Текст книги "Искусство жить. Реальные истории расставания с прошлым и счастливых перемен"

Автор книги: Стивен Гросс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Ложь

О секретах

В своем письме терапевт назвал его патологическим лжецом и спросил, не смогу ли я оценить его состояние и, может быть, взять его на психоанализ.

Филипп пришел ко мне на собеседование в апреле, это было несколько лет назад. Лечащий врач решил отправить его ко мне, случайно столкнувшись с женой Филиппа в местном книжном магазине.

Она схватила врача за руку и чуть было не расплакалась. Может быть, им стоило бы, спросила она, все-таки обсудить оставшиеся варианты лечения рака легких у Филиппа?

В ходе нашей первой встречи Филипп (обладавший, по свидетельству его терапевта, идеальным здоровьем) перечислил все недавние случаи своего вранья.

В родительском комитете школы, где училась его дочь, он отвечал за сбор денег, и в разговоре с учительницей музыки сказал ей, что он сын знаменитого композитора, о холостом статусе и нетрадиционной сексуальной ориентации которого всем было прекрасно известно.

Незадолго до этого он сказал своему тестю, спортивному журналисту, что некогда был принят во второй состав сборной Великобритании по стрельбе из лука.

В самый первый раз, насколько ему помнилось, он солгал своему однокласснику. В возрасте одиннадцати или двенадцати лет он уверял, что его завербовали в шпионскую школу MI5.

Услышав это, классный руководитель Филиппа дал ему совет, который он охотно процитировал мне: «Если уж тебе так хочется врать, то, ради Бога, делай это хотя бы чуть-чуть убедительнее».

Классный руководитель был прав: врать Филипп совершенно не умел. Придумывая свои истории, он рассчитывал производить на слушателя сногсшибательный эффект, но все эти его выдумки оказывались бессмысленно радикальными и очень уж рискованными.

– Судя по всему, вас не беспокоит, что люди сразу распознают в вас лжеца, – сказал я ему.

Филипп пожал плечами.

Он сказал мне, что слушатели редко стараются уличить его во лжи. Его жена сразу поверила новости о том, что он заболел раком, а потом точно так же не стала обсуждать факт его чудесного исцеления.

Другие люди, например тесть, воспринимали его байки с очевидным скептицизмом, но своих сомнений тоже не озвучивали.

Когда я спросил его, какое влияние выдумки такого рода оказывают на его карьеру (он работал телевизионным продюсером), он ответил, что в этой отрасли врут все поголовно:

– В нашей работе это один из необходимых профессиональных навыков.

Насколько я понимал, Филипп относился к людям, которые слушали его выдумки, без всякого сострадания. По большей мере ему было просто все равно. Точнее, так было до недели, предшествовавшей нашей с ним встрече. Семилетняя дочь попросила его помочь сделать домашнюю работу по французскому, ведь он всю жизнь говорил ей, что свободно владеет этим языком. Теперь, вместо того чтобы признаться дочери, что он не умеет говорить по-французски, он сказал ей, что просто забыл названия нарисованных в учебнике животных. Девочка замолчала и отвела взгляд. Филипп увидел, как она осознала – он говорил ей неправду.

Спустя месяц после начала лечения Филипп прекратил выплачивать мне гонорары. Он сказал, что потерял где-то свою чековую книжку, но покроет задолженность, как только она найдется. В следующем месяце он сказал, что пожертвовал все свое месячное жалованье на нужды Музея Фрейда.

На всем протяжении консультации Филипп поражал меня своей искренностью. Но я знал, если он и впредь будет оставаться в общении со мной самим собой, если он будет вкладывать всего себя в нашу совместную работу, то в какой-то момент обязательно солжет и мне.

Это случилось достаточно скоро. Приблизительно спустя месяц после начала лечения он прекратил выплачивать мне гонорары. Он сказал, что потерял где-то свою чековую книжку, но покроет задолженность, как только она найдется. В следующем месяце он сказал, что пожертвовал все свое месячное жалованье на нужды Музея Фрейда.

Он «кормил меня завтраками» целых пять месяцев, и в конце концов мне пришлось проинформировать его, что, если он не расплатится со мной, нам придется закончить процесс лечения в конце этого месяца. И вот, уже собираясь уходить после нашего предположительно последнего сеанса, он вытащил из кармана чек и вручил его мне.

Я, конечно, был рад получить заработанные деньги, но не мог понять, что же все-таки между нами произошло. Выдумки Филиппа становились все более вопиющими, а я постепенно уходил в себя и говорил с ним все осторожнее и осторожнее. Он, как я вдруг сообразил, мастерски умел связывать своего слушателя путами социальных устоев, заставляющих нас всех вежливо молчать, слушая явную ложь. Но почему и зачем он это делал, какой психологической цели могло служить такое поведение?

Мы бились над этим вопросом весь следующий год. Мы отработали идею, что вранье для него – это способ управления окружающими людьми, затем предположили, что он таким образом пытается компенсировать свой комплекс неполноценности. Мы говорили о его родителях – отец у него был хирургом, а мать до самой смерти, пришедшейся на двенадцатый год жизни Филиппа, работала школьной учительницей.

Выдумки Филиппа становились все более вопиющими, а я постепенно уходил в себя и говорил с ним все осторожнее. Он мастерски умел связывать своего слушателя путами социальных устоев, заставляющих нас всех вежливо молчать, слушая явную ложь.

Но потом, в один прекрасный день, Филипп рассказал мне одно воспоминание из детства. До этого момента он не упоминал о нем, считая ситуацию слишком уж тривиальной. С трехлетнего возраста он жил в одной спальне со своими братьями-близнецами, чьи кровати стояли совсем рядом. Иногда он просыпался среди ночи от криков расходящихся по домам посетителей паба, находившегося прямо через дорогу от их дома. Он часто чувствовал желание справить малую нужду и знал, что ему нужно всего лишь подняться и пройти через коридор, но продолжал неподвижно лежать в кровати.

– В детстве я нередко писался в постели, – сказал мне Филипп.

Он каждый раз скатывал мокрую пижаму в тугой комок и засовывал поглубже под одеяло, но на следующий вечер она, постиранная и аккуратно свернутая, всегда оказывалась у него под подушкой. Он ни разу не обсуждал эту проблему с матерью, а она, насколько ему известно, никогда не рассказывала о ней никому, включая отца.

– Он бы на меня страшно разозлился, – сказал Филипп. – Я так понимаю, мама считала, что я все это постепенно перерасту. Когда она умерла, так оно и вышло.

Филипп не помнил, чтобы ему когда-нибудь доводилось оказаться наедине с матерью. Львиную долю его детства она была постоянно занята, ухаживала за близнецами. Он не помнил, чтобы ему хоть раз удалось поговорить с ней с глазу на глаз, потому что рядом всегда присутствовал либо один из братьев, либо отец. В результате его ночная проблема и ответное молчание матери постепенно превратились в своеобразную приватную беседу, в разговор о чем-то, что знали только они двое.

Когда мать умерла, эта беседа внезапно прервалась. И тогда Филипп начал импровизировать, пытаясь создать другие версии таких молчаливых разговоров. Он начал рассказывать очевидно лживые байки, гарантированно ставившие его в неловкое положение, а потом надеяться, что его слушатель промолчит, превращаясь таким образом, подобно его матери, в партнера по его тайному миру.

Говоря неправду, Филипп не ставил себе цели вторгаться во внутренний мир собеседника, хотя иногда результат получался именно такой. Для него это был способ сохранить познанную некогда близость с другим человеком, способ не терять контакта с матерью.

Как не быть парой

Майкл Д. позвонил мне и попросил записать его на прием.

– Раньше моим психоаналитиком был доктор Х., – сказал он.

По правилам нашего профессионального сообщества, на случай внезапной смерти каждый из нас назначает своим преемником кого-нибудь из коллег. Этот человек должен будет свернуть практику умершего, в частности, присмотреть за его пациентами и аккуратно избавиться от записей или корреспонденции, содержащей данные конфиденциального характера.

Я согласился стать таким преемником доктора Х., но его смерть не была для меня неожиданной. Он знал, что умирает от рака легких, и в последние месяцы жизни самостоятельно закончил все дела. За несколько недель до смерти он сказал мне: «Все мои пациенты пристроены, так что к тебе никто из них обращаться не будет». Посему теперь, почти два года спустя после этого, меня несколько удивил звонок Майкла.

Мы назначили время встречи. Я уже собирался положить трубку, как он вдруг сказал:

– Я так понимаю, вы меня не помните?

– Что, извините? – переспросил я.

– Да нет, особого повода запоминать меня у вас не было.

Он сказал мне, что мы уже встречались почти двадцать лет назад, когда ему было двадцать семь.

– У вас тогда не нашлось для меня места в графике, и вы направили меня к доктору Х.

Слушая его слова, я начал припоминать ту нашу встречу. Он пришел на консультацию буквально накануне своей свадьбы. Лица его у меня в памяти не сохранилось, но я вспомнил, что одет он был в джинсы, футболку и теннисные туфли и что в манере его сквозила какая-то мальчишеская стеснительность.

Лучше всего мне запомнилось, что он вошел в кабинет, держа в руках лист разлинованной бумаги. Усаживаясь, он сказал:

– Я тут сделал кое-какие заметки.

По состоянию бумажки было видно, что ее не раз складывали, а потом разворачивали снова.

В ходе разговора Майкл время от времени подглядывал в этот список подготовленных для меня вопросов: «Должен я забрать у нее кольцо, которое подарил, когда делал предложение?», «Стоит ли мне рассказать друзьям о сомнениях в своей сексуальной ориентации?», «Мне надо каким-то образом объясниться перед приглашенными гостями, я не хочу им врать… Что говорить людям?», «Я должен обзвонить всех сам или можно попросить сделать это маму с отцом?».

Теперь я уже не мог вспомнить, как отвечал на все эти вопросы. Я помню только, что сказал следующее: по-моему, он находился в весьма беспокойном состоянии и, записывая вопросы на бумаге, наверное, помогал себе сориентироваться и почувствовать себя в большей безопасности во время нашей беседы. Мы разговаривали два часа, и за все это время Майкл ни разу не выпустил из рук свою бумажку.

Постепенно мое отношение к этому листу бумаги стало меняться. Может быть, это случилось из-за того, как крепко он сжимал ее в руках, но со временем я перестал воспринимать ее как стену, которой он пытался от меня отгородиться. Гораздо больше она была похожа на потертого плюшевого мишку, которого ребенок берет с собой, куда бы он ни направлялся.

По окончании консультации, когда Майкл уже надевал пальто, я неожиданно для себя спросил его тоном отца, проверяющего, не забыл ли его малыш взять с собой любимую игрушку, не оставил ли он у меня в кабинете свою бумажку.

– Да, теперь я вас вспомнил, – сказал я. Я сказал Майклу, что буду рад видеть его снова, а потом мы попрощались, и он положил трубку.

Найдя в архиве результаты первичного анализа личности Майкла, я взялся за чтение. Содержание заметок более или менее подтвердило правильность моих воспоминаний.

За два дня до визита ко мне он отменил свадьбу. Все случилось совершенно внезапно. В предыдущие выходные они с невестой, которую звали Клер, ездили на свадьбу друга. На обратном пути в Лондон он убедил себя, что когда-нибудь в будущем, когда у них уже появятся дети, он вдруг проснется среди ночи и поймет, что он гей. Клер дремала на пассажирском сиденье, а он вел машину и мысленно повторял себе: «Я не гей. Я не гей. Я не гей». После бессонной ночи он объявил Клер, что не может жениться на ней, потому что не знает, кто он и чего он хочет, потому что он, вполне возможно, гей.

Я спросил у него, почему у него возникли такие мысли? У него были сексуальные контакты с мужчинами? Он ответил, что нет. У него бывают фантазии о сексе с мужчинами? Нет, ответил он. У него хотя бы раз был секс с мужчиной или сексуальные фантазии на эту тему? Снова нет. В ответ на мои вопросы о его невесте он сказал, что они с Клер вместе вот уже три года, а недавно и вообще съехались в одну квартиру. Да, у них регулярная сексуальная жизнь, четыре или пять раз в неделю.

– Ловите ли вы себя на мыслях о мужчинах во время секса с Клер? – спросил я.

– Нет, – ответил он.

– Я прошу прощения, – сказал я, – но я ничего не понимаю. Почему вы думаете, что вы гей?

– То есть вы думаете, что я не гей? – спросил Майкл.

– Я пытаюсь понять, почему вы думаете, что вы гей.

– Я волнуюсь, что обнаружу, что я гей… уже когда у меня будут дети. Дети – это же огромная ответственность.

– Вы боитесь, что у вас возникнут сексуальные чувства в отношении своих детей? – спросил я.

– Абсолютно нет, – ответил он.

Из моих записок было ясно, что мы ходили, таким образом, по кругу достаточно долго. Судя по всему, у Майкла присутствовала некая глубокая обеспокоенность по поводу самого себя – нечто, что, по его убеждению, имело отношение к его сексуальной ориентации, но я никак не мог разобраться, что было поводом для этих опасений.

Он сказал мне, что начало сексуальной жизни у него случилось достаточно поздно, что Клер была его первой и единственной на то время девушкой. В какой-то момент он признался, что ее страстность его немного обескураживает, но не стал вдаваться в объяснения. И хотя все его слова, казалось, имели определенную значимость и, вполне вероятно, могли привести к разгадке, я так и не мог понять, что он имел в виду, говоря, что опасается обнаружить отклонения в своей сексуальной ориентации.

За два дня до визита ко мне Майкл внезапно отменил свадьбу. В предыдущие выходные они с невестой ездили на свадьбу друга. На обратном пути в Лондон он убедил себя, что когда-нибудь в будущем, когда у них уже появятся дети, он вдруг проснется среди ночи и поймет, что он гей.

В своих записках я нашел мысль о том, что он, судя по всему, не мог смириться с потерями, которые ему пришлось бы понести в результате женитьбы. Здесь я имел в виду не только расставание со статусом ребенка, но еще и утерю определенных возможностей, которые были открыты для холостяка, но закрывались для семейного мужчины. Кроме того, я был поражен его общей незрелостью, ведь в своем отсутствии сострадания он проявлял себя абсолютным подростком. Казалось, он совершенно не осознавал, какую боль причинил невесте. А судя по описанию ситуации, его действия повергли ее в шоковое состояние.

Майкл сказал мне, что и родители, и друзья считали Клер просто чудесной, умной и душевной девушкой. Он был с этим полностью согласен. Все были уверены, что он непременно потеряет ее, если не сделает ей предложения. Майкл, неожиданно для себя самого, сказал Клер, что хочет завести семью и детей, предложил пожениться, а потом они нашли себе жилье и начали планировать свадьбу. Он сделал все это, потому что думал, что должен это сделать; он думал, что должен хотеть это сделать. А теперь он здесь, у меня в кабинете, за считаные недели до свадьбы… Потому что чувствует, что закончить начатое просто не сможет.

Майкл, неожиданно для себя самого, сказал Клер, что хочет завести семью и детей, предложил пожениться. Он сделал все это, потому что думал, что должен это сделать; он думал, что должен хотеть это сделать. А теперь он чувствует, что закончить начатое не сможет.

Мне хотелось думать, что, отменив свадьбу, Майкл поступил смело, но это его решение казалось мне таким же бездумным, как и сделанное девушке предложение. Да и разговоры о сексуальной ориентации звучали не очень-то убедительно. Я подозревал, что он просто нашел единственную отговорку, которую, по его мнению, могли принять окружающие его люди.

Было ясно, что он отчаянно пытается предотвратить свадьбу, но он мне не говорил, почему это делает, а сам я не мог догадаться. В своем отчете я сделал вывод, что он вот-вот сорвется в депрессию, и поэтому нуждается в немедленной помощи. Ему был необходим опытный психотерапевт, способный помочь ему понять причины депрессии, а также разобраться в породивших ее глубинных проблемах и комплексах.

В моих записках тех времен присутствовал еще один пункт, возможно, объясняющий, почему я не узнал его голос, когда он позвонил мне по телефону: я чувствовал, что не смог наладить с ним хороший контакт.

* * *

Во время первичных консультаций мне необходимо собрать о пациенте максимум информации, то есть узнать историю его жизни, понять историю развития его проблем. Но важнее всего – сделать так, чтобы, уходя с первой встречи, пациент твердо знал, что его услышали. К финалу этой беседы он должен чувствовать, что ему удалось высказать мне все, что он пришел мне рассказать, все, что ему было нужно мне рассказать, а я, в свою очередь, все это выслушал и обдумал.

Во время практически любой консультации бывает момент, когда что-то щелкает, как выключатель, и оба собеседника начинают чувствовать, что полностью понимают друг друга.

Когда это происходит – а произойти это может почти на любой стадии беседы, – и у пациента, и у психоаналитика возникает ощущение, что консультация закончена, что то, что надо было сделать, сделано. Но с Майклом у нас этого не получилось.

У меня появилось несколько идей, и я их рассказал Майклу, но в конечном итоге мне показалось, что на него ничего толком не действует. Когда пришло время прощаться, у меня было смутное ощущение, что я проиграл.

Я успокаивал себя мыслями, что Майкл был не очень заинтересован в том, чтобы его выслушали. Скорее, он хотел от меня конкретного результата – он хотел окончательно отменить свадьбу, и, судя по всему, ждал, что я дам ему на это разрешение. Мне думалось, что он хотел услышать от меня что-то, что можно будет предъявить невесте и родителям в качестве своеобразной медицинской справки, навеки освобождающей его от необходимости жениться.

Кроме моих записок, в его истории болезни был всего один дополнительный документ – фотокопия моего письма доктору Х., в котором я описывал ход консультации и сообщал, что направил Майкла к нему. «Кто знает, – написал я в этом письме. – Может быть, он просто еще не встретил свою единственную и неповторимую».

Сидя за столом, я закрыл папку с историей болезни и задумался, что сталось с Майклом за все эти годы? Может быть, он теперь женат и воспитывает детей? Что заставило его отказаться от свадьбы с Клер? Я вернул папку в шкаф, где храню архивные материалы, и закрыл офис на ночь.

* * *

Через несколько дней, как мы и планировали, пришел Майкл. Он снял пиджак, сел на стул и начал осматриваться в комнате. В этот момент я поймал себя на том, что ищу на его левой руке обручальное кольцо. Его не было.

– Сколько лет, сколько зим, – сказал мне Майкл.

Мы некоторое время сидели в молчании.

– Чем я могу вам помочь? – спросил я.

Он на несколько мгновений замер, а потом сказал:

– Мы с доктором Х. пришли к выводу, что в действительности психоанализ мне помочь не может. Если честно, то наше общение с доктором Х. закончилось некоторым провалом… Но и этот провал имел определенную ценность.

Я сказал, что не очень понимаю, к чему он клонит.

Несколько мгновений Майкл смотрел в пустоту, словно разглядывая что-то, что было видно только ему, а потом сказал:

– Вы знаете историю Кафки и Фелиции Бауэр? Кафка целых пять лет сходил с ума по Фелиции. Иногда он писал ей по нескольку писем в день. Она жила в Берлине, а он в Праге – то есть не так уж далеко, даже по меркам того времени. Но за все пять лет, пока они были обручены, у них было всего десять очных свиданий, длившихся, зачастую, не больше часа-двух.

Если вы читали письма Кафки, – продолжил он после некоторой паузы, – то наверняка знаете, что он вел себя как безумец: он хотел знать, где Фелиция бывает, с кем встречается, что ест и во что одевается. Кафка требовал от нее немедленных ответов на свои письма и впадал в ярость, когда не получал их. Он дважды делал ей предложение и дважды шел на попятную, в результате чего свадьба так и не состоялась. Для Кафки была невыносимой сама мысль о расставании с Фелицией. Но еще сильнее его беспокоило ее присутствие.

– Кафка снова и снова заводил отношения такого типа, – рассказывал мне Майкл. – Сегодня мы сказали бы, что он был личностью шизоидного склада или страдал от какой-нибудь слабой формы синдрома Аспергера, но все эти ярлыки не помогут нам добраться до сути явления. Упорнее всего он избегал человека, от которого больше всего зависел, – самой желанной женщины.

Майкл немного помолчал, а потом продолжил:

– То же самое происходит и у меня. С Клер. С самим доктором Х. Чем дольше мы общались с ним, тем больше я зависел от доктора Х., тем сильнее у меня было чувство, что мне нужна его помощь, и тем чаще я прогуливал сеансы и подумывал вообще бросить лечение.

«Мне кажется, доктору X. было трудно поверить, что я искренне счастлив в одиночестве. Я и сам поначалу этого не понимал. Я, как ион, считал, что у меня просто есть психологический блок, не позволяющий желать близости с другим человеком».

Он рассказал мне, что в начале работы с доктором Х. находился в депрессии от стыда за то, каким образом отменил свадьбу и что наговорил родственникам и друзьям. Он бросил аспирантуру, где занимался исследовательской работой в области математики, и, устроившись на работу в банковской сфере, занялся компьютерным моделированием. Приблизительно через полгода он нашел новую квартиру и даже начал получать удовольствие от работы.

– Я почувствовал себя немного лучше. Поначалу процесс психоанализа шел очень хорошо, и именно по этой причине мы с доктором Х. только через некоторое время поняли какие-то очевидные вещи: например, мое стремление держать под контролем разделяющую нас дистанцию. Обычно люди с течением времени сближаются. Но у меня такого не получается. Я не чувствую, что начинаю больше доверять человеку… Ну, если только совсем немного.

«Главная проблема для меня – это чувство, что тебя любят, потому что любовь – это требование чего-то большего. Когда тебя любят, от тебя требуют большего».

Ситуация прояснилась после еще одного разрыва с женщиной. Майкл завязал романтические отношения с девушкой из Нью-Йорка. Общались они в основном по телефону. Он звонил ей каждый будний день, когда она приходила с работы, а он готовился отойти ко сну. Виделись они где-то раз в три месяца.

– Она считала, что нам следует встречаться чаще. И я был с этим согласен. Ведь разве не так должны развиваться отношения? Но я просто не мог заставить себя сделать это. Мы с ней не раз обсуждали мои страхи, то есть боязнь близости, привязанности и отцовства. Когда она сказала, что может переехать сюда, я испугался. Все вышло в точности как с Клер. Я просто не смог пойти на это, и мы расстались.

Немного помолчав, Майкл добавил:

– Мне кажется, доктору Х. было трудно поверить, что я искренне счастлив в одиночестве. Я и сам поначалу этого не понимал. Я, как и он, считал, что у меня просто есть какой-то психологический блок, не позволяющий желать близости с другим человеком.

Я спросил его, пришли ли они с доктором Х. к каким-нибудь выводам относительно причин такого поведения.

– Я бы мог сказать вам много всякого, но факт в том, что, оказываясь в паре с кем-то, я чувствую, что постепенно исчезаю, умираю… Теряю рассудок.

Я слушал Майкла, и мне становилось не по себе. Я сообразил, что во время самой первой консультации был близок к истине, когда предполагал, что ему нужна, так сказать, медицинская справка, навсегда освобождавшая его от свадьбы, но в письме доктору Х. отмахнулся от этой догадки, пошутив, что, «может быть, он просто еще не встретил свою единственную и неповторимую».

Словно прочитав мои мысли, Майкл сказал:

– Многие люди, особенно психоаналитики, думают, что счастья можно достичь только в паре с кем-то. Но не все мы созданы для таких взаимоотношений.

– Вы считаете, что во время нашей первой консультации я ничего не понял и сделал неправильные выводы? – спросил я.

– Вы пытались понять, что не заладилось у нас с Клер. Я уходил от вас с ощущением, что вы были сильно озадачены, но желали мне добра. Как правило, мне сразу начинают говорить о моей стеснительности, боязливости и низкой самооценке. Вы так обо мне не думали, но тем не менее считали, что психотерапия поможет мне во взаимоотношениях с женщинами. И это была ошибка.

Майкл подался вперед.

– Не расстраивайтесь, так на мой счет ошибаются почти все. Даже я сам иногда думаю о себе то же самое. Но штука в том, что, как только я чувствую, что вроде бы нашел подходящую дистанцию, правила меняются, и у меня создается ощущение, что тот человек оказался ко мне слишком близко.

И любовь не сможет этот мой изъян исправить, – продолжил он, – потому что я чувствую в ней угрозу. Именно по этой причине я и сломался прямо перед свадьбой. Главная проблема для меня – это чувство, что тебя любят, потому что любовь – это требование чего-то большего. Когда тебя любят, от тебя требуют большего.

– И вы думаете, что я… Ну, мы, психоаналитики… как раз этого и не увидели? – сказал я.

– Да, но и мне самому потребовалось много времени, чтобы понять, что для меня правильно. Кто я есть такой на самом деле… И смириться с этим.

Через открытое окно с улицы доносились голоса прохожих.

– Я все-таки не очень понимаю, что вы ждете от меня, – сказал я. – Чем я могу вам помочь?

– Я скучаю по доктору Х., – ответил Майкл. – Мне не хватает наших бесед. Он помог мне найти слова, способные объяснить все это. И теперь, когда я рассказываю вам это, мне становится лучше. Мне не так одиноко. Я не умею сближаться с людьми, но одиночество-то я чувствую. Мне бы хотелось приходить повидаться с вами, когда у меня будет возникать такая необходимость.

Я немного помолчал, надеясь, что ему захочется рассказать мне еще что-нибудь.

– Можно мне так делать? – спросил он. – Вас это не затруднит?

Именно так мы и договорились.