Текст книги "Грехи Отца (ЛП)"

Автор книги: Султан Уайт

Соавторы: Рэт Уайт
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– И вы это знаете...

– Потому что он сказал мне.

– Вернёмся к вашему диагнозу Адама Хорровица. Вы сказали, что он страдает антисоциальным расстройством личности и нарциссическим расстройством личности. Так он социопат?

– Как я уже сказал, Адам Хорровиц ничем не страдает. Он не знает о страдании ни малейшего понятия. Он неспособен испытывать многое из того, что мы считаем нормальными человеческими эмоциями. Такие вещи, как сочувствие, сострадание, даже страх в значительной степени чужды ему. Знаете ли вы, что было проведено исследование, в котором предполагалось, что можно определить, насколько жестоким будет ребёнок, если измерить его пульс в младенчестве? Видите ли, измерение пульса врачом в таком возрасте – странное, незнакомое и пугающее занятие для большинства младенцев. Это стресс. У них учащается сердцебиение. Но у некоторых младенцев при тестировании наблюдается низкая частота пульса и состояние покоя. Пульс между сорока и пятьюдесятью. Исследование показало, что это дети, которые вырастают жестокими. У них отсутствует нормальная реакция страха.

Страх сдерживает многие из наших агрессивных наклонностей. Устраните этот страх, и что может помешать вам атаковать, застрелить или зарезать любого, кто вас бесит? На момент осмотра после ареста у Адама пульс был сорок два. Сорок два. Нормальная частота сердечных сокращений при таких обстоятельствах была бы, по крайней мере, на уровне девяноста, даже выше сотни.

– Что ещё вы обнаружили во время исследования Адама Хорровица?

– Существует многомерная система общей структуры личности, разработанная психологами, которая называется пятифакторной моделью личности или «большой пятёркой», которую мы теперь применяем к расстройствам личности. «Большая пятёрка» состоит из пяти биполярных областей функционирования личности: обозначенных как экстраверсия против интроверсии; дружелюбие против антагонизма; сознательность против растормаживания; невротизм против эмоциональной стабильности; и интеллект или открытость против закрытости для опыта. Мне было любопытно посмотреть, где был Адам в этой «большой пятёрке». Он получил высокую оценку в области экстраверсии. Адам напорист, активен и жаждет острых ощущений, но при этом чрезвычайно низок в теплоте и сострадании. У Адама крайне низкие оценки по всем аспектам невротизма, за исключением гнева и враждебности. Другими словами, он не испытывает обычных отрицательных эмоций, таких как тревога, депрессия и неловкость, но ему очень трудно контролировать свой гнев. Несмотря на свои проблемы с контролем гнева, Адам получил высокие оценки в области сознательности, что прямо контрастирует с импульсивным, неконтролируемым поведением, которое обычно можно ожидать от антиобщественного преступника. Это прямо противоположно тому, что можно было бы ожидать от преступника, который заходил в палаты новорождённых в больницах и начинал убивать, но, вы должны помнить, ему это сходило с рук по крайней мере дважды. Он задушил двадцать младенцев в больнице в Лас-Вегасе, а затем просто вышел из здания без всяких препятствий. Он сделал то же самое в Огайо. В «большой пятёрке» общей личности Адам считается компетентным, упорядоченным, ориентированным на достижения и сознательным. Возможно, именно его характерный стиль тщательного планирования и осознанного исполнения позволил ему так много раз избежать наказания за эти убийства.

– Сколько именно людей он убил?

– Я сомневаюсь, что даже он это знает.

* * *

– Проверка. Проверка. Проверка. Это первое интервью с Самантой МакKарти. Мы в её доме. Дата – 19 июля 2014 года. Насколько я понимаю, вы мать одной из жертв, одна из немногих живых людей, которые были свидетелями его поступка. Не могли бы вы рассказать мне, что вы видели?

– Я не хотела бы. Но я уже однажды рассказала это в суде. Думаю, я могу сказать и вам. Думаю, хуже уже не будет. Это довольно сложно. Вы понимаете? Это всё ещё так сложно. Я до сих пор не могу поверить в то, что сделал этот человек. Кто может сделать что-то подобное? Какой человек будет убивать младенцев? Красивых малышей. Я всё это видела. Это было ужасно. То, что сделал этот человек, было ужасно. Надеюсь, его поджарят из-за этого. Надеюсь, он страдает.

– Что вы видели?

– Это была палата для новорождённых. Здесь держали недоношенных детей. Маленькие, крошечные. Вот где он начал. Все младенцы спали в этих инкубаторах, словно в кроватках. Это были крошечные, слабые, беспомощные малыши. Сначала я не поняла, что он делает. Я думала, что он просто папа, жаждущий увидеть своего новорождённого. Я сама была такой. Я всё время хотела видеть свою маленькую дочку. Вот почему я была там. Знаете, как это здорово для новоиспечённого родителя? И он вошёл так небрежно. Эта улыбка на его лице создавала впечатление, что он был здесь по вполне нормальным причинам. Но это оказалось не так. Когда он открыл крышку первого инкубатора, я поняла, что что-то не так. Затем он... Затем он... О, Боже...

– Переведите дыхание. Я знаю, это тяжело. Не торопитесь.

– Хорошо. Хорошо. Дайте мне секунду. Это просто... Я просто никогда не думала, что такое может случиться. Этот ублюдок убил моего ребёнка! Мою маленькую девочку. Я тогда только дала ей имя. Не знаю, почему это заняло у меня так много времени. Я просматривала все книги детских имён в течение нескольких месяцев. У меня даже было приложение на моём телефоне, которое поминутно показывало самые популярные детские имена во всём мире. Вы знаете, какое имя было самым популярным в США для девочек, когда родилась моя дочь? София. Вы можете в это поверить? София. Следом шли Эмма и Оливия. Я не могла назвать свою дочь каким-либо из этих имён. Они казались мне такими взрослыми. Не как детские имена, скорее как имена чьих-то мам. Я решила назвать её Джессикой в ​​честь моей бабушки. Она была такой красивой. Я никогда не думала, что может быть что-нибудь настолько красивое... Никогда не думала, что смогу создать что-то настолько драгоценное.

– Я уверен, что она была очень красивой малышкой.

– Она была идеальной. Она была абсолютно идеальной. И он уничтожил её. Он забрал её у меня.

– Саманта? Вы можете сказать мне, что он с ними сделал? Что вы видели?

– Младенцам, недоношенным детям нужны были кислородные баллоны, чтобы дышать, их лёгкие были недостаточно сильны, чтобы работать самостоятельно. Были эти прозрачные трубки, которые доходили до их носа и постоянно перекачивали кислород, чтобы они могли дышать. Он взял трубки, несколько раз обернул их вокруг шеи ребёнка, а затем плотно затянул. Он продолжал тянуть, пока узел не становился всё меньше, меньше и меньше, пока голова ребёнка не повисла. Она так висела, как будто собиралась упасть. Шея была сломана, вся вытянута и скручена. Иисусe... Я пыталась забыть всё это дерьмо, понимаете? Но я не могу забыть. Я не могу перестать думать об этом. Это всё, о чём я думаю... о том, что сделал этот человек.

– Мне жаль. Если вы хотите остановиться, мы можем это сделать.

– Нет, я в порядке. Всё нормально. После того, как он убил того первого ребёнка... после того, как я наблюдала, как он это делает... я закричала. Я разбудила всех младенцев. Они плакали во всё горло. Они были напуганы. Они все были так напуганы. Как будто они знали, что с ними вот-вот случится. Как будто они знали, что это за человек. Я видела, как Хорровиц начал ругаться, он просто закричал «бля!», а затем повернулся и посмотрел на меня. Я просто закрыла рот и перестала кричать. Я была напугана до смерти. Я думала, он тоже меня убьёт, понимаете?

Он немного осмотрелся, а затем взял кислородный баллон рядом с инкубатором ребёнка. Он больше не нуждался в тишине. Я уже предупредила всю грёбаную больницу. Может, мне просто нужно было потихоньку вызвать медсестру, чтобы он не узнал. Так он не стал бы торопиться с тем, что делал. Может, у него не было бы времени убить столько? Но было слишком поздно. Он поднял баллон над головой и разбил его о следующий инкубатор. Он пробил стекло и раздавил маленького ребёнка внутри. И он продолжал вот так, шаркая по очереди, ударяя кислородным баллоном по их маленьким телам. Он двигался так быстро. Я думала, что он устанет через несколько минут, но он продолжал.

Я хотела войти и остановить его, хотя бы замедлить его, но мне только что сделали кесарево. Моё тело болело, и я всё ещё носила с собой капельницу. Тут мне пришла в голову мысль: а где, чёрт возьми, медсёстры? Я знала, что в палате для новорождённых всегда должна быть хотя бы одна. Я нашла то, что искала. Он, должно быть, сделал это до меня. Скрывшаяся в углу, в тени, медсестра сидела с закрытыми глазами, прислонившись к стене. Ни крови, ни синяков, как будто он её задушил или что-то в этом роде. Было так тихо. Наконец, две другие медсестры прибежали по коридору и спросили меня, что случилось. Я не могла говорить, поэтому просто показала пальцем. Они увидели, как Хорровиц бьёт младенцев кровавым кислородным баллоном. Они увидели стены, когда-то окрашенные в жёлтый цвет, с которых капала красная жидкость. Медсёстры не замерли, как я, они сразу вбежали. Это заставило меня почувствовать себя виноватой. Он сделал с медсёстрами то же, что и с младенцами. Первая побежала прямо к нему, он развернулся и ударил её баллоном по челюсти. Она поскользнулась на луже крови и треснулась черепом о кафельный пол. Следующая медсестра перепрыгнула через тело своей коллеги и напала на парня. Они не должны были так бежать одна за другой, иначе у них, возможно, был бы шанс. Он обогнул её, и она врезалась в разбитые инкубаторы. Они опрокинулись, и на неё упали мёртвые младенцы. Она села, отвесив челюсть, как будто не понимала, что видит. Хорровиц встал над ней и снёс ей челюсть баллоном. Клянусь, он замахнулся достаточно сильно, чтобы оставить вмятину на этой чёртовой штуке. Медсестра упала на груду новорождённых.

Он перешёл к здоровым младенцам, размельчая их беззащитные тела. Стеклянный инкубатор не был защитой, поэтому их тела просто рассыпались под кислородным баллоном. Было так жутко! Моя собственная дочка была совсем рядом с Хорровицем. У меня даже не было времени подумать, я вырвала иглу из руки и пластырь на груди и подняла металлический стержень, который держал мою капельницу, чтобы использовать в качестве оружия. Но два врача схватили меня за талию и удерживали, когда мимо меня промчались два санитара. Над нами в коридоре горела сигнализация, мигая красным светом. У меня закружилась голова; тревога, казалось, становилась всё сильнее и сильнее. Это было невыносимо.

Хорровиц продолжал идти по очереди, как будто он чертовски играл в крота или что-то в этом роде. И он приближался к моему ребёнку. Я боролась с хваткой доктора. Я просто хотела в последний раз взглянуть на своё маленькое чудо. Я молилась, чтобы санитары остановили его. Я имею в виду, что они были мужчинами, и их было двое. Они должны были остановить его, верно? Я имею в виду, он был просто парнем, верно? Он был грёбаным сумасшедшим парнем.

Сигнализация громко ревела. Я больше не могла видеть своего ребёнка, у меня кружилась голова. Я прислушивалась к её плачам, но сквозь крики других детей, крики пациентов и врачей и чёртову сигнализацию не могла разобрать её плач. Я думала, что мои материнские инстинкты сработают. Например, как животные могут различать звук щебетания или писка своего потомства в толпе других. Но я не могла. Я просто не могла. Я только родила её накануне, и всё ещё принимала обезболивающие из-за кесарева сечения, у меня не было времени выучить её голос. Я не знала, как звучит мой собственный ребёнок.

Я видела, как умер первый санитар. Хорровиц сделал ему захват шеи. Он покрутил баллон в ладони и ударил насадкой по углу стола. Раздался пронзительный свистящий звук. Это было достаточно громко, чтобы разорвать хрупкие барабанные перепонки этих младенцев. Хорровиц затолкал кислородный баллон, всё ещё извергавший воздух, в рот мужчине и держал его там. Мне потребовалось некоторое время, прежде чем я поняла, что он делал. Глаза у санитара вылезли, он царапал грудь, копал окопы ногтями. Хорровиц зажал мужчине нос и смотрел, как лёгкие его жертвы разрываются. Мужчина расслабился в руках Хорровица, а затем упал на пол. Когда он вынул баллон изо рта мертвеца, я увидела, как его грудь опустилась, а затем изо рта потекла кровь.

На мгновение появилась надежда, когда я увидела, как один санитар – тот, что был ещё жив – выбил кислородный баллон. Но эта надежда улетучилась, когда я увидела, как Хорровиц сломал этому санитару шею. Знаете, Хорровиц склонил голову, как делают собаки, когда слышат странный шум. Он стоял совершенно неподвижно, вот так склонив голову, и смотрел на ещё живых младенцев. Как будто кто-то нажал на нём кнопку паузы. Затем он просто вышел из этого состояния и снова начал двигаться, теперь быстрее, более осознанно. Он начал сворачивать шеи детям, которых пропустил. Я потеряла сознание, когда он полез в кроватку моей малышки. Я не видела, чтобы он её убил. Когда я проснулась, я снова была в своей палате реабилитации. Я всё ещё думала, что она жива. Может быть, кто-то остановил его, прежде чем он смог причинить ей боль.

– Когда вы узнали?

– Вся моя семья была вокруг меня, просто наблюдая за мной со слезами на глазах. Я всё поняла прямо тогда. Им не нужно было ничего говорить, я могла судить по их внешнему виду. Я знала, что в том момент начну плакать. Я чувствовала, как это приближается. Ком в горле. Слёзы прямо у меня под веками. Но я этого не сделала. Вы хотите знать почему?

– Почему же?

– Потому что вместо этого я разозлилась.

– Разозлились на Хорровица?

– На него, но не только. Я видела своего бывшего парня. Отца моей малышки. Этого мудака, который обещал, что не оставит меня после того, как я забеременела. Вы думаете, он плакал, как и вся моя семья?

– Полагаю, что нет.

– Вы правильно полагаете. Бьюсь об заклад, этот засранец был втайне рад. Бьюсь об заклад, этот ублюдок был счастлив, что ему больше не придётся платить алименты. Он выглядел печальным, но я знала, что этот урод притворяется. Такое же лицо было у него, когда он расстался со мной. То же фальшивое, лживое, грёбаное лицо. Внутри у этого ублюдка было облегчение.

Наверное, мне не стоило на него кричать. Но мне нужно было как-то выплеснуть гнев. Может быть, я была просто разбита и винила себя за то, что не действовала во время тех убийств, и выместила это на моём бывшем. Я не знаю. Но я просто села и начала кричать «пошёл ты на хуй!» снова и снова и снова на него. Моя мама пыталась меня успокоить, а папа просто схватил его за руку и вывел из комнаты. И я не переставала кричать, пока он не ушёл. Я не знаю, просто это было нужно. Чтобы всё это вышло наружу. Просто вышло.

– Хотите ещё что-нибудь сказать?

– Нет.

– Спасибо за уделённое время.

– Не за что.

(Он выключает диктофон.)

* * *

– Сейчас я беру интервью у адвоката Адама, Исаака Петерса. Мы находимся в компании «Hunt and Peters, LLC». Дата – 21 июля 2014 года. Время – 17:49. Можете рассказать мне о времени, которое вы провели с ним?

– Это было недолго.

– Расскажите мне о том недолгом времени, которое вы провели с ним.

– Ну, хорошо. Что ж, суд назначил мне его дело. Судя по тому, что я слышал, Адам относился ко всему пассивно. Просто безразлично. Он не пытался найти себе адвоката, поэтому судья выбрал меня.

Я разговаривал с ним всего несколько раз перед первым слушанием. На него всегда надевали наручники и приковывали цепью, прежде чем мне давали разрешение поговорить с ним. Это требовалось начальнику тюрьмы. Если честно, я бы не пошёл с ним в комнату наедине, если бы его не приковали. В нём что-то есть. То, как он смотрит на вас холодными, мёртвыми, бесстрастными глазами. Как будто он вообще не чувствует никакой связи. Как будто мы разные виды.

– Я знаю. Я тоже это чувствовал.

– Жутко, правда?

– Да.

– Во всяком случае, я читал его профиль перед своей первой встречей с ним. И, конечно, есть только один способ защитить кого-то подобного. На самом деле нет другого логического оправдания тому, что он сделал. Мы решили выставить всё так, что он был сумасшедшим, психически болен во время своих преступлений. Обычно этот аргумент позволяет убедить присяжных. Я имею в виду, что казнить кого-то, кто болен и ничего не понимает, – это ужасно, верно? Мы просто надеемся, что сможем заставить присяжных найти что-то в обвиняемом, которому они могут посочувствовать. Но я знаю, что это будет долгий путь. Правильно или неправильно было бы казнить этого человека – я не решусь судить, моя работа – убедиться, что он завязал со своими делами и найти способ заставить присяжных пожалеть его. Кроме того, если бы нам удалось выиграть дело, представьте, как это повлияло бы на мою карьеру?

– Я полагаю, вы стали бы очень известным.

– Печально известным. Но в этой профессии – это то же самое. Ну, я думал, Адам поймёт, что безумие было его единственной надеждой, но он этого не сделал. Каждый раз, когда мы встречались, он чертовски отказывался от сотрудничества. «Я не сумасшедший. Я не сумасшедший», – снова и снова твердил он. Этому парню никак не объяснить, что другого пути нет. Никто на планете никогда ему не поверит.

– Кроме, может быть, его отца.

– Ну, он же не судья. Ведь так?

Но вот что меня по-настоящему расстроило. Он сказал мне, что делать. Он сказал мне, что рассказать в суде. Кто здесь профессионал? Я никогда раньше не видел такого большого эго. Он сказал мне, что то, что он делал, было для наивысшего блага человечества. Что цель оправдает средства, когда каждый будет его потомком, а значит, умнее, сильнее, быстрее, лучше. Его защита заключалась в том, что прекращение его резни каким-то образом нарушило естественный порядок вещей, что он был следующим шагом в эволюции человека, и Homo sapiens должен уступить место его потомству. Это был смехотворный аргумент.

В итоге он от меня отказался. Он думал, что сам справится с этим делом, этот дерзкий сукин сын! Я был рад уйти, хотя и мог довести до конца громкое дело, которое могло сделать меня юридической рок-звездой. Он напугал меня до чёртиков. Чем больше я разговаривал с ним, тем больше я начинал понимать, что весь мой аргумент был ложью. Я разговаривал с его психологом. Как же его имя?

– Доктор Томпкинс?

– Да, Томпкинс. Мы оба согласились в том, что Хорровиц не сумасшедший, он злой.

– А как насчёт официального вердикта доктора Томпкинса?

– Это фикция. Вероятно, он написал так, чтобы не выглядеть дураком в сообществе психологов. По правде говоря, Хорровиц – чудовище. Хладнокровный монстр.

– Я начинаю это понимать. Я решил сделать этот проект, надеясь на луч света, на возможность обнадёживающего финала, но, опросив всех этих людей, я понял, что это не так.

– Вы, авторы, всегда настроены оптимистично. Вам всегда нужен идеальный, счастливый конец. Но настоящая жизнь другая, партнёр. Мы, как юристы, изучаем такие дела каждый день. И таких людей, с которыми мы имеем дело изо дня в день. Мы реалисты.

– Думаю, мы можем закончить сейчас. Вы можете что-нибудь ещё добавить?

– Нет. Это всё, что у меня было с этим парнем. Слава Богу!

– Спасибо за уделённое время.

– Постойте. У меня к вам вопрос.

– Да?

– Прежде чем вы вошли в мой офис, я слышал, как вы разговаривали по телефону со своей женой.

– Продолжайте.

– Я так понимаю, что она беременна?

– Да, так и есть. А что?

– Из того, что я уловил из разговора – я не подслушивал, конечно, но просто чтобы уточнить...

– Конечно.

– В любом случае, из того, что я уловил из вашего разговора, ваша жена беременна донорской спермой?

– Да. Это правда. Но нам не о чем беспокоиться.

– Вот вы и снова со своим оптимизмом. Вот моя визитка. На случай, если у вас не получится тот счастливый конец сказки.

– Мне это не понадобится.

– Возможно.

(Берёт карточку и разрывает её пополам.)

– Вы ведь сделаете для клиента всё, что угодно?

– Ну...

– До свидания.

(Он выключает диктофон и протягивает руку, чтобы пожать руку адвоката.)

* * *

– Третье интервью с Адамом Хорровицем. Привет, Адам.

– Как продвигается твоё исследование? Ты меня уже раскусил?

– Я признаюсь. Ты до сих пор для меня загадка.

– Это потому, что ты мне не веришь. Как ты можешь поведать миру мою историю, если сомневаешься во всём, что я говорю?

– Это невероятная история, Адам. И твою точку зрения я услышал. Я постараюсь быть непредвзятым. Позволь задать тебе ещё несколько вопросов? Некоторые вещи, которые беспокоят меня в твоей истории.

– Какие, например?

– Твой отец знал, что ты убиваешь людей?

– Я сказал ему. После того, как я убил тех парней в клинике репродуктивной медицины, я рассказал ему всё об этом.

– Что он сказал?

– Он сказал, что я был слишком эмоциональным. Он сказал, что убийство этих парней было эмоциональной реакцией, а не логической. Я завидовал им. Поэтому он сделал то, что делал всегда, когда что-то в моём поведении ему не нравилось. Он меня исправил.

– Исправил тебя?

– Он забрал мои эмоции. Те, которые он считал вредными, непродуктивными. Ненависть. Страх. Зависть. Похоть. Ревность. Жадность. Я этого больше не чувствую. Отец об этом позаботился.

– Как?

– Есть гены, которые определяют наши эмоции так же, как и те, которые определяют наш рост, вес и цвет глаз. Он выделил эти гены так же, как выделил гены симметрии и интеллекта. Затем он изменил их, отбирая те эмоции, которые, по его мнению, были бы полезными, например, смелость и амбиции, и устраняя такие вещи, как страх и сочувствие, которые только мешали бы.

– В это довольно сложно поверить.

– И всё же я здесь. Я живое доказательство того, что его эксперименты работают.

– Это с твоих слов.

– Тем не менее, ты по-прежнему скептически относишься к этому.

– Мне трудно согласиться с тем, что следующим шагом в эволюции человека станет социопат, серийный убийца. Мне трудно согласиться с тем, что кто-то может играть в Бога со своим собственным ребёнком и решать, как он будет выглядеть, действовать и чувствовать.

– Отец – особенный. Он действительно замечательный человек. У него могут быть свои недостатки, но ум и изобретательность к их числу не относятся. Он сделал меня всем, кем сам хотел быть: красивым, спортивным, артистичным, талантливым, гением, лидером.

– Но если то, что ты мне говоришь, правда, то твой отец сделал тебя серийным убийцей. Возможно, тебя бы здесь сейчас не было, если бы твой отец не экспериментировал с тобой. Может быть, если бы он чаще обнимал тебя, водил на бейсбольные матчи, научил бросать футбольный мяч, сказал, какой ты особенный и как сильно он тебя любит, возможно, ты бы не убил всех этих людей.

(Пауза. Кто-то тяжело дышит.)

– Почему ты так со мной разговариваешь? Ты должен брать у меня интервью. А не пытаться настроить меня против отца. Тебе нужны ответы? Так задавай грёбаные вопросы!

– Ты сейчас зол, Адам? Я думал, твой отец избавил тебя от этой негативной эмоции. Возможно, его исправление всё-таки не помогло.

– Всё. Закончим на этом.

– Подожди. Давай поговорим о другом. Расскажи мне о других твоих попытках распространить свою ДНК.

– Другие попытки?

– Ты умный парень. Хорошо выглядишь. Я уверен, что ты не ограничился банками спермы и убийством младенцев. Кроме того, несколько массовых убийств, подобных тому, в результате которого ты оказался здесь, были бы подозрительными. Тебя бы поймали гораздо раньше.

(Долгая пауза. Потом вздох.)

– Ты, конечно, спрашиваешь о женщинах.

– Продолжай.

– Женщин было много. Две или три за ночь. Иногда больше. Я находил их в барах, в интернете, в группах знакомств. Я занимался с ними сексом в течение нескольких дней, иногда недель, даже месяцев, отслеживая их менструальные циклы, поэтому я знал, когда они наиболее плодовиты, пока не был уверен, что оплодотворил их, а затем переходил к следующим, но я следил за ними всеми.

– Следил за ними? Зачем?

– Чтобы защитить своих детей. Чтобы убедиться, что они не прервали беременность. Одна женщина сбежала от меня. Она сделала аборт. Я заставил её заплатить за это.

– Не мог бы ты рассказать мне об этом подробнее?

– Нет.

– Как ты заставил её заплатить?

– Это не относится к делу.

– Читатели захотят узнать.

– Я не убил её. Не сразу. Я поймал её. Я отвёз её к себе домой. Я связал её. И я убедился, что она снова забеременела. Потом я оставил её, пока она не выносила ребёнка. Я сам принимал роды.

– А потом?

– Я отвёз ребёнка в пожарную часть. Знаешь ли ты, что можно отвезти нежелательных младенцев в пожарную часть, и они позаботятся о том, чтобы ребёнок попал в приёмную семью? Замечательная система.

– А что с матерью?

– Я уверен, что теперь она не более, чем кости. Растворилась в щёлоке.

– Боже мой, это... это ужасно! Зачем тебе делать что-то подобное?

– Ты снова предвзят. Ты должен быть объективным. Беспристрастным. Разве не это дух хорошей журналистики? Есть ещё вопросы или мы закончили?

– Да. Да. Ещё несколько вопросов. Кого ещё ты убил? Я знаю, что есть ещё что-то. Всегда есть что-то ещё.

– Как ты уже догадался, я сделал больше, чем признавался ранее. Видишь ли, как и лев, большинство хищников территориальны. Я распространял своё семя повсюду, но не чувствовал удовлетворения от этого. Поэтому я начал сужать круг своих интересов, концентрируясь на одном городе, одном районе.

– И что ты сделал?

– Я начал так же, как когда-то в той клинике репродуктивной медицины, устранив конкуренцию. Я отобрал лучшее племенное поголовье с помощью кропотливого процесса: сначала установил границы того, что должно было быть моей территорией, а затем подсчитал количество самок в этой области. Оттуда я сопоставил записи отдела транспортных средств с медицинскими записями и записями о рождении, чтобы найти количество женщин репродуктивного возраста, которое, по моим подсчётам, составляет от шестнадцати до тридцати пяти лет, исключив инвалидов и хронических больных. В мгновение ока их число сократилось до менее чем семи тысяч. Затем я начал их дисквалифицировать по таким причинам, как ожирение, плохое зрение, низкий коэффициент интеллекта, плохое образование, низкий уровень профессиональной подготовки. В конце концов, я сократил число до трёх сотен. Триста в радиусе шести миль, в которых находилось более шестидесяти тысяч человек. Жалкие.

– И что?

– Я узнал всё про них. Я узнал, кто была замужем, а кто свободная. У кого были дети и кто в положении.

– А потом?

– Я последовал плану льва. Я устранил конкуренцию.

– И как ты это сделал?

– Сначала я заставил исчезнуть их мужей и парней. Большинство девушек были свободными, так что осталось чуть больше сотни мужчин. Многие из них встречались с несколькими женщинами в моём кругу из трёхсот человек. Без ведома женщин, конечно. Но у меня не было времени их разлучать. Кроме того, как я мог предположить, что одни распавшиеся отношения могли не побудить мужчин ухаживать за другими женщинами из моего круга? Нет, мне ничего не оставалось, как прибегнуть к старой лопате и мешку со щёлоком. За месяц я очистил поле.

– А что насчёт полиции? Многие мужчины не могли пропасть без вести за такой короткий промежуток времени, чтобы кто-то не заметил.

– Они заметили. Они расследовали многие дела. В одних они предполагали, что люди просто ушли, в других – подозревали обман. Они допрашивали их жён и подруг, что усложнило мне жизнь, но ничего не поделаешь. Вот почему я сделал это так быстро. Я не дал полиции времени, чтобы это выяснить. Убивай одного парня примерно раз в месяц, и у полицейских будет время, чтобы обнаружить тела, заметить закономерности, опросить свидетелей и собрать целевую группу. Но я сокрушил их систему, убивая по три, четыре, пять в день. У них не было времени реагировать. Потом я остановился. Трудно поймать убийцу, убивающего случайных незнакомцев. Ты знал об этом? Это очень сложно. И я не оставил им ничего, чтобы продолжать. Никаких отпечатков пальцев. Никакой ДНК. Никаких признаков борьбы. Никаких тел. Все просто исчезли.

– Как ты сделал это? Как ты смог так эффективно убить их и избавиться от тел?

– Боюсь, это не относится к делу. Это мой секрет.

– Ты в тюрьме. Для тебя всё кончено. Какая теперь разница?

– Мой секрет. Только мой.

– Хорошо. Расскажи мне больше о женщинах.

– Беременные потеряли детей. Знаешь ли ты, что есть чай, который может вызвать самопроизвольный аборт? Для женщин, находящихся на последнем триместре беременности, даже есть чай из ежевики, вызывающий преждевременные роды. Я позаботился о младенцах, переживших раннее рождение. Я пошёл в больницу и тихонько задушил их в кроватках. С женщинами, которые сопротивлялись моим изощрённым методам прерывания беременности, я поступал несколько более грубо. Одну я усыпил хлороформом, а затем накачал её кетамином. Затем по медицинскому учебнику сделал ей домашний аборт. Это был настоящий бардак.

– Ради всего святого!

– Что? Что-то из того, что я сказал, тебя обеспокоило?

– Нет, всё в порядке.

– Ты забываешь, я могу читать твои мысли. Я тебя беспокою. Фактически, прямо сейчас я могу сказать, что ты хочешь перепрыгнуть через этот стол и избить меня до полусмерти. Вы с женой ждёте ребёнка. Отлично. Что ж, мы можем остановиться, если хочешь. Если ты не хочешь услышать остальную часть истории, я уверен, что где-то есть ещё один репортёр, который согласился бы.

– Я сказал, что всё в порядке. Продолжай.

– Что ж. Знаешь ли ты, что кетамин обладает галлюциногенным действием? Я не анестезиолог, поэтому просто угадал дозировку. Она проснулась на середине процедуры и приняла меня за своего любовника. «Брендан, как ты мог? Это твой ребёнок! Почему ты не любишь своего ребёнка?» Её голос был таким жалким. Затем она заплакала и снова заснула с вставленной мною на глубину пять дюймов канюлей – ты знаешь, что это такое, верно? Маленькая трубочка – в общем, катетер. Ты можешь себе это представить? Ты сделал бы аборт собственного ребёнка? Это не было риторическим вопросом.

– Я... я не смог бы.

– Ты как, держишься?

– Всё в порядке.

– Ты еле сдерживаешь слёзы. Не волнуйся; в отличие от отца, я не против видеть плачущего взрослого мужчину. На самом деле мне это скорее нравится.

– Что ж, я не буду плакать. Извини за разочарование. Продолжай.

– Оттуда я начал отсасывать околоплодные воды, плаценту и, конечно же, плод в ёмкость для сбора. Я использовал вакуумный отсос для абортов. Я украл его из клиники. Просто вломился и утащил. Это было во всех новостях. Они обвинили в этом какую-то организацию, защищающую жизни. Плод был размером с ножку младенца. А ты сторонник жизни?

– Давай. Просто закончи свой рассказ.