Текст книги "Наследие"

Автор книги: Стивен Сэвил

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Торговый город, поглощенный тенью великой башни, оказался не тем, что ожидал увидеть Скеллан. Когда в сумерках на четвертый день пара наконец-то достигла города, он показался им заброшенным. С мрачной решимостью двое мужчин зашагали по пустым улицам. Скеллан, вслушиваясь в зловещую тишину, бессознательно сжимал и разжимал кулаки. Дома представляли собой одноэтажные бревенчатые строения, простые, но достаточно прочные, чтобы противостоять напору стихий. Все окна были закрыты ставнями или заколочены досками.

– Что-то не нравится мне это место, дружище, – сказал Фишер, отдирая доску от подвального окошка одного из домов. – Это ненормально. В смысле – где они все? Что могло с ними случиться?

– Чума, – отозвался Скеллан, разглядывая знак, нарисованный на дверях дома на противоположной стороне улицы. – Полагаю, они бежали в следующий город, прихватив заразу с собой. Значит, он был здесь. Мы приближаемся. Я это нутром чую. Мы так близко, что могли бы до него доплюнуть.

Он перешел улицу и пинком распахнул первую попавшуюся дверь. Гнилая вонь протухшей пищи встретила его на пороге. Скеллан сунул голову внутрь. Сквозь щели в ставнях сочился свет. На столе стояли тарелки с нетронутыми ломтями свинины. По тухлому мясу ползали мухи. Горы свернувшихся белых личинок тошнотворно пульсировали жизнью – тут, должно быть, находился овощной гарнир. Дом, совершенно очевидно, был покинут в спешке. Скеллан попятился прочь.

Фишер смотрел на него из открытых дверей на противоположной стороне улицы.

– Дом привидений! – крикнул он. – Люди как будто исчезли с лица земли.

– Тут то же самое! – ответил Скеллан.

Одна и та же картина повторялась во всех домах, куда они заглядывали.

На углу они услышали далекий грустный напев: где-то стенала скрипка. Они последовали за слабым звуком по извилистым улицам мимо заколоченных домов и оказались перед старым храмом Сигмара на углу Хоффенштрассе[3]3
  «Hoffen» (нем.) – надеяться; Хоффенштрассе – «улица Надежды».


[Закрыть]. Черный, обугленный фасад лишился всех украшений, но даже пустая оболочка здания все еще производила впечатление. Деревянные ступени стонали под весом шагавших по ним людей. Выбитая дверь криво висела на сорванных петлях.

– Здесь что-то произошло, – Фишер озвучил очевидный обоим факт.

Храмы не сгорают сами по себе, улицы не пустеют невзначай. Пускай сильванская пословица и советовала предоставить мертвым самим решать свои вопросы, но Скеллан не был суеверным простофилей, боящимся темноты и шарахающимся от собственной тени. Странные вещи творились тут, и именно их необычность возбуждала любопытство Скеллана. Загадки, так или иначе, неизбежно разрешатся, когда они найдут музыканта, а это, без сомнения, как-то приведет их к Себастьяну Айгнеру.

Они шли медленно, осторожно, сознавая, что углубляются в сердце неизвестного.

Мелодия нарастала, переполняемая печалью музыканта.

Повреждения фасада и сравниться не могли с тотальным разрушением внутри храма. Все религиозные святыни были выкорчеваны с корнем. Храм выпотрошили, церковные скамьи порубили на растопку, с помощью которой и изгоняли жизнь из этого места. Закопченные оконные стекла были разбиты, осколки цветных витражей расплавились и слились с пыльными плитами пола. С крыши была содрана черепица, и солнечный свет проникал в дыры и падал вниз россыпью золотых монет. Алтарь треснул пополам, статуя Сигмара лежала на боку: ноги Богочеловека были сломаны. Правая рука изваяния валялась рядом. Гал Марац, Колун черепов, был заляпан грязью, холодные каменные пальцы Богочеловека все еще сжимали щербатую рукоять.

В ногах павшего идола сидел старик в простом муслиновом балахоне и играл на скрипке. Он не слышал, как они подошли, затерянный в потоке горестной мелодии.

Мусор под ногами Скеллана, пробирающегося к музыканту, захрустел. Напев взмыл ввысь – и замер, распрощавшись с миром. Старик опустил инструмент себе на колени и закрыл глаза. Когда Скеллан кашлянул, он едва не подскочил. Внезапное вторжение в его одиночество испугало его до полусмерти.

– Прости, – сказал Скеллан. – Мы не хотели напугать тебя. Мы только что прибыли в город… и ожидали встретить тут больше… народу.

– Умерли или ушли, – произнес старик. Голос его скрипел – видимо, музыканту нечасто приходилось им пользоваться; сильный акцент делал речь труднопонимаемой. Безупречный рейкшпиль, по-видимому, не выживал так далеко от столицы. А к диалекту привыкаешь не сразу. – Те, кто не поддался недугу, бежали в Ляйхеберг в надежде обогнать мор.

Фишер подобрал кусок разбитой статуи.

– Что здесь произошло?

– Они обвинили Сигмара в том, что он не защитил их дочерей от губительной болезни. Сначала они приходили и молились, но дети продолжали хворать и умирать, и они обратились против нас. Их было не удержать. Они пришли ночью с факелами, с головнями и вышибли двери. Поджигая храм, они скандировали «Wiederauferstanden»[4]4
  Дословно: «Обретшие жизнь вновь» (нем.)


[Закрыть], снова и снова.

– Восставшие мертвецы… – пробормотал Скеллан, узнавший слово и понявший его мистический смысл. – Странные вещи творятся тут, дружище. Действительно странные.

– Опиши симптомы болезни, брат, – попросил Фишер, присаживаясь возле старика.

У него уже были определенные подозрения, но ему хотелось получить подтверждение им.

Старик шмыгнул носом и вытер лицо. «Да он плачет», – понял Фишер. Музыканту, должно быть, было тяжело вспоминать. В конце концов, он был пастырем, а его стадо разбежалось, потому что он не сумел защитить свою паству.

– Девочка Кляйна заболела первой, милая маленькая крошка. Ее отец пришел в храм, он умолял нас помочь, потому что она становилась все слабее и слабее, она просто чахла. Мы ничего не смогли сделать. Мы старались, как могли, но она продолжала хворать. Все произошло слишком быстро. Несколько ночей – и все было кончено. И тогда пришла очередь старшенькой герра Медака, Хельги. То же самое – мы испробовали все, но ночь за ночью она буквально таяла на наших глазах.

Фишер подумал о девочке, свидетелями похорон которой они невольно стали. Иссушающий недуг, сказала тогда старуха. Он не верил в совпадения.

– Мне жаль, – проговорил Скеллан. – Это, должно быть, тяжело. Значит, ничего из того, что вы делали, не помогало?

– Ничего, – кивнул старый жрец. – Девочки умирали. Я был бессилен. Я молился милостивому Сигмару, просил направить меня, но он отвернулся от меня, и мои дети иссыхали и умирали. – В голосе старика звучала горечь. И это понятно. Он всю свою жизнь помогал другим, и вот теперь, когда они нуждались в нем больше всего, он оказался беспомощен.

– Сколько их было? – спросил Фишер.

Две или три смерти еще можно было бы с натяжкой отнести к чистой случайности.

Старик поднял на него затуманенные сознанием вины и слезами глаза.

– Шестнадцать, – ответил он. – Шестнадцать девочек умерли, прежде чем они, наконец, кинулись бежать от иссушающей хвори. Еще совсем дети. Я покинул их в беде. Сигмар покинул их. Дети Ройстон-Вази ушли; в моем городе не осталось надежды. Я подвел его.

Фишер взглянул на Скеллана. Шестнадцать. Какая уж тут случайность.

– Ты сделал все, что было в твоих силах, ты ничего больше не мог, ты же сам так сказал.

– Этого было недостаточно! – простонал старик. Он отшвырнул от себя скрипку. Она ударилась о голову Богочеловека. Хрустнул гриф. Всхлипывая, жрец пополз по обломкам к искалеченному инструменту.

– Идем, – сказал Скеллан.

– Куда?

– Ты же слышал, выжившие бежали в Ляйхеберг. А значит, и сектанты, и Айгнер. Если мы найдем их, то, несомненно, найдем и его.

Они ушли, оставив старика стоящим на коленях и баюкающим на своей груди, точно умирающее дитя, сломанную скрипку.

Глава 2
БОЯЩИЕСЯ СОЛНЦА

Ляйхеберг, Сильвания

Ранняя весна, 2009

Старуха была права: Ляйхеберг был настоящим городом во всех отношениях, даже по меркам Империи, хотя его жители и не походили на горожан. Их изможденные лица иссушил голод, их глазницы запали от постоянного разочарования, их спины сгорбились под непосильным бременем жизни. Их глазам недоставало тех озорных искорок, что плясали в глазах людей там, дома.

Дома.

У них двоих не было дома.

Они лишились его, когда начали охотиться за убийцами своих жен.

Их мир покинула красота, так что, быть может, потому-то люди, с которыми они сталкивались, и выглядели столь вялыми, истощенными, уставшими, избитыми и сломленными? Возможно, в глазах незнакомцев они видели отражение собственных душ?

Два чужака шли по улицам, не привлекая ничьего внимания. К прилавкам рынка выстроились очереди за едой, тощие покупатели пререкались из-за последних еще не совсем сгнивших клубней. Грязные лужи плескались на мостовой: весенним дождям некуда было стекать. Город провонял скоплением немытых тел, тухлой капустой и мочой. Никто не удостаивал Скеллана и Фишера второго взгляда.

Пара провела в Ляйхеберге неделю. Они сняли маленькую комнату в убогой таверне на центральной площади. Таверна называлась «Голова предателя», и название это подходило как нельзя лучше притону, набитому до краев беззаконием. Такое место всегда кишит слухами. Когда люди пьяны, языки их развязываются. Они болтают кстати и некстати. Они выбалтывают секреты. А Скеллан не брезговал прислушиваться к пьяному лепету хвастунов и откровениям проституток.

Первые два дня в городе они провели в поисках беженцев из Ройстон-Вази, особенно тех, кто потерял дочерей, погибших от загадочного иссушающего недуга, описанного старым жрецом Сигмара. Те немногие, кого они нашли, поведали им ту же самую грустную историю: болезнь пришла словно бы ниоткуда, их дочери поднимались утром, чувствуя тошноту и головокружение после беспокойной ночи, слабели все больше и больше каждую ночь, истекали потом, бились в лихорадке, пока, в конце концов, не впадали в глубокий сон без пробуждения. Родители говорили о том, как бодрствовали при свечах, о бесполезных молитвах, о суете лекарей, исполняя все ту же горькую погребальную песнь. На ниве их скорби было бесполезно собирать информацию. О Себастьяне Айгнере никто пока не упоминал, но о Wiederauferstanden людям было что сказать.

Восставшие мертвецы действительно были сектой. Немногие решались передавать подробности о них из страха возмездия, которое в любой момент могла обрушить на людей невидимая рука. Члены секты просочились во все слои сильванского общества: от нищих и воров на самом дне до высшей знати. Религия секты была связана с поклонением нежити. Судя по тому, что удалось собрать по крупицам Скеллану и Фишеру, последователи культа чтили эту мерзость за то, что они якобы были чем-то большим, чем люди. Сектанты стремились стать подобными этим чудовищам.

От одной мысли об этом Джона Скеллана бросало в дрожь; кто, будучи в здравом уме, может мечтать о существовании в обличье нечестивых паразитов?

– Ты же сам сказал, Джон, это болезнь, – заметил Фишер.

Они шли по рыночной площади, ища торговца, которого местные называли Гайстер-Егером, Охотником за призраками. Настоящее его имя было Константин Госта, за своим маленьким прилавком на рынке он продавал замки и цепи, которые делал сам. Он славился умением собирать сложные механизмы – такие штучки, которые требуются человеку, если он желает уберечь что-то ценное от вороватых рук. Охотник за призраками был лучшим в своем деле. Он мог создать все что угодно, от крошечных приспособлений до массивных, чрезвычайно сложных запоров, которые изобиловали вращающимися шестернями и рычажками, щелкающими в точно определенной последовательности.

– Просто поверить не могу, что люди способны добровольно позволить проделывать такое с собой, – произнес Скеллан, качая головой.

– Ты хочешь сказать, что не желаешь поверить. Мы оба достаточно повидали, чтобы знать, что это правда.

– Приносить кровавые жертвы, пытаясь поднять мертвецов. – Джон провел рукой по волосам и оглядел битком набитую площадь. – Какая глупость.

Скеллан следил за Охотником за призраками, который был поглощен разговором с женщиной. Она ушла, не купив ничего из его приспособлений. Однако, вместо того чтобы немедленно подойти к специалисту по замкам, пара осталась инкогнито в толпе, наблюдая за ним. Он был вежлив, приветствовал проходящих мимо, но очень немногие останавливались с целью изучить его товар, а тот, кто останавливался, не спешил расставаться со своими с трудом заработанными монетами. Судя по тому, что они увидели за эти несколько минут, мастер вряд ли зарабатывал достаточно, чтобы сводить концы с концами. Очевидно, он и не зарабатывал, по крайней мере, законным путем. Знание об устройстве замков можно использовать не только для того, чтобы создавать их, но и для того, чтобы их открывать. Ремесленник днем, под покровом тьмы Охотник за призраками становился вором. Но мало кто в эти дни мог похвастать более почтенным заработком.

– Как насчет пары слов, Госта? – спросил Скеллан, подходя к невысокому торговцу.

Не оборачиваясь к незнакомцу, заговорившему с ним, Охотник за призраками пробурчал:

– Забирай свои угрызения совести, они мне ни к чему. Я предпочитаю вообще выкинуть эти слова из своего словаря.

Он задумчиво поскреб правую ладонь. Госта то и дело беспокойно ерзал, переминался с ноги на ногу, безостановочно чесал различные части своего тела: затылок, щеку, макушку, мозоли на левой руке, бок, висок, складку за левым ухом и снова затылок.

– Брось, Госта, я вовсе не то имел в виду.

– Нет?

– Нет. – Скеллан придвинулся ближе. Охотник за призраками должен был серьезно воспринять поставленный перед ним вопрос. – Я хочу поговорить о Wiederauferstanden.

– Язык сломаешь, – буркнул ремесленник, стараясь не встречаться взглядом со Скелланом.

– Точно, так что давай называть их Восставшими мертвецами, если ты предпочитаешь слова попроще,

– Предпочитаю. – Госта, поежившись, переступил с ноги на ногу. – Слушай, я знаю немного. Якшаться с мертвяками – не мое дело. Я честный преступник. Что ты хочешь знать? Может, я могу помочь, а может, и нет.

– Я хочу проникнуть в секту, – ответил Скеллан, не заботясь о том, чтобы приукрасить свои намерения.

– Невозможно. – Охотник за призраками затряс головой. – Даже не проси.

– Ты хочешь сказать, что не в состоянии назвать несколько имен? Не можешь свести меня с нужными людьми? Брось, Госта, не поверю ни на секунду.

– Ох, назвать-то я могу, могу даже сказать, где они любят играть в свои игры, но это не введет тебя в организацию. Они из тех, кто сам находит тебя; ты не можешь отправиться искать их, если понимаешь, что я имею в виду, чужеземец. Они играют своими краплеными картами. А задавать слишком много вопросов – верный способ заработать себе уютное местечко в дерюжном мешке на дне Бурной реки. Тебя, естественно, порубят на мелкие кусочки, чтобы ты наверняка поместился в этот мешок. Какую помощь ты ищешь? Я не собираюсь помогать самоубийце – разве что у него найдется веская причина.

– Мы сами способны о себе позаботиться. Ты только дай нам наводку, направь по адресу. Собственно, я ищу кусок дерьма по имени Айгнер, Себастьян Айгнер. Не знаю, принадлежит ли он к приверженцам культа Восставших мертвецов, но, судя по тому, что я знаю о нем, и по тому немногому, что я знаю о них, я бы не удивился.

– Ты просишь ордер на смерть, мистер, и сам того не понимаешь. Я не желаю, чтобы безутешная вдова призвала меня к ответу за твою глупость.

– Просто дай мне адрес.

Охотник за призраками поежился. Его глаза бегали по сторонам, убеждаясь, что рядом нет никого, кто мог бы подслушать, что он скажет.

– Я не слышал о твоем приятеле Айгнере, но если он связан с Восставшими мертвецами, ты наверняка найдешь его в конце Шрекенштрассе[5]5
  Schreckenstrasse(нем.) —улица Страха.


[Закрыть], у старой башни, бывшей когда-то частью храма Сигмара. Храма давно нет, а башня осталась. Восставшие мертвецы пользуются ею, потому что там есть потайной ход в древние катакомбы. Если тебе дорога твоя жизнь, ты не станешь приближаться к этому месту.

– Спасибо.

– Позови на похороны, верзила. – Замковых дел мастер отвернулся, как бы отгораживаясь от Скеллана и Фишера.

– Значит, нам предстоит прогулка, – криво усмехнулся Фишер.

– Вот именно, – подтвердил Скеллан.

Они зашагали, проталкиваясь сквозь рыночную толпу. Там, где должны были царить сытные запахи жарящейся свинины, кипящих сарделек и кислой капусты, воняло мочой и тухлятиной. Голод проявлял себя и менее очевидными способами. На крыльце развалившегося здания сидела женщина, ощипывавшая какую-то жилистую даже на вид пернатую дичь. Рядом с ней притулилась ее дочь, державшая за ноги еще двух птиц. Те трепыхались и хлопали крыльями, словно сознавая, какая участь им уготована. Эти три птахи притягивали завистливые взгляды тех, у кого не было даже гроша, чтобы купить тощую ножку или жесткое крылышко. Через две двери от них цирюльник с заостренной бритвой головореза скоблил щетину пожилого мужчины и придавал форму его бороде. Резчик по дереву мастерил какую-то игрушку на колесиках, в то время как его коллега рядом с ним создавал более практичные вещи – древки для стрел, ложки, миски и всякую всячину вроде любовных амулетиков-сердечек и безделушек-брелоков – то, что можно продать за наличные.

– Ты ему доверяешь? – спросил Фишер, обходя босоногого пострела, играющего в грязи.

Мальчишка дернул его за штанину, выпрашивая монетку.

– Не больше, чем доверял бы любому в этой крысиной дыре. Так что нет, не слишком. Это не значит, что его информация недостаточно хороша, просто его основной интерес – выжить любой ценой. Если за то, что он нас продаст, ему щедро заплатят, могу поспорить на что угодно – именно это Госта и сделает.

– Значит, мы, возможно, идем прямиком в ловушку?

Скеллан кивнул:

– Вполне возможно.

– Успокаивающая мысль.

Фишер инстинктивно опустил руку, чтобы ощутить знакомую тяжесть меча у бедра. Холодок стали обладает способностью успокаивать даже самые издерганные нервы. Идущая навстречу женщина с ребенком на руках отпрянула. Она испугалась настолько, что, кажется, готова была развернуться и убежать. Взгляд ее не отрывался от руки мужчины, легшей на рукоять меча.

– Все в порядке, все в порядке, – поспешил заверить женщину Фишер.

Он поднял руки, показывая, что они пусты и он не собирается зарубить ее на месте. Впрочем, это не имело значения: женщина уже растворилась в толпе.

За время своего короткого пребывания в Ляйхеберге они успели ощутить ту же нервную боязливость во многих горожанах, как будто здешние люди привыкли к скорому осуществлению жестокого правосудия. Действительно, сильванская «справедливость» славилась быстротой меча, вспыльчивостью и неумолимой безжалостностью в исполнении приговоров. Слово «законность» никогда не ассоциировалось с сильванским обществом. Веками здешний народ жил в тисках тирании ван Драков и не понаслышке был знаком с безумием своих хозяев. С приходом нового графского рода, фон Карстенов, кое-что поменялось, но после бесчинств последнего ван Драка едва ли не любой показался бы самим великодушным Сигмаром.

Шрекенштрассе оказалась длинным, вызывающим клаустрофобию проулком, сдавленным перекошенными домами. Верхние этажи клонились друг к другу, да так, что соседи, высунувшись из открытых окон, могли бы коснуться друг друга кончиками пальцев. Как и обещал Охотник за призраками, остатки старого храма Сигмара оказались в самом конце улицы, на дальней окраине города. Тут возвышалась четырехэтажная башня и кое-где валялись булыжники, выпавшие из древней бутовой кладки. Башня стояла обособленно, отделенная от других зданий брешью в том месте, где когда-то располагался алтарь храма.

Скеллан вытащил меч.

Рядом с ним Фишер сделал то же самое.

Джон взглянул на друга и кивнул. Плечом к плечу, шаг за шагом продвигались они вперед. Скеллан ощущал на себе чужие взгляды и знал, что за ними следят. Что ж, логично – если секта пользуется башней для каких-то нечестивых целей, они должны были выставить дозорных – возможно, в самом здании, а также в одном из заброшенных домов Шрекенштрассе: оттуда, из верхних окон, прекрасно видно башню. Но Скеллан не оглядывался и не колебался. Тремя быстрыми шагами преодолел он короткий лестничный пролет и оказался у двери. Отклонившись назад, Джон развернулся и обрушил точно рассчитанный пинок на пятачок возле старого ржавого запора – дверь подалась и послушно распахнулась. Из темноты пахнуло вонью, вдалеке слышался невнятный шум.

Скеллан шагнул в проем, Фишер за ним.

Фишер не любил мрака и тесных пространств. То, что поджидало их за дверью, сулило серьезное испытание старшему из мужчин.

Спертый воздух здесь был густ от сырости, страха и металлического запаха крови.

В помещение проникало чертовски мало света, и Фишер, ощупью пробираясь в полутьме, почти ничего не видел дальше вытянутой руки. Глаза привыкали к сумраку медленно, но он не мог не слышать хлюпанье, вздохи, хныканье, скрежет чего-то тяжелого. Подобные звуки отнюдь не успокаивали. Рука его все крепче сжимала рукоять меча Он понятия не имел, какие тайны скрывает предательское чрево тьмы, но знал, что близок к их разгадке. Собственный пульс едва не оглушал его. Он стиснул зубы и продвинулся еще на шаг. Тонкие лучики с трудом протискивались в щели заколоченных досками окон, не проливая света на характер занятий Восставших мертвецов в старой башне. В темноте кто-то застонал, и волоски на шее Фишера приподнялись. Звук выражал отчаяние; кто бы ни издал его, он страдал.

– Мне это не нравится, – прошептал Фишер. Нога его за что-то зацепилась. Он осторожно ткнул это носком сапога. Оно подалось. Тогда он пнул посильнее. Снова раздался стон. Тогда Фишер понял, что он ударил: тело. – Проклятье, ни зги не видно, – выругался он.

Неизвестно было, умирает ли этот человек, пьян он или одурманен. Фишер перешагнул через лежащего.

Скеллан вслепую двинулся вдоль стены и, в конце концов, отыскал то, что ему было нужно, – факел. Под держателем обнаружилось и масло. Джон окунул сухие прутья в вонючую жидкость и зажег факел от трута. Тут царила сырость, но она не помешала лучине заняться голубым пламенем. Скеллан поднял факел повыше. Огонь озарил комнату болезненно-бледным светом. Фишер стоял над телом женщины – связанной, с заткнутым ртом. На ее одежде виднелись темные пятна. Кровь. Повсюду валялись грабли, мотыги, ведра, молотки, пилы и другие предметы из прежней жизни башни. Узкая винтовая лестница тянулась снизу вверх, из одной непроглядной тьмы в другую. Скеллан спустился по ней в кладовую. Фишер держался чуть позади приятеля. В маленьком подвале среди полок теснились деревянные бочонки, но Скеллан нашел то, что искал, – поросшую мхом крышку люка в центре пола размером три фута на три с огромным железным кольцом посредине.

Скеллан передал факел Фишеру, взялся за железное кольцо обеими руками и потянул – под скрип проржавевших петель люка. Из дыры вырвался затхлый дух могилы. Где-то в сумраке, за границей пляшущего пятна света, стоны и вздохи набухли возбуждением.

– Нет, мне это и вправду не нравится, – повторил Фишер.

– Это вход в старые катакомбы, – объяснил Скеллан.

– Я знаю, что это, и все же мне не нравится.

– Айгнер там, внизу.

– Ты этого не можешь знать.

– Я чувствую. Он там.

Скеллан сделал первый шаг; наклонился, чтобы начать спускаться во тьму.

Фишер не пошевелился.

Скеллан забрал у него факел.

Горестно вздохнув, Фишер последовал за товарищем в черное отверстие.

Ступени уводили их все глубже и глубже под землю. Фишер насчитал их больше пятидесяти. Туннель был кое-как укреплен старыми балками. Мужчинам приходилось сгибаться, низкий потолок не давал выпрямиться во весь рост. Меч уже не успокаивал: что меч перед напором безликой тьмы? На самом дне туннель разделялся натрое; каждый рукав уводил в еще более густой мрак.

Скеллан прижал палец к губам, призывая к молчанию. Вдалеке что-то гудело. Фишеру потребовалось несколько секунд, чтобы разобрать, что это: низкий звучный рокот поющих голосов.

Они осторожно зашагали по центральному туннелю, направляясь прямиком к сердцу катакомб.

Ужасный крик прорезал пустоту туннелей. Человеческий крик. Женский. Женщина страдала.

– Скорей! – бросил Фишер в спину Скеллана, изгоняя из своей души страх.

Женщина была жива, она нуждалась в них, а этого было достаточно, чтобы заставить старшего из мужчин действовать. Они рванулись вперед. Внезапно туннель распахнулся в просторное помещение, полное наваленных друг на друга трупов и костей. Горы тел в грязных бинтах возвышались над землей.

Голые бедерные кости, малые и большие берцовые, лопатки и черепа перемешались в одном безбрежном море мертвецов Ляйхеберга. Некоторые кости были целы, другие сломаны, с зазубренными концами, третьи покрыты плесенью. Выпадали ли когда-нибудь на долю этих людей достойные похороны?

Арка в дальней стороне пещеры вела во второе помещение, побольше. Там горели факелы. На земляных стенах танцевали искаженные тени, сливаясь в одну колеблющуюся массу.

Идущий впереди Скеллан решительно шагнул под арку.

Стиснув зубы, Стефан Фишер последовал за ним.

Зрелище, которое их встретило, было как будто вырвано из худших кошмарных снов и безжалостно перенесено в явь.

Кричавшая женщина лежала на полу, в самом центре помещения. Позади нее тянулся ряд клеток, но Фишер видел только эту несчастную. Тело ее было распорото от живота до горла, но она была еще жива, хотя и едва дышала, а шестеро чудовищных существ с безумными глазами терзали ее, жадно всасывая сочащуюся из мягкой плоти теплую – пока что – кровь. Их щеки и подбородки были измазаны кровью женщины. Упыри, с отвращением осознал Фишер, наблюдая, как мерзкие создания облизывают пальцы и лакают из зияющей дыры в груди своей жертвы. Невозможно поверить, что эти твари были когда-то людьми; сейчас у них было больше общего с адскими демонами, чем с обычными добропорядочными гражданами.

Женщина была обречена, но шок и неприятие смерти заставляли ее сердце слабо сокращаться, продлевая страдания тела.

В душе Фишера что-то оборвалось. Он почувствовал, как какая-то часть его рассудка раскололась вдребезги, навсегда покинув его.

Образовавшуюся пустоту мгновенно наполнила ярость.

Он бешено ринулся вперед, вскинув меч, готовый рубить, рубить, рубить. Первый вурдалак как раз поднял глаза, когда клинок Фишера врезался в его шею; голова твари откинулась назад, ухмыльнувшись на секунду вскрытой мечом от уха до уха пастью. В рассеченной глотке забурлила темная кровь. Второй упырь, прежде чем рухнуть на опорожненное тело женщины, успел увидеть острие меча Фишера, воткнувшееся в его глаз и проникшее в глубину его мозга. Туловище вурдалака задергалось в жестоких корчах, и жизнь покинула грязную тварь. Фишер пинком отпихнул труп, выдернул меч из головы упыря и, описав клинком размашистую дугу, разрубил шею третьего чудовища. Из раны хлынула кровь. Продолжавшая скалиться голова монстра шлепнулась на пол и укатилась куда-то. Свирепость атаки Фишера была неукротима. Он прыгнул вбок и, вонзив окровавленную сталь в брюхо четвертого упыря, кинувшегося на охотника за ведьмами, повернул кисть, расширяя рану. Дымящиеся потроха вурдалака вывалились из вспоротого живота. Когтистая лапа твари сомкнулась на клинке, притягивая Фишера ближе и одновременно погружая меч все глубже в брюхо. Упырь дохнул ему в лицо, широко ухмыляясь, демонстрируя заостренные зубы, готовые впиться в лицо Фишера. Из пасти его несло кислой вонью могилы. Фишер инстинктивно отпрянул, и от резкого толчка вурдалак потерял равновесие. Он упал у ног человека – уже мертвый.

Фишер тяжело дышал.

Позади него Скеллан произнес что-то, но он не разобрал, что именно.

Остались еще два упыря.

Он смотрел на них.

Он выносил им приговор.

Последние крупицы человечности исчезли из их глаз. Один безразлично пялился в пространство, опьяненный кровью мертвой женщины, понятия не имея о том, что остаток его жизни измеряется несколькими биениями грешного сердца. Взгляд второго был полон холодного звериного коварства. Он оценивал Фишера, прикидывал серьезность угрозы, рассчитывал, что надо делать – драться, бежать или жрать. Неужели это существо действительно было человеком? Упыри пали так низко, что утратили все человеческое и барахтались в грязи темною царства злобы и уродства, царства монстров.

Они и были злобными, уродливыми монстрами.

Фишер кинулся во вторую бешеную атаку на вурдалаков. Он бил, колол, полосовал беспомощных тварей, в дикой ярости кромсая их. Он рубил руки, пытающиеся защитить тела. В этой бойне не было ни боевого искусства, ни изящества. Человек не контролировал себя, у него была одна цель – убить. Вот он развернулся с криком, вскинул меч над головой и со всего маху, вложив в удар весь свой вес, всю свою страсть, обрушил клинок на чудовище. Сталь прочно засела глубоко в груди упыря. Меч застрял.

Последнего вурдалака с хирургической аккуратностью отправил на тот свет Скеллан. Он зашел упырю за спину, вздернул его голову и перерезал горло. Все кончилось в мгновение ока. Скеллан оттолкнул труп ногой. На плоти существа не было ни отметин, ни особых символов. Ничего, что могло бы отнести его к Восставшим мертвецам, но вампирская природа твари не оставляла сомнений.

– Как могли они пасть так низко? – проговорил Скеллан, качая головой.

Фишер рухнул на колени рядом с мертвой девушкой. Меч выскользнул из его пальцев и с громким клацаньем упал на пол. Он задыхался, из груди рвались тяжелые всхлипы. По щекам текли слезы. Тело женщины не просто вскрыли; упыри сожрали почти все ее внутренние органы.

– Ты не мог ее спасти, – тихо сказал Скеллан, опуская успокаивающую руку на плечо друга. – Она была мертва еще до того, как мы ступили в эту комнату.

– Всегда… слишком поздно… – горько уронил Фишер.

Его трясло; адреналин улетучивался из его крови.

– Не всегда. – Скеллан наконец-то увидел ряд клеток и истощенные тени, сгрудившиеся в темных углах. Сектанты, очевидно, намеревались скормить эти несчастные души упырям. – Не всегда.

Он обогнул трупы и открыл первую клетку. За решеткой стояли две женщины – девушки, почти дети, с лицами, покрытыми коркой грязи и запекшейся крови. Они выглядели напуганными до полусмерти. Скеллан попытался успокоить их, но девушки лишь дико мотали головами и еще теснее вжимались в угол, подальше от Скеллана. От них пахло мочой и болезненным потом.

В других клетках обнаружилось еще шесть женщин.

Все еще плача беззвучно, Фишер помогал Скеллану освобождать пленниц.

Один лишь Сигмар знает, сколько времени эти бедняжки томились в катакомбах, дожидаясь своей очереди пойти на корм вурдалакам. Заключение явно повредило их разум. Они бормотали что-то себе под нос и смотрели сквозь своих спасителей, помогающих им подняться по лестнице.

Выходить на улицу женщины отказались. Они истерически кричали, принялись бить себя руками по щекам и пятиться во мрак башни, отчаянно прижимаясь к стенам, словно пытались раствориться в камне.