Текст книги "Алый знак доблести"

Автор книги: Стивен Крейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

XVII

Юноше чудилось, что враги приближаются, как беспощадные охотники. Он был вне себя, весь кипел от ярости. Топал ногой, злобно скалил зубы, глядя на клубящийся дым, который грозил захлестнуть его, точно призрачный поток. Противник явно решил не давать ему ни минуты передышки, ни минуты на спокойное раздумье – как же тут не взбеситься! Вчера он сражался и удрал с поля боя. Пережил немало приключений. И сегодня он имеет право отдохнуть и спокойно поразмыслить. Как было бы приятно рассказать неискушенным слушателям о том, чему он стал свидетелем, или глубокомысленно обсудить перспективы войны с другими столь же опытными воинами! К тому же ему необходимо восстановить силы. После вчерашней передряги у него ныли все кости. Он довольно потрудился, пора перевести дух.

Но люди в серых мундирах как будто не ведали, что такое усталость; они продолжали сражаться с прежним пылом. Юноша люто их ненавидел. Вчера, когда ему казалось, что на него ополчился мир, он ненавидел его богов – и малых и больших, сегодня он так же страстно ненавидел вражескую армию. Он не котенок во власти злых мальчишек и не позволит истязать себя, твердил себе юноша. Опасно загонять человека в угол: у самого кроткого вырастают тогда когти и клыки.

Он наклонился к другу и прошептал ему на ухо, грозя лесу кулаком:

– Если они и дальше будут наседать на нас, пусть пеняют на себя. Нельзя так испытывать терпение людей.

Тот тряхнул головой и спокойно ответил:

– Если они и дальше будут наседать, то сбросят нас в реку.

Юноша даже взвыл от этого замечания. Он стоял, пригнувшись за невысоким деревом, злобно сверкая глазами, по-собачьи ощерясь. На нем все еще была неумело наложенная повязка с пятном запекшейся крови. Волосы растрепались, несколько непокорных прядей свешивались над повязкой. Мундир и рубашка расстегнулись, обнажив загорелую юношескую шею. Он судорожно глотал слюну.

Его пальцы нервно вцепились в ружье. Как ему хотелось, чтобы оно обладало всесокрушительной мощью! Враги смеются, издеваются над ним и его товарищами, убежденные в их слабости и ничтожности. Юноша понимал, что не может отомстить за это, и, обуянный темным, неистовым, как дух зла, гневом, мысленно совершал омерзительные жестокости. Враги, эти мучители, точно комары, алчно пьют его кровь, и сейчас он готов был отдать жизнь, лишь бы, отплатив по заслугам, увидеть их лица, искаженные гримасами боли.

Метер войны бушевал над полком, и вот уже первая пуля впилась в его передовую линию, за ней последовали фугие. Тотчас прогремел дружный и достойный ответ. Медленно опустилась на землю плотная завеса дыма.

Острые, как ножи, языки ружейного огня неистово резали и кромсали ее.

Бойцы представлялись юноше животными, которые сгрудились для смертельной схватки на дне погруженной во мрак ямы. Ему чудилось, что он и его товарищи из последних сил отбиваются от наступающих, все время бешено наступающих изворотливых и скользких тварей. Эти существа, без труда увертываясь от ударов карминно-красных рогов, с непревзойденным искусством продолжают наползать справа, слева, отовсюду.

Когда юноше, погруженному в смутное забытье, померещилось, что его ружье не более, чем простая палка, он окончательно забыл обо всем на свете, кроме своей ненависти, кроме жажды размозжить сверкающую улыбку торжества, которую угадывал на лицах противников.

Окутанная дымом синяя линия извивалась, как полураздавленная змея. В страхе и ярости она судорожно дергала головой и хвостом.

Юноша не сознавал, что он стоит, уже выпрямившись во весь рост. Не понимал, где верх, где низ. Один раз даже потерял равновесие и грохнулся наземь. Но мгновенно вскочил на ноги. Все же в его взбудораженном мозгу одна мысль успела отделиться от мешанины других: не потому ли он упал, что его ранили? Но он тут же забыл об этом. И больше не вспоминал.

Он снова пристроился за деревцом, твердо решив защищать эту позицию от покушений пусть хоть целого мира. Ему и в голову не приходило, что армия может одержать сегодня победу, но это лишь укрепляло в нем решимость драться до последнего дыхания. Лес был так набит людьми, что юноша совсем потерял ориентировку и знал лишь одно: с какой стороны залег враг.

Вспышки выстрелов жалили его, горячий дым обжигал кожу. Ствол ружья так накалился, что в другое время юноша не смог бы дотронуться до него, но сейчас он продолжал вгонять заряды лязгающим, гнущимся шомполом. Если ему удавалось прицелиться в фигуру, мелькающую за пологом дыма, он нажимал на собачку с таким злобным ворчанием, словно с размаху ударял кого-то кулаком.

Когда под натиском полка противник хоть немного отступал, юноша бросался вперед – точь-в-точь как пес, который, видя, что враг заколебался, начинает наскакивать на него, время от времени оборачиваясь и требуя поддержки. Но если ему самому приходилось отступать, он делал это медленно, неохотно, и в каждом его шаге чувствовалось негодующее отчаянье.

Он был так поглощен своей ненавистью, что продолжал палить, даже когда все вокруг него прекратили стрельбу. Занятый делом, он не заметил наступившей вдруг тишины.

К действительности он вернулся, только когда услышал хриплый смех и полупрезрительное, полуудивленное восклицание:

– Ты что, совсем спятил, осел безмозглый? Протри глаза, стрелять-то не в кого! Ну что это такое, Господи милостивый!

Обернувшись и все еще не опустив ружья, юноша посмотрел на синюю линию товарищей. Теперь, когда наступила передышка, они изумленно уставились на него. Превратились в зрителей. Он снова обернулся в сторону врага и сквозь поредевший дым увидел, что там никого нет.

Секунду он стоял в полной растерянности. Потом в тусклой пустоте его глаз засверкал огонек понимания.

– Угу! – произнес он, осознав происшедшее.

Он подошел к товарищам и сразу повалился на землю. Как будто его сбили с ног. Тело заливал жар, в ушах все еще грохотал бой. Он ощупью потянулся к манерке.

Лейтенант продолжал смеяться каркающим смехом. Он точно опьянел от сражения.

– Вот с места мне не сойти, но будь у меня десяток тысяч таких диких кошек, как ты, я за неделю бы выколотил душу из этой войны! – крикнул он юноше и над

менно выпятил грудь.

Иные из солдат, бормоча что-то, боязливо смотрели на юношу. Несомненно, пока он без устали заряжал ружье, и стрелял, и клял все на свете, товарищи нет-нет да озирались на него. И теперь он представлялся им коплощенным злым духом войны.

Шатаясь, к нему подошел его друг и спросил с недоуменным испугом:

– Как ты сейчас, Флеминг? В порядке? Скажи правду, Генри, с тобой ничего не стряслось?

– Ничего,– с трудом ответил тот. Ему казалось, что в горле у него полно иголок и колючек.

Собственное поведение заставило его призадуматься. Значит, в нем крепко сидит первобытный человек, неразумная тварь. Он дрался, как язычник, защищающий свою веру. Теперь он понимал, что так драться было захватывающе прекрасно и в общем совсем не страшно. А со стороны он, должно быть, производил потрясающее впечатление. В этой схватке ему удалось одолеть препятствия, которые казались неприступными горами. Они упали, как картонные скалы, и теперь он имеет право именоваться героем. И он даже не заметил, как это произошло. Крепко спал, а когда проснулся, оказалось, что его уже посвятили в рыцари.

Растянувшись на земле, юноша с наслаждением ловил взгляды однополчан. Пороховая гарь размалевала их лица черной краской всевозможных оттенков. Иные были чумазы до неузнаваемости. От всех разило потом, все дышали тяжело, с присвистом. И эти измазанные лица то и дело поворачивались к юноше.

– Жаркое дело! Жаркое дело! – кричал как в бреду лейтенант. Он шагал взад и вперед неустанно и стремительно. Порою ни с того ни с сего разражался диким

хохотом.

Когда ему в голову приходило особенно глубокомысленное соображение о военном искусстве, он всякий раз бессознательно обращался к юноше.

Солдаты были охвачены каким-то мрачным весельем.

– Ай да мы! Лопни моя печенка, если в армии найдется еще один такой полк новобранцев!

– Еще чего захотел!

«Женщину, пса и грушу тряхни -

Чем больше трясешь, тем лучше они!»

– В аккурат как мы!

– У них невесть сколько народу полегло. Приди какая-нибудь бабка с метлой лес подметать – мусору не обобралась бы.

– А если придет через часок – еще больше выметет.

Лес все еще изнемогал от грохота. Из-под навеса ветвей доносились ружейные залпы. Дальние кустарники напоминали дикобразов, ощетинившихся невиданными огненными иглами. Темное облако дыма, словно над медленно тлеющим пожарищем, устремлялось к солнцу, яркому и радостному на эмалевой синеве неба.

XVIII

Полк отдыхал, его ломаная линия несколько минут была неподвижна, но бой в лесу во время этой паузы достиг такого ожесточения, что, казалось, от выстрелов сотрясаются деревья, а под ногами бегущих солдат дрожит земля. Голоса орудий слились в нескончаемо долгий гул. Дым так сгустился, что люди начали задыхаться. Их легкие жаждали хоть глотка свежего воздуха, пересохшие глотки – хоть каплю воды.

Пока длилась передышка, какой-то раненный в живот солдат непрерывно вопил от боли. Может быть, он и во время стычки звал на помощь, но тогда никто его не слышал. А теперь все обернулись и посмотрели на лежащего на земле жалобно стонущего человека.

– Кто это? Кто это?

– Джимми Роджерс. Джимми Роджерс.

Впервые взглянув на него, солдаты невольно остановились, словно боялись подойти к раненому. Его тело судорожно извивалось в траве, дергалось, принимало самые неестественные позы. Он непрестанно и громко вскрикивал. Минутная нерешительность товарищей привела его в незнающее удержу дикое исступление, и он вылил на их головы потоки самых страшных проклятий.

Друг юноши был во власти географической иллюзии насчет близости ручья, и ему позволили пойти за водой. На него мгновенно со всех сторон посыпались манерки. «Захвати и мою, ладно?», «И мне принеси заодно!», «И мне!». Он ушел, обвешанный манерками. С ним пошел и юноша, мечтая о том, как погрузит в поток разгоряченное тело и, отмокая в воде, выпьет не меньше бочки.

Их торопливые поиски были тщетны, никакого ручья они не обнаружили.

– Нет здесь ручья,– сказал юноша. Они тут же повернули назад.

Когда перед ними вновь открылось поле боя, многое в ходе сражения им стало куда яснее, чем с позиции полка, затянутой пологом порохового дыма. Теперь они увидели темные извилистые линии, прочертившие землю, обнаружили на прогалине ряд орудий, изрыгающих серые клубящиеся облака, там и сям взрезанные вспышками ярко-оранжевого пламени. Разглядели за купой деревьев крышу дома. Сквозь листву зловещим алым блеском cверкал четырехугольник окна. Над домом вздымалась к небу кренящаяся башня дыма.

Глядя на свои войска, друзья обратили внимание на то, что людские толпы медленно принимают правильные очертания. Солнце играло на стальных остриях. В тылу, у самого горизонта, вилась по склону холма дорога. Она была забита отступающей пехотой. Лабиринт лесов и перелесков дымился, оттуда доносился рев сражения. Кругом все по-прежнему грохотало.

Совсем близко от них проносились, гудя и воя, снаряды. Порою жужжащие пули врезались в деревья. Из лесных зарослей тихонько выбирались раненые и отставшие от своих частей солдаты.

На прогалине рощи друзья заметили раненого, ползущего на четвереньках,– его чуть не задавил генерал, который что-то сердито кричал своим штабистам. Круто осадив коня, ронявшего пену с оскаленной морды, генерал ловко сманеврировал и объехал раненого. Тот с мучительным усилием прибавил скорости и отполз в сторону. Добравшись до безопасного места, он, видимо, сразу обессилел. Одна рука у него подогнулась, он упал и перевернулся на спину. Вытянувшись, лежал, едва дыша.

Маленькая кавалькада, похрустывая ветками, продолжала путь, но через минуту остановилась как раз напротив друзей. К генералу галопом подскакал офицер, державшийся в седле с небрежной ловкостью ковбоя. Юноша и его друг, никем не замеченные, подались назад, но не ушли, надеясь подслушать разговор командиров. А вдруг те произнесут великие исторические слова, предназначенные лишь для посвященных.

Генерал – он командовал дивизией, в которую входил полк обоих друзей, и они знали его в лицо,– оглядел офицера и холодно, как будто критиковал его манеру одеваться, сказал:

– Неприятель подтягивает войска для новой атаки. Удар придется по Уайтерсайду, и, если мы не вылезем из кожи вон, чтобы сдержать их, они вполне могут про

рвать фронт.

Офицер зло ругнул своего норовистого коня, потом откашлялся.

– Остановить их будет дьявольски трудно,– коротко сказал он, поднося руку к головному убору.

– Еще бы не трудно! – согласился генерал. Потом начал что-то тихо и быстро объяснять. При этом, в подкрепление своих слов, тыкал то туда, то сюда указательным пальцем. Друзья расслышали только его заключительный вопрос:

– Какие части вы можете дать?

Офицер с посадкой ковбоя задумался.

– Двенадцатый полк я должен послать на выручку семьдесят шестого,– сказал он.– Вот и все мои резервы. Впрочем, есть еще триста четвертый. Вот уж форменное стадо баранов. Без них я вполне обойдусь.

Юноша и его друг изумленно переглянулись.

– В таком случае приведите их в боевую готовность,– отрезал генерал.– Я буду наблюдать за ходом дела отсюда. Приказ начать наступление получите через нарочного. Минут через пять, наверное.

Козырнув, офицер уже повернул коня, и тут генерал негромко сказал ему вдогонку:

– Не многие из ваших баранов вернутся назад.

Тот что-то крикнул в ответ. Он улыбался.

Юноша и его друг рысью побежали к своим – на их лицах застыл испуг.

Этот эпизод занял всего несколько минут, но юноша чувствовал, что успел состариться на много лет. И совсем другими глазами смотрит на мир. Особенно больно было узнать, что его просто не принимают в расчет. В глазах офицера весь их полк значил не больше, чем какая-нибудь метла. Нужно было подмести участок в лесу, вот он и выбрал подходящую метлу, нимало не заботясь о дальнейшей ее судьбе. Конечно, война есть война, и все-таки это ни с чем несообразно.

Когда они подошли к позиции, лейтенант, увидев их, побагровел от негодования.

– Флеминг, Уилсон, сколько вам требуется времени, чтобы принести воду? Где вы пропадали?

И тут же замолчал, поняв по их выпученным глазам, что они узнали что-то очень важное.

– Мы идем в наступление! Идем в наступление! – крикнул друг юноши, спеша выложить новость.

– В наступление? – переспросил лейтенант.– И наступление? Отлично! Слава Богу, дождались настоящего дела! – Его измазанное лицо расплылось в улыбке.– Пойдем в наступление? Слава Богу!

Солдаты сразу окружили друзей.

– А вы не врете? Вот так так, разрази меня нелегкая! В наступление? Почему? Когда? Врешь ты все, Уилсон!

– Провалиться мне на месте,– визгливым от возмущения голосом воскликнул друг юноши.– Говорю тебе, это точно, как выстрел.

– Ни вот на столько не врет, лопни мои глаза! – подтвердил юноша.– Мы подслушали их разговор.

Тут они увидели двух приближающихся всадников. Один был их полковник, второй – офицер, получивший приказ от командира дивизии. Они махали друг на друга руками. Мотнув на них головой, друг юноши пересказал подслушанный разговор.

Кто-то, все еще не сдаваясь, возразил:

– Но вы же не могли услышать, о чем они говорят!

Однако почти все дружно кивали головами в знак того, что теперь уже не сомневаются – друзья им не наврали.

Солдаты снова разлеглись и расселись, всем своим видом выражая покорность неизбежному. Они обдумывали новость, и у каждого было при этом особое, лишь ему присущее выражение лица. Материала для размышлений хватало. Многие туже затягивали пояса, обдергивали мундиры.

Прошло не больше минуты – и вот уже офицеры принялись подталкивать солдат, сближая и выравнивая шеренги. Они охотились за пытавшимися улизнуть, орали на тех, кто не желал сдвинуться с места. Так ретивые пастухи обходятся с упрямым стадом.

Наконец полк словно бы тяжело вздохнул и собрался с силами. Лица солдат отнюдь не выражали возвышенных чувств. Люди стояли, чуть наклонившись вперед и ссутулив плечи, как бегуны перед стартом. Множество глаз, поблескивая на угрюмых физиономиях, неотрывно смотрели на стену дальнего леса. Солдаты словно прикидывали в уме время и расстояние.

Чудовищное препирательство двух армий ни на миг не прекращалось. Миру было не до полка – он занимался другими делами. И полк сам должен был справиться со своей маленькой задачей.

Юноша повернул голову и пытливо взглянул на друга. Тот ответил ому таким же взглядом. Только они двое знали некую тайну. «Стадо баранов – остановить будет дьявольски трудно – немногие вернутся назад». Тайна, не слишком для них лестная. Но во взгляде, которым они обменялись, не было колебания, и оба с молчаливым смирением кивнули, когда стоявший рядом кудлатый солдат покорно сказал:

– Слопают они нас.

XIX

Юноша пристально всматривался в даль. Ему чудилось, что за древесными стволами притаилось нечто грозное и могучее. Он понятия не имел, как отдаются приказы о наступлении, хотя краешком глаз видел офицера, который прискакал, размахивая головным убором, точно мальчишка верхом на лошади. Вдруг он почувствовал, что солдаты напряглись и затаили дыхание. Цепь накренилась, как стена, готовая рухнуть, и с судорожным вздохом, который должен был означать «ура», полк начал свой путь. Сперва юноша не мог взять в толк, что происходит, но, когда его начали со всех сторон теснить и толкать, пришел в себя, рванулся и побежал.

Устремив глаза на четко очерченную купу деревьев вдали, где, по его предположениям, скрывался противник, он понесся к ней, как к финишу. Твердо веря притом, что нужно поскорее покончить с этим неприятным делом – и уж тогда все будет в порядке. Бежал, словно убийца от преследователей. Его лицо, увенчанное окровавленной тряпкой, побагровело, черты заострились и вытянулись от напряжения, воспаленные глаза горели мрачным огнем, измятый мундир был весь в грязных потеках, ружье описывало нелепые кривые, амуниция бренчала – воплощение солдата, сошедшего с ума.

Как только полк выбежал на открытое место, заросли и кустарники впереди ожили. Из них навстречу солдатам устремились желтые языки пламени. Лес громко выражал свое возмущение.

С минуту цепь почти не изгибалась. Потом выдвинулся вперед правый фланг, его сразу же опередил левый. Потом центр обогнал их обоих, полк стал похож на клин, но еще через несколько мгновений кусты, деревья, бугры и выбоины разорвали цепь, превратили ее в отдельные звенья.

Быстроногий юноша вырвался, сам того не замечая, вперед. Он по-прежнему не отрывал глаз от купы деревьев. Оттуда слышались уже знакомые характерные вопли неприятелей. И выскакивали язычки ружейного огня. В воздухе жужжали пули, снаряды выли среди древесных верхушек. Один упал в самой гуще наступающих и с бешеной яростью взорвался. На миг возникла немая сцена: солдат, взметнувшись в воздух, пытается руками защитить глаза.

Настигнутые пулями, люди падали, нелепо извиваясь. Полк отмечал свой путь трупами.

Люди добежали до места, где дышать стало легче. Ландшафт внезапно открылся им под совсем другим углом зрения. Они увидели батарею, суетившуюся вокруг нее прислугу, увидели и вражескую пехоту – серые гряды солдат и полосы дыма над ними.

Юноше казалось, что он видит мир во всех мельчайших подробностях. Очертания каждой зеленой травинки были изысканны и четки. Он как будто даже улавливал самые ничтожные изменения в прозрачных, невесомых слоях лениво плавающей туманной пелены. Замечал каждую шероховатость на бурых и сероватых стволах деревьев. Видел и однополчан, их вытаращенные глаза, потные лица, видел, как они исступленно бегут или падают, валятся, словно от толчка, ничком и застывают в непостижимой мертвой неподвижности – все, все охватывал взором. Его мозг механически, но неизгладимо запечатлевал доступное взгляду, и потом он без труда воссоздал и уяснил себе эту картину; лишь одно осталось непонятным – что привело туда его самого.

Но в этом яростном порыве была захватывающая сила. Солдаты мчались как одержимые, нестройно, дико вопили на бегу, тем не менее их вопли содержали в себе нечто, против чего не устоял бы даже флегматичный тупица, даже стоик. Мнилось, ни гранит, ни бронза не сдержали бы столь восторженного стремления вперед. Кто во власти подобной горячки, тому не по чем ужас и смерть, он глух и слеп к любым опасностям. Эта кратковременная, но великолепная вспышка именуется самоотречением. Потому-то, быть может, юноша недоумевал впоследствии, какие побуждения заставили его броситься в атаку.

Постепенно этот головокружительный бег исчерпал энергию солдат. Вожаки, словно сговорившись, один за другим переходили на шаг. Ружейный огонь действовал на них, как встречный ветер. Полк тяжело и хрипло дышал. Оказавшись среди бесстрастных деревьев, он дрогнул, заколебался. Вглядываясь в даль, люди ждали минуты, когда завеса дыма приподнимется и откроет им то, что за нею происходит. Их силы, запас воздуха в легких пришли к концу, к ним вернулась осторожность. Они вновь стали обыкновенными людьми.

Юноше чудилось, что он пробежал много миль и, более того, что очутился в новой, неведомой стране.

Стоило атаке захлебнуться, как негодующая трескотня ружейных выстрелов превратилась в неумолчный грохот. Все шире становились длинные и ровные полосы дыма. С вершины невысокого холма низко пролетали, издавая нечеловеческий свист, плевки желтого огня.

Солдаты остановились, и вот тогда они увидели, как, вскрикивая и охая, падают на– землю их товарищи. Несколько человек, безмолвных или слабо стонущих, лежало у самых ног однополчан. С минуту солдаты стояли, окаменев, бессильно опустив ружья, глядя, как редеют их ряды. Они словно лишились способности думать, соображать. Вид убитых и раненых как бы парализовал людей, сковал роковыми чарами. Бессмысленно оглядываясь, они переводили глаза с одного тела на другое. Странная то была пауза, странная немота.

Вдруг, сквозь дальний и ближний грохот, прорвался крик лейтенанта:

– Вперед, болваны! – орал он, расталкивая солдат. Его юношеское лицо потемнело от гнева.– Вперед! Здесь нельзя стоять! Бегом вперед! – Он кричал еще что-то, совсем уже неразборчивое.

И помчался вперед, все время оглядываясь на солдат. И все время кричал «Вперед!» А те смотрели на него тупыми бычьими глазами. Лейтенанту пришлось вернуться. Стоя спиной к неприятелю, он осыпал своих подчиненных чудовищной бранью. И дергался всем телом от сокрушительной силы этих проклятий. Он нанизывал ругательства одно на другое с такой же легкостью, с какой девушка нанизывает бусинки.

Друг юноши очнулся первый. Рванувшись вперед, он почти сразу упал на колени и злобно выстрелил в упорствующий лес. Это вывело людей из оцепенения. Они перестали жаться друг к другу, как овцы. Внезапно вспомнили, что у них есть оружие, и наконец начали стрелять. Подгоняемые офицерами, снова задвигались. Точно повозка, засевшая в глинистой грязи, полк медленно, рывками и толчками, сдвинулся с места. Сделав несколько шагов, солдаты останавливались, стреляли, перезаряжали ружья и снова осторожно пробирались от дерева к дереву.

По мере их продвижения огонь противника все усиливался, пока не стало казаться, что дальнейший путь полностью прегражден узкими прыгающими язычками пламени; меж тем справа порою смутно можно было различить зловещее скопление вражеских войск. Пороховой дым так сгустился, что полк уже не понимал, в какую сторону идти. Проходя сквозь очередную клубящуюся дымовую завесу, юноша каждый раз тревожно ожидал встречи с тем неведомым, что скрывалось за ней. Солдаты продолжали все так же уныло брести, пока не подошли к поляне, отделявшей их от смертоносных вражеских отрядов. Тут они замерли, прячась за деревьями, цепляясь за стволы, будто на них вот-вот нахлынет водяной вал. В выпученных глазах застыл недоуменный вопрос: неужто в этом светопреставлении они сами и повинны? Шквальный огонь насмешливо подчеркивал их значительность. Но, судя по лицам, люди начисто забыли, что явились сюда по собственной воле: казалось, их пригнали силой. Они, уподобившись животным, не способны были в эту решающую минуту вспомнить серьезные и несерьезные побуждения, которые руководили их поступками. Большинство вообще перестало что-либо понимать.

Едва они остановились, как лейтенант опять начал осыпать их богохульными проклятиями. Потом, не обращая внимания на свист пуль, принялся уговаривать, распекать, бранить. Его пухлый, в обычной жизни совсем еще детский рот, растянулся в уродливую гримасу. Он сквернословил, поминая всех мыслимых и немыслимых богов.

Вдруг он схватил юношу за руку.

– Беги вперед, болван! – заорал он.– Вперед! Здесь нас всех перестреляют! Бегом через эту поляну, другого спасения нет! А там…– Конец фразы утонул в буйном потоке проклятий.

– Через эту поляну? – Юноша ткнул пальцем в ту сторону. Он недоверчиво и испуганно сморщил губы.

– Ну да! Бегом через поляну! Здесь нас всех перестреляют! – взвизгнул лейтенант. Он вплотную приблизил лицо к лицу юноши и взмахнул перевязанной

рукой. – Вперед!-И крепко обхватил его, словно собирался применить силу. За ухо потащить в атаку.

Внезапно рядовым овладел неудержимый гнев. Он вырвался, злобно оттолкнул офицера. И бросил исполненный горечи вызов:

– А вы покажите пример!

Они помчались вперед к голове полка. Друг юноши еле поспевал за ними. Добежав до знаменосца, все трое заорали:

– Вперед! Вперед!

При этом они прыгали и вертелись как дикари под пыткой.

Знамя, покорившись призывам, склонило яркое свое полотнище и начало плавно двигаться вперед. Искалеченный полк, секунду поколебавшись, издал долгий жалобный стон, сделал бросок вперед и продолжил прерванный путь.

Беспорядочной кучей неслись солдаты через поляну. Горсть людей, брошенная кем-то в лицо неприятелю. Им навстречу тотчас выпрыгнули желтые языки. Повис непроницаемой завесой синий дым. Раздался такой грохот, что человеческие уши его уже не воспринимали.

Юноша мчался как одержимый, надеясь нырнуть в лес раньше, чем его найдет пуля. Втянул голову в плечи наподобие игрока в футбол. Даже веки у него были полузакрыты, так что все вокруг подернулось колышащойся дымкой. В уголках рта пузырилась слюна.

Неустанно подгоняя себя, он в то же время чувствовал, как растет в нем любовь, безмерная нежность к знамени, которое было вот тут, совсем рядом. Прекрасное и неуязвимое. Воплощение лучезарной богини, которая, чуть склонясь, делает ему повелительные знаки. Воплощение женщины в белых и алых одеждах, ненавидящей и любящей, в чьем зове слились голоса всех его чаяний. И потому что оно не знало погибели, юноша наделял его особым могуществом. Старался держаться поближе к нему, как к якорю спасения, беззвучно молил уберечь от смерти.

Захваченный безумием этого бега, он все же заметил, что сержант-знаменосец вдруг отпрянул назад, словно его стукнули дубиной. Он пошатнулся, потом застыл на месте, только колени мелко дрожали.

Юноша, подскочив к нему, ухватился за древко. Одновременно в древко с другой стороны вцепился друг юноши. Оба упрямо и яростно тянули его к себе, но сержант был мертв, и труп не желал отдавать вверенной ему эмблемы. Жуткая схватка длилась несколько мгновений. Мертвец, весь скорчившись, покачивался и с нелепым, чудовищным упорством боролся за обладание знаменем.

Еще две-три секунды – и живые, остервенясь, вырвали знамя у мертвого. Не успели они сделать и шагу, как труп, склонив голову, начал падать вперед. Костенеющая рука взлетела, потом, негодуя, тяжело опустилась на плечо не успевшего увернуться друга юноши.