Текст книги "Круг оборотня"

Автор книги: Стивен Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Июнь

В эту самую короткую ночь в году владелец «Чэт-н-Чью», единственного кафе в Таркерс Миллс, Элфи Нопфлер, засучив рукава белой рубашки так, что видны татуировки на локтях, натирает стойку до сверкающего блеска. Сейчас в его заведении нет посетителей, и потому, покончив со своим занятием, он позволяет себе расслабиться и бросает взгляд на темное окно, размышляя о том, как однажды много лет назад в такой же благоухающий летний вечер он стал мужчиной. Его подругу тоща звали Арлен Маккюн, хотя она уже давно стала Арлен Бесси, выйдя замуж за одного из самых преуспевающих молодых адвокатов в Бангоре. Боже, что она выделывала в ту ночь на заднем сиденье его машины и какой сладкий аромат пропитывал все вокруг!

Входная дверь слегка качнулась, впуская внутрь лето и волну лунного света. Элфи не сомневается, что в кафе пусто из-за Зверя, разгуливающего по окрестностям на каждое полнолуние. Впрочем, сам он по этому поводу не испытывает ни страха, ни беспокойства. Он не боится, потому что весит двести двадцать фунтов, и большую часть этого веса составляют его крепкие мышцы старого моряка; не беспокоится, так как знает, что завтра утром сюда к нему вновь явятся завсегдатаи за своим завтраком, состоящим из яичницы, жареной картошки и кофе. Пожалуй, думает он, стоит закрыться сегодня пораньше: выключить кофеварку, задраить люки и, прихватив с собой упаковку пива, закатиться на второй сеанс в «драйв-ин».[1]1
  Драйв-ин – кинотеатр для автомобилистов, в котором фильмы смотрят, сидя в машинах. (Примеч. перев.)


[Закрыть] Сегодняшняя ночь словно специально создана для подобных невинных развлечений и для воспоминаний о приключениях и победах прошлых лет.

Элфи поворачивается к своей электрической кофеварке, как вдруг дверь отворяется, и ему со вздохом приходится отказаться от заманчивой идеи.

– Добрый вечер! Как дела? – так фамильярно встречает он позднего посетителя, потому что тот является одним из постоянных клиентов… хотя и редко появляется в его заведении позднее десяти утра.

Тот кивает в ответ и обменивается с хозяином заведения несколькими вполне дружелюбными репликами.

– Кофе? – спрашивает Элфи, когда вошедший усаживается на одно из обтянутых красной кожей сидений перед стойкой.

– Да, пожалуйста.

«Может быть, я еще успею на второй сеанс, – размышляет Элфи, поворачиваясь спиной к посетителю, чтобы заняться кофе. – Он выглядит не слишком-то хорошо. Наверное, устал или даже заболел. В любом случае у меня достаточно времени…»

Внезапно ход его мыслей обрывается, и Элфи издает бестолковый, приглушенный возглас. Дело в том, что гладкая выпуклая поверхность кофеварки, такой же ослепительно чистой, как и все остальное в его кафе, блестит словно зеркало, и в этом зеркале он видит картину столь же невероятную, сколь и отвратительную. Облик его клиента, того самого, с которым он здоровается каждое утро, которого все в Таркерс Миллс встречают ежедневно, меняется буквально у него на глазах. Лицо этого человека словно плавится, расширяясь; его черты искажаются до неузнаваемости. Легкая летняя рубашка растягивается до тех пор, пока швы на ней не лопаются. Элфи Нопфлер завороженно наблюдает за фантастическим зрелищем, и в его смятенном мозгу вдруг вспыхивает мысль о том, что оно напоминает ему телевизионное шоу «Невероятная куча», которое так нравится его маленькому племяннику Рэю.

Между тем в приятной, ничем не примечательной наружности посетителя проступает что-то звериное. Его спокойные карие глаза светлеют, приобретая ужасный золотисто-зеленый оттенок. Он кричит… но этот крик ломается и превращается в яростное рычание.

Это существо – Зверь, оборотень, что бы то ни было – хватается за тонкую пластиковую подставку, опрокидывая стоящую на ней сахарницу. По-прежнему рыча, оно подхватывает толстый стеклянный сосуд, из которого сыплется сахар, и злобно швыряет его в стену, где висит меню фирменных блюд.

Элфи торопливо поворачивается и задевает бедром кофейник, так что тот с ужасным грохотом падает на пол. Брызги горячего кофе разлетаются во все стороны, обжигая Элфи голени и колени. Тот громко кричит от боли и страха. Да, сейчас он боится. Он напрочь позабыл про свои двести двадцать фунтов веса, маленького племянника Рэя и полураздетую Арлен Маккюн на заднем сиденье машины. Теперь для него существует только Зверь, проникший в его кафе, только монстр из фильма ужасов, словно сошедший прямо с экрана.

Зверь запрыгивает на стойку с поразительной легкостью; от его одежды уже остались одни лохмотья. Каждое движение его сопровождаются звоном ключей и мелочи, лежащих у него в кармане.

Волк кидается на Элфи. Тот старается увернуться, но спотыкается о кофеварку и растягивается на красном линолеуме. Оглушительный рев раздается еще раз, теперь уже совсем близко от него. Элфи чувствует поток теплого, мутного дыхания, а затем ужасную боль, от которой у него темнеет в глазах: страшные челюсти Зверя вонзаются в дельтовидную мышцу его спины и рвут на части живую человеческую плоть. Хлещущая из раны кровь заливает все вокруг.

Элфи все же удается подняться на ноги, и он стоит, шатаясь, несмотря на огромную рваную рану в спине. Он пытается закричать, но не может. Белый свет луны, полной летней луны бьет прямо в глаза, ослепляя его.

Зверь вновь прыгает на беспомощного человека.

Лунный свет – это последнее, что видит Элфи в своей жизни.

Июль

Праздник четвертого июля отменили.

Марти Кослоу встречает на удивление мало сочувствия даже у самых близких людей, когда сообщает им эту ужасную новость. Возможно, оттого, что они просто не понимают всей глубины его горя.

– Перестань валять дурака, – грубо прикрикивает на него мать. Она частенько обращается с ним резко, а когда ищет этому оправдание, то говорит самой себе, что не хочет испортить мальчика только потому, что он – инвалид и ему предстоит провести всю жизнь, не вылезая из своего кресла на колесиках.

– Подожди до следующего года! – уговаривает его отец, дружески хлопая по спине. – Вот увидишь, тогда праздник будет вдвое веселей! Вдвое лучше, трам-там, и веселей! Ты убедишься в этом сам, карапуз! Ей-ей!

Герман Кослоу – учитель физкультуры в средней школе. Наверное, поэтому он почти всегда разговаривает с сыном таким дурацким голосом, который Марти называет про себя голосом Старшего Товарища. Он также нередко употребляет междометия, типа «Ей-ей!» Все дело в том, что даже само присутствие Марти нервирует Германа Кослоу. Ведь тот уже давно живет в мире физически невероятно активных детей, бегающих, прыгающих, плавающих, играющих в бейсбол. Однако иногда, когда он на время покидает этот мир, ему на глаза попадается Марти, наблюдающий за происходящим вокруг из инвалидного кресла. Вот тогда-то Герман и начинает нервничать, а нервничая, он невольно произносит слова мычащим голосом Старшего Товарища, при этом повторяя без конца «Ей-ей!» и «Трам-там!», называя Марти своим «карапузом» и другими похожими именами.

– Ха-ха, наконец-то ты не получил хоть чего-то, что тебе хочется! – заявляет старшая сестра, когда Марти предпринимает попытку объяснить ей, с каким нетерпением ожидает этот вечер каждый год: огненные букеты в небе над парком, яркие разноцветные вспышки, сопровождающиеся громкими хлопками – БА-БАХ! – эхо от которых долго гуляет между холмами, опоясывающими город. Марти десять лет, а Кэт тринадцать, и она убеждена, что все души не чают в ее брате, и только потому, что он не может ходить. Известие, что фейерверк отменен, приводит ее в настоящий восторг.

Даже дедушка Марти, на которого всегда можно рассчитывать, если нуждаешься в сочувствии, не разжалобился.

– Никто и не думает отменять праздник, малыш, – сказал он с сильным славянским акцентом. Он сидел на веранде со стаканом отличного шнапса в руке и смотрел на раскинувшуюся перед домом зеленую лужайку, полого спускавшуюся к роще, когда внук, выехав из дома сквозь распахивающиеся двери, с шумом подъехал к нему на своем кресле с моторчиком, работающим от аккумуляторов. Как и все остальные жители городка, старик был осведомлен о решении, принятом городскими властями два дня назад, второго июля, – Они всего лишь запретили устраивать фейерверк, – попытался он утешить Марти, – и ты сам знаешь почему.

Марти действительно знал. Это было сделано из-за убийцы. В газетах его теперь называли не иначе как Убийца Полной Луны, и, разумеется, Марти слышал множество историй о нем от своих школьных товарищей, рассказывавших их шепотом на переменке. Многие ребята утверждали, будто Убийца Полной Луны – не простой человек, а некое сверхъестественное создание, возможно оборотень. Однако сам Марти не верит в подобные небылицы: оборотни встречаются только в фильмах ужасов. Он считает, что все убийства – дело рук какого-нибудь сумасшедшего, которого охватывает безумное желание убивать, только когда наступает полнолуние. Что же касается фейерверка, то его отменили из-за идиотского, гнусного комендантского часа, объявленного в городе.

В январе, когда сидишь в коляске перед застекленной дверью, ведущей на веранду, наблюдая за тем, как ветер гонит колючий снег по твердому, хрустящему насту, или, скажем, стоишь перед окном, неподвижный, как статуя, со специальными колодками на ногах, глядя на остальных ребят, взбирающихся с санками за плечами на Райте Хилл, одна только мысль о фейерверке поднимает настроение. Мысль о теплом летнем вечере, холодной кока-коле, чудесных, сверкающих розах, расцветающих в темном небе, огненных колесах и огромном национальном флаге Соединенных Штатов, составленном из бенгальских огней.

И вот теперь они запретили фейерверк… и кто бы что ни говорил, Марти считает, что на самом-то деле под запретом оказался сам праздник – его праздник.

Только дядя Эл, неожиданно прикативший в город незадолго до ланча за лососем и свежим горохом для традиционного семейного ужина, понял его. Стоя босиком на вымощенном плитками полу веранды в одних мокрых плавках, (все остальные члены семьи в это время плавали и дурачились в новом бассейне, построенном у противоположного конца дома) он внимательно слушал все, что говорил ему Марти.

Высказав все, что было у него на душе, мальчик тревожно и нетерпеливо посмотрел на дядю Эла.

– Ты понимаешь, что я имею в виду? Ты понимаешь? Речь идет не просто о каком-то развлечении для калеки, как утверждает Кэти, и не о независимости Америки, о которой толкует дедушка. Ведь это нечестно, когда так долго ждешь чего-то… нечестно со стороны Виктора Боула и тупого городского управления отбирать праздник у людей. Особенно, если этот праздник действительно кому-то нужен. Ты понимаешь?

Наступила долгая, мучительная пауза, во время которой дядя Эл размышлял над словами племянника. Достаточно долгая для того, чтобы Марти услыхал топот босых ног на вышке для ныряний, сопровождаемый энергичным криком отца:

– Чудесно, Кэти! Ей-ей! Про-о-о-сто… чудесно!

Помолчав, дядя Эл тихо ответил:

– Конечно, я понимаю. Кстати, у меня есть кое-что для тебя. Может быть, это поможет тебе устроить свой собственный праздник.

– Мой праздник? О чем ты говоришь?

Подъезжай к моей машине – узнаешь. У меня есть кое-что… впрочем, лучше я пока не буду говорить тебе ничего. – С этими словами дядя Эл развернулся и молча зашагал по залитой бетоном дорожке, кольцом протянувшейся вокруг дома, прежде чем Марти успел спросить еще раз, что же тот все-таки имеет в виду.

Тоща, не теряя зря времени, мальчик завел моторчик своего кресла, и оно с жужжанием покатило вслед за дядей Элом, удаляясь от шума, доносившегося из бассейна: плеска воды, смеющихся голосов, дребезжания доски на вышке. Прочь от раскатистого баса Старшего Товарища ехал Марти, едва замечая ровное, низкое гудение моторчика кресла: всю жизнь оно и лязганье тяжелых колодок представляли собой музыкальное сопровождение любого его перемещения в пространстве.

Дядя Эл ездил на новеньком «Мерседесе» с откидным верхом. Марти знал, что его родители осуждали дядю за это приобретение. («Смертельно опасная железяка на колесах стоимостью в двадцать восемь тысяч долларов», – так однажды отозвалась о ней мать, презрительно и бесцеремонно фыркнув). Сам Марти без ума от этой машины. Однажды дядя Эл взял его с собой покататься по окрестностям Таркерс Миллс и всю дорогу гнал со скоростью семьдесят, а то и все восемьдесят миль в час: Марти не знает наверняка, потому что дядя Эл скрыл это от него. – Если ты не будешь знать, то и не станешь бояться, – сказал он. Марти действительно ни капельки не испугался, но, напротив, смеялся так, что на следующее утро у него разболелся живот.

Услышав приближающееся жужжание, дядя Эл вытащил что-то из перчаточного ящика автомобиля и, дождавшись, когда Марти подъедет поближе и остановится, положил на ссохшиеся бедра мальчика объемистый целлофановый пакет.

– Получай, малыш, – сказал он. – Это тебе подарок на День Независимости.

Прежде всего Марти бросились в глаза экзотические китайские письмена на наклейке, имевшейся на свертке. Заглянув внутрь, он почувствовал, что от восторга у него перехватило дыхание. Пакет оказался битком набитым всевозможными фейерверками.

Совершенно потрясенный, Марти попытался вымолвить хоть слово, но у него ничего не вышло.

– Тебе остается только поставить их на землю, поджечь фитили, и из них полетят снопы разноцветных искр, как из пасти дракона. Из трубочек с тонкими штырьками можно сделать «бумажные ракеты». Вставь их в пустую бутылку из-под кока-колы, и ты увидишь, как они полетят. Маленькие фейерверки – это «фонтанчики», а вот и парочка бенгальских огней… Ну и, разумеется, не забудь про шутихи; тут их целый кулек. Однако я думаю, что их стоит поберечь на завтра.

Дядя Эл бросил выразительный взгляд в сторону бассейна, откуда по-прежнему доносился веселый шум.

– Спасибо! – Наконец-то Марти вновь обрел способность говорить. – Огромное спасибо, дядя Эл!

– Только не говори никому, где ты раздобыл их, – ответил тот. – Надеюсь, намек понятен?

– Конечно, конечно, – пролепетал Марти, даже не подозревавший, что такое намек и каким образом он связан с фейерверками, – Но ты уверен, дядя Эл, что они не нужны тебе самому?

– Если они мне понадобятся, я смогу достать еще, – отозвался дядя Эл. – Я знаю одного человека в Бриджтоне, который сумеет найти их для меня, прежде чем наступит вечер. – Он положил ладонь на голову племянника. – Начни свой праздник, когда все уже улягутся спать, и не взрывай сегодня те, которые погромче, иначе ты разбудишь родителей. И, ради Бога, будь осторожен, иначе тебе оторвет руку, а моя старшая сестра никогда не простит мне этого.

Рассмеявшись, дядя Эл быстро забрался в машину и завел двигатель. Отсалютовав Марти поднятой рукой, он исчез, не слушая слова благодарности, которые мальчик пытался выдавить из себя. С минуту Марти глядел вслед растаявшему вдали автомобилю, судорожно глотая комок в горле, чтобы не расплакаться, потом засунул пакет с фейерверками под рубашку, и покатил на своем жужжащем кресле к дому. Въехав в него, он тут же направился в свою комнату и там стал с нетерпением ждать, когда же, наконец, наступит ночь и все улягутся спать.

Вечером он первый забирается в постель. К нему приходит мать, чтобы поцеловать и пожелать спокойной ночи. (И то, и другое она делает нарочито небрежно, старательно отводя глаза от укрытых простыней ног Марти, похожих на две тростинки). Удивленная тем, что ее сын лег спать в столь раннее время, она спрашивает:

– С тобой все в порядке, Марти?

– Да, мама.

Она медлит, точно хочет сказать что-то еще, однако, передумав, качает головой и уходит.

Следом за ней в комнате оказывается его сестра Кэт. Она не целует его, а просто наклоняет голову к шее Марти, так что тот чувствует запах хлора от ее волос, и шепчет:

– Видишь? И ты не всегда получаешь то, чего тебе хочется, хоть ты и калека.

– Ты удивилась бы, узнав, что я получил на этот раз, – совсем тихо отвечает Марти. Кэт смотрит на него с подозрением, но покидает комнату, так ничего и не поняв.

Отец появляется последним и садится на край кровати.

– Все нормально, дружище? – произносит он своим обычным рокочущим голосом Старшего Товарища. – Что-то ты рано лег спать сегодня. Действительно рано.

– Я просто немного устал, папа.

– Ну, ладно. – Герман Кослоу шлепает огромной ладонью по ссохшемуся бедру Марти и, невольно вздрогнув, торопливо поднимается на ноги, – Извини, что так получилось с фейерверком. Но ничего, подожди до следующего года! Ей-ей! Тити-мити!

Марти незаметно и таинственно улыбается.

Он ждет, когда в доме все улягутся. Однако ему приходится ждать довольно долго. Судя по звукам, доносящимся из гостиной, по телевизору показывают одну за другой занудные юмористические программы, что подтверждается и взрывами визгливого смеха Кэти. Из дедушкиной спальни долетает шум спускаемой в туалете воды. Мать без конца болтает по телефону, поздравляя кого-то с праздником, сетует на то, что запретили фейерверк, хотя добавляет при этом, что в данных обстоятельствах каждому должно быть ясно, почему такая мера являлась необходимой. Да, продолжает она, Марти был ужасно разочарован, но что поделаешь. В самом конце разговора она смеется, и в ее смехе мальчик не слышит привычной резкости. Впрочем, она редко смеется в его присутствии.

Стрелки на стенных часах отсчитывают время: половина восьмого, восемь, девять. Марти то и дело нащупывает пальцами под подушкой заветный целлофановый сверток. Около половины десятого, когда луна уже так высоко поднимается в небе, что свет проникает в комнату Марти и заливает ее серебристым сиянием, в доме наконец-то начинают укладываться спать.

Щелкает выключатель телевизора, и Кэти отправляется в постель, возмущенно доказывая, что всем ее друзьям летом разрешают засиживаться допоздна. Она уходит, а все остальные еще некоторое время продолжают беседовать о чем-то; о чем именно – Марти не может сказать, поскольку до него долетает только бессвязное бормотание. И…

… и, по всей видимости, он засыпает, так как когда его рука в следующий раз прикасается к чудесному пакету с фейерверками, он вдруг замечает, что в доме царит мертвая тишина, а свет луны стал настолько ярким, что на полу и стенах появились тени. Марти вытаскивает из-под подушки сверток и коробок спичек, которым запасся заранее. Оправив на себе пижаму, он засовывает под нее и то, и другое, готовясь вылезти из кровати.

Это нелегкая операция для Марти, хотя она вовсе не вызывает у него болезненных ощущений, как иногда склонны считать окружающие. Его ноги совершенно лишены чувствительности, а значит, и не могут болеть. Ухватившись за спинку кровати, он садится и по очереди переносит обе ноги через край. Это он делает с помощью одной руки, в то время как другая крепко сжимает поручень, начинающийся у изголовья кровати и тянущийся вдоль стен комнаты. Однажды Марти уже пытался свесить ноги вниз обеими руками сразу. В результате он перекувыркнулся головой вниз через поручень и беспомощно растянулся на полу. На страшный грохот сбежалась вся семья. – Ты – тупоголовый клоун! – яростно прошептала Кэт Марти на ухо, после того как ему помогли забраться в кресло. Он был немного потрясен, но дико хохотал, несмотря на шишку на виске и рассеченную губу. – Ты хотел убить себя? А? – Сказав это, Кэти выбежала из комнаты со слезами на глазах.

Усевшись на край постели, он тщательно вытирает руки о пижаму, чтобы быть уверенным, что они не соскользнут с поручня. Цепляясь за него, Марти, переставляя руки крест-накрест, добирается до своего кресла. Его бесполезные ножки – столько лишнего, мертвого веса! – волочатся по полу. Теперь луна светит прямо на него, и он видит на полу свою отчетливую, резко очерченную тень.

Кресло стоит на тормозах, и Марти запрыгивает в него уверенно и легко. На несколько секунд он замирает, затаив дыхание, прислушиваясь к тишине в доме. Не взрывай сегодня те, которые погромче, сказал ему дядя Эл, и сейчас Марти сознает, насколько тот был прав. Он отпразднует Четвертое Июля в одиночку, и никто не узнает об этом. По крайней мере до завтрашнего утра, когда они обнаружат почерневшие гильзы от его фейерверков на веранде, а тогда уже будет поздно. Из них полетят снопы разноцветных искр, как из пасти дракона, говорил дядя Эл. Впрочем, Марти полагает, что не случится ничего страшного, если на этот раз дракон будет извергать свое пламя молча.

Мальчик отпускает тормоза и щелкает выключателем. В темноте загорается маленький глазок янтарного цвета, означающий, что батареи заряжены. Марти нажимает кнопку «ПОВОРОТ ВПРАВО». Кресло послушно разворачивается вокруг своей оси по часовой стрелке. Эге-гей, мысленно восклицает Марти и, дождавшись, пока оно встанет прямо напротив двери, ведущей на веранду, нажимает кнопку «ВПЕРЕД». Кресло с тихим жужжанием трогается с места.

Марти отпирает задвижку на распахивающихся дверях и через считанные секунды оказывается снаружи. Торопливо разорвав чудесный пакет, он замирает, завороженный волшебной летней ночью: убаюкивающим стрекотанием сверчков, благоуханием легкого ветерка, лишь едва колышущего листву деревьев на опушке рощи, почти сверхъестественно ярким сиянием диска луны.

Марти не может ждать дольше. Он достает «змею», чиркнув спичкой, поджигает фитиль и восхищенно наблюдает, как она с шипением разбрызгивает вокруг себя зелено-голубые искры и, точно под действием магических чар, растет, извиваясь и выпуская пламя из хвоста.

Четвертое июля, раздается ликующий крик в голове у Марти. Его глаза горят. Четвертое июля, мой праздник!

Яркое пламя «змеи» тускнеет, начинает мерцать и, наконец, гаснет совсем. Марти тут же зажигает один из фейерверков треугольной формы и не отрываясь глядит, как из него вырывается желтый огонь, похожий по цвету на любимую отцовскую куртку для гольфа. Прежде чем он догорает, Марти поджигает еще один «треугольник», и в ночи вспыхивает пламя такое же темно-красное, как розы, посаженные вдоль ограды нового бассейна. Воздух наполняется замечательным запахом сгоревшего пороха, медленно уносимым теплым ветерком.

На ощупь мальчик достает плоскую упаковку с шутихами, решив, что теперь настал их черед. Он распечатывает ее прежде, чем успевает сообразить, что едва не совершил непростительной ошибки. Зажги он их – и катастрофа оказалась бы неминуемой: шутихи запрыгали бы с громким треском, похожим на стрельбу из автоматов, и разбудили бы не только его родных, но и вообще всю округу. В результате одному десятилетнему мальчику по имени Марти Кослоу пришлось бы просидеть взаперти до самого Рождества.

Он опять поправляет пижаму, подтягивая повыше нарисованных на ней черных котов, и с радостной улыбкой на лице запускает руку в пакет. На этот раз Марти выуживает оттуда самый большой фейерверк – чемпион мира среди фейерверков – величиной почти с его кулак. Мальчик поджигает его со смешанным чувством страха и восторга и подбрасывает вверх.

Красное пламя, похожее на то, которое горит в аду, освещает все вокруг… и в этом изменчивом, лихорадочно прыгающем свете Марти видит, что кусты на опушке рощи совсем неподалеку от веранды дрожат и раздвигаются. Раздается низкий, хриплый звук, наполовину кашель, наполовину рычание. Появляется Зверь.

Несколько мгновений он стоит неподвижно в дальнем конце лужайки, принюхиваясь к странному запаху, разлитому в ночном воздухе… а затем начинает неторопливо ковылять вверх по склону, направляясь к веранде, где с округлившимися от ужаса, выпученными глазами сидит Марти, сжавшись в комочек и вдавливаясь в спинку кресла. Зверь сутулится, припадая почти к самой земле, однако мальчику ясно видно, что он передвигается на двух задних ногах. Красный свет от фейерверка скользит по темной фигуре, отражаясь в зеленых зрачках.

Волк двигается вперед медленно; его широкие ноздри ритмично раздуваются. Он чует добычу и почти наверняка уже понимает беспомощность жертвы. Марти чувствует запах шерсти и звериного пота, запах кровожадного и жестокого хищника. Зверь вновь издает негромкое рычание. Его широкая верхняя губа цвета печени оттопыривается, обнажая массивные острые зубы. Шкура волка отливает тусклым серебристо-красным оттенком.

Он уже почти добрался до мальчика: когтистые ладони, одновременно похожие и не похожие на человеческие, тянутся к горлу Марти, когда тот вдруг вспоминает про упаковку с шутихами. Едва сознавая, что делает, Марти чиркает спичкой и подносит ее к общему для всех шутих фитилю. По шнуру пробегает горячая линия красных искр, опаляющих нежные волоски на руке мальчика, так что даже раздается слабый хруст. Сбитый с толку оборотень моментально отступает назад, и в его рычании, необычайно напоминающем человеческий голос, появляются вопросительные интонации. В тот же миг Марти, размахнувшись, швыряет пачку шутих в оскаленную пасть.

Упаковка рассыпается, превращаясь в грохочущий, ослепительно сверкающий поток света и звука. Из пасти Зверя вырывается пронзительный рев, в котором смешались боль и ярость. Пошатываясь, он пятится, царапая когтями взрывающиеся при прикосновении к его шкуре шары, выплескивающие горящий порошок ему на морду, оставляя на ней шрамы, походящие на татуировку. Марти видит, как исчезает один из безумных зеленых глаз, когда сразу четыре шутихи взрываются одновременно с ужасающим, громоподобным БА-БАХ! Теперь уже в реве чудовища звучит невыносимое мучение. Зверь отчаянно вцепляется когтями в морду, завывая и крутясь на месте, но когда в доме Кослоу зажигается свет, он поворачивается и бешеными прыжками несется вниз по склону в сторону опушки, оставляя позади запах жженой шерсти и первые изумленные и испуганные возгласы, доносящиеся из дома.

– Что это было? – кричит мать, обращаясь к Марти, совсем позабыв про свою резкость.

– Кто там, черт возьми? – Тон его отца не слишком похож на тон Старшего Товарища.

– Марти? – зовет его Кэт дрожащим голоском, в котором нет и следа подлости, – Марти, с тобой все в порядке?

Только дедушка Кослоу продолжает спать без задних ног.

Марти откидывается на спинку кресла, когда большой красный фейерверк догорает до конца. Последние отсветы грандиозного пламени окрашиваются в этот предрассветный час в мягкие и очаровательные розовые тона. Марти слишком шокирован, чтобы плакать. На следующий день родители отошлют его к дяде Джиму и тете Иде в городок Стоув, штат Вермонт, с согласия полиции, которая опасается, что Убийца Полной Луны может попытаться вновь напасть на мальчика, чтобы заставить его молчать. Однако шок Марти вызван не только страхом. В его душе царит настоящее ликование, куда более сильное чем пережитый ужас. Ведь он очутился лицом к лицу со Зверем и тем не менее выжил. А кроме того, он испытывает простую, детскую радость, которой не сможет никогда ни с кем поделиться. Даже с дядей Элом, возможно сумевшим бы понять его. Он чувствует радость в душе, потому что в конце концов его фейерверк состоялся.

И пока родители Марти мучились в догадках и сомнениях относительно отпечатка, наложенного на психику мальчика случившимся, он сам в тайне от всех пришел к заключению, что это был лучший праздник Четвертого Июля в его жизни.