Текст книги "У вас семь новых сообщений"

Автор книги: Стюарт Льюис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 13
В поисках Коула

Я беру пленку с фотоматериалами и спускаюсь в подвал. Тайл пытается пойти со мной, но я напоминаю ему, что там слишком много опасных химикатов.

– Там нельзя находиться детям?

– В общем-то да. Это вообще для совершеннолетних, но папа не против, потому что я изучила технологию.

– Кто она?

– Модель. Подруга на самом деле.

– Мамина подруга?

– Нет. Разве тебе ничего не задали?

– Задали. Задачи по математике, которые я могу решить даже во сне. А чей это телефон?

Господи, он заметил мамин телефон.

– Моей подруги, она его забыла.

– Нет. У нее айфон, я видел.

– Тайл, это другая подруга.

– Что-то не складывается.

Я закатываю глаза:

– Тайл, почему бы тебе не пойти почитать еще какой-нибудь папин сценарий?

– Хорошо. Но сначала скажи, кто…

Я захлопываю дверь и спускаюсь вниз.

Пока снимки проявляются, я сижу на корточках за дверью и думаю. Тайл сам об этом не знает, но может быть прав. Что-то не складывается. Если хозяин запонки не Бенджамин, им может оказаться кто угодно, и я просто обязана выяснить его имя. Я достаю телефон в надежде, что следующее сообщение прольет немного света на эту загадку.

Кто-то набрал ее номер, сам не догадываясь об этом, поскольку все довольно длинное сообщение – это посторонние разговоры. Кажется, это бар. Я слышу звон стаканов, смех и скрип отодвигаемых стульев. Под конец раздается мужской голос. Он что-то бормочет и, кажется, встряхивает стакан со льдом. Потом слышится другой голос, усиленный микрофоном. Мужчина под аплодисменты приветствует собравшихся. Кажется, он произнес «Добро пожаловать в „Лаф-Хаус“».

Я сохраняю сообщение – возможно, мне придется его еще раз прослушать – вынимаю фотографии из раствора и развешиваю их. Вернувшись в комнату, я ищу в «Гугле» «Лаф-Хаус». На Манхэттене нет ничего подобного. Я еще раз прослушиваю сообщение и набираю «Лаф-лаундж». Вот он, на Лоуэр-Ист-Сайд.

Потом я возвращаюсь в подвал за фотографиями. Разумеется, мне надо еще учиться обращаться с фотоаппаратом. Все настройки ручные, так что я просто пробовала. Но два снимка все же выделяются: силуэт Оливера в окне и Дария на скамейке. Оливер напоминает призрак, а Дария выглядит опасной. Мне хочется отдать Оливеру его фотографию – первую, сделанную этой камерой.

Я перехожу через дорогу, прижав фото к груди, чтобы защитить от дождя и ветра. Снова открывает его экономка. На этот раз она не выглядит такой уж веселой, так что я ей широко улыбаюсь. Женщина показывает на лестницу и качает головой, демонстрируя, что Оливера нет дома. Я протягиваю ей фото:

– Можете передать ему?

Она кивает, берет снимок и закрывает дверь. Я смотрю на дисплей маминого телефона. Половина четвертого. Мне приходится сделать две пересадки, прежде чем я оказываюсь на линии «F», по которой и доезжаю до Второй авеню, недалёко от Ладлоу. Люди говорят, что Нью-Йорк довольно страшный город. Не знаю, я всегда чувствовала себя здесь в безопасности. Сейчас тут везде хипстеры, тусовщики, чернокожие няньки с бледными младенцами в шикарных колясках. Когда-то Ладлоу-стрит была плохим районом. Мама рассказывала, что как-то она ходила в салон новомодного дизайнера на Стэнтон, чтобы договориться о миланском показе, и слышала выстрелы по соседству. Но это было пятнадцать лет назад, когда «KFC» вставляли бронированные окна.

Кажется, бар только открылся. За стойкой стоит барменша лет за тридцать. Кореянка или японка. Она улыбается мне, и я отвечаю тем же, пытаясь выглядеть так, будто меня это не интересует.

– У меня… Странная просьба. Кажется, мне кто-то случайно позвонил отсюда. Не могли бы вы…

Звонит телефон, и она берет трубку, не переставая на меня смотреть. Неожиданно я понимаю, что мне здесь не место. Что я здесь делаю?

Она кладет трубку, вздыхает и подходит ко мне, ожидая продолжения.

– Не могли бы вы послушать голос в этом сообщении и сказать, не знаком ли он вам?

– Садись, – говорит она и принимается протирать стойку грязным полотенцем.

Видимо, она замечает мое отчаяние и наливает мне спрайта.

– Погоди немного, – спрашивает она, – как ты узнала, что звонили именно отсюда?

– Комик вышел на сцену и сказал: «Добро пожаловать в „Лаф-лаундж“».

Она смотрит на меня так, будто я сказала что-то невероятно умное.

– Дай-ка сюда.

Я нахожу сообщение, отдаю телефон и внимательно слежу за выражением ее лица. Она улыбается, а потом приоткрывает рот так, будто собирается запеть.

– Это Коул, наш постоянный посетитель. Ты права! Еще немного и будешь как Нэнси Дрю.

– Я бы предпочла стать Джеймсом Бондом, но выбирать не приходится.

Она возвращает телефон, и ее бледное лицо с резкими чертами выражает озабоченность.

– Ты же не собираешься его как-то преследовать или что-то в этом роде?

– Нет, я просто хочу сварить его хомячка.

Она морщится, напоминая хищную кошку с печальными глазами. Впрочем, тут же вновь становится милой.

– Коул… Ну-ка, подожди.

Барменша поворачивается к кассе и снимает фото с доски, увешанной фотографиями улыбающихся посетителей. Она отдает снимок: на нем изображен привлекательный мужчина примерно одних лет с моей матерью. Кажется, он пьет скотч за этой самой стойкой.

– Это он.

Я подношу фото поближе к глазам. Он выглядит ухоженным, его светлые волосы зализаны назад. Когда женщина отворачивается, я прячу фото под салфетку.

– Когда он здесь бывает?

Она смотрит на улицу поверх моей головы.

– Он часто заходил. Другой бармен любит фотографировать самых частых наших посетителей. Но я уже давно его не видела. Около года.

Она возвращается к своим делам, я допиваю свой спрайт. Когда я встаю, женщина пожимает мне руку как взрослой. Я забираю с собой фото, и она делает вид, что ничего не заметила.

В метро я внимательно разглядываю фотографию Коула. На нем черная спортивная куртка. Я поднимаю глаза, все в вагоне читают, пытаясь спрятаться от мира за книгой. Я достаю мамин телефон и просматриваю контакты: Карл, Кейт, Кетрин… Коул.

Обидно, когда ты изо всех сил стараешься что-то получить, а когда добиваешься, понимаешь: тебе нужно больше. Мне правда не хочется верить, что мама изменяла папе, но нечто внутри заставляет продолжать. Вдруг найденный телефон – знак? И кстати, о знаках, теперь я понимаю, что были и другие, не только тот подслушанный разговор в ванной. Когда ты кого-то так сильно любишь, перестаешь замечать недостатки.

Однажды я присутствовала на фотосессии в районе мясокомбинатов. Я помню, на маме ничего не было, ее прикрывали только воздушные шарики. Еще там находился мужчина с живыми змеями на шее, напугавший меня до смерти. Это была реклама джинсов «Дизель», которая в конце концов висела повсюду. На территории стояли фургончики, и маме выделили отдельный. Мы с Тайлом стояли снаружи, когда я услышала звук поцелуя. Тогда я решила, что мама поцеловала кого-то из своих гримеров, она так постоянно делала. Теперь я думаю, это мог быть кто угодно. Но если она и вправду делала что-то не то, почему именно в тот момент, когда мы с Тайлом были совсем рядом?

На подходе к дому я натыкаюсь на отца. Он, кажется, рассержен.

– Ну-ка, иди сюда. Я видел, как ты поднималась из метро. Какое у нас с тобой правило на этот счет?

Я понимаю, что все еще держу в руках фотографию, и, пытаясь незаметно спрятать ее в задний карман, начинаю сбивчиво оправдываться. Но тут – клянусь, это правда – из ниоткуда появляется Оливер, размахивая своей школьной сумкой.

– Она была с нами, – говорит он. – Видите? – Он показывает в сторону экономки, которая поднимается по ступенькам через дорогу.

– Ладно, но в следующий раз предупреждай, если куда-то собираешься. Идешь домой?

– Сейчас.

Он оставляет нас. Оливер продолжает размахивать сумкой и смотреть на меня.

– Спасибо за фото, – произносит он, – действительно жуть.

– Не совсем то, чего я добивалась, но не за что.

– Да нет, в хорошем смысле.

– Ну ладно.

Он целует меня в щеку с такой легкостью, будто давно это планировал. А потом закатывает мой рукав, пишет на внутренней стороне предплечья свой номер и аккуратно поправляет кофту.

– Позвони мне, Пятнадцать.

Я смотрю, как он взбегает по лестнице и исчезает за огромной деревянной дверью, а потом закатываю рукав, чтобы убедиться – все это мне не приснилось.

Глава 14
Знаки

Мы с Тайлом, папой и Элизой ужинаем в столовой, чего не бывало с тех пор, как умерла мама. Ужин приготовила Элиза, и я могу его назвать разве что «рагу». Она мне нравится, но все равно странно видеть ее в нашем доме, и мне тяжело смотреть на Тайла, с аппетитом уплетающего еду. Дело, разумеется, не столько в рагу, сколько в том, что я узнала за прошедшую неделю. В моей голове крутится один вопрос: «Мама изменяла папе?» Это звучит как фраза из плохого романа, но во всех моих воспоминаниях, начиная с раннего детства, родители улыбаются. Разумеется, у каждого из них существовала и своя жизнь, но вместе они всегда были счастливы. Единственный раз мне показалось, что что-то не так. Вернувшись с одиннадцатого дня рождения Рейчел-один, я услышала всхлипы, открыла дверь в ванную и обнаружила, что мама лежит на полу, а ее платье растянулось по полу, как парашют. Увидев меня, она заплакала еще сильнее. Я расспрашивала ее, что случилось, но мама только повторяла:

– Все в порядке, Луна, все в порядке.

Я помогла ей дойти до кровати и спустилась в кухню за водой. Отец сидел за столом с пустым стаканом в руке. Он не плакал, но выглядел совершенно убитым.

– Привет, Луна.

– Привет. Что случилось?

Он махнул рукой.

– Так, небольшие разногласия. Не стоит беспокоиться.

– Ясно.

Я уже поднималась, когда он произнес:

– Знай, что бы ни случилось, твоя мама и я всегда будем любить вас с Тайлом.

Я тогда подумала, что это не похоже на отца. Он никогда не выражался как герой детского фильма. Но отец говорил искренне, и я сказала себе, что все будет в порядке. Теперь, наблюдая затем, как Элиза тянется за второй порцией рагу, я сомневаюсь, было ли это «все» в порядке хоть когда-нибудь.

Весь следующий день – первый день после каникул – я тщательно слежу за тем, чтобы номер на моем предплечье не стерся. Теперь моя очередь обзаводиться тайнами.

Между четвертым и пятым уроками я встречаю в туалете обеих Рейчел. Они красят губы и выглядят очень собранными.

Полгода назад я казалась одной из тех, кто бродит по шоссе, – потерянной и, пожалуй, не совсем нормальной. Теперь я чувствую, что нашла свою дорогу, но не знаю, куда она ведет.

Впервые после маминой смерти я заплакала под конец приема после похорон. Почти все разошлись, но осталось несколько женщин. Они рассматривали журнал с фотографией моей матери. Я незамеченной подкралась к ним, чтобы взглянуть на страницу, которую они обсуждали. Там был снимок девочки моего возраста, одетой в короткие шорты и что-то, напоминающее спортивный бюстгальтер от-кутюр. Они возмущались, и одна из них произнесла с нескрываемым осуждением:

– Не представляю себе мать, которая выпустила бы свою дочь из дома в чем-то подобном.

Я никогда в своей жизни не напивалась, но думаю, мои ощущения в тот момент были похожими. Мне показалось, что тело неожиданно стало очень тяжелым, и я медленно опустилась на пол за диваном. Кто-то позвал этих женщин из кухни, и они собрались уходить. Я ощутила резкую боль в животе, как будто меня ударили. Было так больно, что я не могла дышать. Все перед глазами поплыло, и слезы потекли ручьем. Через некоторое время в комнату зашла Рейчел-один. Она села рядом, не пытаясь ко мне прикоснуться.

– Знаешь, что самое грустное? Твоя мама была такая прикольная, она не походила на обычную маму, понимаешь. А моя больше напоминает робота.

Оставим это на совести Рейчел-один. Где-то глубоко в душе она неплохой человек, но ее нарциссизм поражает.

– Она была мамой. Моей мамой, – ответила я.

Я еще несколько раз всхлипнула. Рейчел села поудобнее. Потом поправила свои браслеты, затем волосы.

– Ну ладно, увидимся в школе.

Она собралась уходить и протянула свою наманикюренную руку, чтобы помочь мне встать. Рейчел первой из класса начала носить серьги, пользоваться блеском для губ и мелировать волосы. Грустно, если это все, к чему ты стремишься в жизни. Эта мысль вновь заставила меня заплакать. Рейчел помогла мне встать. Все в комнате: диван, цветок в кадке, колышущиеся на сквозняке шторы – теперь выглядело по-другому. В этом доме больше не было мамы.

Отец ушел наверх, Тайл давно уже уехал с бабушкой, и в доме кроме нас – никого. В голове крутились обрывки мыслей, но одно воспоминание – возможно, самое первое – ясно стояло перед глазами. Это был мой шестой день рождения. Все ждали, когда же я попробую торт – на самом деле пирог – и у меня внезапно дрогнула рука. Знаете, бывает, что тело действует само, независимо от твоих желаний. Я уронила кусок вишневого пирога на белую блузку – разумеется, на мне была белая блузка – и остановилась как застигнутый врасплох зверь. Все, включая родителей, едва сдерживались, чтобы не расхохотаться, а мне казалось, время остановилось и моя голова вот-вот взорвется от стыда. И тут мама схватила начинку пирога и размазала ее по платью. Мне тут же стало намного легче, и прежде чем я поняла, что происходит, все гости пытались измазать друг друга пирогом. Да, сейчас, когда я это рассказываю, событие походит на сцену из тупой комедии, но на самом деле все выглядело не так. Мама всегда находила способ разрешить сложную ситуацию, пусть и не совсем обычный. Она всегда прикрывала мне спину и защищала, как львица своего детеныша.

И вот я осталась одна в комнате, где повсюду валялись смятые салфетки и стояли грязные стаканы. Я взяла один. Судя по запаху, в нем был скотч. Не знаю, зачем говорят, будто алкоголь заглушает боль. Мне он только обжег горло и захотелось почистить зубы. И все-таки я была готова хвататься за все. За все, что могло бы вернуть меня в тот день, когда мне исполнилось шесть лет, и худшее, что могло произойти, – испачкать одежду вишневым пирогом.

Рейчел-один окидывает меня высокомерным взглядом и выгоняет всех из туалета. Хорошо, что на мне сегодня голубое платье. Неприятно в этом признаваться, но я скучала по ней.

– Это Марк Джейкобс? – спрашивает она.

– Да.

– Как ты?

Ты не могла задать мне тот же вопрос на похоронах?

– Нормально.

– Выглядишь намного лучше.

– Спасибо.

Нет, мне правда не хочется придавать отношениям с Рейчел-один какое-то значение, но я улыбаюсь как полная дура.

– У меня новый сотовый, позвони, встретимся. – Она протягивает мне светло-розовую карточку, на которой светло-голубым курсивом напечатан ее номер.

– Ладно.

Рейчел выплывает, и заходит Жанин. Она неодобрительно фыркает, кивая на карточку у меня в руках.

– Возвращаешься в клуб? – Она распускает волосы и вновь стягивает их широкой красной резинкой.

– Ага. Ура!

– Забавно, сейчас все так жаждут одобрения от обеих Рейчел, но лет через десять они обе будут состоять в несчастливом браке и рожать детей одного за другим. Надоело.

Жанин скорее всего права. Она прогибается назад, и я замечаю, что грудь у нее намного больше моей. Я рассказываю ей немного про Оливера, и она предлагает как-нибудь встретиться вчетвером, с ней и ее парнем-мотоциклистом.

– Давай дождемся, пока он меня поцелует, – говорю я, показывая ей номер, написанный у меня на предплечье.

Она проводит пальцем по цифрам.

– Так романтично. Он определенно хотел оставить след в твоей душе.

– Будем надеяться.

После урока английского мисс Грей отводит меня в сторону. На ней сегодня джинсы для беременных и свитер от «Гэп», которому на вид лет десять. Но отсутствие вкуса не делает ее худшим человеком. После смерти мамы я ходила в школу только из-за мисс Грей. Она подарила мне маленький ежедневник и посоветовала каждый раз, когда захочется поговорить с мамой, записывать туда свои мысли. Я ни разу не последовала ее совету, но книжечка до сих пор лежит у меня в качестве напоминания о том, что кому-то не все равно. Первые три недели я разговаривала только с ней. У мисс Грей каждый в классе чувствует себя единственным в своем роде.

Я показываю ей свои снимки.

– Это твое призвание! – театрально шепчет она.

– Мне подарили старинный фотоаппарат «Сэндс энд Хантер». Потрясающая вещь.

– Здорово. Ты бы не могла показать его в классе?

– Но он не имеет никакого отношения к английскому.

– Я сделаю исключение. Давай, это будет действительно интересно.

– Хорошо, – соглашаюсь я, – я его принесу. Но у меня к вам вопрос. Помните, я вас встретила на занятиях по йоге, на которые ходила и моя мама?

– Да, милая. Что случилось?

– По каким дням Мэрайя проводит занятия?

– По средам и пятницам в четыре. А что?

– Ничего. Просто хочу позаниматься.

Мисс Грей понимает, что я говорю не все, и странно смотрит на меня с подозрением. Я оборачиваюсь, выходя из класса, и она произносит:

– Если тебе что-то нужно, обращайся.

– Спасибо.

По дороге домой Жанин без умолку болтает, но я не слушаю. Меня куда больше интересуют цифры на руке.

Добравшись домой, я несколько минут просто держу в руках телефон, прежде чем наконец набрать написанный на руке номер. Берет трубку мама Оливера, кажется, она рада, что сыну звонит девушка. Она старается этого не показать, но ей плохо удается.

– Спасибо, что выручил меня вчера, – благодарю я Оливера, когда он берет трубку.

– Не за что. Но откуда ты возвращалась?

– Это долгая история, но звоню я тебе именно из-за этого. Ты не мог бы мне помочь? Ну, в некотором роде.

– Хорошо. Что надо делать?

Рискуя казаться смешной, я говорю:

– Тут какая-то грязная игра.

Молчание. Я продолжаю:

– Я… как бы это сказать… пытаюсь расследовать смерть моей матери. Я нашла ее телефон, в котором оказалось семь непрослушанных сообщений…

– В каком смысле «пытаешься расследовать ее смерть»?

– Я объясню. Но, слушай, ты можешь… Можешь пойти со мной? На йогу?

Молчание. Мое сердце бешено бьется о ребра.

– Погоди.

Он говорит по-испански с экономкой, а потом я вновь слышу его дыхание в трубке.

– Во сколько? – спрашивает он.

– В четыре.

Экономка опять что-то говорит.

– Хорошо. Мне надо идти, Пятнадцать. Встретимся на улице в полчетвертого.

Стоит моему сердцу восстановить ритм, как я замечаю на столе фотографию Коула. Я сканирую изображение и, открыв картинку в «Фотошопе», увеличиваю его запястье. И вижу запонку в его манжете. Серебряную.

Глава 15
Глубокое дыхание

До спортивного зала десять кварталов. По дороге я ввожу Оливера в курс дела. Кажется, ему действительно интересно, и от его реакции у меня по коже идут мурашки. Кажется, он начинает придумывать какой-то план еще до того, как я успеваю закончить рассказ.

– Так зачем нам самим заниматься йогой?

– Никто не должен догадаться, что нас интересует совершенно другое.

– Мне нравится ход твоих мыслей, Пятнадцать.

Зал представляет собой огромную белоснежную студию с окнами, выходящими на Коламбус-авеню. Мы устраиваемся далеко друг от друга, чтобы не стесняться. Он так забавно выглядит в футбольной форме. Внезапно я начинаю понимать, почему Рейчел сходят с ума по мальчикам. Я украдкой наблюдаю за ним во время дыхательных упражнений и понимаю, что мне просто до сих пор не попадался подходящий мальчик.

Глядя на загар Мэрайи, я чувствую себя альбиносом. Занятие очень сложное, к концу пот льет градом. Мэрайя не узнает меня, пока я не представляюсь.

– Луна! Я тебя уже сто лет не видела. Ты совсем взрослая!

Я улыбаюсь в ответ. Тренер переводит взгляд на Оливера. Его кудри промокли от пота и прилипли к лицу.

– Вы молодцы. В первый раз занимаетесь?

– Здесь да. Но у меня к вам вопрос.

Вот опять это выражение лица. Сочувствие, которое я, наверное, должна ценить, но по большей части от него только хуже. Она знает, что я буду спрашивать о матери.

– Разумеется. Все что угодно.

– Вы были с моей мамой в ресторане «Баттер» тем вечером, когда она умерла?

Какой-то длинноволосый потный парень обнимает тренера. Оливер делает брезгливую гримасу.

– Нет, милая, не была.

Время, кажется, замедляется. Сердце проваливается куда-то вниз, горло перехватывает спазм, и мне хочется закричать: «Вы там были! Были!» Но нет, ее там не было, и это значит, что отец солгал. Оливер увлеченно изучает собственные босые ноги и шевелит пальцами.

– А почему ты спрашиваешь?

– Просто интересно, – пытаюсь спокойно ответить я, но невольно всхлипываю. Мне себя жалко.

– Я не видела твою маму с благотворительной вечеринки на яхте, она сделала перерыв в занятиях. Мне так жаль, Луна.

Пожалуйста, пусть она не пытается обнять меня и измазать смесью пота всех, кто ее только что обнимал.

– Спасибо, – отвечаю я и быстро отворачиваюсь.

Мы выходим на улицу, и Оливер говорит:

– Я знаю, что тебе нужно.

Он отводит меня в маленький французский блинный ресторанчик и – я не шучу – делает заказ по-французски.

Как только я вонзаю зубы в тонкий блинчик с бананами и шоколадом, покрытый растаявшим ванильным мороженым, моя злость на отца испаряется.

– Так с кем она ужинала в тот вечер? – спрашивает Оливер, когда мы доедаем блинчики.

– Ну, думаю, с кем-то, о ком отец не мог мне рассказать.

– Верно. Коул?

– Это бы объяснило запонку. Ты не поможешь мне его отыскать?

– Это явно интереснее, чем мои гаммы, – отвечает он, оставляя на столе новенькую двадцатку.

Мы вливаемся в поток пешеходов, и я спрашиваю:

– Это было свидание?

– Можешь считать так, если хочешь.

На подходе к дому Оливер смотрит на меня с искренним беспокойством.

– Думаешь, у твоей мамы был роман с этим парнем?

– Не знаю.

– Понимаю. У моего отца был роман на стороне, поэтому родители развелись. С моей тренершей по теннису. Смешно вспоминать, каким наивным я был. Она с ума по нему сходила. Как думаешь, твой отец имеет отношение к несчастному случаю?

Странно, но вместо того чтобы возмутиться, я расслабляюсь. Некоторое время он держит меня за руку, а потом медленно отпускает.

– Я даже не думала об этом, но все возможно.

На крыльце пожилая дама что-то обсуждает с двумя сотрудниками «Юпиэс». Оливер останавливается на углу и серьезно смотрит на меня.

– Что бы в итоге ни выяснилось, я думаю, ты все делаешь правильно, Пятнадцать. Ты должна знать правду.

Дальше мы идем молча, и он опять берет меня за руку. Я стараюсь дышать глубоко, наслаждаться каждым вдохом. У моей двери мы почти целуемся, но в последний момент слишком смущаемся. Вместо этого он берет меня за подбородок, и в этот момент я чувствуя себя красивее всех Рейчел на свете.