Текст книги "Ночное путешествие"

Автор книги: Стивен Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Да, босс. – Джон послушно уставился на дверь.

– Брут. – Я показал пальцем.

Он поспешил вперед, на ходу вытаскивая ключи и выбирая нужный. Джон неотрывно смотрел на дверь в тоннель, а я не упускал из виду Джона, но уголком глаза заметил, что Харри бросает нервные взгляды на Олд Спарки, словно никогда в жизни его не видел.

"Кусочки их все еще здесь... Я слышу их крики".

Если это правда, то Эдуар Делакруа должен кричать дольше и громче всех, и я был рад, что не слышу того, что слышит Джон Коффи.

Брут открыл дверь. Мы спустились вниз по лестнице, Коффи шел первым. Внизу он мрачно посмотрел на низкие кирпичные своды. Когда мы доберемся до другого конца, его спину, должно быть, станет ломить, если только...

Я подкатил тележку. Простыню, на которой лежал Дэл, уже убрали (и скорее всего сожгли), так что виднелись черные кожаные подушки.

– Залезай, – приказал я Джону. Он недоверчиво взглянул на меня, и я ободряюще кивнул. – Так будет лучше.

– Ладно, босс Эджкум. – Он сел, потом улегся, глядя на нас встревоженными карими глазами. Его ступни в дешевых тюремных шлепанцах доставали почти до земли. Брут стал между ними и покатил Джона Коффи вдоль темного коридора, как вез уже многих. Различие состояло в том, что нынешний седок еще дышал. Когда мы уже прошли полпути и находились под шоссе (стали слышны приглушенные звуки проез-жающих автомобилей), Джон заулыбался:

– Ты смотри, – сказал он. – Это забавно. – "В следующий раз, когда поедет на тележке, он уже не будет так думать", – такая мысль посетила меня. Действительно, в следующий раз он не будет ни думать, ни чувствовать вообще. Или будет? Кусочки их все еще здесь, он так сказал, он слышал их крики.

"Пойдет вслед за другими, невидимый для них". Я поежился.

– Я надеюсь, ты не забыл про "Аладдина", босс Эджкум? – спросил Брут, когда мы дошли до конца тоннеля.

– Не беспокойся, – ответил я. "Аладдин" ничем не отличался от других ключей, которые находились тогда при мне, у меня была связка весом около килограмма, – но это самый главный из всех главных ключей: он открывал все. Такой ключ "Аладдин" был тогда один на пять блоков тюрьмы и принадлежал главному на блоке. Другие надзиратели могли его брать, но только главный надзиратель имел право его выдавать.

В дальнем конце тоннеля стояли ворота с решетками из нержавеющей стали. Они всегда напоминали мне картинки с видами старых замков – тех старинных, когда рыцари брили головы, а рыцарство почиталось. Только Холодная Гора была далеко от Камелота. За воротами лестница вела к скромной, подъемной двери с надписью: "Посторонним вход воспрещен. Собственность Штата", а снаружи: "Под напряжением".

Я открыл ворота, а Харри захлопнул их за нами. Мы поднялись, Джон Коффи опять впереди, опустив плечи и наклонив голову. Наверху Харри обошел его (естественно, не без трудностей, хотя и был меньше нас всех) и открыл подъемную дверь. Она была тяжелой. Он мог сдвинуть ее, но поднять ему было не под силу.

– Сейчас, босс, – сказал Джон. Он опять вышел впе-ред, почти вдавив Харри бедром в стену, когда проходил, и поднял дверь одной рукой. Можно было подумать, что это крашеный картон, а не стальной лист.

В лицо нам подул холодный ночной воздух, подгоняемый пронизывающим ветром, этот ветер будет с нами почти все время до марта или апреля. Ветер гнал осенние листья, и Джон Коффи свободной рукой поймал один из них. Я никогда не забуду, как он смотрел на него и как поднес ближе к своему широкому красивому носу, чтобы ощутить запах.

– Пошли, – поторопил Брут. – Вперед, марш. Мы выбрались наружу. Джон опустил калитку, и Брут закрыл ее, для нее не нужен был "Аладдин", он пригодится для того, чтобы открыть калитку в проволочной сетке, которая окружала поднимающуюся дверь.

– Руки держи по швам, парень, когда будешь про-ходить, пробормотал Харри. – И не трогай проволоку, если не хочешь сильно обжечься.

Потом мы вышли совсем и стояли на обочине дороги небольшой кучкой (три холмика вокруг горы – наверное, мы выглядели так), глядя на стены, огни и сторожевые вышки исправительного учреждения "Холодная Гора". На секунду я смог разглядеть даже неясную фигуру часового на вышке, греющего дыханием ладони, но ненадолго, ок-на в вышках маленькие. Тем не менее нужно было вести себя очень тихо. Если сейчас вдруг появится автомобиль, мы влипнем в большие неприятности.

– Пошли, – прошептал я. – Веди нас, Харри. Мы взяли чуть севернее и зашагали вдоль шоссе цепочкой друг за другом: сначала Харри, за ним Джон Коффи, потом Брут и я. Мы преодолели первый подъем и стали опускаться с другой стороны, откуда тюрьма давала о себе знать лишь заревом огней над верхушками деревьев. Харри по-прежнему шел впереди.

– Где ты ее поставил? – тихо спросил Брут, выпустив изо рта белое облачко пара. – В Балтиморе?

– Чуть дальше впереди, – отозвался Харри немного нервно и раздраженно. – Придержи пар, Брут.

Но Коффи, насколько я мог видеть, был бы только рад идти хоть до рассвета, а потом еще и до заката. Он смотрел по сторонам, вздрагивая не от страха, а от восторга, я почти уверен, когда вдруг ухнул филин. И я тогда понял, что если ему было страшно в темноте внутри здания, то здесь он темноты не боялся совсем. Он ласкал эту ночь, прижимался в ней своими чувствами, как мужчина припадает лицом к выпуклостям и изгибам женской груди.

– Здесь мы повернем, – произнес Харри. Небольшая дорога – узкая, немощеная, заросшая по центру травой, уходила под углом вправо. Мы свернули на нее и прошли еще метров триста. Брут опять уже начал беспокоиться, когда Харри остановился, перешел на левую сторону и стал убирать отломленные сосновые ветки. Джон и Брут стали ему помогать, и не успел я присоединиться к ним, как они открыли потрепанный нос старого грузовика "фармолл" и его зарешеченные фары глянули на нас, словно глаза жука.

– Я хотел сделать как можно осторожнее, – объяснил Харри Бруту тонким, обиженным голосом. – Может, для тебя, Брутус Ховелл, это и смешно, но я из очень религиозной семьи, мои сестры такие праведницы, что могут превратить христиан во львов, и если меня поймают за такими играми...

– Все нормально, – успокоил Брут. – Я просто нер-вничаю, вот и все.

– Я тоже, – напряженно сказал Харри. – Сейчас, если эта старая рухлядь заведется...

Он обошел вокруг кузова грузовика, все еще что-то бормоча, и Брут подмигнул мне. Для Коффи мы перестали существовать. Он закинул голову и пил звезды, рассыпанные по небу.

– Я поеду сзади вместе с ним, если хочешь, – предложил Брут. Позади нас быстро прорычал стартер, словно старый пес, просыпающийся холодным зимним утром. Потом двигатель ожил. Харри газанул раз и оставил его прогреваться. – Нам обоим там нечего делать.

– Садись вперед, – сказал я. – Ты сможешь поехать с ним на обратном пути. Если, конечно, мы не кончим тем, что нас всех повезут в кузове нашего тюремного грузовика.

– Что ты такое говоришь? – воскликнул он с искренне расстроенным видом, словно впервые осознал, насколько серьезными могут оказаться последствия, если нас поймают. – Ради Бога, Пол!

– Пошли. Садись в кабину.

Он повиновался. Я подергал Джона Коффи за руку, чтобы он хоть на время вернулся на землю, потом провел вокруг грузовика к задней части кузова. Харри натянул холст на стойки – это могло помочь, если бы мы встретили по пути машину.

– Прыг-скок, парень, – сказал я.

– Сейчас поедем?

– Верно.

– Хорошо. – Он улыбнулся. Улыбка была славной и приятной, может, оттого, что ее не отягощал большой груз мыслей. Он залез в кузов. Я последовал за ним, подошел к кабине и постучал ладонью по крыше. Харри включил первую передачу, и грузовик двинулся из своего укрытия, трясясь и переваливаясь.

Джон Коффи стоял, расставив ноги в середине кузова, снова подняв голову к звездам, широко улыбаясь и не замечая хлеставших веток, когда Харри свернул к шоссе.

– Смотри, босс, – крикнул он низким, восторженным голосом, показывая в черное небо. – Это Касси, леди в кресле-качалке!

Он был прав, я тоже ее видел среди множества звезд в разрыве между вершинами деревьев. Но я подумал не о Кассиопее, когда он сказал про леди в кресле-качалке, а о Мелинде Мурс.

– Я тоже ее вижу, Джон. – Я потянул его за руку. – Но ты должен сейчас сесть, хорошо?

Он сел, откинувшись к стене кабины и не отрывая взгляда от ночного неба. На его безмятежном лице было выражение бесконечного счастья. С каждым поворотом полысевших покрышек "фармолла" Зеленая Миля оста-валась все дальше и дальше за спиной, и хоть на время кажущийся нескончаемым поток слез из глаз Джона Коффи прекратился.

7

До дома Хэма Мурса в Чимни Ридже было сорок километров, и в медленном и тряском фермерском грузовике Харри Тервиллиджера дорога заняла более часа. Жутковатая была поездка, и хотя мне кажется сейчас, что все ее мельчайшие подробности еще живы в памяти – каждый поворот, холмик, каждая выбоина, моменты страха (их было два), когда навстречу проехали грузовики, – я не уверен, что смогу сейчас описать свои ощущения, когда мы сидели в кузове вместе с Джоном Коффи, завернувшись, как индейцы, в старые одеяла, которые Харри предусмотрительно взял с собой.

Скорее всего, я ощущал себя потерявшимся: такая глубокая и острая боль, которую ощущает ребенок, когда осознает, что зашел куда-то не туда, все дорожные знаки незнакомы, и он не знает, как найти дорогу домой. Я вышел ночью из тюрьмы с заключенным, и не просто с заключенным, а с осужденным и пригово-ренным к смертной казни за убийство двух маленьких девочек. Моя вера в то, что он невиновен, не будет иметь никакого значения, если нас поймают. Мы все сядем в тюрьму, да и Дин Стэнтон наверняка тоже. Я поставил на карту свою жизнь из-за ужасной казни Делакруа и еще из-за веры в то, что этот сидящий рядом верзила, возможно, сумеет вылечить женщину со злокачественной опухолью мозга. Но, глядя, как Джон Коффи рассматривает звезды, я вдруг с испугом понял, что больше в это не верю, если вообще верил. Моя "мочевая" инфекция казалась сейчас далекой и незна-чительной, как часто бывает с ощущениями резкой боли (если женщина действительно помнила бы, как было больно при родах первого ребенка, сказала однажды моя мать, она никогда не родила бы второго). А что до Мистера Джинглза, разве не могли мы ошибиться, думая, что Перси раздавил его? Или этот Джон, у которого, несомненно, есть какая-то гипнотическая сила, как-то обманул нас, заставив поверить, что мы что-то видели, чего на самом деле не было? И вот теперь это дело с Хэлом Мурсом. В тот день, войдя неожиданно в его кабинет, я встретил дрожащего, плачущего старика. Но я не думаю, что это истинное лицо начальника тюрьмы. Я полагаю, что настоящий начальник Мурс – это человек, который однажды сломал руку заключенному, бросившемуся на него с ножом, человек, который с циничной точностью указал мне, что мозги Делакруа все равно поджарятся, независимо от того, кто будет распорядителем на казни. Неужели я считал, что Хэл Мурс спокойно отойдет в сторону и даст нам ввести в его дом приговоренного детоубийцу, чтобы тот наложе-нием рук исцелил его жену?

Мои сомнения росли стремительно, пока мы ехали. Я просто не понимал уже, почему сделал то, что сделал, или почему заставил остальных ехать со мной в эту безумную ночную поездку, и я не верил, что у нас есть шанс выйти сухими – ни малейшего шанса в рай с грехами, как говорят старые заключенные. Но я не высказал вслух ничего, хотя мог бы. Окончательно мы потеряли контроль над ситуацией, только когда подъехали к дому Хэла Мурса. Что-то – наверное, какие-то волны восторга, исходящие от гиганта рядом со мной, – удержали меня от того, чтобы постучать в крышу кабины и закричать Харри, чтобы поворачивал назад и ехал в тюрьму, пока еще есть время.

Вот в таком настроении пребывал я, когда мы съехали с шоссе на дорогу номер пять, а с нее на дорогу Чимни Ридж. Через каких-то пятнадцать минут я увидел силуэт крыши, закрывающий звезды, и понял, что мы приехали.

Харри переключил со второй на более низкую передачу (думаю, за всю дорогу он переключился лишь один раз – на верхнюю). Двигатель фыркнул, вогнав в дрожь весь грузовик, словно тот тоже боялся того, что лежало прямо перед нами.

Харри съехал на усыпанную гравием дорожку, ведущую к дому Мурсов, и остановил свой рычащий грузовик позади изящного "бьюика" начальника тюрьмы. Впереди и слегка справа возвышался ухоженный, с иголочки, дом в стиле, который называется по-моему, "Кейп Код". Дома такого типа должны смотреться несколько необычно в наших горах, но этот был как раз к месту. Вышла луна, ее серп был чуть шире сегодня, и в ее свете я увидел, что двор, всегда такой опрятный, совсем заброшен. Наверное, это из-за листьев, которые не убирались. Обычно этим занималась Мелинда, но в эту осень Мелинде не до листьев, и больше она осенних листьев не увидит. В этом была суровая правда, и я сошел с ума, если поверил, что этот идиот с нездешними глазами сможет что-то изменить.

Возможно, еще было не поздно спасти себя. Я собирался встать, одеяло сползло с плеч. Я хотел наклониться, постучать в стекло водителя и сказать Харри, что надо убираться к черту отсюда, пока...

Джон Коффи схватил мое запястье своей могучей рукой и усадил назад так легко, как я бы справился с двухлетним ребенком.

– Смотри, босс, – сказал он, показывая. – Кто-то не спит.

Я посмотрел в направлении его пальца и почувствовал, как сердце мое упало. В одном из задних окон я увидел вспышку света. Скорее всего, в комнате, где теперь Мелинда проводит дни и ночи. Она, наверное, уже не в состоянии ходить по лестнице, как не может выйти, чтобы убрать листья после недавней грозы.

В доме, конечно, услышали грузовик – проклятый "фармолл" Харри Тервиллиджера, его двигатель рычал и фыркал во всю длину выхлопной трубы, не обремененной никаким глушителем. Черт, а Мурсы вообще, наверное, в эти ночи спят плохо.

Свет приближался к фасаду дома (кухне), потом к гостиной наверх, к передней, к окну над входом. Я наблюдал за его перемещением, как человек, стоящий у бетонной стены и докуривающий последнюю сигарету, следя за медленно приближающимся огневым взводом. Но даже тогда я еще не до конца осознавал, что уже слишком поздно, пока неровный гул двигателя "фармолла" не замолк, не заскрипели дверцы и не хрустнул гравий под ногами Харри и Брута.

Джон встал и потянул меня за собой. В тусклом свете его лицо казалось оживленным и напряженным. А почему бы и нет? Я, помню, подумал так в тот момент. Почему бы ему не быть напряженным? Он ведь дурак.

Брут и Харри стояли плечом к плечу около кузова, как дети в грозу, и я увидел, что они оба так же напуганы и растеряны, как и я. От этого мне стало еще хуже.

Джон спрыгнул вниз. Хотя для него это был скорее шаг, а не прыжок. Я спрыгнул за ним, жалкий, на негнущихся ногах. Я растянулся бы прямо на холодном гравии, не поймай он меня за плечо.

– Это ошибка, – произнес Брут тихим хриплым голосом. Глаза его были огромные и перепуганные. – Боже Милосердный, Пол, где были наши головы?

– Уже слишком поздно, – сказал я. Я толкнул Коффи в ногу, и он послушно отошел и стал рядом с Харри. Потом я сжал локоть Брута, словно мы были на свидании, и мы вдвоем пошли к крыльцу, где теперь горел свет. – Говорить буду я, понятно?

– Да, – согласился Брут. – Именно это сейчас я только и понимаю.

Я оглянулся через плечо:

– Харри, стой с ним у грузовика, пока не позову. Я не хочу, чтобы Мурс увидел его, пока я не подготовлюсь. – Разве что я не буду готов вообще. Сейчас я это знал.

Едва мы с Брутом дошли до крыльца, входная дверь резко распахнулась, так что молоточек ударил по пластинке. Перед нами стоял Хэл Мурс в синих пижамных брюках и полосатой футболке, его седые волосы торчали в разные стороны. У этого человека за время службы появилась тысяча врагов, и он знал об этом. Пистолет, который он сжимал в правой руке – известной марки "Нед Бантлайн специал", с ненормально длинным стволом, – этот пистолет, всегда висевший над камином, принадлежавший еще деду, сейчас был направлен отнюдь не в пол, он смотрел прямо на нас (я видел это, ощущая холодок в животе).

– Кого это, черт побери, принесло в полтретьего ночи? – спросил он. В голосе Мурса я не услышал страха. И не заметил, чтобы его трясло. Рука, державшая пистолет, была тверда, как камень. Отвечайте, а то... – Ствол пистолета начал подниматься.

– Перестань, начальник. – Брут поднял руки вверх ладонями к человеку с пистолетом. Я никогда не слышал, чтобы его голос так звучал, словно дрожание рук Мурса каким-то образом перешло на горло Брутуса Ховелла.

– Это мы! Пол и... это мы!

Брут сделал шаг вперед, так что свет над крыльцом полностью осветил его лицо. Я присоединился к нему. Хэл Мурс смотрел то на одного, то на другого, и его агрессивная решительность уступила место недоумению.

– Что вы тут делаете? – спросил он. – Ведь сейчас ночь, к тому же вы должны быть на дежурстве. Я знаю, у меня есть график в мастерской. Так что какого черта... О Боже. Надеюсь не локаут? И не мятеж? – Он посмотрел на нас, и взгляд его стал настороженным. – А кто еще там у грузовика?

"Говорить буду я". Так я приказал Бруту, и вот настало время говорить, а я не мог даже рта раскрыть. По дороге на работу в тот вечер я тщательно продумал, что скажу, когда мы доберемся, и мне казалось, это не будет звучать слишком безумно. Не нормально – в этом деле ничего нормального не было, – но хотя бы чуть ближе к нормальному, чтобы впустить нас и дать шанс. Дать шанс Джону. Но сейчас все мои тщательно отрепетированные слова утонули в волнах растерянности. Мысли и образы – горящий Дэл, умирающая мышь, Тут, дергающийся на Олд Спарки с криками, что он жареный индюк, – вертелись в моей голове, как песок во время песчаной бури. Я верю, что в мире есть добро и оно так или иначе исходит от любящего Бога. Но я уверен, что есть еще и другая сила, такая же реальная, как Бог, которому я молился всю свою жизнь, и она направлена на то, чтобы разрушить все наши добрые порывы. Это не Дьявол (хотя я верю и в то, что он существует), а своего рода демон раздора, озорной и глупый, который радостно смеется, когда старик поджигает себя, пытаясь раскурить трубку, или когда любимое всеми дитя берет в рот свою первую рождественскую игрушку и умирает от удушья. Я много лет об этом думал, всю дорогу из Холодной Горы до Джорджии Пайнз, и уверен, что в ту ночь именно эта сила действовала на нас, расстилаясь, как туман, и пытаясь не допустить Джона Коффи к Мелинде Мурс.

– Начальник... Хэл... Я... – Все, что я пытался сказать, не имело смысла.

Он снова поднял пистолет, направляя его между мной и Брутом и не слушая. Его покрасневшие глаза вдруг округлились.

И тут подошел Харри Тервиллиджер, которого так или иначе тащил наш парень, улыбающийся широко и чарующе.

– Коффи, – вдохнул Мурс. – Джон Коффи. – Он втянул в себя воздух и закричал пронзительным, но сильным голосом: – Стой! Стой, где стоишь или буду стрелять!

Откуда-то из-за спины слабый и неуверенный женский голос позвал:

– Хэл? Что ты там делаешь? С кем это ты там беседуешь, долбаный сукин сын?

На секунду Мурс повернулся на звук голоса жены, лицо его стало растерянным и полным отчаяния. Всего на секунду, как я сказал, но мне хватило бы, чтобы выхватить пистолет из его руки. Однако я не мог поднять своих собственных рук. Будто к ним привязали гири. Голова была полна разрядов, словно радио, пытающееся передавать программы в грозу. Единственные чувства, которые, я помню, испытывал в тот момент, страх и смущение за Хэла.

Харри и Джон Коффи дошли до ступеней. Мурс отвернулся и снова поднял пистолет. Позже он сказал, что действительно, в самом деле хотел застрелить Коффи; он предположил, что всех нас захватили и что человек, являющийся мозговым центром происходящего, находится у грузовика, прячась в тени. Он не понял, почему мы приехали к его дому, но самой вероятной причиной казалась месть.

Однако прежде чем он успел выстрелить, Харри Тервиллиджер вышел вперед, стал перед Коффи и заслонил собой, насколько мог. Коффи не заставлял его это делать, Харри так поступил по собственной воле.

– Нет, начальник Мурс, – сказал он. – Все нор-мально. Никто не вооружен, никто не пострадает, мы здесь, чтобы помочь!

– Помочь? – Изогнутые, спутанные брови Мурса сдвинулись. Глаза его сверкнули. Я не мог отвести глаз от ствола его "Бантлайна". – Помочь в чем? Помочь кому?

И словно в ответ опять раздался голос пожилой женщины, недовольный, уверенный и явно безумный:

– Иди сюда, сукин сын, и заставь свой член работать! Зови своих долбаных друзей! Пусть и они развлекутся!

Я посмотрел на Брута, потрясенный до глубины души. Я понял, что она ругается, что это опухоль как-то заставляет ее ругаться, – но то были не просто ругательства, а нечто гораздо большее.

– Что вы здесь делаете? – снова спросил Мурс. Решительности в его голосе заметно поубавилось после срывающихся криков жены. – Я не понимаю. В тюрьме что, ЧП или...

Джон отстранил Харри – просто взял и передвинул в сторону, – потом взошел на крыльцо. Он стал между мной и Брутом, такой большой, что чуть не столкнул нас в кусты остролиста по сторонам крыльца. Мурс проследил за ним глазами так, словно пытался разглядеть верхушку высокого дерева. И вдруг для меня все встало на свои места. Дух сомнений, ворошивший мои мысли, словно сильные пальцы, перебирающие песок или рис, улетучился. Я понял, почему Харри смог действовать, когда мы с Брутом были в состоянии лишь стоять перед боссом в растерянности и нерешительности. Харри находился с Джоном... и какой бы дух ни противостоял той демонической силе, он в ту ночь жил в Джоне Коффи. И, когда Джон вышел вперед к начальнику Мурсу, это был тот дух – я его представляю как нечто белое, – и он взял ситуацию в свои руки. Другая сила не исчезла, но я видел, как она уползает прочь, словно тень под внезапным ярким светом.

– Я хочу помочь, – сказал Джон Коффи. Мурс поднял на него взволнованный взгляд, рот его открылся. Когда Коффи забрал "Бантлайн специал" из его руки и передал мне, Хэл, по-моему, этого даже не заметил. Я осторожно опустил курок. Позднее, проверив барабан, я обнаружил, что он совсем пуст. Иногда мне интересно, знал ли об этом Хэл. Сейчас же я все повторял:

– Я пришел ей помочь. Просто помочь. Это все, что мне нужно.

– Хэл! – крикнула Мелинда из спальни. Голос ее на этот раз звучал громче, но как-то испуганно, словно та сила, которая сбила нас с толку, переселилась в нее. – Пусть они уходят, кто бы там ни был! Нам не нужны торговцы посреди ночи! Никаких холодильников и пылесосов! Никаких французских панталон с дырой в паху! Гони их! Пусть убираются к такой-то матери на белом катере! – И тут что-то разбилось, наверное стакан, а потом послышались рыдания.

– Только помочь, – повторил Джон Коффи так тихо, что почти перешел на шепот. Он не обратил внимания ни на рыдания женщины, ни на ее ругательства. – Просто помочь, босс, вот и все.

– Ты не можешь, – сказал Мурс. – И никто не может. – Этот его тон я уже слышал раньше, и через секунду понял, что сам говорил так же, входя в камеру Коффи в ту ночь, когда он вылечил мою "мочевую" инфекцию. Гипноз. "Занимайся своим делом, а я займусь своим" – сказал я тогда Делакруа, но моими делами занялся Коффи, как сейчас он решал проблемы Хала Мурса.

– Мы думаем, что он может, – произнес Брут. – И мы не рискнули бы своей работой просто ради того, чтобы прокатиться сюда и назад, как в колледже.

Я был готов это сказать три минуты назад. Но Джон Коффи взял игру на себя. Он прошел в дверь мимо Мурса, который поднял бессильную руку, чтобы остановить его (она задела бедро Коффи и упала; я уверен, что тот даже не почувствовал), а потом пошел через переднюю в гостиную, в кухню, затем в спальню, откуда снова раздался этот резкий неузнаваемый голос:

– Идите отсюда! Просто идите к черту! Я не одета, сиськи торчат и все наружу!

Джон, не обращая внимания, шел, слегка согнувшись, чтобы не задеть светильники, его коричневый круглый череп блестел, а руки болтались по бокам. Через секунду мы двинулись за ним: сначала я, Брут и Хэл, плечом к плечу, замыкал шествие Харри. В этот момент я понял одно: дело ушло из наших рук, все теперь решал Коффи.

8

Женщина, сидевшая, откинувшись на спинку кровати, и глядевшая, выпучив глаза, на приближаю-щегося гиганта, совсем не была похожа на ту Мелли Мурс, которую я знал двадцать лет, она не напоминала даже ту Мелли Мурс, которую мы с Дженис навестили незадолго до казни Делакруа. Женщина в подушках на кровати походила на больного ребенка, одетого ведьмой в ночь Всех Святых. Ее кожа висела складками. Морщинки собрались вокруг правого глаза, словно она пыталась подмигнуть. С той же стороны ее рот изогнулся вниз, и старый пожелтевший клык торчал над потемневшей нижней губой. Волосы тонким туманом окружали череп. В комнате пахло тем, от чего наши тела освобождаются с особым тщанием, когда все нормально. Ночная ваза у ее кровати была наполовину заполнена какой-то отвратительной желтоватой массой. И я с испугом подумал, что мы все-таки опоздали. Ведь всего несколько дней назад она была узнаваемой: больной, но сама собой. С тех пор болезнь в ее голове, должно быть, стала прогрессировать с ужасающей быстротой. Я не думал, чтобы даже Джон Коффи смог помочь ей теперь.

На лице Мелинды было выражение испуга и ужаса, когда Коффи вошел в спальню, будто что-то внутри нее узнало доктора, который сможет наконец облегчить ее страдания, словно посыпать соль на пиявку, чтобы та отпала. Слушайте меня внимательно: я не хочу сказать, что Мелли Мурс была одержима, я знаю, что это не так, хотя в таком возбужденном состоянии трудно доверять своим ощущениям. Но я в то же время никогда не отрицал возможности быть одержимым дьяволом. Однако в ее глазах стояло что-то, уверяю вас, похожее на страх. Тут вы можете мне доверять, уж это чувство я перепутать не могу.

Что бы там ни было, но все быстро прошло, уступив место неподдельному интересу. Уродливый рот Мелинды задрожал подобием улыбки.

– Какой большой! – вскрикнула она. Словно маленькая девочка, заболевшая ангиной. Она вытащила руки из-под одеяла – мертвенно бледные, как ее лицо, – и сложила их вместе.

– Ну-ка, сними штаны! Я слышала о членах у негров всю свою жизнь, но никогда не видела!

За моей спиной Мурс издал мягкий печальный вздох, полный отчаяния.

Джон Коффи не обратил на это внимания. Постояв немного, словно наблюдая Мелинду со стороны, он подошел к кровати, освещенной лишь одной прикроватной лампой. Она отбрасывала яркий круг света на одеяло, натянутое до кружев у горловины ночной рубашки Мелли. Позади кровати, в тени, я заметил шезлонг, принесенный с веранды. Шерстяной платок, связанный Мелли собственноручно в лучшие дни, сполз наполовину с шезлонга на пол. Именно здесь спал Хэл, вернее дремал, когда мы подъехали.

Когда Джон приблизился, ее лицо в третий раз изменило выражение. Я вдруг увидел ту самую Мелли, доброта которой так много значила для меня все эти годы, а еще больше для Дженис, когда наши дети разлетелись из гнезда и ей стало так одиноко и печально.

Лицо Мелли выражало интерес, но теперь этот интерес был осознанным.

– Кто ты? – спросила она чистым разумным голосом. – И почему у тебя так много шрамов на руках и на плечах? Кто тебя так обидел?

– Я почти не помню, откуда они взялись, мэм, – ответил Коффи смущенно и сел рядом с ней на кровать.

Мелли улыбалась, как могла, но отвисшая правая часть ее рта дрожала, и улыбка не получалась. Она потрогала белый шрам, закрученный как турецкая сабля, на тыльной стороне его левой ладони.

– Какой счастливый дар! А ты понимаешь, почему?

– Думаю, что если не знаешь, кто ударил тебя или затравил собаками, это не мешает спать ноча-ми, – сказал Джон Коффи своим глубоким голосом с южным акцентом.

Она рассмеялась, смех рассыпался, как серебро, в дурно пахнущей комнате больной. Хэл стоял рядом со мной, дыша неровно, но не пытался вмешиваться. Когда Мелли засмеялась, его быстрое дыхание на секунду замерло, а крупная рука схватила мое плечо. Он сжал его так сильно, что остались синяки – я видел их на следующий день, – но тогда ничего не почувствовал.

– Как тебя зовут? – спросила она.

– Джон Коффи, мэм.

– Коффи, как напиток.

– Да, мэм, только пишется иначе.

Она откинулась на подушки и полулежала, глядя на него. Джон сидел рядом и тоже глядел на нее, и круг света от лампы окружал их, словно актеров на сцене: громадный чернокожий мужчина в тюремной робе и маленькая умирающая белая женщина. Она смотрела в глаза Джона с сияющим восхищением.

– Мэм?

– Да, Джон Коффи? – Слова, едва долетали до нас в дурно пахнущем воздухе. Я чувствовал, как напрягаются мускулы моих рук, ног и спины. Откуда-то издалека я ощущал, что начальник тюрьмы сжимает мое плечо, а боковым зрением видел Харри и Брута, обнявших друг друга, как маленькие дети, потерявшиеся в ночи. Что-то должно было произойти. Что-то большое. Мы все это чувствовали.

Джон Коффи наклонился к ней ближе. Пружины кровати заскрипели, зашуршали простыни, и холодно улыбающаяся луна заглянула сквозь верхнюю раму в окно спальни. Налитые кровью глаза изучающе разгля-дывали ее поднятое кверху лицо.

– Я ее вижу, – сказал он. Но говорил не ей, мне так кажется, а самому себе. – Я ее вижу, и я могу помочь. Сидите тихо... только сидите тихо...

Он склонялся все ближе и ближе. На секунду его огромное лицо остановилось почти в пяти сантиметрах от ее лица. Он отвел одну ладонь в сторону, растопырив пальцы, словно веля кому-то подождать... только подождать... а потом снова опустил лицо. Его широкие гладкие губы прижались к ее губам и приоткрыли их. Секунду мне был виден один ее глаз, смотревший удивленно куда-то мимо Коффи. Потом его гладкая лысая голова двинулась, и глаз исчез.

Послышался мягкий свистящий звук, когда он вдыхал воздух из глубин ее легких. Пару секунд мы слышали только это, а потом пол закачался под ногами и весь дом содрогнулся. Я не придумал, все это почувствовали и потом рассказали. Словно пульсирующий тяжелый удар. Вслед за ним раздался звук падения чего-то тяжелого, как оказалось позже, в холле упали старинные дедовы часы. Хэл Мурс пытался их починить, но они так никогда и не стали ходить.

После этого вскоре раздался треск, послышался звон осыпающегося стекла: разбилась часть окна, через которую заглядывала луна. Картина на стене – клипер, рассекающий волны одного из семи морей, – соскочила с крюка, ударилась об пол, стекло раскололось вдребезги.

Я почувствовал запах паленого и увидел дымок, поднимающийся с одеяла, под которым лежала она. Часть его вокруг дрожащей правой ноги почернела. Словно во сне, я стряхнул руку Мурса и шагнул к ночному столику. Там в окружении четырех баночек с лекарствами, упавшими, когда все затряслось, стоял стакан с водой. Я взял его и вылил воду на дымящееся место. Послышалось шипение.