрела на противоположной стороне улицы прохожего мужичонку, сутуло бредущего по своим похмельным делам, но – с папиросой в зубах. Засемафорила ему руками.
– Земеля, слышь! – крикнула она. – Водка наша, курево твоё! Помоги огоньком в честь праздника!
Обещаниям водки мужичонка, похоже, не слишком поверил, но таки подошел. Нашлась у него и зажигалка, переделанная из старой одноразовой и заправленная одеколоном. Газетным жгутом Ёжик подпалил факелы, они загорелись, но с трудом, плохо, как-то неубедительно. Крыса деловито переломила зажигалку пополам и плеснула на огонь содержимым. Пламя ухнуло, рванулось клубком, все отшатнулись, а Серёга даже чуть не выронил факелы от неожиданности.
– Эй! – сказал мужичонка, расстроенный таким варварством в отношении самоделки. – Ты чего ж из себя позволяешь-то?!
– На дело революции, – ответила Крыса. – На это не жалей.
– Лучше пособи подтолкнуть, – басом посоветовал ему Ёжик-в-тумане.
Крыса уселась за руль, растопырив локти, за ней на багажнике примостился Серёга, держа чадящие факелы на отлёте, Ёжик и мужичонка налегли сзади, мотороллер легко сдвинулся, зашуршал колёсами по песку, Ёжик закричал, чтобы Крыса нажимала уже педаль, Крыса смеялась, виляла рулём, мужичонка споткнулся и упал, оставшись где-то позади, мотороллер едва слышно подвывал мотором, огонь на факелах гудел, кусты проносились мимо, Серёга обнимал Крысу рукой за шею и плечи и был счастлив. Поворот дорожки, только что казавшийся таким далеким, с каждой секундой приближался, слева за деревцами, выросшими сквозь покрытие заброшенной автостоянки, уже вставал барабанный бок здания Трибунала, а духовая музыка впереди на площади вдруг сбилась с мелодии, захлебнулась нотами и сошла на нет – видимо, Санди начал уже бросать с крыши свои бензиновые бомбы.
Тут Крыса попала передним колесом в лужу, мотороллер тряхнуло и дернуло в сторону, Серёга от толчка едва не вывалился, проелозил сапогом по песку, но Крыса не спасовала, вдавила педаль до отказа, и мотороллер, взвыв, вырвался из-за кустов в солнечный свет и карнавальную пестроту площади Червочкина.
Народу на площади собралось, наверное, с сотню человек, но Серёге показалось, что туда сошелся весь город. Воздух был густой от флагов, воздушных шаров и длинных тряпичных полос на растяжках, красных и черных, с надписями. Серёга ухватил из них только пару слов: справа стояло "Клянемся!", а слева – "товарищ Шойга". Из-за флагов поднимались пёстрые деревянные столбы конструкций Детского Городка, блестел черным и золотым лаком шатёр карусели. Мотороллер вилял, Серёга на нем едва держался, балансируя факелами, пламя на концах палок съёжилось в свете солнца и стало совсем почти невидимым, только шел дымок и воняло горелыми тряпками. Подъезжали бесшумно, из-за спин, но это особой роли не играло, никто их и не замечал, все смотрели вверх, на крышу. Оттуда свистели и махали руками анархисты – черные силуэты на фоне неба. Кто-то из них, кажется Чечен, от плеча толкнул вниз пузатый, словно мочой налитый пузырь – через секунду тот взорвался брызгами на крыше карусели, ясно обозначив Серёге место для кидания факелов.
На край крыши выступил Санди.
– Жители города Лимонова! – загремел он в мегафон. – Воронежцы! Жертвы диктатуры национального большевизма! Боевая организация анархо-футуристов объявляет…
Его перебил плаксивый детский голос, раздавшийся из репродуктора:
– Мы Лимонова сыны,
Эмчеэсу мы верны,
Дома, в школе и в дозоре,
Много нас, как капель в море!
Это началась плановая патриотическая речёвка. Ребенка не было видно из-за спин взрослых, но его писклявая декламация, усиленная электричеством, почти забивала гневный голос Санди.
– Мы объявляем антинародный диктаторский режим нацболов и примкнувшего к ним Шойги – нелегитимным, неэффективным, уродским и низложенным!
– Нам товарищ Оборотов
Взял построил городок!
Только империалистов
Мы не пустим на порог!
– От имени всемирной анархии мы призываем всех свободных граждан к сопротивлению! Лимоновцы! Берите оружие, бейте гадов! Смерть нацболам! Свободу народу!
– Я как только подрасту,
В ликвидаторы пойду!
Мне щеночка-водолаза
Эмчеэс подарит сразу!
– Родина или смерть! Салют и бомба! Освобождайтесь все! Цыган! Брат Цыган! – Санди простёр с крыши руку, накрывая площадь ладонью. – Приказываю, продай огню… ёпт! Предай огню этих… это…
Санди запнулся, не в силах, видимо, подобрать подходящее нематерное слово, но его тут же выручил Ходжа.
– Жги! – заорал он Серёге. – Подпали их к херам!
Вниз, крутясь в воздухе, полетела пустая бензиновая канистра. Серёга глянул по сторонам, карусель была уже рядом, за расписным деревянным заборчиком проплывали по кругу фанерные угловатые танки, толстобокие подводные лодки, черные самолетики с треугольными крыльями. С нависающей мухоморной шляпкой крыши карусели стекал жирными каплями бензин. Детей на карусели, вроде бы, не было.
– Давай! – крикнула Крыса. – Салют и бомба!
И Серёга дал. Он соскочил с мотороллера, пробежал несколько шагов, лавируя между ошеломленными лимоновцами и держа факелы перед собой, словно букет огненных цветов, кто-то схватил его за рубашку, кто-то в оранжевом бросился наперерез, но Серёга рванулся, освободился, махнул рукой – и факелы салютом взлетели к небу и бомбой рухнули на расписанную серпочками-молоточками крышу символа нацбольской тирании – детскую патриотическую карусель.
Вспыхнула она разом, весело и очень по-праздничному. Удачно получилось. Серёга даже успел порадоваться.
В толпе заорали "Пожар!", забегали мамаши, уводя детей, мужики же словно остолбенели все, так что Серёга без помех ужом проскользнул сквозь толпу, догнал мотороллер с Крысой и на ходу запрыгнул ей за спину. Мотороллер просел задним колесом так, что даже царапнул чем-то по асфальту, Крыса вскрикнула, но Серёга несколько раз крепко оттолкнулся сапогом, а Крыса вдавила педаль скорости обеими ногами – и вот они уже снова катили, плавно набирая ход, через площадь, вперед, на другую сторону, прямо в зияющий среди деревьев проём улицы Пушкина.
В спину им радостно хохотал в мегафон Санди. Взвыла сиреной эмчеэсовская машина, взвизгнула покрышками, пустилась за поджигателями в погоню. Неужели поймают?!
Крыса вильнула рулем влево, влетела под деревья во дворы, проскочила между сараев, мимо мусорных баков, ломясь через кусты и прыгая с бордюров, дальше в Красногвардейский переулок, перекопанный канавой, и там по доске на другую сторону, в надежде, что мобилы застрянут перед таким препятствием, но сирена за спиной стихла лишь на мгновение и тут же снова взвилась торжествующе, когда эмчеэсовцы отыскали объездной путь. Серёга боялся даже и оглядываться. Он сидел, широко расставив колени и поджав ноги, прижимался к горячей Крысиной спине, обнимал ее руками за живот и даже за грудь, и только надеялся, что Крыса сама как-нибудь найдет дорогу к безопасности и спасению. Крыса тоже не оборачивалась, только рулила изо всех сил, объезжая ямы в асфальте. Одного попадания колесом в такую яму было бы беглецам достаточно – изношенная передняя покрышка лопнула бы непременно, а пешком мобилы догнали бы наших анархистов в два счета.
Снова выскочили на Пушкинскую, там асфальт был получше, помчались почти вплотную под стенами домов, пугая гудками редких прохожих. Над головой промелькивали вывески, Серёга читал их краем глаза, успевая удивляться замысловатости городской жизни – тут были: Ярмарка Шапок, Туалет-Салон, Народное Целение Ног, закрытая "на обслуживание" Факс-Почта, Русская Ресторация "Махно" и прочие другие странности. Сирена за спиной неумолимо приближалась. Хуже того, впереди зазвучала вторая, а где-то еще дальше отозвалась и третья.
– Обложили, гады! – занервничала Крыса. Она опять попыталась найти укрытие во дворах, за заборами, но через дорогу уже бежал к ним кто-то в оранжевом, а из-за угла выворачивала белая патрульная машина. Крыса рывком развернула мотороллер, метнулась назад, теряя скорость, снова бестолково развернулась, почти уже на месте, заднее колесо сорвалось с высокого бордюра, и Серёга, не удержав равновесия, мешком свалился с багажника на дорогу, очень больно приложившись к асфальту копчиком.
Белая волна боли прошила его по позвоночнику от спины к затылку с такой силой, что буквально вышибла Серёгину душу через макушку, высоко вверх, в жаркую голубизну летнего неба. Серёга взлетел голубем выше всех домов, упал вверх сумасшедшим камнем, прострелил небо метеором, а мир вокруг него тормозил, замедлялся, застывал в сахарной глазури и подергивался паутиной. Зависнув посреди небосвода, Серёга посмотрел вниз – белый мотороллер с замершей словно в ожидании Крысой едва просматривался на сеточке дорог и казался не больше муравья под ногами, дома походили на спичечные коробочки, а деревья на траву. Патрульная машина искрилась, как осколочек бутылочного стекла, таким же игольчатым светом блестела двумя шагами дальше еще одна, и еще одна в стороне, а когда Серёга поднял взгляд, то даже поразился – искры патрулей были рассыпаны по всему городу, до горизонта, как звезды ночью. Безопасного места просто не было, не существовало в природе.
– Вот ведь чёрт! – пробормотал Серёга. – Куда же податься-то?!
– Домой, например, – сказала душа.
– К матерям под юбку?!
– А чем плохо? – не поняла душа. – Там дел по горло, урожай, помогать надо. И они по тебе волнуются.
– А я волнуюсь как Женьку спасти.
– Ты себя спаси сначала, спасатель. Повадился каждый день из себя вываливаться. Думаешь, даром это?!
– Нам спрятаться надо! Гонятся за нами, понимаешь?! Поймают – убьют, ликвидируют. Помоги, будь другом! Ну, пожалуйста!
– Не надо раньше попадать в такие передряги, когда гонятся и ликвидируют. Думать надо сначала, что делаешь. Понял? Головой думать.
– Так ты не будешь спасать, что ли?!
– Спасать тебя… Нанялся я тебе… Вот ты всё за народ болеешь, да? Вот пусть тебя народ и спасает.
И легкий такой звук раздался, как мыльный пузырь лопнул. Серёга так и понял, что это душа разговор прекратила. Остался он совсем один в бескрайнем Лимоновском небе. И надеяться не на кого. Приходится самому соображать, понимаешь.
Серёга уныло вздохнул и огляделся. Стеклянные иглы эмчеэсовских патрулей кололи глаза, город Лимонов щетинился ими как ёжик. Где же у этого ёжика мягкое брюшко-то? Должно ведь быть… Какая, всё-таки, серая вещь, этот город! Серые дома, тёмно-серые дороги, деревья хоть и зеленые, а тоже запорошенные пылью. Река только синяя, хорошая, и вот там ещё, в стороне, что-то такое коричневое виднеется, похожее на вскопанную и готовую к посеву грядку. И даже хвостики какие-то веселые над грядкой торчат, словно молодой лучок. Что же это такое?
Люди! Стоило присмотреться, как стало точно видно – люди, народ! Множество людей, длинной широкой колонной стоят на самой середине одной из улиц, словно толпа выстроилась в очередь. А хвостики над грядкой – это флаги, зеленые, красные, оранжевые, много! Почему же они там выстроились на жаре, да еще и с флагами? Праздник ведь, отдыхать же положено!
Только – как там душа сказала-то? Народ, значит, спасёт?
Город вдруг дернулся, завернулся лукошком, раскрылся навстречу, и Серёга соколом ухнул с высоты вниз, точнёхонько в собственную голову, и даже ниже, в горящий огнем копчик. Вскрикнул, вскочил, заковылял к обернувшейся к нему на секунду Крысе, удивляясь ее злому взгляду, побежал как мог, уперся ладонями мотороллеру в расписной зад, крепко налёг, из-под колес полетел в глаза песок, Серёга заплевался, но толкать не бросил, мотороллер сдвинулся, зажужжал, Крыса вильнула рулем и въехала в узкую, не шире одного метра, щель между стоящими в ряд гаражами, Серёга вбежал следом – и через секунду они оказались вдруг на соседней улице Свободы, а мобилам ещё придется объезжать целый квартал.
– Туда рули, туда! – закричал Серёга, показывая рукой. – Туда, где народ!
Крыса завернула по широкой дуге, а Серёга побежал наперерез, прыгая через кусты, догнал мотороллер и вскочил коленями на багажник. Почему коленями-то? А копчик очень болел, не хотелось как-то задом на железное плюхаться.
Еще один поворот – и Серёга увидел людскую реку, если не сказать – стену. Люди стояли лицом все вдоль улицы, празднично одетые, в руках у многих были флаги на деревянных палках, дети были с бумажными цветами на проволоке и с шариками на нитках. Народ был настроен добродушно, даже весело, кое-кто притоптывал ногами, пританцовывал на месте, потому что играла музыка, и не такая, как на дискотеке, а настоящая – толстая тётка растягивала меха аккордеона и пела со смешными подвизгиваниями:
