Текст книги "Невидимый свет"

Автор книги: Стивен Хантер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 31 страниц)

Глава 17

Старик бушевал. Проклятье! Куда ж он подевался, черт побери?

Сэм утром разворошил весь кабинет и теперь выворачивал наизнанку дом.

Опять эти проклятые ублюдки! Это их рук дело!

Последнее время они постоянно над ним подшучивают. Тайком пробираются к нему в дом, пока он спит, прячут его вещи, крадут, роются в ящиках шкафа. Вчера он нашел свои носки в третьем ящике, сегодня – в верхнем. Иногда расческа и бритва лежат на раковине слева, в другой раз – справа.

Ярость, неистовая, ослепляющая, словно дым, заволакивала разум, распирала вены. На лбу даже вздулась Y-образная жилка. В висках стучало.

На днях они спрятали его трубку. Его пенковую трубку, приобретенную в Германии после войны. Он выкуривал ее каждый вечер на протяжении почти пятидесяти лет. И вот она пропала! Исчезла без следа. Они поменяли имена его внукам, перепутали двух его дочерей, которые еще не умерли.

Они переставляют его машину, когда он заходит в магазин. Меняют светофор, когда он едет через перекресток, а потом сигналят ему и грубо кричат. Иногда так сбивают его с толку, что он не может сообразить, по какой стороне дороги ехать.

Всего этого более чем достаточно, чтобы всерьез разозлить человека, но их последняя выходка – это уж чересчур.

Он всегда и во всем был аккуратен до педантичности. Он принадлежал к тому типу американцев, которые верят не просто в закон и порядок, а в то, что именно закон и есть порядок. Поэтому он вел строгий учет рабочих документов, заносил их в каталог или протоколировал, делал подробнейшие записи, изучал показания вдоль и поперек, дотошно проверял все улики и никогда не задавал дважды один и тот же вопрос или такой вопрос, на который сам не знал ответа.

Он мог любого переспорить, мог заткнуть за пояс целую команду оппонентов, пока к нему не прицепились эти невидимые черти.

Но он не собирается сдаваться. Бог свидетель. Он будет отбиваться до последнего! Для них это будет нелегкое сражение.

Сэм обвел взглядом распотрошенный подвал. Кто-то повытаскивал его папки из картотечных ящиков и свалил в беспорядочную кучу на пол. Кто сотворил такое?

Вдруг он вспомнил, что сделал это сам. Всего несколько минут назад.

Что он ищет?

Ах, да, копию составленного им в 1955 году отчета по делу об убийстве Эрла Суэггера, предназначенного для коронера. Она была у него. Должна быть. Где-то здесь лежит. Но где?

Ящик с пометкой «1955 г.» был пуст. Он опорожнил также ящики, где хранились документы за 1953 – 1957 годы, предположив, что, когда уходил со службы и перевозил все эти ящики домой, он сам или одна из его секретарш, – а он их столько перехоронил, что и не упомнить, – возможно, случайно сунули документ не на место.

А оставалась ли у него копия? Это был просто отчет о следствии, которое не служит основанием для вынесения решения о судебном преследовании или об отказе от него. Этот отчет направляется в архив коронера. Поэтому Сэм, судя по всему, тогда и не стал присоединять его к основным материалам по делу, а сунул в какую-то другую папку.

И дело совсем не в том, что его подводит память. Память тут ни при чем. Он все прекрасно помнит.

Просто в голове туман. И зрение шалит. Все его книги по-прежнему расставлены по порядку, разложены по полочкам, только вот названий на корешках он не различает. Приходится искать на ощупь. Ну как тут не злиться?

Он с ужасом думал о предстоящей встрече с Расти или как его там, черт побери. Как он скажет этому самонадеянному молокососу: «Знаешь, я не смог найти тот документ. Обещал найти, но не смог. Наверно, запамятовал».

Расти будет смотреть на него так же, как некоторые из внуков: словно на некий реликт, на внезапно ожившее древнее ископаемое, которому место в музее, под стеклом.

Ну и черт с ним! Сэма снова охватила ярость. Старческая узловатая рука сжалась в кулак. Он представил, как этот кулак врезается в челюсть Расти или как его там. Это послужило бы тому уроком.

Сэм нагнулся, но старческие кости не позволяли долго оставаться в согбенном положении. Он опустился на колени и стал собирать разбросанные папки, пытаясь складывать их по порядку.

На глаза попалась папка с фамилией, которая привлекла его внимание.

Она отозвалась в голове мелодичным звоном, тихим, неясным, но до странности знакомым. Что за фамилия? Из какого дела?

Он уже почти вспомнил, но едва оформившаяся мысль тут же растворилась в тумане, застилающем разум.

Черт бы их побрал! Опять издеваются над ним!

Сэм сложил папки, но, увидев, что все они помечены 1955 годом, вновь стал перебирать их, однако дела Эрла Суэггера среди них не было. Куда же оно исчезло? Где?..

Паркер!

Сэм держал в руках папку с материалами об убийстве Ширелл Паркер. Преступление страшное, а документов по нему – тонкая стопочка. Расследование заняло не много времени.

Почему его заинтересовала эта папка?

Ах, да, это же последнее дело Эрла. Он начал расследование в тот самый день – 23 июля 1955 года.

Сэм открыл папку. Ему улыбалась с фотографии Ширелл, в ту пору выпускница начальной школы. Кажется, кто-то из полицейских дал ему этот снимок перед судебным разбирательством. Очень милая девочка с ясными глазами, в которых светилась надежда. Подумать только! Негритянка из Арканзаса 50-х годов, живущая с верой и надеждой! Наверно, она была замечательной девочкой. Сэм вдруг понял, что ему о ней ничего не известно. Ничего, кроме обстоятельств ее смерти. Для обвинителя только это и имеет значение. Ему неважно, что за люди были жертвы – хорошие, плохие, замечательные, дурные. Если убийство – значит, проводится расследование, потом суд, отправляющий преступника на электрический стул или в тюрьму.

Следующую фотографию с пометкой: «ПРИНАДЛЕЖИТ УПРАВЛЕНИЮ ШЕРИФА ПОЛК-КАУНТИ, 24 ИЮЛЯ 1955 г. ДОКАЗАТЕЛЬСТВО» он знал лучше. Это был снимок места преступления. Ширелл лежала на спине на склоне холма, на голой земле. Платье задрано, половые органы обезображены, лицо раздуто, глаза широко раскрыты.

Сэм перевернул фотографию. Он не мог на такое смотреть.

«Я поймал его и отомстил за тебя, Ширелл, – думал Сэм. – Да, отомстил. И за тебя, и за Эрла. Это моя работа».

Он помнил, как все происходило. Дело было простое.

Он прибыл на место преступления на следующий день, под вечер, измученный хлопотами на кукурузном поле, где погиб Эрл Суэггер, истерзанный горем, яростью и ужасом перед предстоящими траурными церемониями.

И вот 24 июля, в четыре часа дня, он наконец приехал на то место, где погибла Ширелл. С первого взгляда стало ясно: следы преступления безнадежно затерты. Земля вокруг трупа истоптана, всюду – бумажки, жестяные банки. Под деревом, привалившись к стволу, сидел в ленивой позе с сигаретой в зубах полицейский из управления шерифа.

– Следственная группа из полиции штата уже была? – спросил Сэм.

– Нет, сэр. Я слышал, они не приедут. Очень заняты с мистером Эрлом.

Сэм покачал головой, подумал: «Теперь это неважно. Здесь уже улик не найти».

– Тут будто армия прошла, черт побери.

– Народ прослышал об убитой негритянке. Приходили посмотреть. Я пытался их не пускать, но они же слов не понимают.

Сэм рассвирепел. Но что толку срывать злость на таком дураке? Молча пережевывая свою ярость, Сэм направился к трупу. Ширелл посерела. Ее кожа поблекла, приобрела цвет пыли. Она теперь не была похожа на негритянку. Перед ним лежало мертвое дитя, почти до неузнаваемости обезображенное распиравшими тело газами.

– Вы знаете про карман? – спросил полицейский.

Сэм ничего не знал.

– Эрл вчера нашел. Положил в конверт и велел Лему передать ребятам из полиции штата. Те так и не объявились, поэтому Лем оставил его у шерифа.

– Что за карман?

– Говорят, был содран с рубашки. Вот она содрала… С монограммой «РДФ».

Невероятно, подумал Сэм. Он занимается расследованием убийств вот уже тридцать лет, – не считая пяти лет, отданных войне, – и ему еще ни разу так не везло. С другой стороны, убийства – это такое дело: они не поддаются логическому объяснению, поскольку являют собой переплетение безумного и случайного, аномального и бессмысленного. Сэм был баптистом и ненавидел убийства, потому что убийства каждый раз заставляли его сомневаться в мудрости Господа и, если уж на то пошло, даже в самом существовании Всевышнего, хотя он никогда бы не осмелился произнести подобную ересь вслух.

– Пойду вызову коронера, – сказал он полицейскому. – Пора забрать отсюда бедную девочку. Так, слушай меня. Если кто опять приедет поглазеть, гони в шею. Ясно? Чтобы никаких зевак здесь не было. Нехорошо это.

– Сэм, да это ж всего лишь негритянка.

Сэм повернулся и пошел прочь.

Когда он вернулся, поисковая группа была уже в полной готовности. Пять сотрудников управления шерифа с револьверами, ружьями и дубинками во главе с шерифом отправлялись добывать почести и заголовки в газетах.

– Нет, – остудил Сэм их пыл. – Еще не время. Чуть позже проявите свои ковбойские качества.

Но от неоспоримых доказательств не отмахнешься. Просмотрев в конторе окружного клерка списки налогоплательщиков, в которых чернокожее население, к счастью, значилось отдельно, они выявили только одного негра с инициалами РДФ. Регги Джерард Фуллер. Юноша восемнадцати лет, второй сын Дэвидсона Фуллера, самого богатого негра в городе – владельца «Похоронного бюро Фуллера», отправлявшего в последний путь всех негров. Регги имел водительские права и доступ к машине – к катафалку, или, вернее, к одному из двух небольших черных «фордов», на которых обычно возили родственников и близких знакомых умерших. Ко всему прочему, Регги слыл модником и действительно носил рубашки с монограммами.

В школьной характеристике указывалось, что Регги был прилежным учеником, хотя и не блистал способностями. Слабовольный и не очень сообразительный, он не смог бы управлять фирмой отца и потому покорно согласился выполнять в похоронном бюро канцелярскую работу. За ним не значилось никаких правонарушений, но, в конце концов, ведь он был негр, да к тому же молодой, и, следовательно, по природе своей склонен к аномальному поведению. Большинство здравомыслящих людей давно сошлись на том, что в каждом негре живет потенциальный насильник и убийца. Нужен только стимулятор – алкоголь, ревность, – и пошла поножовщина. Полицейские даже придумали специальный термин для преступлений такого рода – «Уилли-врезал-Уилли». Часто можно слышать, как кто-нибудь из них говорит: «Эй, я слышал, тебе на днях пришлось разбираться с «Уилли-врезал-Уилли». И в ответ: «Да, проклятый черномазый уделал свою старушку бутылкой из-под виски. Стерва скончалась до приезда «скорой помощи». И я не виню «скорую». Что зря ездить?» В данном случае Регги «врезал» Ширелл.

Но Сэм не терпел произвола. Проверив все доказательства, он лично позвонил судье Харрисону и лично отправился к нему на ферму, находившуюся в восемнадцати милях от города, чтобы подписать ордер на обыск и распоряжение о возбуждении уголовного дела, если таковое потребуется.

– Это вам не Миссисипи, будь он проклят, – заявил он. – И не чертова Алабама. У нас здесь все по закону.

Сэм и в задержании принял участие. Он знал, что его присутствие воспрепятствует излишнему шуму и возможной стычке. Еще не хватало, чтобы белые полицейские посреди ночи распахивали пинками двери домов негров. В его округе этому не бывать.

Поэтому, вместо того чтобы долбить ногами двери, полицейские тихо-мирно наблюдали, как Сэм с шерифом тактично стучались в самый большой и белоснежный дом в так называемом Негритянском городе, который на самом деле являл собой район из шести кварталов в западной части Блу-Ай.

Они пришли в четыре часа утра. Дверь открыл испуганный мистер Фуллер. Увидев в его руке дробовик, Сэм обрадовался, что сопровождает группу: не будь его, полицейские могли бы открыть огонь.

– Мистер Фуллер, меня зовут Сэм Винсент. Я – прокурор Полк-Каунти. А шерифа, полагаю, вы узнали.

В глазах негра отразился панический страх, когда он увидел у дверей своего дома суровые лица белых людей, а чуть дальше, у обочины, четыре полицейских автомобиля с включенными мигалками.

– В чем дело?

– Сэр, нам нужно допросить вашего сына Регги. И произвести обыск. Я проинструктировал ребят. Они будут работать профессионально и без грубостей. Но нам необходимо произвести дознание. Пожалуйста, пригласите Регги, скажем, в гостиную.

– Что…

– Мистер Фуллер, полагаю, вы слышали, что сегодня стало известно еще об одном ужасном преступлении. Убита негритянка. Мы должны расследовать дело.

– Мой сын ни в чем не виноват, – произнес мистер Фуллер.

– Вы знаете, я человек справедливый, и, клянусь, ни сегодня, ни в какой-либо другой день не будет предпринято ни одного шага, который противоречил бы закону. Это мое правило. Но мы должны исполнить свой долг. Полицейские пока произведут обыск в доме. У меня есть официальное разрешение. Они ничего не поломают и не повредят, а если испортят что-нибудь, возместят убытки из собственного кармана. Но мы должны исполнить свой долг.

Вскоре перед Сэмом предстал сонный Регги. Сэм мог бы забрать его в участок и допросить там, но из уважения к мистеру Фуллеру решил первые показания снять на месте.

– Регги, где ты был вечером пять дней назад, 19 июля?

– Он был дома, – вместо парня ответила миссис Фуллер.

– Мэм, позвольте ему отвечать самому, иначе мне придется забрать его в полицию.

Регги, полноватый восемнадцатилетний юноша, сравнительно светлокожий для негра, озирался вокруг с выражением глуповатой рассеянности, не сходившем с его лица ни днем, ни ночью. Он медленно скользил непонимающим взглядом по людям и предметам, переминался с ноги на ногу, дергал руками. Потом вдруг улыбнулся, но на его улыбку никто не ответил. Он заморгал, казалось, позабыв, где находится, ушел в себя. Одетый в пижаму с бабочками, он всем своим поведением выдавал, скорее, смущение, чем страх. Ничто в нем не свидетельствовало об агрессивном характере, о склонности к насилию. Но негры ведь весьма странный народ: то спокойные, безмятежные, а через минуту, глядишь, хоть смирительную рубашку надевай.

– Не помню, сэр, – наконец произнес Регги. – Где-то здесь был. Может, у себя в комнате. Не могу точно сказать. Нет, кажется, ездил покататься на папиной машине.

– На катафалке?

– Да, сэр. Кататься ездил, больше ничего. Радио послушал, станцию Мемфиса.

– Тебя кто-нибудь видел? Кто-нибудь может подтвердить, где ты был?

– Нет, сэр.

– Регги, ты у церкви был? Ходил в тот вечер на собрание в церковь?

– Нет, сэр.

– Регги, послушай. Если ты ходил в такое место, где родители запрещают бывать, сейчас не скрывай, сознайся, будь мужчиной. Так где ты был? В ночном клубе? Пил, да? Играл, с женщиной развлекался?

– Сэр, я…

– Мистер Сэм, мой сын Регги – хороший мальчик. Не гений, но трудолюбивый и…

– Сэм! – прервал допрос шериф. – Там ребята нашли кое-что.

Да, они нашли то, что искали. Сэм вошел в спальню. Один из полицейских указал на кровать, с которой сдернули белье. Из-под матраса торчал уголок синей рубашки. Сэм кивнул. Полицейский поднял матрас. Сэм осторожно поддел находку карандашом и поднял над пружинной сеткой. То была рубашка – синяя, хлопчатобумажная, с отодранным карманом, вся в ржавых пятнах, которые, как знал Сэм, соответствовали цвету засохшей крови.

– Вот и попался черномазый, – произнес кто-то.

– Ладно, – сказал Сэм и, обращаясь к одному из полицейских, добавил:

– Пометь ее и положи в сумку. Обращайся с уликой очень осторожно. Это дело получит широкую огласку. Мы не имеем права на ошибку.

Сэм вернулся в гостиную, где и арестовал Регги Фуллера по обвинению в убийстве.

Спустя три месяца состоялся суд, который разобрался с делом за один день. Фуллеры, готовые потратить все свои сбережения ради спасения сына, хотели нанять адвоката из Литл-Рока, но Сэм, изучив доказательства, посоветовал им убедить Регги признать свою вину и сдаться на милость правосудия. Адвокат из Литл-Рока сказал им то же самое: рубашка действительно принадлежала Регги, о чем свидетельствовала маркировка прачечной; да этот факт, собственно, никто и не пытался отрицать. Карман по всем параметрам соответствовал рубашке – и по цвету, и по размеру сохранившихся стежков. Засохшая кровь была третьей группы, резус отрицательный – как у Ширелл. Регги не имел убедительного алиби.

Ни о какой сделке о признании вины не могло быть и речи. Улики были таковы, что признания даже не требовалось. Сэм принял решение просить для Регги смертной казни, хоть тот и был еще совсем юный и немного ненормальный. Сэм не считал себя жестоким человеком, но… Око за око. Это самый лучший метод, единственно верный. Кроме того, это последнее дело Эрла, а Эрл тоже стал бы добиваться соответствующего наказания для убийцы.

Фуллерам все-таки удалось найти адвоката, который согласился защищать подсудимого при рассмотрении дела в апелляционном порядке. Сэм предупреждал их, чтоб не выбрасывали деньги на ветер, но они не оставили тщетных попыток спасти сына. На протяжении двух с лишним лет, что дело гуляло по инстанциям и Регги гнил в тюрьме Камминз-Фарм в Гулде, куда отправляли негров, миссис Фуллер каждую неделю писала Сэму письма, взывая к его милосердию. Когда у Фуллеров кончились деньги, они продали свой большой дом и переселились в маленький. Деньги кончились опять, и мистер Фуллер продал свою фирму белому человеку, пошел к нему в услужение, а тот за спиной называл бывшего владельца «самым тупым черномазым во всем Арканзасе, которому взбрело в голову продать бизнес, ежегодно приносивший 60 тысяч долларов на каждые шестьдесят тысяч долларов!»

Потом миссис Фуллер умерла, старший сын, Джейк Фуллер, ушел служить в Военно-морской флот, а две дочери, Эмили и Сьюзетта, переехали к своей тете в Сент-Луис. Однако старик Дэвидсон Фуллер продолжат каждую неделю писать Сэму, уговаривая его еще раз проверить улики.

– Вы справедливый человек, сэр. Спасите моего мальчика. Он не виноват.

– Дэвидсон, даже все ваши негры утверждают, что это он убил. Мне ведь обо всем докладывают. Я знаю, о чем говорят в церквях и ночных клубах.

– Не отнимайте у меня сына, мистер Сэм.

– Это не я отнимаю у вас сына. Это закон делает свое дело. Мы живем не в Миссисипи. Был честный суд, его защищали хорошие адвокаты. И наказание он понесет по заслугам. Так что лучше смиритесь, сэр. Я понимаю, вашей семье не легко, но ведь и семья Ширелл страдает.

– Скажите, что преступление совершил я, если обязательно надо казнить негра. Я пойду. Признаюсь во всем. Заберите меня. Пожалуйста, прошу вас, умоляю, мистер Сэм. Только отпустите моего бедного мальчика.

Сэм холодно взглянул на убитого горем отца.

– Ты слишком любишь своего сына, – вымолвил он. – Он этого не заслуживает. Он убил невинную девочку.

Оставалось разыграть только один, последний акт. Это свершилось 6 октября 1957 года в тюрьме штата Арканзас в Таккере, куда Регги перевели из Камминз-Фарм после того, как была отклонена последняя апелляция. В тот день проводилась четвертая игра «Уорлд Сириз»,[18]18
  чемпионат страны по бейсболу среди обладателей кубков Американской и Национальной лиг с участием канадских команд


[Закрыть] и Сэм слушал трансляцию матча по радио, направляясь после обеда в своей машине в Таккер, который находился за сто с лишним миль от Блу-Ай, к юго-востоку от Литл-Рока. Не в первый раз пускался он в такое путешествие и наверняка не в последний, хотя нельзя было сказать, чтобы он взял себе это в привычку: из двадцать трех преступников, отправленных им на электрический стул, только одиннадцать были казнены у него на глазах. Сегодня вечером наступит очередь Регги.

Слава Богу, ему удалось послушать репортаж. Он поймал чистый сигнал из Литл-Рока и всю дорогу тупо слушал трансляцию бейсбольного матча. В кругу питчера находился Уоррен Слан, косивший всех бэттеров. Сэм, ненавидевший название «Нью-Йорк янки», болел за объявившуюся не так давно команду «Милуоки» – в прошлом многострадальную «Бостон брейвс». Он внимательно следил за разворачивавшейся на поле драмой: были назначены дополнительные иннинги, в девятом периоде «Янки» благодаря Элстону Хоуэрду сравняли счет и в начале десятого вырвались вперед (проклятье!).

Казалось, «Брейвс» уже ничто не спасет, но они прорвались: счет сравнялся, когда Мантилла пропустил мячи Логана, посланные влево. Сэм чувствовал, что вот-вот должно произойти нечто особенное. И угадал. Буквально через несколько минут Эдди Мэтью послал вторым ударом мяч за забор правого поля. «Брейвс» победили со счетом семь – пять.

Сэм проскочил через весь город, забыв поужинать. Пришлось повернуть назад, чтобы в ближайшем кафе съесть ростбиф с картофельным пюре.

Одиннадцать часов вечера. Охранник у ворот, узнавший Сэма, кивком разрешил ему проехать на территорию тюрьмы, Сэм припарковался и вышел из машины. Его здесь знали, и потому он, без труда миновав контрольно-пропускные пункты, спустя некоторое время уже стоял в числе других двадцати зрителей в маленькой аудитории, откуда можно было наблюдать, как приводят в исполнение смертные приговоры. Среди пришедших посмотреть на казнь Сэм заметил двух репортеров из Литл-Рока, представителя администрации губернатора, помощника начальника тюрьмы и еще нескольких знакомых. На редкость странное сборище. Собравшиеся обменивались банальностями, многие обсуждали интересный послеобеденный матч и шансы команды «Брейвс» в игре против полосатых гигантов Готама[19]19
  Готам (амер. шутл.) – город Нью-Йорк


[Закрыть] – Мэнтла, Берры, Ларсена, Макдагалда и Бауэра.

В комнате для казней шли последние приготовления. Электрик закреплял провода на дубовом кресле, представлявшем собой добротное сооружение в строгом стиле, которое не стыдно было бы поместить в баптистскую церковь.

– У тебя, должно быть, замечательное настроение, – заметил Хэнк Келли, репортер из арканзасской «Демократ газетт».

– Не совсем, – отозвался Сэм. – Хочется, чтобы скорей все закончилось.

– Да и мне тоже. Он ведь просто негр, да к тому же девочку убил, а нас теперь пытаются убедить, что негры тоже люди. Сколько хлопот они нам доставили этим летом. Вызов войск и все такое. И это еще только начало, попомни мои слова.

Сэм кивнул. Хэнк, пожалуй, прав, хотя старик Гарри Этеридж и поднял шумиху в Сенате, выступив заодно с диксикратами.[20]20
  демократы, проживающие в южных штатах, ярые противники гражданских свобод


[Закрыть] Он поклялся заставить Дуайта Эйзенхауэра заплатить за то, что тот унизил в глазах всей страны великий штат Арканзас, послав в Литл-Рок 101-ю воздушно-десантную дивизию и одновременно урезав ассигнования на содержание армии в бюджете следующего года. Однако все понимали, что босс Гарри грозится лишь для виду, – чтобы продемонстрировать свою преданность землякам, которые каждые два года во время выборов в Сенат отдавали ему девяносто четыре процента своих голосов.

Правда, все это не имело никакого отношения к данному событию, знаменовавшему отвратительный конец одного весьма неприятного дела, подробностей которого никто, кроме Сэма, не помнил, которое никого не занимало и не задевало за живое. Да и сама церемония не представляла интереса. Им предстояло стать свидетелями банальной сухой процедуры. Никаких масонских ритуалов.

Сэм, отделившись от толпы собравшихся, подошел к окну, чтобы лучше видеть машину смерти – добротное кресло. При более пристальном рассмотрении на нем были видны царапины, отчего оно, вопреки своему грозному предназначению, казалось предметом типичной конторской мебели, дарующим отдохновение уставшим ногам. Сэм молча стоял и разглядывал стул: от щита, за которым скрытый от глаз присутствующих палач будет приводить в исполнение приговор, к одной ножке тянулись толстые провода. По ней они поднимались к спинке, заканчивая свой путь в пластмассовой коробке, из которой выходили провода потоньше – два тянулись вперед, по подлокотникам, один – вверх, образуя на каждом конце крепления вовсе не браслет, как можно было бы предположить, а нечто вроде колпачка. Произведение 30-х годов, думал Сэм.

Зажужжал телефон. Помощник начальника тюрьмы снял трубку и, приняв сообщение, объявил:

– Господа, прошу занять свои места. Приговоренного вывели из камеры смертников.

Сэм взглянул на часы. Две минуты первого. Начало процедуры затягивается. Сэм нашел свободное место и сел. Лампы притушили. Люди вокруг, как в театре, ерзали на стульях, устраиваясь поудобнее, и наконец затихли. Минуты текли. Помощник начальника тюрьмы убрал свет почти до полной темноты и тоже сел.

В комнате для казней отворилась дверь. Первыми вошли два тюремщика, за ними следовали начальник тюрьмы, затем священник. Шествие замыкал Регги Фуллер, девятнадцатилетний житель Блу-Ай (штат Арканзас), негр, вес – 230 фунтов, глаза карие, волосы каштановые (приговоренный был обрит наголо).

Регги плакал. Слезы из его глаз струились нескончаемым потоком. Лицо мокрое, опухшее. Сэм заметил, как он слизнул языком вытекавшую из носа слизь. Регги был в наручниках. Глядя перед собой невидящим взглядом, он мелко семенил неуверенными шажками и не переставая что-то отчаянно бубнил себе под нос. В глаза бросалась его полнота. Тюрьма не убавила ему веса и, судя по всему, характер тоже не закалила.

Беднягу Регги подвели к стулу, но усадили не сразу. Ноги у него совсем не гнулись, будто одеревенели, и он с трудом понимал, что ему говорят. Наконец он сел, и тут случилось ужасное: один из охранников отскочил в сторону, и все увидели расплывающееся темное пятно на тюремных штанах Регги.

Священник что-то шепнул юноше, но тому от его слов стало только хуже: он в ужасе зажмурился, продолжая бормотать, словно сумасшедший. Тюремщики вновь приблизились к Регги и стали пристегивать к креслу. Один из них смочил соляным раствором его голые лодыжки, запястья и макушку, то есть те места, к которым будут прижаты электроды. Жидкость послужит проводником тока и воспрепятствует появлению ожогов на коже, хотя это не всегда помогало, как не раз имел возможность убедиться Сэм. Два других тюремщика затянули ремни и закрепили на макушке бритой круглой головы кожаную круглую шапочку, посадив ее чуть набок, так что шапочка смотрелась, как дурацкий колпак.

Из-за щита выскочил маленький человечек, чтобы в последний раз проверить готовность электродов. Опытный профессионал, он мгновенно заметил недочет и, дождавшись, когда один из тюремщиков устранил неполадку, опять исчез за щитом.

Сэм вновь взглянул на часы: 12.08. Задержка на восемь минут. Роль распорядителя исполнял начальник тюрьмы. Он кивнул, и тюремщики покинули комнату, оставив его наедине с Регги. Следующий кивок, очевидно, явился сигналом к тому, чтобы включили микрофон, потому что, когда он заговорил, его торжественный голос стал слышен и в комнате для свидетелей.

– Реджинальд Джерард Фуллер, штат Арканзас, в соответствии с действующим законодательством, объявляет вас виновным в совершении убийства первой степени и приговаривает к смертной казни. Приговор будет приведен в исполнение сегодня, шестого, э… седьмого октября 1957 года. Регги Джерард Фуллер, вы хотите что-нибудь сказать перед смертью?

Воцарилась тишина, нарушаемая лишь прерывистым дыханием Регги. Наконец юноша сделал глубокий вдох и, всхлипывая, заговорил:

– Сэр, прошу простить за то, что я обмочился. Пожалуйста, не говорите никому, что я написал в штаны. И мне очень жаль, если я обмочил мистера Джорджа. Он всегда был добр ко мне.

Регги захлебнулся рыданиями, не в силах больше произнести ни слова, но потом все же взял себя в руки. Из его носа сочились сопли, он не мог их утереть. Глядя на людей по другую сторону окна, Регги глубоко вздохнул и сказал:

– И еще я очень скучаю по папе и маме. Я их очень люблю. А Ширелл я не убивал. Да благословит Господь всех тех, кто был добр ко мне. Надеюсь, что придет такой день, когда кто-нибудь сможет объяснить, почему этому суждено было случиться.

– Ты кончил, Регги?

– Да, сэр. Я готов отправиться к Иисусу.

– Только вот Иисус, скорей всего, не готов принять его, – произнес сидевший рядом с Сэмом мужчина.

Начальник тюрьмы, склонившись над приговоренным, что-то отстегнул на шапочке, и черты Регги скрыла упавшая на его лицо плотная маска.

Начальник тюрьмы вышел из комнаты для казней. Регги неподвижно сидел на стуле. Сэм уже подумал, что… но нет. Регги пронзил первый разряд.

В фильмах, в эпизодах казни на электрическом стуле всегда показывают, что свет в тюрьме тускнеет. Но это кинематографический штамп: электрический стул и система тюремного освещения питаются от разных генераторов. Сэм не раз присутствовал при казнях и знал, что происходит на самом деле: зрители непроизвольно вздрагивают, моргают, – нелегко сохранять невозмутимость, когда на твоих глазах хладнокровно уничтожают человека, даже если он преступник. И потому в сознании этот момент сопряжен с потускнением света. Сегодня Сэм не вздрогнул, не отвел взгляд и еще раз убедился, что свет не мигает. Он внимательно наблюдал за ходом процедуры от начала до конца. Это был его долг. Он представлял Ширелл и верил, что, честно наблюдая казнь ее мучителя, облегчает душу несчастной девушки.

Получив разряд в две тысячи вольт, Регги напрягся в кресле, словно стремился разорвать стягивавшие его ремни. Пытка длилась полминуты или чуть дольше. Юноша сопротивлялся, как бык. Жилы на его шее вздулись, руки сжались в кулаки, побелевшие от напряжения. Регги, казалось, вертелся на стуле, едва заметно, как бы пытаясь изящно перехитрить судьбу. Над его головой взвилась серая струйка, запястья тоже дымились. Он было обмяк, но потом каким-то чудом вновь собрался с силами, закашлялся. Из-под маски на голую грудь хлынула рвотная масса, на рукавах рубашки проступили пятна пота.

– Еще раз! – приказал по телефону начальник тюрьмы.

Регги пронзил повторный импульс. На десятой секунде его тело повисло на ремнях, но палач продолжал подачу тока еще двадцать секунд, о чем Сэм догадался по мелкой вибрации теперь уже вялых пальцев несчастного. Потом дрожание прекратилось.

В комнату для казни вошли начальник тюрьмы, два тюремщика и врач. Сэм уловил запах электризации. Нет, это был не смрад горелого мяса. У Сэма такой запах ассоциировался с Рождеством, когда он дарил сыновьям игрушечную железную дорогу. Они вместе собирали ее и играли, пока не надоедало жужжание поездов. После в комнате долго висел тяжелый дух горячего металла.

Сэм отмахнулся от воспоминаний о Рождестве.

Врач вытащил стетоскоп и приставил его к голой груди Регги. Голой, потому что пуговицы на рубашке юноши были сорваны. Через несколько секунд врач отрицательно покачал головой, и все четверо покинули комнату, предоставляя палачу завершить начатое.

Сердце Регги перестало биться только после подачи пятого разряда.

– Парень никак не хотел умирать, – прокомментировал кто-то из зрителей.

Сэм достал из папки последний официальный документ – свидетельство о приведении в исполнение смертного приговора, означавшее, что правосудие свершилось и посему дело закрыто. Сэм оцепенело смотрел на документ.