Текст книги "Бесплодные земли"

Автор книги: Стивен Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 37 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Он положил ключ между страницами «Чарли Чу-Чу». Пристальнее вглядевшись в розу, Джейк неожиданно осознал, что настоящий ключ – это она. Ключ ко всему. Он прополз чуть вперед, чтобы взять ее. Лицо его пламенело, увенчанное чистым светом. Глаза полыхали, как два провала, заполненные голубым огнем.

Роза росла посреди островка травы – странной, багровой травы.

Когда Джейк потянулся к ней, бутон стал раскрываться прямо у него на глазах, обнажая свои полыхающие глубины, потаенные, ослепительно алые. Лепесток раскрывался за лепестком, и каждый горел своим собственным тайным огнем. Джейк в жизни не видел такого чуда… ничего, напоенного до такой степени жизнью, ликующей и безудержной.

Как только он протянул к ней руку – решительно, без колебаний, – хор голосов принялся выпевать его имя… и в сердце Джейка закрался предательский страх. Холодный, как лед, и тяжелый, как камень.

Что-то было не так. Теперь Джейк ощущал какой-то вибрирующий диссонанс… как царапина, безобразная и глубокая, на бесценном полотне великого мастера. Как жар, накаляющийся исподволь под хладной кожей на лбу у больного.

Как червяк. Червяк, вгрызающийся в сердцевину плода. И еще – тень. Та, что таится за следующим поворотом дороги.

А потом перед ним раскрылась самая сердцевина розы, взорвавшись желтым слепящим светом, и волна изумления, смешанного с восторгом, тут же смыла все страхи. Джейк поначалу подумал, что это всего лишь пыльца, пусть и исполненная сверхъестественного сияния, которым здесь было пронизано все. Он так подумал, хотя из ботаники знал, что у роз не бывает пыльцы. Но, нагнувшись поближе, он разглядел, что этот круг пламенеющей желтизны в сердцевине цветка – никакая вообще не пыльца, а солнце. Настоящее солнце: кузница чистого света, горящего в сердцевине розы, что растет посреди багровой травы.

Снова вернулся страх. Даже не страх уже – неподдельный ужас. «Все правильно, – вдруг подумалось Джейку. – Пока здесь все правильно, но оно может пойти не так… на самом деле, уже пошло. Мне дали почувствовать это. В той мере, в какой я мог выдержать это “не то”. Но только – что? И чем я могу помочь?»

Как червяк, проникающий глубже и глубже.

Джейк ощущал ее, эту пульсацию, точно биение больного и злобного сердца – непримиримого недруга безмятежного великолепия розы, вносящего вопиющий разлад в стройный хор голосов, которые так его успокоили и помогли ему воспрянуть духом.

Склонившись еще ближе к розе, Джейк увидел, что солнце там, в сердцевине ее, не одно, что их много, солнц… быть может, все солнца вселенной сияли сейчас в этом исполненном жизни, но все-таки хрупком сосуде из пламенеющих лепестков.

Там был целый мир. И этому миру грозила опасность.

Зная, что прикоснуться к этому полыхающему микрокосму почти неминуемо означает смерть, и все же не в силах противиться искушению, Джейк протянул руку к сияющей сердцевине. В этом жесте его не было ни любопытства, ни ужаса – только одно, невыразимое никакими словами, стремление защитить ее, розу.

18

Поначалу, когда он снова пришел в себя, Джейк осознал только то, что прошло много времени и что голова у него буквально раскалывается от боли.

«Что случилось? Меня тюкнули по башке и ограбили?»

Перевернувшись, он сел. Новый взрыв боли отдался в голову. Джейк осторожно потрогал свой левый висок. На пальцах осталась кровь. Взглянув вниз, он увидел кирпич, что валялся в траве. Один его сбитый угол был подозрительно алым.

«Если бы угол был острый, я бы сейчас уже был на том свете или лежал бы в коме».

Взглянув себе на запястье, Джейк с удивлением обнаружил, что часы его были на месте. «Сейко». Не то чтобы очень уж дорогие, но, как правило, в этом городе не бывает такого, чтобы ты, задремав на заброшенном пустыре, проснулся потом, что называется, «при своих». И не важно, дорогие на тебе «цацки» или не очень, всегда отыщется кто-нибудь, кто с удовольствием их у тебя позаимствует. Но на этот раз ему, кажется, повезло.

Уже четверть пятого. Он пролежал здесь в отключке почти шесть часов. Папа, возможно, уже сообщил в полицию о пропаже сына, и его сейчас ищут. Однако, для Джейка это уже не имело значения. Ему казалось, что он вышел из школы Пайпера тысячу лет назад, хотя это было не далее, как сегодня утром.

Джейк поплелся к забору, что отгораживал эту заброшенную площадку от Второй-Авеню, но остановился на полпути.

Что же все-таки произошло?

Мало-помалу память вернулась к нему. Он перелез через забор. Поскользнулся и подвернул лодыжку. Наклонившись, Джейк потрогал ее и сморщился от боли. Да… так оно все и было. А дальше?

Что-то волшебное.

Он пробирался наощупь по воспоминаниям, отыскивая это «что-то», медленно и осторожно, как дряхлый старик пробирается через темную комнату. Все тогда преисполнилось внутренним светом. Все – даже пустые пакеты и пивные бутылки. Потом появились какие-то голоса… они пели в могучем хоре и рассказывали истории… тысячи историй, перекрывавших друг друга и оттого невнятных.

– И лица, – пробормотал он вслух. Вспомнив о лицах, Джейк с опаскою огляделся по сторонам. Никаких лиц. Груды битого кирпича оставались всего лишь грудами кирпича, сорняки – сорняками. Никаких лиц, и все же…

«…и все-таки они были. Были. Тебе вовсе не померещилось.»

Он сам в это верил. Он не мог уже ухватить сущность воспоминания, всю меру его безупречности и красоты… но он знал одно: то, что случилось, случилось на самом деле. Просто память о тех мгновениях, что предшествовали его долгому обмороку, подобна была фотографиям, сделанным в самый счастливый день в твоей жизни. Ты помнишь, каким он был, этот день… пусть не все, но ведь что-то ты помнишь… но фотографии все равно остаются какими-то плоскими и бессильными.

Джейк оглядел заброшенный пустырь – лиловые сумерки уходящего дня уже подкрадывались, затеняя свет – и подумал еще: «Я хочу, чтобы оно вернулось. Господи, как я хочу, чтобы оно вернулось… таким, как было».

И тут он увидел розу. Она росла посреди небольшого участка багровой травы рядом с тем местом, где он упал. Сердце бешено заколотилось в груди. Джейк рванулся туда, обратно, не обращая внимания на боль, пронзавшую при каждом шаге больную ногу, и упал перед ней на колени, как истово верующий – пред алтарем. Наклонился вперед, широко распахнув глаза.

«Это же просто роза. Всего лишь роза. И трава…»

Теперь Джейк увидел, что трава – не багровая, нет. Травинки испачканы красным, но под подтеками этими цвет был нормальным. Зеленым. Приглядевшись получше, Джейк разглядел неподалеку еще одно пятно на траве – синего цвета. Справа, на листьях репейника пестрели подтеки красной и желтой краски. Пустые банки из-под краски нашлись сразу же за кустами репейника, сваленные в небольшую кучу. На этикетках стояло название фирмы. «Glidden Spred Satin».

«Вот так вот. Всего лишь пролитая краска. А тогда у тебя в голове все смешалось, вот тебе и привиделось…»

Ерунда.

Он знал, что он видел тогда и что видит сейчас.

– Маскировка, – сказал он вслух. – Оно все было здесь. Все-все. И… оно здесь по-прежнему.

Теперь, когда в голове у него прояснилось, он снова почувствовал эту могучую и спокойную силу, что исходила здесь отовсюду. Хор голосов, слитых в единой гармонии, продолжал звучать, мелодичный и сильный по-прежнему, только теперь – как-то смутно и словно бы издалека. Вглядевшись в кучу битого кирпича и ошметок старой штукатурки, Джейк увидел – едва различимо – лицо, в ней сокрытое. Лицо женщины со шрамом на лбу.

– Элли? – спросил он шепотом. – Вас зовут Элли, правда?

Ответа не было. Лицо исчезло. Осталась одна неприглядная куча шкукатурки и кирпича.

Джейк опять посмотрел на розу и увидел теперь, что она не алая, полная жизни и жара в слепящем жерле, а бледно розовая… такого сухого, даже чуть сероватого оттенка. Очень красивая, но все-таки не совершенная. Кое-где лепестки пожухли, свернувшись – их края были мертвыми, бурыми. Роза эта была не такая, какими обычно торгуют в цветочных лавках. Те выращивают специально, эта же была дикой.

– Ты очень красивая, – сказал он и протянул руку, чтобы снова ее коснуться.

И хотя не было ветра, роза склонилась навстречу его руке. Джейк лишь на мгновение прикоснулся к ее лепесткам – гладким, и бархатистым, и таким дивно живым, – и хор призрачных голосов стал будто громче.

– Тебе плохо, роза?

Ответа, конечно, он не получил. Едва он убрал руку, роза, склонившаяся к нему, снова качнулась и встала на прежнее место – посреди залитой краской сорной травы в своем тихом забытом великолепии.

«Разве розы сейчас цветут? – спросил себя Джейк. – Вроде бы еще рано. Впрочем, разве что дикие розы? Но почему эта дикая роза выросла на пустыре? И почему она только одна? Почему нет еще?»

Он так и стоял на четвереньках, завороженно глядя на розу, пока вдруг не сообразил, что может стоять так до самого вечера (если вообще не всю жизнь) и все равно не приблизиться ни на йоту к разгадке тайны, в ней заключенной. В какой-то миг он увидел ее настоящую, как и все остальное на этой заброшенной и замусоренной площадке – увидел ее без маски, в миг великого откровения, когда снимаются все покровы. Ему очень хотелось увидеть ее такой снова, но только желания было мало.

Пора возвращаться домой.

Только теперь Джейк увидел, что те две книги, которые он купил утром в «Манхэттенском ресторане для ума», валяются тут же рядом. Он поднял их с земли. И тут из «Чарли Чу-Чу» выпал какой-то серебристый предмет и упал на траву. Джейк нагнулся, стараясь не особенно напрягать больную ногу, чтобы поднять его. Хор голосов снова как будто стал громче, но лишь на мгновение, а потом опять замер на самом пороге слышимости.

– Значит, и это тоже было взаправду, – пробормотал Джейк себе под нос, провел большим пальцем по тупым зарубкам на ключе: по трем бесхитростным V-образным впадинкам и завитку в форме «s» на конце, – и, затолкав ключ поглубже в передний брючный карман, опять захромал к забору.

Он уже было собрался перелезать на ту сторону, как вдруг его озарила ужасная мысль.

«Роза! А вдруг кто-то сюда забредет и сорвет ее?»

Он так испугался, что даже невольно издал тихий стон. Повернувшись, он сразу увидел ее, хотя теперь розу накрыла тень от ближайшего здания… бледно розовый цветок в полумраке, ранимый, прекрасный и одинокий.

«Нельзя ее так бросать… одну… мне надо остаться, чтобы ее охранять!»

Но тут в сознании его прозвучал голос, голос того человека, с которым он повстречался когда-то в пустыне, на заброшенной станции, в той, другой, странной жизни: «Никто не сорвет ее и не растопчет. Никто. Ни один хулиган. Потому что тупые его глаза просто не вынесут вида ее красоты. Ей ничего не грозит. Она способна сама себя защитить от таких напастей».

Джейк испытал неподдельное облегчение.

«А можно мне снова прийти сюда и посмотреть на нее? – спросил он у этого голоса-призрака. – Когда мне будет плохо, или если вернуться те голоса и снова станут меня донимать? Можно мне будет прийти сюда и посмотреть на нее, чтобы немного утешить себя?»

На этот раз голос ему не ответил. Джейк весь внутренне замер, прислушиваясь, но ничего не услышал. Засунув «Чарли Чу-Чу» и «Загадки» за пояс брюк – которые, как он теперь рассмотрел, были все в грязи и в репьях, – он схватился за край забора, подтянулся на руках и, перевалившись через верх, спрыгнул на тротуар Второй-Авеню, внимательно следя за тем, чтобы весь вес пришелся на здоровую ногу.

Движение на улице – и машин, и пешеходов – стало теперь оживленнее: закончился рабочий день и все спешили по домам. Кое-кто из проходящих мимо с удивлением покосился на мальчика в грязных брюках, разорванном блейзере и расстегнутой рубашке, неуклюже перелезающего через забор, но таких было немного. Люди в Нью-Йорке привыкли к тому, что периодически кто-то из горожан выкидывает, скажем так, странные номера.

Пару мгновений Джейк постоял на месте, преисполненный чувством потери. Постепенно до него дошло, что голоса, донимавшие его на протяжении трех недель и вдруг прекратившиеся сегодня, продолжали хранить молчание. Все-таки это уже кое-что.

Он поглядел на дощатый забор, и ему сразу бросился в глаза стишок, намалеванный красной когда-то краской. Может быть, потому, что теперь краска стала такого же цвета, как роза.

– Есть ЧЕРЕПАХА, представьте себе, – пробормотал Джейк вслух. – Она держит мир у себя на спине. – Он невольно поежился. – Господи, ну и денек!

Оторвав взгляд от забора, он медленно захромал по направлению к дому.

19

Портье внизу, наверное, позвонил им в квартиру, как только Джейк вошел в подъезд – когда двери лифта раскрылись, отец уже ждал его в холле у них на пятом. Элмер Чемберс был в заношенных и повылинявших джинсах и ковбойских сапогах на высоких каблуках. Так со своими пятью футами десятью дюймами роста он худо-бедно дотягивал до шести футов. Папа всегда стригся «ежиком», и черные его волосы, как всегда, дыбом стояли на голове. Сколько Джейк себя помнит, отец всегда выглядел так, как будто он только что выбрался из затяжного шокового состояния. Как только Джейк вышел из лифта, Чемберс – старший схватил его за руку.

– Ты посмотри на себя! – Отец обвел Джейка внимательным взглядом, который охватывал все: и испачканное лицо, и грязные руки, и кровь, засохшую у него на виске и щеке, извазюканные брюки, разорванный блейзер и репейник, прилипший к галстуку, точно диковинная авангардистская заколка. – Давай быстро домой! Где ты, черт возьми, шлялся? Твоя мать чуть с ума не сошла!

Не дав сыну и слова сказать в ответ, отец затащил Джейка в квартиру. В коридорчике между столовой и кухней стояла, словно бы дожидаясь Джейка, Грета Шоу. Она ободрила его осторожным сочувственным взглядом и исчезла в недрах квартиры, прежде чем «мистер» успел ее углядеть.

Мама сидела в своем кресле-качалке. Увидев Джейка, она поднялась – поднялась, не вскочила, равно как и не бросилась к сыну через весь коридор, дабы покрыть его поцелуями и засыпать упреками. Заметив рассеянный мамин взгляд, Джейк решил, что с полудня она уже накачалась валиумом. Как минимум, три таблетки. Может быть, все четыре. Его родичи – оба – свято верили в лучшую жизнь, достигаемую при посредстве высокоразвитой химии.

– У тебя кровь! Где ты был? – вопрос был задан обычным голосом с хорошо, но специально поставленным произношением, не выдающим почти уроженку Васера, разве что в слове «был» промелькнул намек на растянутую гласную. Можно было подумать, что она обращается просто к знакомому, который попал в ДТП без серьезных последствий.

– Я гулял, – сказал он.

Папа, теряя терпение, грубо его встряхнул. К такому Джейк был не готов. Он пошатнулся и тяжело наступил на больную ногу. Нога снова взорвалась болью, и Джейк вдруг взбесился. Отец ведь так взъелся не потому, что Джейк безо всякого объяснения смыслся из школы, оставив на парте дурацкое сочинение – он психует из-за того, что дражайший сынуля набрался наглости и нарушил ко всем чертям его драгоценный «режим».

До этого времени Джейк испытывал по отношению к отцу только три чувства: замешательство, страх и немного болезненную любовь, опять же смешанную с замешательством. Теперь же он понял, что чувств было пять, но последние два, подавляемые до поры, проявились лишь сейчас. Гнев. Отвращение. И к этим новым, весьма неприятным, чувствам примешивалась неизбывная тоска по родному дому – по его настоящему дому. Это чувство сейчас захватило его целиком, задушив все другие, как дым. Он смотрел на пылающие щеки отца, на его «ежик» торчком, но ему представлялся пустырь за дощатым забором. Ему так хотелось вернуться туда, чтобы смотреть на розу и слушать хор призрачных голосов. «Здесь все – не мое, – думал он. – Больше – нет. Меня ждут другие дела. Вот только бы знать, какие».

– Отпусти меня, – выдавил он.

– Что ты сказал? – Глаза отца широко распахнулись от изумления. Сегодня, заметил Джейк, глаза его были буквально налиты кровью. Наверное, хорошо приложился к своему волшебному порошку. Сейчас, наверное, не самое лучшее время с ним перепираться, но неожиданно Джейк осознал, что он все равно пойдет на конфликт – все равно. Он не позволит отцу обращаться с собой, как с мышью в зубах у кота-садиста. Не сегодня. И, быть может, уже никогда. Джейк вдруг понял простую вещь. Причина его раздражения и гнева проста: он не может им рассказать о том, что с ним произошло… что и сейчас происходит. Они сами закрыли все двери.

«Но у меня есть ключ», – вдруг подумалось Джейку. Он безотчетно потрогал его через ткань кармана и неожиданно вспомнил конец того странного стихотворения:

 
«Если хочешь поиграть,
Приходи к ЛУЧУ опять.
Приходи к ЛУЧУ сегодня,
Будем прыгать и скакать.»
 

– Я сказал, отпусти меня, – повторил он. – Я ногу себе подвернул. Ты мне делаешь больно.

– Я тебе сейчас сделаю по-настоящему больно, если ты не…

Джейка как будто накрыло внезапной волною силы. Он схватил руку, что сжимала его предплечье, и резко ее стряхнул. У папы челюсть отвисла.

– Я на тебя не работаю, – сказал Джейк. – Я твой сын, если ты не забыл. А если ты вдруг забыл, посмотри фотографию у себя на столе.

Верхняя губа Чемберса-старшего поползла вверх, обнажая безупречные зубы из лучшей металлокерамики. На две трети усмешка его состояла из изумления, но на одну треть – из ярости.

– Не смейте так со мной разговаривать, мистер… где, черт возьми, уважение к отцу?

– Даже не знаю. Наверное, я его потерял по дороге домой.

– Ты целый день где-то шлялся, без разрешения ушел, мать твою, а теперь стоишь тут и грубишь отцу…

– Прекратите! Вы оба! Немедленно прекратите! – воскликнула мама. Несмотря на громадную дозу транквилизатора, в ее голосе явственно слышались истеричные нотки. Казалось, она вот-вот расплачется.

Отец протянул было руку, собираясь опять схватить Джейка, но потом, кажется, передумал. Наверное, причиной тому послужили решимость и сила, с которыми сын только минуту назад стряхнул его – отца! – руку. Или причина была еще проще: взгляд Джейка.

– Я хочу знать, где ты был.

– Я сказал уже. Я гулял. И больше я вам ничего не скажу.

– Хрен моржовый! Сюда звонил ваш директор. А учитель французского приходил. Они оба хотели с тобою поговорить. Задать тебе пару вопросов! Я, черт возьми, хочу тоже задать тебе пару вопросов, и хочу, чтобы ты мне ответил!

– Ты весь грязный, – заметила мама и спросила едва ли не робко: – Тебя не ограбили, Джонни? Тебя что, избили… ограбили?

– Никто его не ограбил, – проревел Элмер Чемберс. – Ты что, не видишь, часы на нем.

– Но у него же кровь.

– Да все нормально, мамок. Это я просто ударился.

– Но…

– Я хочу спать. Я ужасно устал. Если вы все же хотите об этом поговорить, то давайте утром, о'кей? Завтра, быть может, у нас получится. Но сегодня мне просто нечего вам сказать.

Отец шагнул к нему, протянув руку.

– Нет, Элмер! – мама едва ли не закричала.

Но Чемберс-старший пропустил ее реплику мимо ушей и схватил Джейка сзади за блейзер.

– Нет, ты так от меня не уйде… – начал было он, но Джейк резко развернулся и вырвался. Разошедшийся шов на правом рукаве с треском разъехался окончательно.

Под пылающим взглядом сына отец отступил. Лицо его, только что искаженное гневом, вдруг как будто потухло, и на нем появилось теперь выражение, очень похожее на страх. «Пылающий взгляд» – это не просто метафора; глаза Джейка как будто действительно загорелись огнем. Мама бессильно вскрикнула, зажала рукою рот и, отступив на два шага, безвольно упала обратно в кресло-качалку.

– Оставь… меня, – отчеканил Джейк.

– Что с тобой происходит? – теперь голос отца стал едва ли не грустным. – Что такое с тобой происходит? Ничего никому не сказав, ты уходишь из школы в первый экзаменационный день, приходишь домой ближе к ночи, весь грязный… и ведешь себя, будто ты спятил.

Вот оно… и ведешь себя, будто ты спятил. Этого он и боялся – с того самого дня, как начались голоса три недели назад. Ужасного Обвинения. Но теперь, когда это произошло, Джейк вдруг обнаружил, что оно не так страшно – вообще не страшно, – может быть, потому что сам для себя он уже все решил. Да, что-то с ним произошло. И все еще происходит. Но он не спятил. Нет. Во всяком случае – пока.

– Утром мы поговорим, – повторил он опять и направился через столовую в коридор. На этот раз отец не пытался его остановить. Остановил его обеспокоенный мамин голос:

– Джонни… с тобой все в порядке?

Что на это ответить? Да? Нет? Или – и да, и нет? Или – ни то, ни другое? Но голоса прекратились, а это уже кое-что. Сказать по правде, это уже немало.

– Мне уже лучше, – выдавил он наконец. Спустился вниз к себе в комнату и твердо закрыл за собою дверь. От этого звука захлопнувшейся за спиною двери, отгородившей его от мира, Джейк преисполнился несказанного облегчения.

20

Он еще постоял у двери, прислушиваясь. Голос матери был едва различим. Голос отца – чуть громче.

Мама что-то сказала насчет крови и доктора.

Отец сказал, что малыш в порядке. Что с ним единственное не в порядке – так это словесный понос, но с этим он справится сам.

Мама что-то сказала в том смысле, что успокойся.

Отец ответил, что он спокоен.

Мама сказала…

Отец ответил.

Она сказала… блам-блам-блам. Джейк по-прежнему их любил – не смотря ни на что, он был в этом уверен – но теперь с ним случилось что-то, и это «что-то» влекло за собой неминуемую цепь событий, которым еще предстояло случиться.

Почему? Потому что с ней что-то творилось неладное, с розой. И еще, может быть, потому, что ему так хотелось играть, скакать и прыгать… и снова увидеть его глаза, голубые, как небо над дорожной станцией.

Джейк медленно подошел к столу, снимая на ходу блейзер. Пиджак он кончал – один рукав был оторван едва ли не полностью, подкладка свисала, как вялый парус в мертвый штиль. Повесив блейзер на спинку стула, Джейк уселся и выложил на стол две новые книги. Последние полторы недели он очень плохо спал, но сегодня, как ему казалось, он будет спать хорошо. Давно он так не уставал. Может быть, завтра утром, когда он проснется, он будет знать, что делать.

Раздался легкий стук в дверь. Джейк настороженно повернулся в ту сторону.

– Это миссис Шоу, Джон. Могу я войти на минутку?

Он улыбнулся. Миссис Шоу – ну конечно же. Родичи выслали ее посредником. Или, может быть «переводчиком» будет более точно.

Сходите к нему, – наверное, сказала мама. Вам он расскажет, что с ним такое. Я – его мать, вот этот мужчина с налитыми кровью глазами и мокрым носом – его отец, а вы – всего-навсего домоправительница, но вам он расскажет, чего не расскажет нам. Потому что вы с ним общаетесь чаще, чем мы, и, может быть, вы говорите на его языке.

У нее будет поднос, подумал еще Джейк и, по-прежнему улыбаясь, пошел открывать дверь.

У миссис Шоу действительно был поднос. На подносе – два сэндвича, большой кусок яблочного пирога и стакан шоколадного молока. Она смотрела на Джейка с тревогой, словно бы опасаясь, что он набросится на нее и укусит. Джейк заглянул ей через плечо, но родителей по близости не наблюдалось. Он представил себе, как они оба сидят в гостиной, беспокойно прислушиваясь.

– Я подумала, ты захочешь чего-нибудь перекусить, – сказала миссис Шоу.

– Да, спасибо. – Сказать по правде, ему ужасно хотелось есть; он с утра ничего не ел, только позавтракал. Он посторонился, освобождая проход. Миссис Шоу вошла в комнату (еще раз с опаской взглянув на него) и поставила поднос на стол.

– Ой, вы посмотрите! – она взяла в руки «Чарли Чу-Чу». – У меня точно такая же книжка была, когда я была маленькой. Ты сегодня ее купил, Джонни?

– Да. Родители вас попросили узнать, где я был?

Она только молча кивнула. Ни хитрила, ни притворялась. Это – ее работа. Как приготовить поесть или вынести мусор. Можешь мне рассказать, если хочешь, говорило ее лицо. А можешь и ничего не рассказывать. Ты мне нравишься, Джонни, я очень к тебе хорошо отношусь, но все это – только твои проблемы. Я всего лишь работаю здесь, и я сегодня и так задержалась на час сверх положенного.

Это ее выражение – и то, что оно говорило – его не обидело. Наоборот, успокоило. Для него миссис Шоу была еще одним человеком знакомым, почти что другом, но все-таки не совсем… но теперь Джейк подумал, что как друг или же «почти друг» она чуточку ближе ему, чем ребята из школы, и много ближе, чем мама и папа. По крайней мере, миссис Шоу была человеком честным. Она не пыталась как-то извернуться. Все это определялось счетом в конце каждого месяца, но, когда она делала сэндвичи, она всегда срезала с хлеба корку.

Джейк схватил сэндвич и откусил здоровенный кусок. С сыром и ветчиной. Его любимые. Еще одно очко в пользу миссис Шоу: она знала все, что он любит. Вот мама, скажем, до сих пор пребывала в уверенности, что он любит жареную на углях кукурузу и ненавидит брюссельскую капусту.

– Скажите им, что у меня все нормально. А папе еще передайте, что я извиняюсь за то, что я ему нагрубил. Мне действительно очень жаль.

Если честно, он ни капельки не жалел об этом, но отцу нужно было одно – его извинение. И только. Когда миссис Шоу передаст ему слова Джейка, папа расслабится и снова станет твердить себе старую ложь: он исполнил отцовский свой долг, и теперь все хорошо. Все хорошо, прекрасная маркиза.

– Я немножечко, кажется, переучился, готовясь к экзаменам, – пробубнил он с набитым ртом, – и утром сегодня все это наконец проявилось. Я словно в ступор какой-то впал. Мне нужно было немедленно выйти на воздух, иначе я бы, наверное, задохнулся. – Он прикоснулся к засохшей кровяной корке у себя на лбу. – Что касается этого, то скажите, пожалуйста маме, ничего страшного, правда, нет. Меня не ограбили, не избили. Просто случайно ударился. Совершенно по-глупому. Там какой-то рабочий толкал тележку, и я в нее въехал башкой. Кровь, конечно, была, но порез пустяковый. сотрясения нет. Никакого такого «двойного зрения». Голова, правда, болела, но теперь прошла.

Миссис Шоу кивнула.

– Теперь я, кажется, понимаю… все эти пижонские школы с их высокими требованиями к ученикам и всем прочим. Ты немножечко испугался, Джонни. Ничего в этом стыдного нет. Но в последние пару недель ты действительно ходишь как сам не свой.

– Теперь все будет в порядке. Мне только, наверное, придется переписать сочинения по английскому, но это…

– Ой! – воскликнула миссис Шоу, и на лице ее вдруг отразился какой-то испуг. Она положила на место «Чарли Чу-Чу» и повернулась к Джейку. – Я едва не забыла! Твой учитель французского приходил и оставил тебе записку. Сейчас принему.

Она вышла из комнаты. Джейк надеялся, что не очень расстроил мистера Бизе – тот был действительно классный мужик, – но, наверное, все же расстроил, раз уж он заявился лично. Чтобы учитель доблестной школы Пайпера лично пришел домой к ученику… такое, должно быть, бывает не часто. Что там, интересно, в записке от мистера Бизе? Джейк попробовал угадать. Скорее всего – приглашение на беседу с мистером Хоткиссом, школьным психиатром. Еще утром сегодня он бы, наверное, испугался. Но не сейчас.

Сейчас только роза имела значение.

Прикончив первый сэндвич, Джейк набросился на второй. Миссис Шоу оставила дверь открытой, и он слышал, как она говорила с родителями. Судя по голосам, они оба слегка успокоились. Джейк глотнул молока и взялся за яблочный пирог. Через пару секунд вернулась миссис Шоу. С такой знакомою синей папкой в руках.

Джейк понял вдруг, что, как выяснилось, он избавился не от всех своих страхов. Теперь они все уже знают – и ученики, и учителя, – но уже поздно что-либо менять. Уже ничего не исправишь. Но это не значит, что ему очень приятна мысль, что все теперь знают о том, что Джейк Чемберс рехнулся. Что все о нем шепчутся.

Сверху к папке был прикреплен канцелярской скрепкой небольшой белый конверт. Джейк открепил его и, открывая, взглянул на миссис Шоу:

– Как там родители?

Она улыбнулась.

– Твой папа велел, чтобы я спросила, почему ты просто ему не сказал, что у тебя обычный экзаменационный мандраж. Он сказал, что с ним тоже такое бывало, когда он учился в школе.

У Джейка челюсть отвисла. Отец никогда не принадлежал к тому сорту людей, которые потворствуют воспоминаниям, начинающимся со слов: «Знаешь, когда я был маленьким…» Джейк попытался представить себе отца в роли мальчишки с тяжким клиническим случаем экзаменационного мандража, но ничего у него не вышло – он сумел только вызвать весьма неприглядный образ сварливого гнома в свитерочке с эмблемой Пайпера, в сделанных на заказ ковбойских сапогах, с черными волосами «ежиком», торчащими во все стороны.

Записку, как выяснилось, написал сам мистер Бизе:

Дорогой Джон, Бонни Авери мне сказала, что ты ушел прямо с экзамена. Она очень за тебя переживает, и я тоже переживаю, хотя мы оба не раз наблюдали подобное, и особенно – во время экзаменов. Хочу тебя попросить. Завтра, когда придешь в школу, сразу зайди ко мне, хорошо? Не бывает неразрешимых проблем. Вместе мы все решим. Если тебя угнетают экзамены – а я хочу повторить, что такое случается повсеместно, – можно будет устроить так, чтобы их перенести. Самое главное – это твое здоровье. Позвони мне сегодня вечером, если захочешь. Мой телефон 555-7661. До полуночи я буду ждать твоего звонка.

Знай, что ты всем нам очень симпатичен и что мы на твоей стороне.

A votre sante, Х. Бизе.

Джейку хотелось расплакаться. Значит, кому-то он небезразличен, и это здорово. Мистер Бизе прямо об этом пишет. Но было в записке еще кое-что, невысказанное, но от этого не менее замечательное: теплота, и сочувствие, и еще искренняя попытка понять и утешить.

Внизу была нарисована небольшая стрелка. Джейк перевернул листок и прочитал:

Да, кстати, Бонни Авери просила меня передать тебе это – прими поздравления!

Поздравления? Что, черт возьми, все это значит?

Он раскрыл синюю папку. К первой странице его сочинения был прикреплен скрепкой листок бумаги. Бланк с верхушкой: «КАБИНЕТ БОНИТЫ АВЕРИ». С нарастающим изумлением Джейк прочел аккуратные строчки слегка заостренных букв, написанных авторучкой:

Джонн, Харви, я в этом не сомневаюсь, выразит наше всеобщее беспокойство, – а он это умеет, – поэтому позволь мне сразу же перейти к твоему экзаменационному сочинению. Я прочла его и выставила оценку во время первого же «окна». Сочинение поразительно оригинальное, самобытное и превосходит все ученические работы, которые мне доводилось читать за последние несколько лет. Это твое нагнетание повтора («… вот правда», «и это правда») – очень живой прием, но прием он и есть прием. Истинная ценность сочинения, как мне показалось, в его символическом плане, определяемом поначалу двумя зрительными картинками – двери и поезда – на титульном листе и находящем блестящее развитие дальше, уже непосредственно в тексте. Символический план достигает своего логического завершения в зрительном образе «черной башни», который я понимаю, как твое утверждение того, что общепринятые устремления не только фальшивы, но и опасны.

Я не претендую на понимание всех символов (например, «Госпожа теней» или «стрелок»), но по прочтении становится ясным, что сам себя ты видишь «Узником» (школы, общества и т. д.), а всю систему образования – «Говорящим Демоном». Быть может, «Роланд» и «стрелок» – одна и та же фигура, наделенна неограниченной властью? М.б., это твой отец? Меня до того заинтриговала такая возможность, что я даже специально поинтересовалась в досье, как зовут твоего отца. Оказалось, что Элмер, но я также заметила, что средний инициал в его имени – Р.

Я нахожу данный образ предельно дерзким и вызывающим. Или, может быть, это имя – некий сдвоенный символ, образ, навеянный одновременно фигурой отца и поэмой Роберта Броунинга «Чальд Роланд к Темной Башне пришел»? Большинству наших учеников я бы не стала и задавать этот вопрос, но я знаю, как много и вдумчиво ты читаешь!

Во всяком случае, твое сочинение произвело на меня неигладимое впечатление. Ученики средних классов часто, случается, обращаются к форме так называемого «потока сознания», но им очень редко удается этот поток контролировать. Ты же проделал выдающуюся работу по погружению в язык символов.

Браво!

Свяжись со мной, когда решишь «выйти» – хочется обсудить с тобой возможность опубликовать твое сочинения в первом выпуске ученического литературного журнала на будущий год.

Б. Авери

P.S.Если сегодня ты ушел с экзамена из-за того, что тебе вдруг показалось, будто я не способна понять сочинение такой неожиданно богатой образности, надеюсь, мне удалось рассеять твои сомнения.

Джейк открепил листок, открыв титульный лист поразительно оригинального и богатого образами сочинения. Там, обведенная красным кружком, стояла оценка мисс Авери: А+. Ниже она написала еще: «ЗАМЕЧАТЕЛЬНО!»