Текст книги "Война Иллеарта"

Автор книги: Стивен Ридер Дональдсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Стивен ДОНАЛЬДСОН
ВОЙНА ИЛЛЕАРТА

И красота, и правда исчезнут без следа

Что произошло до

Томас Кавинант был счастливым и удачливым писателем. Но вот не замеченная вовремя инфекция привела к ампутации двух пальцев. Потом доктора сообщают ему, что у него проказа. Для лечения он задерживается в лепрозории, но затем возвращается домой, и тогда обнаруживает, что стал изгоем. Его жена развелась с ним, и невежественный страх заставляет всех соседей избегать его. Он становится одиноким и парией. Его пытаются изолировать от людей, но он, протестуя, идет в ближайший небольшой городок. Там, сразу после встречи со странным нищим, он спотыкается перед полицейской машиной. Его охватывает чувство полной потери ориентации, и он приходит в себя в странном мире, и злой голос Лорда Фаула поручает ему передать издевательское послание о грядущих роковых событиях Лордам Страны. Когда Фаул оставляет его, молодая девушка Лена забирает его к себе в дом. С ним обращаются как с легендарным героем Береком Полуруким. Он обнаруживает, что его обручальное кольцо из белого золота является в Стране талисманом великой силы.

Лена лечит его лечебной грязью, которая, по-видимому, частично излечивает его проказу. Его чувства после исцеления сильнее, чем он может сдержать, и, утратив над собой контроль, он насилует Лену. Несмотря на это, ее мать Этиаран соглашается провести его в Ревлстон: его послание более важно, чем ее ненависть к нему. Она рассказывает ему о древней войне между Старыми Лордами и Фаулом, которая привела к тысячелетнему Осквернению Страны.

Кавинант не может принять в свое сознание существование Страны, в которой так много красоты, и где камень и дерево обладают магией. Он становится Неверящим, потому что осмеливается не расслабляться, сохраняет бдительную дисциплину, необходимую прокаженному для выживания. Для него Страна – бегство от реальности его поврежденного и, вероятно, бредящего ума.

На реке Соулсиз он встречается с дружелюбным великаном, который отвозит Кавинанта на лодке в Ревлстон, где он встречается с Лордами. Лорды приняли его как одного из них, называя Юр-Лордом. Но послание Лорда Фаула ужасает их. Если Друл Камневый Червь, злобный пещерник, научится пользоваться могуществом Посоха Закона, то их положение станет очень шатким.

Они решили предпринять поход за Посохом, находившимся у Друла в пещерах под горой Грома. Кавинант отправляется с ними, по пути они регулярно подвергаются нападениям приспешников Лорда Фаула. Они едут на юг, к Равнинам Ра, где живут ранихийцы, поклоняющиеся ранихинам, великим свободным лошадям. Ранихины преклоняются перед властью кольца Кавинанта. Как в какое-то возмещение Лене за то, что он сделал, он приказывает, чтобы один раз в год какой-нибудь ранихин приходил к ней.

Затем Лорды едут к горе Грома. Там, после многих столкновений со злыми тварями и черной магией, они предстают перед Друлом. Высокий Лорд Протхолл отбирает у Друла Посох. Затем они спасаются из катакомб, и Кавинант при этом использует власть кольца, сам не понимая – как.

Когда Лорды были спасены, Кавинант начал исчезать. Он обнаруживает себя на больничной кровати, после несчастного случая с машиной прошло лишь несколько часов. Его проказа вернулась, показывая этим, что все пережитое было лишь бредом. Теперь он не может принять какую-либо иную реальность. Он ушибся, хотя и не сильно, тем не менее его выписывают из больницы. Он возвращается домой.

Это – короткий пересказ «Проклятия Лорда Фаула», первой книги из хроник Томаса Кавинанта Неверящего.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. РЕВЛСТОН

Глава 1
Сны людей

К тому времени, когда Томас Кавинант достиг своего дома, бремя происшедшего с ним стало уже невыносимым.

Когда он вошел в дом, то снова оказался в предельной аккуратности своей гостиной. Все было точно таким же, как он это оставил, будто ничего не произошло, будто он не провел последние четыре часа в коме и в то же время – в другом мире, где его проказа была отменена, хотя такая вещь была совершенно невозможна. Пальцы его рук и ног были онемевшими и холодными; их нервы были мертвы. Это никогда нельзя будет изменить. Его гостиная, все комнаты его дома были увешаны и застелены коврами и обшиты так, чтобы он мог хотя бы попытаться почувствовать себя в безопасности от лезвий, ушибов, порезов, ожогов, которые могли быть для него смертельными, потому что он был не способен почувствовать их и узнать, что они имели место. На кофейном столике перед диваном лежала книга, которую он читал накануне днем. Он читал ее как раз перед тем, как решился рискнуть прогуляться в город. Она все еще была открыта на странице, которая четыре часа назад имела для него совсем другое значение. Там говорилось: «…создание бессвязных и головокружительных событий, из которых состоят сны – это самая сложная мыслительная задача, с которой может справиться человек». А на другой странице говорилось: «…сны людей принадлежат Богу…» Это было невыносимо.

Он был изможден так, как если бы действительно занимался поисками Посоха Закона, будто и в самом деле едва выжил в трудном испытании в катакомбах в подгорной стране и сыграл свою невероятную роль в отнятии Посоха Закона у безумного слуги Лорда Фаула. Но для него было бы самоубийством верить, что такие вещи случились, что такие вещи могли случиться. Они были невозможны, так же как восстановление нервов, которое он почувствовал, когда эти события происходили вокруг или внутри него.

Его спасение заключалось в отказе принять невозможное.

Будучи изможденным и не имея никакой другой защиты, он лег в постель и спал как убитый, без снов и в одиночестве.

Следующие две недели своей жизни он провел как бы в спячке. Он не мог бы сказать, как часто звонил у него телефон, как часто люди анонимно запугивали, или ругали, или очерняли его за то, что он осмелился пройтись по городу. Он завернулся в бесчувственность как в одеяло и ничего не делал, ни о чем не думал, ничего не узнавал. Он забыл свое лечение и пренебрегал ВНК – Визуальным Надзором за Конечностями, дисциплиной постоянного самоконтроля, от которой, как сказали ему врачи, зависела его жизнь. Большую часть времени он проводил в постели. А когда был не в постели, он все равно фактически спал. Когда он передвигался по своим комнатам, то часто задевал пальцами за края стола, дверных косяков, спинок стульев, подставок, и потому у него постоянно был вид старающегося стереть что-то со своих рук.

Это было как уход в укрытие – эмоциональная спячка или паника. Но хищные крылья его самодисциплины непрерывно били по воздуху в тревоге.

Телефонные звонки стали яростнее и более агрессивно настроенными; его немая безответность подстегивала звонивших, отрицая любое эффективное высвобождение их враждебности. И глубоко внутри его дремоты что-то начинало меняться. Чаще и чаще он просыпался с унылым впечатлением, что видел сон о чем-то, чего потом вспомнить не мог, не осмеливался вспомнить.

Через две недели такой жизни его положение внезапно подтвердило свое главенство над ним. Он впервые увидел сон. Был маленький костер, несколько язычков, вне времени, места или ситуации, но какой-то чистый и ясный. Пока он смотрел на него, он вырос в пламя, затем в большой пожар. И он подкармливал этот огонь бумагой – страницами как написанного и опубликованного бестселлера, так и нового романа, над которым он работал тогда, когда была обнаружена его болезнь.

Это соответствовало действительным событиям: он сжег обе работы.

После того, как он узнал, что он – прокаженный, после того, как его жена Джоан развелась с ним, забрала их маленького сына Роджера и уехала с ним из штата, после того, как он провел шесть месяцев в лепрозории, его книги показались ему такими слепыми и жалкими, такими разрушительными для него самого, что ему пришлось сжечь их и бросить писать.

Но теперь, наблюдая во сне огонь, он впервые почувствовал горе и оскорбительность зрелища уничтожения работы, сделанной своими собственными руками. Он проснулся, лежа подпрыгнул, широко раскрыв глаза и вспомнив, и обнаружил, что продолжает ясно слышать хруст голодного пламени.

Конюшни Джоан были в огне. Он месяцами уже не бывал там, где она раньше держала лошадей, но знал, что в них не было ничего такого, что могло бы само вызвать воспламенение. Это было актом вандализма, мести – вот что последовало за угрожающими телефонными звонками.

Сухое дерево горело яростно, разбрасывая куски себя в темном хаосе ночи. И в этом пламени ему привиделось настволье Парящее, охваченное огнем. В памяти вновь всплыло тлеющее мертвое поселение на дереве.

Он ощутил себя убивающим пещерников, сжигающим их невероятной силой, которая, казалось, вырывалась из белого золота его обручального кольца. Невозможно!

Он убежал от огня, бросился обратно в свой дом и включил везде освещение, как будто свет электрических лампочек мог спасти его от безумия и тьмы. Затравленно вышагивая по кругу в безопасности своей гостиной, он вспоминал, что с ним недавно случилось.

Он пошел – гадкий, грязный прокаженный – в город из Небесной Фермы, где жил, чтобы оплатить свой телефонный счет, заплатить лично как утверждение своей человечности, противопоставленной враждебности и отталкиванию от себя и черной благотворительности своих согорожан. Во время этой акции он упал перед полицейской машиной – и обнаружил себя в другом мире. В месте, которое не могло существовать, и до которого он не мог бы добраться, если бы оно существовало; в месте, где прокаженные возвращали себе здоровье.

Это место называлось «Страна». И жители ее обходились с ним как с героем из-за его сходства с Береком Полуруким, легендарным Лордом-Основателем, и из-за его кольца из белого золота. Но он не был героем. Он потерял свои два пальца не в битве, а в кабинете хирурга, они были ампутированы из-за гангрены, причиной которой была его болезнь. А кольцо ему было дано женщиной, которая развелась с ним, потому что он был прокаженным. Ничто не могло быть менее заслуженным, чем вера Страны в него. И из-за того, что это было ложным положением, он повел себя крайне неправильно, что заставляло его теперь извиваться от самобичевания.

Конечно, никто из этих людей не заслуживал его нечестности. Ни Лорды, защитники красоты и здоровья Страны, ни Сердцепенистосолежаждущий Морестранственник, великан, который был дружелюбен к нему, ни Этиаран, супруга Трелла, которая провела его через опасности в Ревлстон, горный город Лордов, ни ее дочь Лена, которую он изнасиловал.

Лена! – невольно вскрикнул он, стукая своими онемевшими пальцами по бокам, когда шагал. Как я мог сделать такое с тобой?

Но он знал, как это случилось. Здоровье, которое дала ему Страна, изумило его. После месяцев импотенции и подавляемой ярости он был не готов к внезапному потоку жизнеспособности. Но у этой жизнеспособности были и другие стороны. Она склонила его к условному сотрудничеству со Страной, хотя он и знал, что происходящее с ним было невозможным, просто сном. Из-за этой жизнеспособности он отнес Лордам Ревлстона послание о гибели, данное ему величайшим врагом Страны, Лордом Фаулом Презирающим. И он отправился вместе с Лордами на поиски Посоха Закона, посоха Берека Полурукого, который был утерян Высоким Лордом Кевином, последним из Старых Лордов, в битве против Презирающего, – оружия, которое, как думали Новые Лорды, будет их единственной надеждой одолеть их врага, и он, не веря, без веры, помог им возвратить его.

Потом, сразу же, без перехода, он обнаружил себя лежащим в постели городской больницы. Всего четыре часа прошло после несчастного случая с полицейской машиной. Проказа не оставила его. Из-за т ого, что он оказался даже не раненным, доктор отправил его домой, на Небесную Ферму.

А теперь он очнулся от спячки и вышагивал по своему освещенному дому, как если бы тот был островком здоровья в просторах тьмы и хаоса.

Заблуждение! Он заблуждался. Сама мысль о Стране делала его больным. Здоровье было невозможно для прокаженного; это был закон, от которого зависела его жизнь. Нервы не восстанавливаются, и без ощущения прикосновения нет защиты от ушибов и инфекции, гниения тканей и смерти – нет защиты, кроме требовательного закона, который он выучил в лепрозории.

Доктора там научили его, что эта болезнь была теперь основным фактом его существования, и если он не посвятит себя полностью – сердцем, умом и душой – своей собственной защите, он неотвратимо станет искалеченным и разлагающимся, придет к безобразному концу.

У этого закона была логика, которая теперь казалась более безошибочной, чем когда либо. Он соблазнился, хотя бы условно, заблуждением, и результат был убийственным.

За прошедшие две недели он почти полностью потерял свой контроль над выживанием, не лечился, не проводил ВНК или другого контроля, даже не брился.

Головокружительная тошнота зародилась в нем. Проверяя себя, он неприятно дрожал.

Каким-то образом он оказался избежавшим повреждений. На его коже не было ссадин, ожогов, синяков, ни одного рокового бордового пятна от возвратившейся проказы. Тяжело дыша, как будто он только что вынырнул из погружения в ужас, он устанавливал возвращение контроля над своей жизнью.

Он срочно принял большую дозу лекарства ДДС, диамино-дивенилового сульфамида. Затем он пошел в белизну ванной, выправил старую бритву и приставил длинное острое лезвие к своей гортани.

Бриться таким образом, зажав лезвие между двумя пальцами и большим пальцем правой руки, было его собственным ритуалом, к которому он себя приучил, чтобы дисциплинировать и подавить невольное воображение.

Он пригодился ему. Угроза этого острия, располагавшегося так небезопасно, помогала ему сосредоточиться, отвлечься от ложных мечтаний и надежд, соблазнительных и убийственных творений его ума. Последствия возможной ошибки как выжженные кислотой были запечатлены в его мозгу. Он не мог не считаться с законом своей проказы, когда был так близок к тому, чтобы повредить себе, нанести себе рану, которая могла пробудить дремлющее гниение его нервов, вызвать заражение и слепоту и сдирать с его лица плоть до тех пор, пока он не станет слишком обезображенным, чтобы вообще видеть.

Когда он сбрил двухнедельную бороду, то на мгновение замер, разглядывая себя в зеркале. Он увидел седого истощенного мужчину, с проказой, маячащей на заднем фоне его глаз как чумной корабль в холодном море. И это видение самого себя подсказало ему объяснение его заблуждения. Происходившие с ним события были делом его подсознательного мышления – слепая работа полного отчаяния или трусости мозга, лишенного всего, что раньше придавало ему значение. Изменение отношения к нему его товарищей, человеческих существ, вынуждало его восставать против самого себя. Злоба, направленная на себя, возобладала в нем, когда он был беспомощным после несчастного случая с полицейской машиной. Он знал название этого явления: это было желание смерти. Оно действовало на него подсознательно, потому что его сознательное мышление было непрестанно занято процессом выживания, стараниями избежать последствий его болезни.

Но теперь он уже не был беспомощным. Он был пробудившимся и испуганным.

Когда наконец пришло утро, он позвонил своему юристу, Меган Роман – женщине, занимавшейся его контрактами и финансовыми делами, – и сказал ей, что случилось с конюшнями Джоан.

Он легко мог ощутить ее смущение, скрытое за словами:

– Так что вы хотите, чтобы я сделала, мистер Кавинант?

– Я хочу, чтобы вы вынудили полицию начать расследование. Пусть найдут, кто сделал это. Пусть сделают так, чтобы этого больше не повторялось.

Она молчала долгую неудобную секунду. Затем сказала:

– Полиция этого делать не будет. Вы на территории шерифа Литтона, а он ничего для вас не сделает. Он – один из тех людей, которые считают, что вас нужно выдворить из страны. Он долго был здесь шерифом и стал активным поборником «своей» страны. Он полагает, что вы – угроза.

Только между нами, мне кажется, что у него человечности не больше, чем необходимо для того, чтобы каждые два года переизбираться. – Она говорила быстро, как будто пытаясь удержать его, чтобы он не сказал чего-нибудь, не предложил что-нибудь сделать. – Но я думаю, что смогу заставить его сделать кое-что для вас. Если я запугаю его, скажу, что вы собираетесь в отместку снова пойти в город, я могу вынудить его следить, чтобы ничего подобного больше не случалось. Он знает эту страну.

Можно держать пари, он уже знает, кто поджег ваши конюшни.

Конюшни Джоан, молча ответил Кавинант. Я не люблю лошадей.

– Он может удержать этих людей, чтобы они ничего больше не сделали. И он сделает это – если я правильно припугну его.

Кавинант согласился на это. Казалось, у него не было другого выхода.

– Кстати, некоторые из местных жителей пытались найти какой-нибудь законный способ заставить вас съехать. Они расстроены этим вашим визитом. Я говорила им, что это невозможно – или, по крайней мере, больше неприятностей, чем это заслуживает. И большинство из них, я думаю, верит мне.

С дрожью он повесил трубку. Он провел полный ВНК, проверяя свое тело с головы до ног на предмет угрожающих признаков. Затем задался целью попытаться возвратить все свои самозащитные привычки.

Примерно через неделю у него наметился прогресс. Он шагал через расчерченную аккуратность своего дома как робот, с любопытством осознающий механизм, действующий внутри себя, ищущий вопреки ограничениям своей программы один хороший ответ смерти. И когда он выходил из дома, прогуливался к бакалейной лавке или отправлялся на несколько часов побродяжничать по лесу вдоль ручья Писателя за Небесной Фермой, он двигался преувеличенно осторожно, проверяя каждый камень и вешку и дуновение ветра, как будто подозревая их в скрытой злобе.

Но иногда он осматривался вокруг, и тогда решимость его пошатывалась. В лесах был апрель – первые знаки весны, которые должны были восприниматься им радостно. Но в неожиданные моменты его взгляд казался затуманенным печалью, когда он вспоминал весну в Стране. По сравнению с тем, где само здоровье растений было видимым, заметным, ощутимым от прикосновения и звука, здесь леса смотрелись уныло примитивными.

Красота деревьев, травы и холмов не имела ни вкуса, ни глубины. Они могли только напоминать ему Анделейн и вкус алианты.

Затем его начали беспокоить другие воспоминания. В течение нескольких дней он не мог выкинуть из своих мыслей женщину, умершую за него в битве у настволья Парящее. Он даже никогда не знал ее имени, никогда не спрашивал ее, почему она была так ему предана. Она относилась к нему как Этиаран, и Морестранственник, и Лена: она предполагала, что у него были права на такие жертвы.

Как и Лена, о которой он редко осмеливался вспоминать, она вынуждала его вести себя соответствующим образом; и вместе со стыдом при воспоминании об этом приходила ярость – все тот же знакомый гнев прокаженного, от которого в такой большой степени зависела его выживаемость. Какого черта! – вспыхивал он. У них не было на это прав. У них не было права! Но когда эта бесполезная страсть одолевала его, он был вынужден диктовать себе по пунктам, как если бы он читал диагноз, записанный в истории своей болезни. Тщетность – основная характеристика жизни. Боль – доказательство существования. На поверхности своего морального одиночества у него не было других ответов. В такое время он находил горькое утешение, рассматривая себя как человека в такой психологической ситуации, где объект был отделен от всего чувственного содержания, ослеплен, осмеян, сделан немым и неподвижным, и в результате начал испытывать самые ужасные галлюцинации.

Если сознание нормального мужчины или женщины может быть так сильно погружено в благодать их вынужденного хаоса, то, конечно же, один жалкий прокаженный в коме мог видеть сон, худший чем хаос – сон, созданный специально для себя, чтобы свести себя с ума. Ведь т о, что с ним случилось, совершенно превосходило понимание.

И вот так, таким образом, он выживал день за днем в течение трех недель, прошедших после пожара. За это время он полностью осознал, что нерешенный стресс внутри него ведет его к кризису; но снова и снова он загонял в дальний уголок сознания это знание, усмиряя мысль об этом яростью. Он не верил, что сможет перенести еще одно тяжкое испытание; первое он пережил слишком плохо.

Но даже сконцентрированная едкость его ярости не была достаточно могущественной, чтобы полностью защитить его. Как-то утром в четверг, когда он повернулся к зеркалу побриться, кризис так резко проявился в нем, что его рука начала яростно дрожать, и ему пришлось бросить бритву в раковину, чтобы не перерезать себе горло.

События в Стране были далеко не завершены. Захватив Посох Закона, Лорды сделали как раз именно то, чего хотел от них Лорд Фаул. Это было просто первым шагом в его замыслах, основа которых была заложена тогда, когда он призвал в Страну кольцо Кавинанта из Белого Золота. И он не успокоится, пока не получит власть над жизнью и смертью всей Страны. А чтобы сделать это, Фаулу обязательно снова потребуется Дикая Магия Белого Золота. Кавинант безнадежно уставился на себя в зеркало, пытаясь удержать свое сознание в тисках окружающей его реальности. Но он не увидел в своих собственных глазах ничего, способного защитить его.

Один раз он уже бредил.

Это могло произойти и снова.

Снова? – воскликнул он таким одиноким голосом, что тот прозвучал как хныканье большого ребенка. Снова? Он не мог поверить и в то, что произошло с ним при первом погружении в бред, – как он мог так много прожить за секунду?

Он был уже на грани звонка врачам в лепрозорий – звонить им и просить хоть какой-то помощи! – когда все же возвратил часть своей непримиримости прокаженного. Он не прожил бы так долго, если бы он не обладал в некотором роде способностью отказываться хотя бы от поражения, если уж не от отчаяния, и эта способность остановила его сейчас. А что я мог бы сказать им такое, чему они поверили бы? – раздраженно подумал он. Я ведь и сам ничему этому не верю.

Люди Страны прозвали его Неверящим. Теперь он обнаружил, что ему придется заслужить это звание, независимо от того, существовала ли Страна или нет.

И в течение следующих двух дней он пытался заслужить его с непреклонностью, которая была близка, насколько это было возможно, к смелости. Но при этом он все же пошел на один компромисс: с тех пор как его рука так ужасно задрожала, он брился электрической бритвой, прижимая ее так сильно, как если бы пытался сгладить черты своего лица. Но никаких других уступок своей болезни он не сделал. Ночью его сердце дрожало в груди так осязаемо, что он не мог спать, но он стискивал зубы и лежал без сна. Между собой и заблуждением он поставил барьер из ДДС и ВНК, и когда бы заблуждение ни угрожало пробить его защиту, он лекарствами загонял его обратно.

Но вот наступило очередное субботнее утро, а он так и не смог перебороть боязнь, которая заставляла дергаться его руки.

Поэтому он решил рискнуть еще раз пройтись среди своих соплеменников – человеческих существ. Ему была нужна их реальность, их подтверждение той реальности, которую он принимал, и даже их враждебность по отношению к его болезни. Он не знал никакого другого противоядия от бредовых видений; он более не мог противостоять своей дилемме в одиночестве.