Текст книги "Предисловие к cборнику 'Кошмары и фантазии'"

Автор книги: Стивен Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Кинг Стивен
Предисловие к cборнику 'Кошмары и фантазии'

Стивен Кинг

Сборник "Кошмары и фантазии"

ПРЕДИСЛОВИЕ

МИФ, УБЕЖДЕНИЕ, ВЕРА И "ХОЧЕШЬ ВЕРЬ,

ХОЧЕШЬ НЕТ"

Ребенком я верил всему, что слышал, всему, что читал, и всему, что рисовало мое собственное богатое воображение. Оно стоило мне нередко бессонных ночей, но зато наполняло мир, в котором я жил, такими красками и приметами, каких не увидишь за целую жизнь со спокойными снами. Даже тогда, представьте себе, я знал, что существуют люди, и их немало, у которых воображение начисто отсутствует или атрофировано и которые страдают своего рода умственным дальтонизмом. Мне всегда было их жаль; я понятия не имел (по крайней мере тогда), что эти бескрылые типы либо жалеют меня, либо презирают, и не просто потому, что я страдал от множества неразумных страхов, а потому, что я был глубоко и безоговорочно доверчив. "Вот мальчик,– думали, очевидно, некоторые (во всяком случае, родная мать),– которому всю жизнь будут заново продавать Бруклинский мост". Доля правды в такой оценке, надо полагать, имелась тогда и, если уж быть совсем честным, имеется и сейчас. Моя жена до сих пор с удовольствием рассказывает всем, что ее муж, когда впервые в жизни в нежном возрастедвадцати одного года пошел голосовать, опустил свой бюллетень за Ричарда Никсона. "Никсон обещал вывести наших ребят из Вьетнама,– говорит она, весело сверкая глазами,– и Стив ему поверил!" Это правда: Стив ему поверил. И это далеко не все, чему верил Стив за свои бесшабашные сорок пять лет. Я, например, последним из детей в нашем квартале скрепя сердце признал, что Санта-Клаусы, стоящие на каждом углу, означают, что настоящего Санта-Клауса на самом деле нет (я до сих пор не вижу здесь логики: это все равно, что заявлять, будто наличие миллиона последователей означает отсутствие учителя). Я никогда не ставил под сомнение утверждение дяди Орена, что у человека можно отобрать тень с помощью обычного шеста от палатки (если ударить по ней ровно в полдень), или заявление его жены, что каждый раз, когда ты вздрагиваешь, проходит гусь над местом, где когда-нибудь будет твоя могила. В моем случае это означает, что я буду похоронен возле птицефермы тети Роди в Гус-Уоллоу, штат Вайоминг. Я также верил всему, что мне рассказывали мальчишки в шкале: одинаково доверчиво заглатывал и китов, и плотвичку. Один всерьез утверждал, что если на железнодорожный рельс положить десятицентовую монетку, первый же поезд пойдет под откос. Другой настаивал, что поезд начисто расплюшчит (так и говорил: "начисто расплюшчит") эту самую монетку, и то, что останется на рельсе, будет гибкой прозрачной пластинкой величиной с серебряный доллар. Лично я считаю, что верно и то, и другое: десятицентовые монетки, положенные на путях, начисто расплюшчиваются прежде, чем сходят с рельсов поезда, которые их расплюшчили. Другие удивительные факты, усвоенные мной за годы, проведенные в центральной школе Стрэтфорда, штат Коннектикут, и в начальной школе в Дареме, штат Мэн, относились к таким предметам, как мячи для гольфа (внутри там яд и ржавчина), выкидыши (некоторые новорожденные появляются на свет страшными чудовищами, и их приходится умерщвлять тетям в роддомах, которых для отвода глаз называют "патронажными сестрами") и черные кошки (если она перешла тебе дорогу, немедленно растопырь пальцы от дурного глаза, а то помрешь до вечера). Думаю, нет нужды объяснять, насколько также опасны трещины в тротуаре для позвоночников ни в чем не повинных матерей, если они случайно там окажутся. Начальные познания в области удивительного я приобретал из тоненьких брошюрок "Журнала Рипли: Хочешь верь, хочешь нет". Именно из "Рипли" я узнал, что можно сделать мощную бомбу, если соскоблить целлулоид с рубашки игральных карт и плотно набить им трубочку, что можно просверлить дырку у себя в черепе, воткнуть туда свечу и тем самым сделаться человеком-светильником (только много лет спустя я задался вопросом, кому и зачем это может поадобиться),.410 бывают настоящие великаны (мужчина ростом в два с половиной метра), и настоящие эльфы (женщина больше трех метров), и настоящие НЕОПИСУЕМЫЕ СТРАШИЛИЩА... Только в "Рипли" они любовно описывались с мельчайшими подробностями и обычно сопровождались картинками (даже если доживу до ста лет, все равно буду помнить парня со свечой, торчащей из бритого черепа). Эта серия брошюр была – для меня, во всяком случае,– самым расчудесным в мире развлечением, я носил их в заднем кармане джинсов и разворачивал в дождливые дни, когда в бейсбол не поиграешь, а "Монополия" уже всем осточертела. Были ли все курьезы и люди-чудовища в "Рипли" всамделишными? Это некорректный вопрос. Для меня были – в том возрасте с шести до одиннадцати, когда закладываются основы человеческого воображения,самыми что ни на есть всамделишными. Я в них верил так же, как и в то, что десятицентовой монеткой можно устроить крушение товарного поезда, или в то, что маслянистая жидкость внутри мячика для гольфа разъест тебе руку, если хоть капелька попадет на нее. Именно благодаря журналу "Рипли: Хочешь верь, хочешь нет" я начал понимать, скаль призрачна граница между невероятным и банальным и как сопоставление того и другого помогает прояснить и обычные явления жизни, и случайные, таинственные. Не забывайте, мы здесь говорим об убеждении, а убеждение это колыбель мифа. А как насчет реальности? – спросите вы. Для меня реальность пусть катится, как колобок, ко всем чертям. Меня она никогда особенно не волновала, по крайней мере в литературном творчестве. Я считаю, что миф и воображение – почти синонимы, а убеждение – источник того и другого. Убеждение в чем? По правде говоря, это роли не играет. Хоть один бог, хоть сто. Или монетка, которая может пустить поезд под откос. Эти мои убеждения не имеют ничего общего с верой: давайте сразу твердо определимся. Меня воспитывали в методистской вере, и, исходя из фундаменталистских воззрений моего детства, такое утверждение в лучшем случае дерзко, а в худшем – откровенное богохульство. Я верил во все удивительное, потому что создан был верить в удивительное. Другое занимаются бегом, потому что созданы быстро бегать, или играют в баскетбол, потому что бог наградил их двухметровым ростом, или решают на доске длиннющие, запутанные уравнения, потому что созданы так, что знают, как расставлять числа, чтобы они согласовывались друг с другом. Но тут-то вклинивается вера, и, думаю, это связано с тем, что ты снова и снова возвращаешься к одному и тому же, хотя в глубине души убежден, что лучше, чем уже сделал, не получится, а если продолжать в том же духе, то можно только скатиться вниз. Когда подносишь ко рту первый глоток, тебе еще нечего терять, но делая это во второй раз (и третий... и четвертый... и тридцать четвертый), рискуешь проиграть, впасть в депрессию, а в случае сочинителя рассказов, ограниченного строгими рамками жанра,– в самопародию. Но мы продолжаем давить, большинство из нас, а это все труднее и труднее. Я ни за что не поверил бы в это двадцать лет назад или даже десять, но это так. Становится все труднее. И мне иногда кажется, что мой старенький текстовой процессор "Уонг" уже лет пять как перестал работать на электричестве: начиная с "Темной половины", он питается исключительно моей верой. А что здесь плохого: как бы там ни было, слова-то на экране появляются, правда ведь? Замысел каждого рассказа в этой книге возникал в момент убеждения, а писались они в припадке веры, радости и оптимизма. Однако все светлые чувства имеют своих мрачных близнецов, и страх провала – далеко нс самый худший из них. Самое же худшее – по крайней мере для меня – это грызущая исподтишка мыслишка, что я давно уже сказал все, что должен был сказать, и теперь только прислушиваюсь к собственной нудной болтовне, потому что страшусь тишины, которая наступит, как только я замолчу. Прилив веры, необходимой, чтобы сочинить рассказ, в последние несколько лет становится все большей редкостью: все хотят писать романы, причем не меньше чем на четыре тысячи страниц каждый. Это явление отмечается многими критиками – как правило, с тревогой. В рецензиях на все мои длинные романы – от "Остановки" до "Необходимых вещей" – меня честили за их избыточный объем. В ряде случаев критика было обоснованна, в других это было не что иное как злобные вопли мужчин и женщин, которые с непонятным (для меня по крайней мере) единодушием твердили о полнейшей безвкусице литературы последних тридцати лет. Эти самозваные служители Церкви святых последнего дня, предрекающие конец американской литературы, воспринимают великодушие с подозрительностью, увлекательную фабулу с отвращением, а всякое удачное произведение – с откровенной ненавистью. В результате в литературе сложился странный пустынный климат, когда перед бессмысленной макулатурой вроде "Голоса" Никольсона Бейкера преклоняются и превозносят ее на все лады, а настоящий американский роман высокого класса, например "Сердце страны" Грега Мэтьюза, просто не замечают. Но все это не имеет отношения к делу, это я просто расхныкался – в конце концов, какой писатель не жаловался на плохое обращение с ним критики? А говорил я, прежде чем столь бесцеремонно прервал себя, всего лишь о том, что акт веры, который в момент убеждения превращается в реальность – то есть в рассказ, который люди охотно читают,– для меня в последние годы становится все более трудным. "Ну, тогда не пиши их,может сказать кто-то (обычно это голос, звучащий у меня в голове, вроде тех, что слышала Джесси Берлингем в "Игре Джеральда").– В конце концов, деньги, которые за них платят, тебе уже нс так нужны, как раньше". Это действительно так. Те дни, когда на чек, полученный за очередную поделку в четыре тысячи слов, я мог купить пенициллин для укола ребенку или вовремя уплатить за квартиру, давно миновали. Но такая логика нс просто фальшива – она опасна. Деньги за романы мне в общем-то тоже не нужны. Если бы дело было в деньгах, я мог бы проводить остаток жизни на острове в Карибском море, лежа на солнце и пытаясь выяснить, какой длины можно отрастить ногти. Но я пишу не ради денег, что бы там ни тявкали бульварные газеты, и не для увеличения тиража, как искренне считают более образованные критики. Основные ценности с течением времени сохраняются, и для меня задача остается неизменной угодить тебе. Постоянный Читатель, так, чтобы у тебя волосы встали дыбом, а если повезет, напугать так сильно, чтобы ты, ложась спать, оставил включенным свет в ванной. Дело в том, что сначала нужно увидеть немыслимое... а затем рассказать его. Дело в том, чтобы заставить тебя поверить в то, во что верю я, хотя бы на короткое время. Я не люблю много говорить об этом, потому что это меня смущает и звучит напыщенно, но я считаю, что рассказ – великая вещь, которая не только улучшает жизнь, но иногда и спасает ее. Это не метафора. Хорошие рассказы – это мишени воображения, а задача воображения, как я убежден,дать утешение и прибежище в таких ситуациях и в такие периоды жизни, которые иначе стали бы невыносимыми. Я, конечно, могу судить только по собственному опыту, но воображение, которое так часто в детстве заставляло меня просыпаться от кошмарных снов, помогло мне преодолеть гораздо худшие ужасы реальной жизни, когда я стал взрослым. Если рассказы, рожденные этим воображением, сделали то же хотя бы для нескольких прочитавших их людей, то я бесконечно удовлетворен – а такие чувства, насколько мне известно, не купишь за удачно проданное право на экранизацию или за миллионные издательские отчисления. Тем не менее рассказ – это трудная и опасная литературная форма, и вот почему я так доволен – и так удивлен,– что у меня надралось их уже на третий сборник. И прошло уже достаточно времени, потому что одним из фактов, в которые я безоговорочно верил в детстве (не иначе как вычитал в "Хочешь верь, хочешь нет"), было то, что человеческий организм полностью обновляется каждые семь лет: в каждом органе, каждой ткани, каждой мышце старые клетки полностью замещаются новыми. Я составляю "Кошмары и фантазии" через семь лет после выхода "Команды скелетов", предыдущего сборника рассказов, а тот вышел через семь лет после первого сборника "Ночной смены". Самое замечательное – это то, что знаешь, что хотя прыжок веры, необходимый для превращения замысла в реальность, становится все труднее (прыгучие мышцы тоже ведь стареют с каждым днем, что же тут непонятного) – он еще вполне возможен. И замечательно то, что еще находятся желающие их читать – это ты, Постоянный Читатель, к твоему сведению. Самый ранний из этих рассказов (мой вариант сюжета о смертоносной начинке мячей для гольфа и чудовищахнедоносках, если угодно) – "Дом, который растет на вас" – был впервые опубликован в литературном журнале университета штата Мэн, называвшемся "Маршрутс"... хотя для этой книги он существенно переработан и стал лучше, чем я в свое время рассчитывал. Это прощальный взгляд на обреченный городок Касл-Рок. Последний – "Люди десятого часа" – написан за три сумасшедших дня. Здесь попадаются настоящие курьезы: первый вариант моего телесценария; рассказ из серии "Мифы Ктхулху" на фоне лондонского пригорода, где жил Питер Страуб, когда я с ним познакомился; крутой рассказ о вампирах в духе Ричарда Бахмана, а также несколько переработанный вариант рассказа "Мой хорошенький пони", который первоначально вышел малым тиражом в издании Музея Уитни с иллюстрациями Барбары Крюгер. Больше всего я старался держаться подальше от того, что называется дорожным чтивом. Хотя некоторые критики утверждают, что я мог бы опубликовать свои счета из прачечной миллионным тиражом, но это те критики, которые считают, что я именно этим и занимаюсь. Те, кто читает мои книги, видимо, придерживаются иного мнения, и на них, а не на критиков и рассчитан настоящий сборник. Получилось, по-моему, нечто вроде пещеры Аладдина, и она завершает трилогию, первым и вторым томами которой являются "Ночная смена" и "Команда скелетов". Все хорошие рассказы вошли сюда, все негодные я засунул как можно дальше под ковер и доставать их оттуда не собираюсь. Если и будет другой сборник, в него войдут только те рассказы, которые пока что не написаны и даже не задуманы (в которые я еще не поверил, если хотите), и появится он, надо полагать, в году с первой цифрой "2". В каждом из рассказов содержится нечто, во что я верил, и надо сказать, что некоторые вещи – палец, высовывающийся из раковины, жабы-людоеды, голодные ходячие зубы немножко страшноваты, но, думаю, мы вместе с этим справимся. Итак, повторяйте за мной: Я верю, что монетка может пустить под откос товарный поезд. Я верю, что в нью-йоркской канализации водятся крокодилы, не говоря уже о крысах размером с лошадь. Я верю, что Санта-Клаус есть, и эти ребята в красных шубах, которых мы видим на Рождество,действительно его помощники. Я верю, что всюду вокруг нас существуют невидимые миры. Я верю, что теннисные мячики начинены смертоносным газом, и если вы их разрежете и вдохнете содержимое, то умрете. И самое главное: я верю в привидения, я верю в привидения, я верю в привидения. Есть? Готовы? Поехали. Вот моя рука. Мы отправляемся. Я знаю дорогу. А вы должны крепко держаться за мою руку... и верить.