Текст книги "Гарем"

Автор книги: Сухбат Афлатуни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

– Зелёнкя помажу – до свадьбы все как новенькя будет.

– Я д-деньги п-п-при… при-н… н-н…

– Зебуниссо… – Они уже несли Арахну через коридор. – Кто ее так, а?

– Калектиф…

Зебуниссо шаманила над Арахной, экономно расходуя зеленку.

Иоан Аркадьевич лежал в Зале лицом в желтый истоптанный линолеум, над ним бесшумно передвигались жены. Где-то всхлипывали и мирились

Толик и Алконост.

Наконец до него дошел медленный голос Первой Жены (она сидела на табурете и вязала):

– Яник…

Услышав одно из своих давным-давно потерянных имен, Иоан Аркадьевич вздрогнул и поднял напряженное лицо.

– Яник, я так больше не могу.

Через день Иоан Аркадьевич обнаружил пепельного цвета листок, сложенный вдвое.

“В Мирзоулугбекский межрайонный суд по гражданским делам г. Ташкента.

Исковое заявление (О расторжении брака).

Я и ответчик вступили в зарегистрированный брак в 1992 году. От совместного брака имеем сына Анатолия и сына Алконоста, оба 1991 года рождения.

Причиной распада семьи являются разные взгляды на семейную жизнь.

На основании изложенного и в соответствии со статьями 40, 41 семейного кодекса Узбекистана прошу вынести решение о расторжении брака, не давая срока на применение, судебные расходы прошу возложить на ответчика”.

Внизу раздавленной стрекозой распласталась подпись Первой Жены.

“На основании… изложенного. На основании кодекса” – перекатывались в голове Иоана Аркадьевича дикие слова, в каждом из которых слышался лязг печатной машинки, царственный кашель судьи и смех адвоката, к которому ему теперь советовали – и правильно советовали – обратиться. “Судебные расходы, – пугал самого себя Иоан Аркадьевич,

– Ответчик… Ответчик – я… за что?”

Потом, из разных закоулков квартиры стали вылезать такие же листки, где под зеленую, синюю и красную копирку выписывались претензии, громоздились один на другой ультиматумы, а внизу была угроза натравить на Иоана Аркадьевича ООН. Жены молчали и глядели желтыми глазами на Арахну.

Из машины выбежал спортивный толстяк и, не теряя времени на рукопожатие, дал знак следовать за ним, спрашивая только: “А теперь куда?… А теперь направо?”.

– За это… сажают? – спрашивал адвоката Иоан Аркадьевич.

– Статья сто двадцать шестая УК. Многоженство, то есть сожительство с двумя или более женщинами на основе общего хозяйства, наказывается штрафом от пятидесяти до ста минимальных размеров заработной платы, исправительными работами до трех лет либо лишением свободы до трех лет.

“Исправительные работы”, – думал Иоан Аркадьевич, плетясь следом.

Адвокат был первым за всю историю мужчиной, приведенным самим Иоаном

Аркадьевичем, – коллективный разум гарема, и без того поврежденный последними событиями, просто застопорило: никто не знал, как себя вести и куда себя девать. Включая самого Иоана Аркадьевича.

Адвокат тоже поначалу осел под навалившимися на него букетом из пеленок, сырости, Маряськиных проделок и топленого масла. Но быстро пришел в себя, потребовал проветрить помещение.

– Здесь дети… – попыталась защищаться Старшая Жена.

– Детьми я займусь позже.

Закончив экскурсию по квартире (даже деловито ощупав “Глобус” с мертворожденной хурмой), адвокат замурлыкал:

– Поздравляю. Ожидания мои вы не обманули. Есть еще настоящие мужчины… готовые сесть по сто двадцать шестой статье. И если во время бракоразводного процесса всплывет эта славная деталь из вашей биографии, то… по крайней мере будет кому носить передачи… Я бы хотел побеседовать с каждой из жен с глазу на глаз. Если вы, конечно, не ревнуете.

Иоан Аркадьевич не ревновал.

Через полтора часа Адвокат вышел из спальни с удовлетворенным видом хирурга, только что проведшего удачную ампутацию.

Спрятав мобильник, Адвокат взял Иоана Аркадьевича за плечо и вывел на балкон. Закурил:

– Поздравляю. Жены у вас хорошие, многочисленные… У всех выяснились родственники, опекуны и даже бывшие мужья. Я уже сделал несколько звонков, кому не дозвонился, тех достану вечером. Я договорюсь с машиной, дня через два – через три мы всю вашу групповуху развезем по домам.

– По каким домам? – пошевелил губами Иоан Аркадьевич.

Внизу, в затопленном солнцем дворе, Толик и Алконост гоняли консервную банку.

Как и обещал адвокат, через день за гаремом приехал автобус.

– Почему он… погребальный? – Иоан Аркадьевич увидел черную кайму, опоясывающую уазик.

– Вы можете оплатить другой транспорт? – улыбнулся адвокат. – Я думаю, сюда они тоже не на свадебных “Чайках” приезжали.

В разбитые окна подъезда было видно, как гуськом, держась за перила от отвычки ходить по ступенькам, спускались жены.

– Рано… Почему так рано? – спросил Иоан Аркадьевич. – Восемь утра всего.

– Внимания лишнего не привлекать, соседи там разные… Послушайте, вы мне что, не доверяете?

Передние ряды уже выходили из подъезда, щурясь от непривычного уличного света.

– А то, что, дорогой друг, рассудком ваша Софья – как ее там -

Олеговна помутилась, так это, может, и к лучшему. Есть куда везти…

Мадам, заходите. – Адвокат подавал Старшей Жене руку, помогая взобраться на подножку “Черного тюльпана”.

– Только я бы посоветовал вам отойти подальше и не провоцировать своим видом объятия и рыдания… Ага, хотя бы на такое вот расстояние… Водитель проверенный, я его когда-то от нар отмазал.

Так что… может держать не только баранку в руках, но и язык за зубами. И вашу ручку, мадам, – говорил он уже закутанной в мужской чапан Зебуниссо. (Она пришла к Иоану Аркадьевичу летом, поэтому теплых вещей у нее не оказалось.) – Та-ак, прошу не скапливаться в дверях, проходим в салон, места всем хватит…

Катафалк наполнялся.

Последней, передвигая костыли, в “Тюльпан” залезла маленькая Зойка;

Толик и Алконост помогли ей подняться.

Автобус затарахтел. Отрыгнув синеватым облаком, покатил по заиндевевшему двору.

– У..у..у – завыли, запричитали в автобусе. Из маленьких окон потянулись к Иоану Аркадьевичу руки – белые, толстые, смуглые, детские, взрослые, худые…

А он стоял в каком-то свинцовом оцепенении, не в силах даже моргнуть… Только когда автобус, выруливая на улицу, стал исчезать за угловой пятиэтажкой, губы Иоана Аркадьевича свело в кривую, готовую вот-вот лопнуть улыбку.

Квартира ошпарила его тишиной.

В разросшейся Зале, устроившись по-турецки на черном табурете, медленно вращала спицами Арахна.

– Вот, в-вязание какое-то осталось. Х-хочешь, д-довяжу? Ш-шарфик?

Иоан Аркадьевич захлопнул дверь и побежал вниз, пытаясь застегнуть бестолковыми пальцами сопротивляющееся пальто.

VI

Он перестал различать дни, вкусы и запахи.

Потеплело, зацвел урюк, похолодало. Бракоразводный процесс, поездки в суд, трамвай. Еще трамвай. Такой же, только обратный.

Снова суд; Иоан Аркадьевич произносит какие-то сложные слова; посмеиваясь, их слушают. Адвокат со всеми договорился; снова трамвай. Метро.

Царапины на Арахне заживают. Шарфик скоро будет завершен. Толика с

Алконостом оставляют Первой Жене (“Почему вы постоянно называете истицу Первой Женой? У вас что, есть еще другие?” – “Нет-нет, нету… нет”). Он будет иногда навещать мальчиков и платить алименты. Надо найти хорошую работу, чтобы платить им побольше: у мальчиков сейчас самый рост, питание нужно, интенсивное.

Арахна сидит, внимательно смотрит телевизор. Час, два, три…

Иоан Аркадьевич, возвратившись, садится рядом. Иногда ей хочется обнять его. Иногда ему хочется обнять ее. Нашли печенье, но оно уже не горит, другой сорт.

Снова потеплело, Маряся стала клянчить себе жениха. Каталась по линолеуму, шипела и женилась с ногой Иоана Аркадьевича.

Однажды на балкон явился перламутровый голубь с куском лепешки в заботливом клюве.

– Н-нету здесь Ф-фариды, у-уехала, – сказала голубю Арахна. – И

Софьи Олеговны – тоже нет.

Птица недоверчиво нахохлилась, словно ожидая, что ей продиктуют новый адрес.

Они входили в железные решетки, Иоан Аркадьевич и Арахна. Арахна с пряниками.

Комната, где должно было произойти свидание, поразила многолюдием женщин. Сидели, стояли, бормотали; под потолком, как с кафедры, проповедовал телевизор.

Иоану Аркадьевичу вся эта разнокалиберная женская масса заметно обрадовалась; получила свою порцию взглядов и Арахна. Кто-то не обратил на них внимания: продолжали обмениваться мыслями, причесываться и спорить из-за сигарет.

– Когда человека, даже учителя… Несмотря на накопленный педагогический опыт. И родители пассивны. О чем это говорит.

Софья Олеговна возмущенно прошла мимо них; потом, что-то вспомнив, обернулась.

– Успеваемость здесь средняя, – сообщала Софья Олеговна, облизывая пряник. – Преподаю им таблицу умножения. Многие просто не хотят умножать. Хотела еще преподавать речь. Родную. Не пускают. Говорят, лучше объясняйте манавият ва марифат. Это по-узбекски духовность и… большая духовность. А я не могу преподавать сразу две духовности… У многих тут хромает поведение. Вон та женщина, хорошая, всегда отвечает громко и правильно. Не дерется. Женщина, подойдите, я вам пряник дам. Не стоит благодарности.

Из телевизора затарахтела музыка. К экрану сразу же примагнитился десяток взглядов, дюжина ладоней принялась отбивать такт. Хлопки, притоптывания, головой туда-сюда.

– Это урок музыки. Преподаю не я. А ты, девочка, – сказала она

Арахне, беря ее за руку, – можешь завтра идти в школу. Мы тебя примем, как родную. О чем это говорит? Это о доверии. О том, что дети – это будущие строители.

– С-софья Олеговна! – Арахна пыталась высвободить ладонь из деревянного рукопожатия учительницы. – Дочка в-ваша з-зз-дорова. И р-растет. М-марта ее забрала: помните, Марта с г-гороскопами? Н-не волнуйтесь.

Софья Олеговна собрала лицо в авоську из морщин, что-то вспоминая.

Гримаса длилась минуты две. Потом просветлела:

– Дерево мне принесите, хурму, хурму… хур-му хо-чу.

Засмеялась. Вместо драгоценных протезов во рту чернели дыры.

– Что с вашими зубами?

– Тю-тю, – объяснила Софья Олеговна.

Они уходили.

– Ты! Ты! Арахна! Из-за тебя, кровопивка, – кричала вслед Софья

Олеговна, – все произошло! Мы тебя! Коллектив, родную! Доверием! Все отравила, все ужа-ааааалила! Посеяла горе, мерзавка! Ты! Все из-за тебя! Ты, ай! Ты! Мер-заааааааааааааааааааав-ка!

– Ты! Ты! Ты-ты! – подхватил хор, отбивая такт ладонями и тапками.

Они двигались по пустой дороге, вдоль поблескивающих трамвайных путей.

Пролетело такси. Притормозило, вспугнув пыль.

– Елена!

Из машины выбежал человек.

– Елена!

Иоан Аркадьевич щурился, на всякий случай удерживая на губах улыбку.

Мужчина подбежал и оказался психотерапевтом.

Такси, дав задний ход, подъехало.

– Едем, не едем? – поинтересовались изнутри.

– Едем, пять минут, – помахал растопыренной пятерней Игорь. – Где ты была, Лена? Где – ты – была? Садись, поехали.

Арахна поглядела на Иоана Аркадьевича – стараясь угадать на его лице какую-то поддержку.

– Я… я х-ходила ш-шить с-свадебное п-п-платье.

– Ну разве можно так долго шить одно свадебное платье! Кто это с тобой? Я где-то его видел.

Арахна молчала; даже вечно непослушные губы – остановились, стали какого-то мокрого, чужого цвета.

– Это – Иоан А-аркадьевич, – вспомнила Арахна. – А э-это Игорь.

– Э, акя, едем – не едем? – заерзал таксист.

– П-ппп-познакомьтесь… – предложила Арахна.

Как робот, подошла к Игорю.

– Игорь, т-ты ведь д-действительно м-меня п-простил? П-пп..ростил, н-неужели же?

– Конечно… конечно… поедем..

Он уже обнимал ее, гладил горчичный плащ, подталкивая, заталкивая в машину.

– Арахна, – сказал Иоан Аркадьевич.

Таксист, засмеявшись, включил зажигание.

Трамвай то нырял в цветущие вишни, то всплывал над ними, рассыпая пригоршни мохнатых искр.

– Дяденьки и тетеньки, извините, что я буду к вам обратиться!

Иоан Аркадьевич очнулся, прислушался.

– …болеет, работать не может, а папы у нас нет!

Сквозь спины, сумки, ноги и плечи на Иоана Аркадьевича двигалась, загребая костылями, Зойка.

– Пода-айте, кто сколько может, на хлебушек.

Ей почти не подавали. Одна-две руки с мелочью протянулись – и всё.

У “дяденек и тетенек” на этом маршруте был иммунитет.

Вот она уже рядом с Иоаном Аркадьевичем.

– На хлебушек. – Зойка протянула к нему свою серую от подаяний лапку.

– Зоинька, – пробормотал Иоан Аркадьевич.

Она смотрела на него, не убирая ладони.

Иоан Аркадьевич полез в карман, но Зойка уже отходила от него… вдруг забарабанив:

– Три сестрицы под окном пряли поздно вечерком. Кабы я была царица, говорит одна девица, я б для батюшки царя – родила богатыря!

– Куда тебе – богатыря рожать! – засмеялись в трамвае.

Теперь мелочь сыпалась в Зойкину ладошку со всех сторон.

– Во-от такого богатыря, – разводила руками ободренная Зойка, – родила б я для царя!

– На, на, – говорили ей.

– Только вымолвить успела…

– Дверь тихонько заскрипела, – подхватила какая-то толстуха. – На вот, возьми.

Зойка скрипела и корчила рожи, изображая дверь.

Иоан Аркадьевич видел, как она ловко спустилась с подножки и осталась на остановке, улыбаясь – кому? Может быть, и ему.

Губы Иоана Аркадьевича все бормотали:

– Шлет с письмом она гонца, чтоб обрадовать отца… А ткачиха с поварихой так отплясывает лихо…

Трамвай задребезжал вперед по рельсам, отдаляясь от вспенившихся вишен и фигурки на костылях. А – неведому – зверушку.

Он был на мосту. Внизу, постепенно сливаясь со смеркавшимся небом, тек Анхор.

Лет двадцать пять назад он бросил в воду с этого моста свою скрипку.

Вытряхнул ее из футляра, и она поплыла бронзовым чинарным листком по быстрой воде, в сторону рашидовской дачи и насосной станции.

И родилась – в тот же год – Арахна. Между смертью скрипки и, возможно, одновременным рождением Арахны связи не могло быть никакой. Кроме Анхора, над котором он сейчас стоит.

Возможно даже, что дно канала выстлано маленькими скрипками. Не одного ведь Иоана Аркадьевича заставляли часами упираться подбородком в непослушное, фальшивящее дерево. Не одному ему, наверняка, пришла мысль сбросить эти деревянные кандалы в непрозрачный студень Анхора.

Так что возможно, пойдя на дно, в последний момент ощутить пальцами деку, колки и холодные струны. Раз, два, три.

Внизу, под цветущими яблонями, уже играют в снежки.

В подъезде нарастают шаги; шаркают и топают ноги, освобождаясь от снега.

Звук открываемой входной двери; увесистые шаги Магдалены Юсуповны; да и контральто ее: “Ой, уборки-то предстоит, сестра”. “Не гявари” – соглашается Зебуниссо. Еще кто-то пришел. Мяучит наконец получившая внизу свое кошачье счастье Маряська.

Включили, кажется, телевизор. Иначе откуда льется эта музыка, мягкая такая? Колокольчики. Динь.

И-садятся-все-за-стол!

В такт колокольчикам (динь, дилинь) читает Марта Некрасовна; дети хлопают в отощавшие ладошки.

И-веселый-пир-пошел!

На кухне, тоже в такт, шинкуют лук – тук-тук. “Ай, я кушать хочу!” – смеется Гуля Маленькая. – А Зойка уже печенье ест!”. Где-то весело скребет пол веничек.

Пришла Фарида; делится свежими новостями о красной комете и повреждении нравов.

Наконец, в спальню заходят, сплетясь пальцами, мальчики, Толик и

Алконост. Динь-динь.

На них забавные костюмы эпохи Возрождения, и сами они тоже танцуют.

Хотя при этом смущаются, а Толик плачет. Повзрослели.

Снег, желтоватый, последний снег этого сезона, еще идет. Но сквозь него уже зажглось и набухает розовое солнце.

Теплые пятна на линолеуме.

г. Ташкент