Текст книги "Бессонница"

Автор книги: Стивен Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 44 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

Это оказалось легче, чем можно было представить.

Глава шестая

1

Лето ускользнуло прочь незаметно, как всегда бывает в Мэне.

Преждевременные пробуждения Ральфа продолжались, и к тому времени, когда осенние краски загорелись на деревьях, растущих вдоль Гаррис-авеню, он открывал глаза уже около двух пятнадцати каждое утро. Это было паршиво, однако его обнадеживала предстоящая встреча с Джеймсом Роем Хонгом, к тому же фейерверк, увиденный им в день знакомства с Джо Уайзером, больше не повторялся. Бывало, вокруг контуров предметов появлялось неясное мерцание, но, как убедился Ральф, стоило ему закрыть глаза и, сосчитав до пяти, снова открыть их, как мерцание исчезало.

Точнее… Обычно исчезало.

Выступление Сьюзен Дэй было назначено на восьмое октября, пятницу, и по мере того, как сентябрь подходил к концу, акции протестов и дебаты по поводу запрета абортов становились все острее. Ральф много раз видел выступления Эда Дипно по телевидению, иногда в компании с Дэном Далтоном, но все чаще одного, говорящего быстро, убедительно, часто с иронией и искорками юмора не только в глазах, но и в голосе.

Он нравился людям – очевидно, «Друзья жизни» привлекли к себе такое количество последователей, о котором «Наше дело»

(политический вдохновитель) могло только мечтать. Больше не было ни шабашей с куклами, ни других акций насилия, зато прошло множество маршей и выступлений обеих сторон с угрозами и потрясанием кулаков. Проповедники обещали вечные муки в аду; учителя взывали к сдержанности и разуму; шестеро молодых особ, провозгласивших себя Разудалыми Лесбияночками Иисуса, были арестованы за то, что разгуливали перед Первой Баптистской церковью Дерри с лозунгами:

«Трахни мое тело».

В «Дерри ньюс» прошло сообщение, что некий полицейский, не назвавший своего имени, надеется, что Сьюзен Дэй подхватит грипп, отменив по этой причине свое появление в городе.

Ральф больше не общался с Эдом, зато двадцать первого сентября он получил открытку от Элен с великолепным, радостным сообщением: "Ура!

Получила работу! Публичная библиотека Дерри! Приступаю в следующем месяце.

До встречи. – Элен".

Ощущая почти такой же душевный подъем, как в тот вечер, когда Элен позвонила ему из больницы, Ральф спустился вниз, чтобы показать открытку Мак-Говерну, но дверь оказалась закрытой.

Наверное, ушел к Луизе… Хотя Луизы тоже нет дома отправилась переброситься в карты с приятельницами или в центр за шерстью для нового пледа.

Слегка расстроившись, размышляя над тем, почему поблизости никогда не оказывается никого, с кем так хотелось бы поделиться хорошей новостью, Ральф направился к Строуфорд-парку. Именно там на скамье у кромки игрового поля он и нашел Билла Мак-Говерна. Билл плакал.

2

Плакал – возможно, это слишком сильно сказано; просто слезы капали у него из глаз. Мак-Говерн, сжимая в руке платок, наблюдал за игрой матери с сынишкой в мяч.

Время от времени Билл промокал платком глаза. Ральф, никогда прежде не видевший Мак-Говерна плачущим – даже на похоронах Кэролайн, замешкался около площадки, не зная, на что решиться: подойти к Мак-Говерну или отправиться дальше.

Наконец, собрав все свое мужество, он подошел к скамье.

– Привет, Билл, – тихо окликнул он соседа. Мак-Говерн взглянул на него покрасневшими, полными слез глазами и смутился. Снова промокнув глаза, он попытался улыбнуться:

– Привет, Ральф. Застал меня распустившим нюни. Извини.

– Все нормально, – присаживаясь рядом, успокоил его Ральф. – С кем не бывает. Что случилось?

Мак-Говерн повел плечами, затем снова притронулся платком к глазам. – Ничего особенного. Я страдаю от эффекта парадокса; вот и все.

– И что это за парадокс?

– Нечто весьма неплохое происходит с одним из моих самых старых друзей – человеком, впервые взявшим меня на работу преподавателем. Он умирает. Ральф удивленно приподнял брови, но ничего не сказал.

– У него воспаление легких. Сегодня или завтра его племянница отвезет моего друга в больницу, там ему сделают пневмоторакс. Возможно, это немного поддержит его, но он определенно умирает. И я отпраздную его смерть, когда та придет. Думаю, именно это и угнетает меня больше всего. – Мак-Говерн помолчал. – Ты и слова не понял из моего спича, правильно?

– Да, – согласился Ральф. – Но это ничего.

Мак-Говерн, взглянув на него, фыркнул. Хриплый, приглушенный слезами звук, но Ральф подумал, что это все-таки смех, и рискнул улыбнуться в ответ:

– Разве я сказал что-то смешное?

– Нет, – ответил Мак-Говерн, легонько хлопнув Ральфа по плечу. – Просто я посмотрел на твое лицо, такое честное, искреннее – ты словно открытая книга, Ральф, – и подумал, как сильно ты мне нравишься. Иногда мне хочется быть тобой.

– Только не в три часа утра, – тихо возразил Ральф.

Мак-Говерн, вздохнув, кивнул:

– Бессонница?

– Правильно. Бессонница.

– Извини мой смех, но…

– Не надо никаких извинений, Билл.

– … Но, пожалуйста, поверь мне, это был смех восхищения.

– Кто твой друг, и почему хорошо, что он умирает? – Ральф уже догадывался, что именно лежит в основе парадокса Мак-Говерна: не всегда ведь он был таким непроходимым тупицей, как иногда казалось Биллу.

– Зовут его Боб Полхерст, и его пневмония весьма кстати, потому что с лета 1988 года он страдает болезнью Альцгеймера.

Именно так подумал Ральф… Хотя в голову ему приходила и мысль .

СПИДе. Интересно, был бы этим шокирован Мак-Говерн? – Ральф почувствовал легкий прилив веселья. Но тут же, посмотрев на друга, устыдился своей веселости. Ральф знал, что, когда дело доходило до уныния и подавленного состояния, Мак-Говерн прикрывался маской иронии, но не верилось, что печаль Билла по старому другу от этого становилась менее искренней.

– Боб заведовал отделением истории в средней школе Дерри начиная с 1948 года – тогда ему было не больше двадцати пяти, – и проработал в этой должности до 1981 или 1982 года. Он был великим учителем, одним из тех зажигательных, умных людей, которые зарывают свой талант в землю. Обычный венец их карьеры – руководство отделением, к тому же они еще ведут занятия сверх нагрузки только потому, что не умеют говорить «нет». Боб абсолютно не умел этого делать.

Мать с сынишкой прошли мимо них в сторону летнего кафетерия.

Лицо ребенка светилось – нежную прелесть его подчеркивала розовая аура, спокойными волнами переливающаяся вокруг маленького подвижного лица.

– Пойдем домой, мамочка, – попросил он. – Я так соскучился по своим игрушкам.

– Сначала чего-нибудь перекусим, хорошо? Мамочка голодна.

– Хорошо.

На переносице мальчугана виднелся едва заметный шрам, и здесь розовое свечение ауры сгущалось, переходя почти в алое.

«Выпал из колыбели, когда ему было восемь месяцев, – четко прозвучало в мозгу Ральфа. – Потянулся к бабочкам, которые его мама подвесила над кроваткой. Она испугалась до смерти, вбежав и увидев повсюду кровь; женщина решила, что ее бедный малыш умирает. Патрик, его имя Патрик. Она зовет его Пэт. Нарекли в честь дедушки, и…»

На мгновение Ральф зажмурился. Желудок свело, тошнота подступила к кадыку, казалось, его сейчас вырвет.

– Ральф? – услышал он голос Мак-Говерна. – С тобой все в порядке? Ральф открыл глаза. Никакой ауры – ни розовой, ни какой другой; только мать и сын, идущие в кафетерий выпить чего-нибудь прохладительного. И мать не хочет вести Пэта домой, потому что его отец снова запил после полугодового воздержания, а в подпитии он становится очень грубым… «Прекрати, ради всего святого, прекрати».

– Со мной все в порядке, – успокоил Ральф Мак-Говерна. – Просто соринка попала в глаз. Продолжай. Расскажи о своем друге.

– Да что теперь говорить… Он был гением, но за свою жизнь я убедился, что в обществе полно гениев. Думаю, эта страна набита гениями, мужчинами и женщинами настолько умными, что в их обществе чувствуешь себя полным идиотом. Большинство из них работает учителями в безвестности маленьких городков, потому что им это нравится. Уж Бобу Полхерсту такое положение вещей определенно было по душе.

Он видел людей насквозь, и это пугало меня… Поначалу. Потом я понял, что бояться не стоит, потому что Боб был добряком, однако при первом знакомстве с ним я испытал страх. Да и позже у меня то и дело возникала мысль, смотрит ли он на собеседника обыкновенными глазами или просвечивает насквозь, как рентгеном.

В кафетерии женщина наклонилась, держа в руках бумажный стаканчик с содовой. Малыш, улыбаясь, потянулся к нему и, обхватив обеими ручонками, залпом выпил. Розовое свечение вернулось в мир, и теперь Ральф был уверен, что не ошибся: мальчугана звали Патрик, а его мать не хотела идти домой.

Ральф не знал, откуда ему это известно, но он все равно знал.

– В прежние времена, – рассказывал между тем Мак-Говерн, – если выходец из центрального Мэна не был гетеросексуален на сто процентов, нужно было приложить немало усилий, чтобы не выдать себя и походить на «нормальных» мужчин. Иного выбора просто не существовало, кроме одного – ездить в Гринвич Виллидж <Район Нью-Йорка, населенный творческой интеллигенцией.> и, надев берет, проводить субботние вечера в странных джаз-клубах, где вместо аплодисментов щелкают пальцами. В те годы сама идея «выйти из кладовой» казалась смешной. Для многих из нас кладовая оставалась единственным укромным местом. Если только не хотелось, чтобы в темном месте подвыпившие парни превратили тебя в отбивную, весь мир должен был быть кладовой.

Пэт, допив содовую, швырнул стаканчик на землю. Мать попросила его поднять стакан и выбросить в мусорный бачок – ребенок выполнил задание вполне охотно. Затем женщина взяла сына за руку, и они медленно направились к выходу из парка. Ральф с беспокойством наблюдал за ними, надеясь, что тревоги и опасения женщины окажутся беспочвенными, но зная, что это не так.

– Когда я обратился за работой на историческое отделение средней школы – это было в 1951 году, – я только что получил диплом в Любеке и считал, что если устроюсь здесь без лишних вопросов, то смогу прижиться где угодно.

Но Боб только взглянул на меня – черт, внутрь меня – своими глазамирентгеном, и знание просто пришло к нему. Не был он и стеснительным.

«Если я решу предложить вам эту работу, а вы решите принять мое предложение, могу ли я быть уверен, мистер Мак-Говерн, что не возникнет никаких проблем в отношении ваших сексуальных предпочтений?»

Сексуальное предпочтение, Ральф! До этого дня я и мечтать не мог услышать подобную фразу, но она так легко слетела у него с языка.

Поначалу я отнекивался, мол, понятия не имею, что именно он имеет в виду, но все равно обиделся – так сказать, из общих принципов, – но потом еще раз посмотрел на него и решил унять свой пыл. Возможно, в Любеке мне и удалось провести некоторых людей, но только не Боба Полхерста здесь. Ему не исполнилось еще и тридцати и едва ли он бывал южнее Киттери больше десяти раз за свою жизнь, но он знал обо мне все, имевшее хоть какое-то значение, и на это ему понадобилось всего двадцать минут личной беседы.

– "Никаких неприятностей, сэр", – сказал я кротко, будто был барашком пастушки Мэри.

Мак-Говерн снова промокнул глаза платком, но Ральфу показалось, что на этот раз жест был, скорее, театральным.

– За двадцать три года, прежде чем я стал преподавать в Общественном колледже Дерри, Боб научил меня всему, что я знаю по истории и шахматам.

Он был непревзойденным игроком… Думаю, Боб вполне мог бы показать этому Фэю Чепину где раки зимуют. Лишь однажды я обыграл его, да и то после того, как болезнь Альцгеймера уже вонзила в него свои когти. После того я никогда больше не играл с ним.

Было и другое. Он помнил множество шуток и анекдотов. Никогда не забывал дней рождения и памятных дат в жизни близких ему людей – он не посылал открыток и не дарил подарков, но всегда умел так поздравить и пожелать всего хорошего, что ни у кого не возникало сомнений в его искренности. Боб опубликовал более шестидесяти статей на исторические темы, прежде всего о Гражданской войне, на изучении которой он специализировался.

В 1967-1968 годах он написал книгу «Позднее тем же летом» – о месяцах, последовавших после Геттисберга <Во время Гражданской войны в США 1 – 3 Июля 1863 г армия северян под Геттисбергом отразила наступление армии южан, что создало перелом в войне в пользу северян.>. Десять лет назад он позволил мне прочитать рукопись; по-моему, это лучшая книга о Гражданской войне, которую я когда-либо читал, – единственная вещь, довольно близкая к ней по мастерству, – роман Майкла Шаара «Карающий ангел». Однако Боб и слышать не хотел о публикации. Когда я спросил его о причинах, он ответил, что я лучше других должен их понимать.

Мак-Говерн замолчал, оглядевшись вокруг – зелено-золотые проблески света в листве и темные пересечения теней на аллее то и дело приходили в движение при малейшем дуновении ветерка.

– Он говорил, что боится выставлять себя напоказ.

– Я понимаю, – кивнул Ральф.

– Возможно, вот что лучше всего характеризовало его: он любил разгадывать кроссворды в «Санди Нью-Йорк таймс». Однажды я высмеял его, обвинив в гордыне. Улыбнувшись в ответ, он сказал: «Между гордыней и оптимизмом огромная разница, Билл, – я оптимист, и в этом все отличие».

В общем, ты уловил суть. Добрый человек, отличный учитель, великолепный, искрометный ум. Его специализацией была Гражданская война, а теперь он и понятия не имеет, что это вообще такое. Черт, он даже не знает своего имени, и очень скоро – чем раньше, тем лучше – умрет, даже не догадываясь о том, что жил.

Мужчина средних лет в футболке с эмблемой университета штата Мэн и обтрепанных джинсах, шаркая, пересек игровую площадку, под мышкой у него был зажат мятый бумажный пакет. Он остановился возле кафетерия, намереваясь порыться в мусорном бачке, по-видимому, в поисках пустых бутылок. Когда бродяга наклонился, Ральф увидел темно-зеленый «конверт», окружающий его, и более светлую «веревочку», вырастающую из короны вокруг головы. Внезапно Ральф почувствовал себя слишком усталым, чтобы закрывать глаза, слишком измученным, чтобы усилием воли прогнать видение.

Он повернулся к Мак-Говерну и проговорил:

– Начиная с прошлого месяца я вижу вещи, которые…

– Думаю, моя печаль глубока, – как бы не слыша его, произнес Билл и еще раз театральным жестом промокнул глаза, – только я не уверен, о ком печалюсь – о Бобе или о себе. Разве это не ужасно? Но если бы ты знал Боба в дни его былого великолепия…

– Билл? Видишь того парня около кафетерия? Роется в мусорном бачке? Я вижу…

– Да, таких теперь полно вокруг, – сказал Мак-Говерн, бросив беглый взгляд на бродягу (тот, отыскав пару бутылок из-под «Будвайзера», засовывал их в пакет), и снова повернулся к Ральфу. – Ненавижу старость – может быть, именно в этом причина моей печали.

Бродяга приближался к их скамье – легкий бриз доложил о его приходе запахом, даже отдаленно не напоминающим французский одеколон. Его аура – жизнерадостная, энергично-зеленого цвета, навевающая мысль о декорациях ко дню святого Патрика <Святой Патрик – национальный герой Ирландии.

Символом этой страны является зеленый лист клевера-трилистника.>, – вдруг странно потускнела, приобретя болезненно-зеленый оттенок.

– Эй, приятели! Как поживаете?

– Бывало и лучше, – ответил Мак-Говерн, иронично поднимая бровь.

– Надеюсь, нам станет намного лучше, как только ты провалишь отсюда.

Бродяга неуверенно посмотрел на Мак-Говерна, как бы решая, что тот уже потерянный шанс, затем обратил свой взор к Ральфу:

– Нет ли у вас лишней монетки, мистер? Мне нужно добраться до Дэкстера. Позвонил мой дядя, он живет там на Нейболт-стрит, и сказал, что я снова смогу получить работу на фабрике, но только если я…

– Исчезни, – сказал Мак-Говерн. Попрошайка встревоженно взглянул на него, но затем вновь обратил налитые кровью карие глаза к Ральфу:

– У меня будет хорошая работа. Но только если я сегодня приеду туда.

Есть автобус… Ральф полез в карман, нашел две монетки и опустил их в протянутую руку. Бродяга оскалился. Аура, окружающая его, прояснилась, стала ярче, затем неожиданно исчезла. Ральф почувствовал огромное облегчение.

– Отлично. Большое спасибо, мистер!

– Не стоит, – ответил Ральф.

Бродяга побрел в направлении магазина «Купи и сэкономь», где всегда была дешевая выпивка.

«Неужели тебе так трудно быть хоть немного милосерднее и в своих мыслях? – спросил себя Ральф. – Если в этом направлении пройти еще полмили, можно как раз оказаться на автобусной остановке».

Это, конечно, так, но Ральф прожил достаточно долго, чтобы понимать разницу между милосердием в мыслях и иллюзиями. Если бродяга с темно-зеленой аурой собирался на автостанцию, значит, Ральф собирался в Вашингтон, чтобы занять пост госсекретаря.

– Не стоит делать этого, Ральф, – неодобрительно произнес Мак-Говерн.

– Таким образом мы только поощряем их. О чем ты говорил, когда нас так грубо прервали?

Однако теперь идея рассказать Мак-Говерну об аурах казалась совсем неудачной. Ральф даже не мог понять, в честь чего он пришел к подобному решению. Конечно, из-за бессонницы – в этом и крылся ответ. Именно она повлияла на его суждения, память и восприятие.

– О том, что сегодня я получил кое-что по почте, – ответил Ральф. – Думаю, тебя это немного взбодрит. – Он передал открытку Элен Мак-Говерну, тот дважды прочитал текст послания. Во время повторного чтения его длинное лошадиное лицо расплылось в широкой улыбке. Облегченно вздохнув, удовлетворенный Ральф простил Мак-Говерну его крайний эгоизм. В свете проявленного великодушия намного легче было забыть свойственную Биллу помпезность.

– Это же здорово! Работа!

– Конечно. Давай отметим это небольшим ленчем. Рядом с аптекой «Райт-Эйд» есть отличное местечко. Там несколько тесновато, зато…

– Спасибо, но я обещал племяннице Боба посидеть с ним. Конечно, он и понятия не имеет, кто я такой, но это не важно, потому что я знаю, кто он такой. Понимаешь?

– Конечно. Тогда разбегаемся.

– Ладно. – Мак-Говерн, все так же улыбаясь, еще раз пробежал глазами открытку. – Здорово, просто великолепно!

Ральф радостно улыбнулся, видя торжествующее выражение лица старого друга.

– И я того же мнения.

– Я спорил с тобой на пять баксов, что она снова сойдется с этим чокнутым… Но я с радостью признаю свой проигрыш. Звучит глупо?

– Немного, – ответил Ральф, но только потому, что был уверен – Билл рассчитывает на подобный ответ. На самом деле Ральф считал, что сейчас Мак-Говерн дал себе самую четкую характеристику, и никто не смог бы сделать этого лучше.

– Приятно, что хоть у кого-то дела идут лучше, а не хуже, а?

– Конечно.

– Луиза уже видела открытку? Ральф покачал головой:

– Покажу, как только увижу ее. Ее нет дома.

– Обязательно. Ты стал лучше спать, Ральф?

– Думаю, у меня все в порядке.

– Хорошо. Ты выглядишь немного лучше. Несколько окрепшим. Нам нельзя сдаваться, Ральф, понимаешь? Это очень важно. Согласен со мной?

– Согласен, – ответил Ральф, вздыхая. – Думаю, в этом ты нрав.

3

Двумя днями позже Ральф, сидя за кухонным столом, медленно ел овсяную кашу (надо сказать, без всякого желания, но он слышал о пользе овсянки).

Перед ним лежал свежий номер «Дерри ньюс». Он быстро прочитал статью на первой странице, но взгляд его то и дело притягивала фотография; казалось, она отражала самые плохие, хоть и необъяснимые, предчувствия, которые не покидали его весь последний месяц.

Ральф считал, что заголовок над фотографией – «СПРОВОЦИРОВАЛА НАСИЛИЕ» – не соответствовал содержанию статьи, но это его не удивило; читая газету много лет, он привык к ее необъективности, включая и компанию против абортов. И все же газета была достаточно осторожной, отделяя себя от «Друзей жизни», и Ральфа это не удивляло. «Друзья» собрались у автостоянки, прилегающей как к зданию Центра помощи женщинам, так и к городской больнице, поджидая сторонников альтернативы, прошедших маршем по центру города. Большинство демонстрантов – их было около двухсот – несли плакаты с портретом Сьюзен Дэй и лозунги «ВЫБОР, А НЕ СТРАХ».

В намерения демонстрантов входило привлечь к себе новых сторонников по мере продвижения к Центру, и колонна действительно разрасталась, как снежный ком. «Альтернативщики» собирались провести короткий митинг около здания Центра, агитируя людей посетить выступление Сьюзен Дэй, после которого собравшимся были бы предложены прохладительные напитки. Однако митингу не суждено было состояться. Как только сторонники альтернативы приблизились к автостоянке, «Друзья жизни», ринувшись вперед, перегородили дорогу, выставив в качестве прикрытия собственные лозунги («УБИЙСТВО ЕСТЬ УБИЙСТВО», «СЬЮЗЕН ДЭЙ, УБИРАЙСЯ ВОН СКОРЕЙ!», «ПРЕКРАТИТЕ ИСТРЕБЛЕНИЕ НЕВИННЫХ!»).

Демонстрантов сопровождала полиция, но никто не был готов к той стремительности, с какой от выкриков и угроз перешло к кулакам и пинкам.

Начало потасовке положила одна из сторонниц «Друзей жизни». Увидев свою дочь в рядах «альтернативщиков», пожилая дама, отшвырнув плакат, набросилась на собственное чадо. Приятель дочери попытался успокоить мать.

Когда же мамочка расцарапала юноше лицо, тот толкнул ее на землю.

Начавшаяся рукопашная спровоцировала более тридцати арестов с той и с другой стороны.

На первой странице утреннего выпуска «Дерри ньюс» красовались Гамильтон Дейвенпорт и Дэн Далтон. Фотограф зафиксировал оскал на лице Гамильтона, столь не свойственный его обычному добродушию. Кулак левой руки занесен вверх в примитивном жесте триумфа. Правая же держит, словно нимб, плакат «ВЫБОР, А НЕ СТРАХ», над головой – grand fromage <Головка сыра (франц ).> – вдохновителя «Друзей жизни». Взор Далтона затуманен, рот открыт. На контрастном черно-белом фото кровь, текущая у него из носа, походила на шоколадный соус.

Ральф то и дело отводил взгляд от фотографии, пытаясь сосредоточиться на овсянке, но вновь и вновь вспоминал тот день, когда впервые увидел одно из объявлений о псевдорозыске, красовавшихся теперь по всему Дерри, когда он едва не потерял сознание возле Строуфорд-парка. В основном Ральф возвращался мыслями к выражению их лиц в тот день: горящий от гнева Дейвенпорт, читающий объявление в пыльной витрине, и надменно улыбающийся Далтон, всем своим видом говорящий, что таким недоумкам, как Гамильтон Дейвенпорт, не дано понять высшую мораль проблемы абортов. Ральф размышлял о том, какая же пропасть пролегла между этими двумя людьми, и его встревоженный взгляд снова возвращался к фотографии. Стоявшие позади Далтона двое демонстрантов, оба с лозунгами в защиту жизни, пристально наблюдали за конфронтацией. Худощавый мужчина в роговых очках не был известен Ральфу, зато второго он знал отлично – Эд Дипно. Но в данном контексте присутствие Эда не играло большой роли. Пугающими были лица обоих мужчин, которые многие годы бок о бок вели бизнес на Уитчхэм-стрит, – Дейвенпорта, с его оскалом пещерного человека и сжатыми кулаками, и Далтона, с затуманенным взором и разбитым в кровь носом.

Ральф подумал: «Вот куда заводит человека неосторожность в своих пристрастиях. Лучше бы все на этом и закончилось, потому что…»

– Потому что, будь у этих двоих оружие, они перестреляли бы друг друга, – пробормотал он, и в этот момент прозвенел звонок у входа. Ральф поднялся, бросив взгляд на снимок, и вдруг почувствовал легкое головокружение. Вместе с этим пришла странная, мрачная уверенность: там, внизу, Эд Дипно, и одному Богу известно, что у него на уме.

«Тогда не открывай дверь, Ральф».

Он в нерешительности помялся около кухонного стола, горько сожалея, что не может пробиться сквозь туман, который, казалось, весь этот год постоянно обитал в его голове. Звонок прозвенел снова, и Ральф понял, что он принял решение. Да пусть к нему явился хоть сам Саддам Хуссейн; это его дом, и он не станет прятаться, как трусливый щенок.

Ральф миновал гостиную, открыл дверь в коридор и стал спускаться по лестнице.

4

Пройдя полпролета, он немного пришел в себя. Верхняя половина входной двери была выложена фрагментами толстого стекла. Мозаика несколько искажала видимость, но Ральф смог понять, что это посетительницы. Одну он узнал сразу и поспешил вниз, скользя рукой по перилам. Он распахнул дверь, и перед ним предстала Элен Дипно с сумкой через одно плечо и Натали, прижавшейся к другому. Глазки девчушки были яркими и блестящими, как у мышки из мультфильма. Элен заметно нервничала, но в ее улыбке проскальзывала и надежда.

Внезапно лицо Натали осветилось, и она заерзала, возбужденно протягивая ручонки к Ральфу.

«Она не забыла меня, – подумал Ральф. – Как хорошо». И когда он протянул к ней руку, позволив ухватиться за указательный палец, его глаза наполнились слезами.

– Ральф? – несмело произнесла Элен. – С тобой все в порядке? Улыбаясь, он кивнул, шагнул вперед и обнял молодую женщину.

Элен обхватила его руками за шею. На мгновение у Ральфа закружилась голова от аромата ее духов, смешанного с молочным запахом здорового ребенка, затем Элен чмокнула его в ухо и отпустила.

– С тобой все хорошо? – повторила она свой вопрос. В ее глазах тоже стояли слезы, но Ральф не обратил на них внимания; он внимательно оглядывал ее лицо, желая убедиться, что на нем не осталось следов побоев. Их не было.

Выглядела Элен цветущей.

– Лучше, чем когда-либо, – ответил он. – Ты бальзам для моей больной души. И ты тоже, Натали. – Ральф поцеловал маленькую пухлую ручонку, по-прежнему цепляющуюся за его палец, и совсем не удивился, увидев серо-голубой отпечаток, оставленный его губами. След почти сразу же растаял, и Ральф снова обнял Элен, все еще не веря, что она на самом деле рядом.

– Милый Ральф, – пробормотала она ему в ухо. – Милый, добрый Ральф.

У него запершило в горле – скорее всего, от нежного запаха ее духов и легкого шепота прямо в ухо… А затем Ральф вспомнил другой голос.

Голос Эда: «Я звоню из-за твоего языка, Ральф. Как бы он не довел тебя до беды». Ральф, улыбаясь, отстранил от себя Элен:

– Ты бальзам для моей души, Элен. Разрази меня гром, селя это не так. – И ты тоже. Позволь познакомить тебя с моим другом. Ральф Робертс, Гретхен Тиллбери. Ральф, Гретхен.

И тут Ральф впервые внимательно посмотрел на вторую гостью, осторожно пожимая своей огромной рукой ее хрупкую белую ладонь. Гретхен принадлежала к тому типу женщин, перед которыми мужчине (даже если ему за шестьдесят) хочется вытянуться в струнку. Очень высокая (возможно, футов шесть) блондинка, но дело вовсе не в этом. Присутствовало что-то еще – то ли запах, то ли вибрация, то ли…

(аура) правильно, подобие ауры. Короче говоря, Гретхен Тиллбери была женщиной, на которую невозможно не смотреть, о которой невозможно не думать.

Ральф вспомнил рассказ Элен о том, что муж Гретхен распорол ей живот, ножом, оставив бедняжку истекать кровью. Он удивился, как мужчина мог совершить такое; как вообще мужчина мог прикасаться к подобному созданию иначе, чем с благоговением.

«Или с похотью, как только он минует стадию „по земле ступает царица ночи“. Кстати, Ральф, пора бы твоим глазам вернуться в орбиты».

– Рад с вами познакомиться. – Язык явно не повиновался ему.

Ральф отпустил руку Гретхен. – Элен рассказала мне о вашем визите в больницу.

Спасибо, что помогли ей.

– Помогать Элен одно удовольствие. – Гретхен ослепительно улыбнулась.

– Она одна из тех женщин, ради которых и стоило затевать такие дела… Но, кажется, вам и без меня это хорошо известно.

– Согласен. – Ральф был явно смущен. – Располагаете ли вы временем выпить чашечку кофе? Пожалуйста, не отказывайтесь.

Гретхен взглянула на Элен, та кивнула.

– Было бы отлично, – согласилась Элен. – Потому что… Ну…

– Это не совсем визит вежливости, правильно? – Ральф переводил взгляд с Элен на Гретхен Тиллбери и снова на Элен.

– Верно. – Элен вздохнула. – Нам необходимо поговорить с тобой, Ральф.

5

Только они поднялись по сумрачной лестнице, как Натали, беспокойно заерзав, заговорила на том повелительном детском наречии тарабарского, которое вскоре заменят настоящие слова.

– Можно мне взять ее на руки? – Ральф вопросительно посмотрел на Элен.

– Можно, – согласилась та. – Если Натали заплачет, я сразу же возьму ее обратно, обещаю.

– Ладно.

Но Ее Величество Малышка не расплакалась. Дружески обхватив ручонкой Ральфа за шею, она удобно устроилась на изгибе его правой руки, словно на троне.

– Ух ты! – воскликнула Гретхен. – Впечатляюще.

– Блиг! – сказала Натали, хватая Ральфа за нижнюю губу и оттягивая ее в сторону. – Ганна-виг! Энбуу-сис!

– Думаю, она рассуждает о сестрах Эндрю, – пошутил Ральф.

Элен, запрокинув голову, рассмеялась своим сердечным смехом, исходящим, казалось, из самых глубин ее души. Ральф даже не предполагал, насколько сильно ему не хватало этого легкого, искрящегося звука.

Натали позволила нижней губе Ральфа захлопнуться, когда он ввел их в кухню – самую солнечную комнату в доме в это время дня. Он заметил, как удивленно Элен оглядывается по сторонам, и понял, что она не была здесь давным-давно. Слишком давно. Сняв с кухонного стола фотографию Кэролайн, женщина внимательно разглядывала ее, в уголках губ Элен трепетала легкая улыбка. Солнце осветило концы ее коротко подстриженных волос, как бы образуя нимб вокруг головы, и Ральф сделал внезапное открытие: он любил Элен в основном потому, что ее любила Кэролайн, – лишь им двоим удалось получить доступ в сокровенные глубины ума и сердца Кэролайн.

– Какой она была милой, – пробормотала Элен. – И такой красивой, правда, Ральф.

– Да, – согласился он, доставая чашки (и стараясь расставлять их вне досягаемости любопытных ручонок Натали). – Это фото сделано за месяц или два до начала головных болей. Наверное, держать фотографию на кухонном столе перед сахарницей эксцентрично, но именно в этой комнате я провожу большую часть времени…

– Мне кажется, это отличное место, – вступила в разговор Гретхен.

Голос у нее был низкий, с приятной хрипотцой. Ральф подумал: «Пошепчи она мне на ушко, могу поклясться, старенький мышонок в брюках не только перевернулся бы в спячке, но сделал бы кое-что еще…»

– Я тоже так считаю, – согласилась Элен. Она, избегая прямого взгляда, одарила Ральфа неуловимой улыбкой, сняла с плеча розовую сумку и поставила ее на с гол. Натали забеспокоилась, протягивая ручки к матери, как только увидела свою бутылочку. И вдруг яркое, но, слава Богу, кратковременное воспоминание промелькнуло в голове Ральфа: Элен, шатаясь, бредет к «Красному яблоку». Один глаз заплыл, щека в крови, к бедру прижата Натали – так подростки носят учебники.

– Хочешь покормить девочку? – спросила Элен. Улыбка ее стала увереннее, она снова посмотрела Ральфу в глаза.

– Почему бы и нет? Но кофе…

– А о кофе позабочусь я, – улыбнулась Гретхен. – За свою жизнь я варила кофе миллионы раз.