Текст книги "Неполная и окончательная история классической музыки"

Автор книги: Стивен Фрай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)

Так зародилась одна из великих легенд музыки. Некоторые говорят, будто Гендель написал свою ораторию за двадцать пять дней, другие дают еще меньше – восемнадцать. С определенностью можно сказать одно: в тот год, в Дублине, на руках у Генделя оказался потрясающий хит. В дальнейшем он не оставлял попыток повторить успех «Мессии», написав череду других ораторий: «Семела», «Иуда Маккавей», «Иисус», «Соломон», «Белоснежка и семь гномов» ☺ … виноват, перепутал заметки.

«ТАЙМ-АУТ», 1749

Придется вам заглянуть со мной и туда. Как по-вашему, если бы вы купили номер журнала «Тайм-аут» за 1749год, что вы смогли бы в нем прочитать? Ну, очень может быть, что и ничего. В смысле «смогли». Предположим, однако, что читать вы все же умеете. Что тогда?

Прежде всего вы увидели бы двухстраничное интервью с Генри Филдингом, нахваливающим свой новый роман «Том Джонс», кстати сказать, довольно игривый. Вы могли бы увидеть статью о бродячей театральной труппе, привезшей в страну новое сочинение итальянского комедиографа Гольдони, пьесу под названием «Лжец». Отличное название, вы не находите? Могли также увидеть рецензию, посвященную недавней итоговой выставке живописца Каналетто, который уже почти год как живет в Англии, или, может быть, рассуждения о садовой флоре и фауне и садовых ландшафтах, которые творит парковый архитектор по прозвищу Искусник Браун. Э-э, почти наверняка с рисунками Гейнсборо.

Где-нибудь в отделе «Письма читателей» вам, вероятно, попалось бы на глаза послание «Что они выдумают следом?», трактующее о последнем изобретении Перейры, языке знаков для глухонемых. А в разделе новостей – заметка «И где они теперь?», о Красавце принце Чарли [*]*
  Одно из прозвищ принца Карла Стюарта (1720–1788). (Примеч. переводчика).


[Закрыть], плюс небольшой абзац насчет Филиппа № 5, которого сменил на испанском троне Фердинанд № 6. И может быть, даже объявление: «Император Священной Римской империи Франц № 1 приглашает нас мирно скоротать с ним время в Ахене».

А вот что касается музыки, то тут «Тайм-аут» 1749-го наверняка сообщил бы, что мы дошли до самого края. Что-нибудь на манер Боба Дилана: «время, оно, понимаешь, идет». В этом роде. В архитектуре замысловатые, проработанные до мелочей элементы рококо и барокко свое уже отслужили, – вот так же и в музыке замысловатые, проработанные до мелочей элементы барокко с его контрапунктами того и гляди отойдут в прошлое. В архитектуре на замену им пришел неоклассицизм, вдохновленный трудами навроде «Классических древностей Афин» Стюарта и Реветта и ему подобными. В музыке появилось… да примерно то же самое. Правда, до сей поры ничего похожего в музыке не появлялось – во всяком случае, в записанном виде, – поэтому классицизмом его назвали просто так. Вернее сказать, назовут. Его пока нет. Но скоро будет.

Музыку начнут, так сказать, причесывать, убирать из нее баховские контрапункты и фуги, все в меньшей и меньшей мере опираться на ее ученую, математическую сторону, направлять ее по другому пути. Впрочем, как я сказал, этого пока не случилось. Пока у нас только 1749 год, и барокко получило дополнительное время. Добрых… сейчас посмотрю… да, ровно двенадцать месяцев. Игру ведут: Доменико Скарлатти в Испании, Рамо во Франции и Гендель – более-менее повсеместно. На самом-то деле, если честно, кончится Бах, кончится и барокко. По-моему, справедливо. Но, пока пароход гудит, извещая о своем скором прибытии, Гендель продолжает выдавать шедевр за шедевром.

И действительно, лайнер серии «Куин» уже подходит к причалу № 1: рейс 1749 из Савы с заходом в Каир и Аддис-Абебу. Мне это напоминает сцену из библии классической музыки, из Фраевой «Жизни классиков», снабженной подзаголовком «Период классицизма глазами свидетеля». Позвольте, я процитирую здесь одно очень важное место.

Покидая каретный двор, я невольно приметил рослого темноволосого джентльмена, поспешавшего в надежде попасть на дилижанс, именуемый «Классика».

– Стойте, стойте, – восклицал он. Но тщетно.

Кучер уже обмотал себе всякой ветошью голову, надеясь тем самым защитить ее от сулящего многоразличные недомогания ветра, да и дилижанс его набрал, вылетая с опрысканной дождем брусчатки двора, такую скорость, что истинной пулей пронесся мимо джентльмена, обдав плащ оного брызгами.

– Проклятие, – возопил, провожая его гневным взглядом, незнакомец и тут же, поняв, что я мог услышать его, присовокупил: – Прошу прощения.

Я кивнул – мысль о том, что мне не придется вытаскивать, дабы проучить его за неучтивость, руки мои, укрывшиеся в уютном тепле карманов, несла с собою немалое облегчение. Незнакомец приблизился.

– Извините, милостивый государь, – произнес он, – не скажете ли, какой это дилижанс я упустил?

Я немного нахмурился, давая понять, что новость его ожидает не из самых приятных.

– 1750-й. «Период классицизма». Э-э, со сменой коней в Слау.

– Проклятие, – вновь возопил он. И снова: – Прошу прощения.

Джентльмен помолчал, затем спросил:

– А когда будет следующий?

Я извлек из кармана часы:

– Следующий? Не ранее 1820-го… или около того. «Период романтизма».

Услышав это, незнакомец совершенно пал духом:

– Семьдесят лет? Семьдесят лет до следующего дилижанса?

Сколько ни был я уверен в истинности сведений моих, однако ж потщился снабдить его хотя бы малой надеждой.

– Дозвольте мне проверить, – сказал я, сознавая, впрочем, что проверка окажется бесплодной. – Да, 1820-й. Романтики. Есть еще один, он отправляется в 1800-м, но места в нем давно распроданы. Вы ведь места в нем не оплатили, не так ли?

Он потупился, вперивши взгляд в свои галоши.

– Э-э, нет. Не оплатил.

– Тогда вам остается лишь дожидаться 1820-го. А знаете что, сударь, позвольте мне угостить вас горячим виски с горьким пивом. И пусть пары их развеют все ваши невзгоды.

То было единственное утешение, какое я мог ему предложить.

– Благодарю вас, сэр, – промолвил несостоявшийся путник, и мы с ним вошли в помещение станции.

Прелестно, не правда ли? Подлинный, полученный из первых рук рассказ о человеке, пропустившем начало классического периода. Трогательный, пусть и отдающий слегка сюрреализмом.

Пожалуйста, принесите мне кто-нибудь плед, я хочу ноги укутать.

…ТАК НЕ О ЧЕМ БОЛЬШЕ И ГОВОРИТЬ

Итак, Джим, период классицизма, но не такой, каким мы его ныне знаем. Вернее, не совсем такой. Во всяком случае, пока. А почему? Да главным образом потому, что не всем известно: классицизм уже наступил, как не всем было известно насчет барокко, пока оно не свалилось им на голову. Вот и «1750, начало периода классицизма» – чушь примерно в этом же роде. Чушь. Очень удобный и очень распространенный ярлык, указывающий, что около этого времени начали создаваться первые произведения, которые мы теперь относим к классической музыке.

И все-таки «официально» классицизм начался. То есть период, давший название всей классической музыке. А это почему? Почему именно этот период, продлившийся с 1750-го по 1820-й, дал название ВСЕЙ музыке такого рода, сочиняемой с названного года и по настоящий день? Барочная, романтическая, даже современная музыка… почему мы называем всю ее «классической»? Как ответить на этот вопрос?

Понятия не имею. Если вам так уж нужен ответ, поищите его в какой-то другой книге [♫]♫
  Позвольте предложить вам следующую: Стивен Фрай. «Почему мы называем классической всю классическую музыку, включая барочную, романтическую и даже кое-какую современную». Цена 40 фунтов, при заказе больше 30 экземпляров скидка. Если заказов наберется достаточно много, я ее, может быть, даже и напишу. (Примеч. автора).


[Закрыть].

Сейчас у нас, разумеется, дни еще ранние. Все это смахивает на конец экзамена – раздается звонок, но, услышав его, перья откладывают лишь очень немногие. Вот примерно так же лишь очень немногие тут же и перестали сочинять барочную музыку. Нет, Бах перестал точно, но сделал это скорее по настоянию Старухи с косой, чем из желания перейти в классицисты. А многие так и продолжали ее писать, пока экзаменатор буквально не отобрал у них перья. Это, конечно, метафора. Впрочем, в творениях одного-двух композиторов начали проступать многочисленные признаки классического периода, – в частности, это относится к КФЭ Баху. Ну и многие из молодых, новички, прямиком в классический период и попавшие, находили, разумеется, естественным ничего иного и не сочинять. Был один баварец, быстро усвоивший суть новой «классики», – специалисты по маркетингу называют теперь таких людей «ранними восприемниками». И мало того, что ему предстояло вот-вот создать САМОЕ ЛУЧШЕЕ из своих творений, он еще и носил не лишенное забавности среднее имя. ФАН-ТАСТИЧЕСКОЕ! Шаг вперед, будьте любезны…

Да, я понимаю. Как сказал бы Фрэнки Хауэрд [*]*
  Фрэнки Хауэрд (1917–1992) – английский комик, известен не только своими актерскими работами, но и безжалостно-смешными песенками. (Примеч. переводчика).


[Закрыть]: «О нет, дорогая, не смейся… Смеяться еще рано». Ладно, прежде чем мы им займемся, позвольте быстренько обрисовать вам обстановку в целом. Представьте, что сейчас 1762 год. Да-да, я понимаю – tempus fugit [*]*
  Время летит (лат.). (Примеч. переводчика).


[Закрыть], особенно когда собираешься объять на следующих десяти страницах целых тридцать два года. Ну да ладно. Все сразу получить невозможно.

ДЕНДИ

Итак, что произошло со времени нашей последней беседы? Давайте посмотрим. Семь лет назад появился «Словарь» Джонсона, стоящий теперь на полках всех добрых книгочеев – возможно, рядом с «Тристрамом Шенди» Лоренса Стерна, «Кандидом» Вольтера и напечатанным только в этом году «Об Общественном договоре» Руссо.

Последнее на ночь читать не рекомендуется. В том же доме, где висит такая вот быстро заполняющаяся книжная полка, может также отыскаться шкафчик Томаса Чиппендейла – это уж новость самая «свежая», – а то и картина Джорджа Стаббса. Джордж Стаббс был в какой-то степени Дэмиеном Хёрстом своего времени, с той, правда, разницей, что оставлял в целости изображаемых им существ и предпочитал формальдегиду масляные краски. Джозайя Веджвуд лишь пару лет назад открыл в Этрурии, Стаффордшир, гончарную мастерскую; а уж совсем недавно Красавчик Нэш [*]*
  Ричард Нэш по прозвищу «Красавчик Нэш» был самым известным щеголем 18 века, возвел дендизм в философию жизни; помимо прочего, сделал сонный прибрежный городок Бат модным и фешенебельным курортом, каковым он остается и поныне. (Примеч. переводчика).


[Закрыть]был… ну, в общем, был сильно занят, изображая Красавчика Нэша, бонвивана и денди. Роскошное прозвище, вы не находите? Денди. Могу себе представить, как он выглядел в бюро по трудоустройству. Собственно, сколько я помню, в «Жизни классиков» упоминается один такой эпизод. Господи, до чего же все-таки полезная книга!

Мне и прежде доводилось пользоваться гостеприимством нашего правительства, тем более что я всегда находил еженедельные собрания в «Maison de Travail» [*]*
  Работный дом (франц.). (Примеч. переводчика).


[Закрыть]не лишенными приятности. На сей раз я оказался стоящим в очереди прямо за прославленным бонвиваном, краснобаем и денди мистером Красавчиком Нэшем. В какую-то из минут, когда его правая щека свела далеко не мимолетное знакомство с моим плечом, мне показалось, что прошедшей ночью он «по-виванил» несколько слишком «бон-но». Когда настал его черед поведать о том, какую пользу способен он принести правительству, я, пробудив его от дремоты, напомнил ему, что пора исполнить свою роль. Сославшись на приступ подагры, способный сделать поступь его менее твердой, нежели обычно, он попросил проводить его к столу чиновного мужа. Я с удовольствием помог ему, что и позволило мне стать свидетелем примерно такой беседы:

– Имя?

– Нэш, Красавчик.

– Род занятий?

– Денди.

– Виноват?

– Я сказал – денди.

– Денди?

– Да, сэр, денди. Я – денди. Я… я… я дендирую. И довольно часто. А теперь, добрый человек, прошу вас, скажите… я желал бы ходатайствовать о препоручении мне трудов и деяний, кои позволят, при дальнейшем их исполнении, претендовать на умеренные денежные – кое-кто мог бы назвать их финансовыми – достатки. Что вы на это ответите?

Представитель доброго короля Георга воззрился на Нэша в явственном замешательстве.

– Чего-чего? – переспросил он.

Нэш, смерив его взглядом, презрительно фыркнул и ответил:

– Работу давай!

Прекрасное место. Как нам все-таки повезло – получить в свое распоряжение столь превосходное свидетельство о тех далеких временах. Благодарение небесам, удостоившим меня таких предков, – вот и все, что я могу сказать.

ПЕРЕРЫВ

Но возвратимся в 1762 год. Что у нас там со спортом? Ну-с, спорт, по всему судя, процветает. В Сент-Андрусе основан гольф-клуб, «Жокей-клуб» тоже уже работает, а помимо того кто-то даже взял на себя, хвала небесам, труд составить правила игры в вист. Что касается иных сфер человеческой деятельности – начали работать две важные фабрики, а именно первая в мире фарфоровая и первая в мире шоколадная. Одна из них, понятное дело, намного важнее другой. Говоря же о событиях в большей мере «мировых», можно отметить, что Георг II уже умер и теперь мы имеем Георга III. В Америке затеялось некое брожение, все вдруг заговорили о независимости, и, чтобы уж ничего не упустить, мы к настоящему времени отмотали шесть лет Семилетней войны. Более-менее все, по-моему. Хотя нет… кто-то еще додумался до губной гармоники. Сволочь безмозглая.

Если же говорить о музыке, то в ней произошел определенный сдвиг. Сместился центр музыкальной вселенной. До сей поры он находился в Италии, куда попал из Голландии с Фландрией, а теперь переехал снова – в Вену, благодаря, в частности, Габсбургам, всесильному семейству, поставляющему ныне императоров Священной Римской империи. Гендель уже скончался, ровно три года назад, и мир лишился последнего из великих поборников искусства барокко. Классическая музыка, какой мы ее знаем, укрепляет свои позиции – главным образом потому, что практически все барочные композиторы перемерли. В такой вот обстановке человек, обладавший не лишенным забавности средним именем – Глюк, – и надумал сочинить новую оперу.

УМЕЛЕЦ СО СРЕДСТВАМИ

Так вот, если помнить о том, что многие считали оперу уже отжившей свой век, шаг, сделанный Глюком, представляется довольно рискованным. Правда, не самому Глюку. Если честно, Глюк имел перед другими одно преимущество: он много колесил по свету. Заезжал то туда, то сюда, увидит где-нибудь идею и прикарманит, услышит новый стиль – прикарманит и стиль. Кроме того, он женился на дочери одного из богатейших банкиров Вены – по любви, как вы понимаете, – и потому мог позволить себе побездельничать и посочинять на досуге то, что ему нравилось. А что ему нравилось? А нравился ему реализм. Он хотел, чтобы в музыке было побольше реализма – меньше «музыки для музыки» и больше «вот тут музыка должна звучать подобно тому-то и тому-то» или «эта часть произведения должна имитировать то-то и то-то». Глюк уже опробовал этот подход на балете, в основе которого – мольеровский «Дон Жуан», и ему, в общем, понравилось. Вот он и решил проделать то же самое снова, на сей раз в опере.

Либретто он заказал приятелю, ведавшему местной лотереей [♫]♫
  Отсюда и прославленная ныне теноровая любовная ария «Им мог быть ты!». (Примеч. автора).


[Закрыть], и… словом, как тогда выражались, рука руку моет. Глюк выиграл. Публика ничего подобного прежде не видела. На сцене появились настоящие люди, настоящая правда. Да и звучало это сочинение намного драматичнее всего, что когда-либо слышала публика, – главным образом потому, что Глюк, используя оркестр, опробовал, если угодно, новые звуковые эффекты. Публике казалось, будто она и вправду слышит в музыке гром, ощущает ярость фурий и едва ли не видит красоту Элизиума. Неужели опера снова сможет обрести популярность? Да, Глюк с его не лишенным забавности средним именем как раз так и думал. И что же представляло собой произведение, столь изменившее отношение к опере? Ну-с, поверите ли? – оно представляло собой переработку истории, которая еще в 1607 году легла в основу первого, по сути, оперного хита. Истории Орфея и Эвридики.

ОРФЕЙ И ЭВРИКА

«Орфей и Эвридика» – Глюк. «La Favola d’Orfeo» [*]*
  «Сказание об Орфее» (итал.). (Примеч. переводчика).


[Закрыть]– Монтеверди. «Orphée aux Enfers» [*]*
  «Орфей в аду» (франц.). (Примеч. переводчика).


[Закрыть]– Оффенбах. И даже «Orpheus und Eurydyke» – Кшенек. Поразительно, с каким постоянством перерабатывалась эта история. В оперные либретто она попадала гораздо чаще других и по меньшей мере в двух случаях оказывалась на переднем крае музыкальных новаций. Поэтому нисколько не удивляешься, узнав, что история эта рассказывает – о ком бы вы думали? – об «изобретателе музыки», Орфее, который выводит свою возлюбленную Эвридику из Аида – и лишь затем, чтобы вновь утратить ее в миг воссоединения. Интересно, что Глюк приделал к этой истории счастливый конец – появляется Амур, возвращающий Эвридику к жизни, – совсем не то что у Монтеверди, там Орфей теряет Эвридику, но зато Аполлон – в виде компенсации – помещает его среди звезд. Классическая история, давшая, самое малое, три классические оперы, каждая из которых хороша по-своему. Ну ладно, раз уж разговор зашел об изобретателе музыки, давайте присядем и подведем кой-какие итоги.

ПРОСТИТЕ, ВАС СЛУЧАЙНО НЕ БАХОМ ЗОВУТ?

Бах уже получил место, которого ожидал в самом конце, – капельмейстера в оркестре Святого Духа – и теперь исполняет эту должность на пару с Генделем. Сколько я понимаю, Большой Георг более чем готов довольствоваться тем, что сидит на репетициях в зале, закусывая жареными цыплятами, – поесть наш Гендель любил всегда. Что же до тех, кто пришел этим двоим на смену, то Гайдн еще только начинает создавать себе имя [♫]♫
  Зная Гайдна, нисколько не удивлюсь, если для создания имени он прибегнет к макраме… человеком шибко интересным его никак не назовешь. Разумеется, я вам этого не говорил, идет? (Примеч. автора).


[Закрыть], а Глюк создает таковое для оперы. Но что же можно сказать о самом времени? Какой там нынче год? 1763-й! И что происходит?

1763-й – генералы Семилетней войны покивали боковому судье, и тот, поскольку дополнительное время назначено не было, дал свисток, впоследствии названный «Парижским миром». У нас в Англии уже имеется Питт Старший, а вот только что мы получили еще и Питта Младшего [*]*
  Уильям Питт Старший (1708–1778) – британский политик, много сделавший для того, чтобы Британия стала колониальной державой, в немалой мере способствовал Семилетней войне, в которой Британия захватила большую часть французских колоний в Индии и Америке; его сын Уильям Питт Младший (1759–1806) – премьер-министр Великобритании в 1783–1801 и 1804–1806 гг. (Примеч. переводчика).


[Закрыть], хотя последним, кто попал в сводку новостей, оказался совсем другой Пит – пони. В 1763-м этих бедных животных впервые начали использовать в шахтах.

Путешествующему музыканту Чарлзу Бёрни [♫]♫
  Чарлз Бёрни был на самом деле врачом из Шрусбери. Много поездив по Европе, он описал свои музыкальные впечатления в книге «История музыки». Умение оказываться «в нужное время в нужном месте» обратило рядового во всех иных отношениях врача и музыканта-любителя в человека, имя которого обязан знать всякий, кто питает более чем преходящий интерес к музыке того времени. (Примеч. автора).


[Закрыть], в сравнении с которым и Тур Хейердал выглядит лежебокой, уже исполнилось тридцать семь. Во Франции Рамо осталось прожить всего один год. В Австрии Моцарт дожил до семи – и несомненно уже подумывает о том, чтобы уйти на покой. Следует помнить, что Моцарту года начисляются примерно так же, как собаке, и, стало быть, его «семь» – это примерно то же, что двадцать один простого смертного. Вот он и спешит зашибить деньгу, гоняя по всей Европе с концертами – из опасения, что музыка того и гляди выйдет из моды.

Что до прочего, то – как говаривают в довольно странных местах, в которые без хорошего блата не попадешь, – «Бах умер, да здравствует Бах!». Хорошо-хорошо, на самом деле никто этого не говорил. Я все выдумал. Я, собственно, хотел сказать вот что: «баховский» Бах – Иоганн Себастьян, великий, – уже умер. Однако парочка Бахов еще кружит по свету, поддерживая, так сказать, марку фирмы. Скажем, в Англии подвизается ИК Бах, известный, если быть точным, под довольно неожиданным прозвищем: «английский» Бах, а в Германии наличествует Карл Филипп Эмануэль, КФЭ Бах, известный как… ну, в общем, он и известен как КФЭ Бах. Говорят, что «английский» Бах заехал однажды в Лондон и до того ему там понравилось, что он взял да и остался. Подружился с Гейнсборо, начал мелькать на шикарных приемах и все такое. Раз уж я о нем заговорил, позвольте предложить вам полный список Бахов:

ИС Бах– папаша Бах.

ИК Бах– «английский» Бах (младший сын вышеназванного).

КФЭ Бах– Бах без прозвания (второй сын вышеназванного).

ОРЗ Бах– «сморкающийся» Бах. ☺

ВДВ Бах– «отчаянный» Бах. ☺

ЖЭК Бах– Бах «света не будет». ☺

ГАИ Бах– Бах «здесь стоянка запрещена». ☺

ФАПСИ Бах– Бах «я вас внимательно слушаю». ☺

Сами видите, 1763-й положительно кишит Бахами. А как же вся прочая классическая музыка – что я увидел бы, отвлекшись на минутку от Бахов? Ну-с, классическая музыка, какой мы ее знаем теперь, более или менее устаканилась. Барокко с рококо все еще с нами, однако долго они не протянут – год, если не неделю. Контрапунктическое «тра-ля-ля» уходит, уходит и почти уж ушло, и на смену ему является звучание более строгое и в то же время облеченное в более сложные формы. Разумеется, все произошло не так просто («Э-э… м-м-м… я бы, пожалуй, изобрел… э-э… симфонию». – «Как скажешь», – отвечает добрая фея, взмахивает палочкой – и готово), нет, тут шла эволюция, прямо по Дарвину. Библия описала бы это так: «Опера родила Оперную Увертюру, Оперная Увертюра родила Увертюру Отдельную, Отдельная Увертюра родила Симфониетту, а Симфониетта родила Симфонию». Дальнейшее отчасти походило на продвижение разрозненных исследовательских групп к полюсу Земли – композиторы работали в разных лагерях, один подправит что-то здесь, другой подбросит идею там. И это относится не только к симфонии, к музыке в целом.

Итак, у вас имеется Бах в Англии, Бах в Германии, Гайдн в Австрии и, разумеется, Госсек в Бельгии.

Да, вы не ослышались: «У вас имеется Госсек в Бельгии». Я вам вот что посоветую: залезьте в верхний ящик буфета, достаньте оттуда вечное перо – я знаю, оно толком не пишет да еще и подтекает, но вы же его все равно не выкидываете – и запишите имя: «Госсек». Держите листок под рукой, скажем, на кухне – прилепите к холодильнику одним из магнитиков, изображающих «Давида» Микеланджело. А потом, затеяв в следующий раз игру в «Десять знаменитых бельгийцев» и застряв на Клоде Ван Дамме, сбегайте к холодильнику, взгляните на это имя – да постарайтесь не забыть его, пока будете возвращаться в гостиную, – и спокойненько так врежьте другим игрокам: «Франсуа Жозеф Госсек». Увидите, получится очень мило.

ГОССЕКИ НАЙДУТСЯ?

Франсуа Жозеф Госсек был валлоном – превосходное слово: «ваааааллоооооон». Просто превосходное. Особенно если произносить его постепенно замирающим голосом. Еще точнее – Госсек был валлоном, который уехал из Антверпена, где мальчиком пел партии сопрано, и нашел работу во Франции. Если бы вы были в 1763-м «музыкальным бизнесом», Госсек стал бы «нашим человеком в Париже», развивавшим – на свой манер – жанры симфонии, струнного квартета и всякие прочие. По сути дела, он оказался первым во Франции настоящим симфонистом, написавшим сотни и сотни различных и важных, для того времени, сочинений. А теперь? Что ж, теперь его помнят главным образом за одно из них. Не за симфонию, что печально, поскольку он был в этом жанре первопроходцем, и не за струнный квартет. За маленькую, именуемую «Тамбурин», вещицу для флейты, любимую всеми начинающими флейтистами мира, поскольку она и не трудна для исполнения, и позволяет на несколько минут приобрести сходство скорее с Джеймсом Гэлуэйем, чем с саундтреком к мультику «Клангерсы».

Несправедливо все это. Как можно относиться к тому, что композиторы сочиняют и сочиняют уймы самых разных замечательных вещей – по крайней мере, вещей очень приятных, – а история невесть по каким причинам помнит каждого только за одно его творение? Таких композиторов принято называть «авторами одного шедевра», но ведь это же нечестно. Автор одного шедевра – это, в буквальном смысле, человек, сочинивший или спевший один хит и больше ни разу своего успеха не повторивший. Вроде уже упомянутого Джо Дольче с его «Да что с тобой, ЭЙ!» или Рене и Ренато – тех двоих, что поют совершенно жуткое «Тощие люди, тощие собаки и коты». Но классические-то композиторы, они же насочиняли кучу всяких других шедевров. Просто жестокая судьба постановила, что эти самые другие и слушать не стоит. Ну и ладно, все-таки этих хоть за что-то да помнят. Были же и такие, кто создавал самые популярные мелодии своего времени, а их взяли и вычистили из книг по истории – полностью. Тот же Паизиелло, считавшийся при жизни великим человеком. Где он теперь? Нынче если какая-нибудь его ария попадает, в виде довеска, в новый альбом Чечилии Бартоли [*]*
  Оперная суперзвезда (р. 1966). (Примеч. переводчика).


[Закрыть], так уж и это можно считать крупным везением.

Уже 1764-й. Есть новости. Повсюду растут новые здания – растут так, точно завтра потоп. Еще только в прошлом году в Париже достроили церковь «Ла Мадлен», а в этом завершено лучшее творение Адама, Кенвуд-хаус в Хэмпстеде, – прекрасные там, должен сказать, гостиные. Кстати, о Лондоне. В болтливых слоях здешнего общества сейчас только и разговоров, что о последнем веянии – о номерах домов. Всякий, кто хоть что-то собой представляет, получил собственный номер, да и многие из тех, кто не представляет собой ничего, – тоже. В общем, идея была хорошая. Я к тому, что в Лондоне вот уж 120 лет как установлены почтовые ящики и вот уже восемьдесят, как действует система «дешевой почты», так почему бы не обзавестись и номерами домов?

Хотя, погодите минутку, тут какая-то бессмыслица. Как же они завели почтовые ящики за сорок лет до появления дешевых почтовых услуг? Что они в эти ящики совали? Вы только представьте, сорок лет кто-то отпирает почтовые ящики – «Ишь ты, опять пусто… чудеса». Ну? Меня о причинах не спрашивайте. Как бы там ни было, теперь номера домов имеются и людям есть куда адресовать свои дешевые письма. А на следующий год еще и мостовые появятся, так что малый, доставляющий вам почтовые заказы, начнет походить на почтальона, а не на только что вылезшего из болота защитника дикой природы. Впрочем, я что-то отвлекся. В Америке дело дошло до пошлин на ввозимые товары, и если хотите знать мое мнение, так это они зря. Как сказал бы Доналд Дак: «У нас тут бе… я грю, беда на носу, мужики, и с каждой пар… я грю, с каждой паршивой минутой становится только фиговей».

Виноват. Нет, спасибо, мне уже лучше.

ЧУДО-РЕБЕНОК

Если говорить о музыке, самое крупное событие 1764-го представляет собой сущий, как говорится, пустяк. Первое сочинение восьмилетнего Моцарта. Вы только представьте, каково ему было терпеть покровительство людей, даже не понимавших, что перед ними гений. «Ооо… Моцарт… детууленька… что, музичку доброму дяде принес?., ах, принес?., принес?.. Мама родная, да никак тут целая симфония? Э-э… в четырех частях? Ну ладно. Для полного оркестра. Правильно. Отлично. Так. Давай послушаем. – И шепотом: – Разумничался, сучий потрох».

Не знаю, доводилось ли вам когда-либо слышать Первую симфонию Моцарта, написанную им в 1764-м, всего-навсего в восемь лет. По его меркам, вещица довольно простая, особенно в сравнении с величавостью «Юпитера», оригинальностью 40-й и коричневостью [♫]♫
  Если вы не слышали 29-ю, попробуйте отыскать ее запись. У нее просто-напросто коричневая первая часть! Роскошно коричневая. Не знаю почему, но это так. Тут мне, похоже, придется согласиться со Скрябиным и Блиссом – я считаю, что определенные звуки наводят на мысль об определенных цветах. Как они это делают, мне не понять, однако делают. И 29-я симфония Моцарта безусловно КОРИЧНЕВА. Вот. Мне просто хотелось снять с души этот груз. (Примеч. автора).


[Закрыть]моей любимой 29-й. Но при всей ее простоте и даже малости формой она отличается совершенной. И ведь так легко разливаться в пустых словах насчет того, что она написана восьмилетним мальчишкой. ВОСЬМИЛЕТНИМ! Мамочки с папочками, вдумайтесь: ребенок учился всего-навсего во втором классе. Если ваш второклассник как-нибудь вернется из школы домой и притащит с собой картинку – небо, а на нем облака из наклеенной ваты – или слепленную из папье-маше маску для «Хэллоуина», а с ними еще и симфонию в четырех частях, прикиньте, какие вас обуяют чувства? Вот именно. Вы будете потрясены, не правда ли? И правильно – картинки из ваты клеят в детском саду, какого черта они отправили восьмилетку домой с такой дребеденью? Ну и разумеется, вас посетит еще одна мысль: «Господи ты мой боже, да оно еще и симфонию накатало!» Я потому так долго распространяюсь на эту тему, что нынешние представления о чудо-ребенке кажутся мне несколько размытыми. Всякие там Шарлотты Чёрч, Хейли Вестернра и даже, до некоторой степени, Рут Лоуренс [*]*
  Шарлотта Чёрч (р. 1986) – поп-певица, впервые прославившаяся в 13 лет, исполняя популярную классическую музыку.
  Хейли Вестернра (р. 1984) – новозеландская певица, в 17 лет приобретшая мировую славу.
  Рут Лоуренс (р. 1971) – математик. В восемь лет сдала экзамен по математике по программе средней школы, в девять – экзамен по программе повышенного уровня, в десять поступила на математический факультет Оксфорда. (Примеч. переводчика).


[Закрыть]– все это «чудо-дети» не совсем в том смысле, в каком был «чудо-ребенком» Моцарт. Написать в восьмилетнем возрасте полную партитуру четырехчастной симфонии – это выглядело поразительным и тогда, в восемнадцатом веке, подлинном веке вундеркиндов.

К Моцарту мы вскоре вернемся снова, а пока, прошу вас, забудьте о 1764-м. Этот год завершился. Отбыл в прошлое. Обратился в историю. Собственно, с этим никто и не спорит, но вы понимаете, о чем я. Он стал воспоминанием. И потому я хотел бы, чтобы вы теперь задумались не о нем, а о сезоне 1772/73года.

Ну как, задумались? Если у вас не получилось, давайте я вам помогу. Перед нами новое время, яркое и живое. Капитан Кук только что открыл Ботанический залив, виноват, Ботани-Бей, и, как показывает дневник, который он вел в то время, открыл не совсем то, что хотел.

День 13. Увидели землю. После того как мы встали на якорь, я возглавил первый отряд храбрецов, отплывших в гребном шлюпе, дабы попробовать сдружиться с туземцами. Высадившись на берег, мы преподнесли им дары – золото, серебро, флаг с гербом нашего доброго короля Георга III и несколько зеркал. Они в свой черед оделили нас свежей водой, некоторыми припасами, коих нам сильно недоставало, и решеткой для приготовления барбекю.

(Не вполне понимаю, что мне делать с последней. Отдал ее мистеру Бэнксу [*]*
  Сэр Джозеф Бэнкс (1743–1820) – английский натуралист и ботаник, участвовавший в первой экспедиции Кука (1768–1771). (Примеч. переводчика).


[Закрыть].)

Мало того, что Кук разобрался с Новой Зеландией, в том же году вышла первым изданием «Британская энциклопедия»; вообще, многим эти времена казались волнующими – новые земли, новые учения, лучшее понимание учений старых. И разумеется, старая гвардия умирала, а на смену ей приходила новая. Вот, скажем, не стало Каналетто – или лучше было сказать «гондол»?.. – нет, все правильно, Каналетто, а заодно уж и Гейнсборо. Игривый француз Фрагонар так и продолжает создавать то, что в восемнадцатом столетии собирали вместо непристойных открыток – у французских аристократов они идут нарасхват. Всего несколько лет назад он написал соблазнительную картинку под названием «Качели» и обнаружил, что напал на золотую жилу. Собственно, и всю Францию в 1773-м малость покачивало. Еще один ходок, Шодерло де Лакло, только что опубликовал «Опасные связи» – тоже штучка весьма откровенная. Сам я не в состоянии произнести два этих слова, не вспомнив Джона Малковича, пишущего на голой спине Мишель Пфайфер. Нет, лучше не продолжать. В конечном счете жизнь тогда во Франции была такая, что лучшей и желать не приходится, –  вы вращались в правильных кругах. (А это очень немалое «если».) Да. Вот именно. Уверяю вас. Совершенное «Réveiller et sentir le café» – вы просыпаетесь и слышите запах кофе.

ГАЙДН – РАБОТА ЭСТЕРГАЗИ?

Да и Гайдн тоже проводил это время неплохо. На самом деле, если честно, он зарабатывал очень приличные деньги! Голодающим художником его никто бы не назвал. Чердачная каморка, нищенская могилка – ну уж нет, большое спасибо. Ни-ни. Своей композиторской жизнью он распоряжался не столько как художник, сколько как страховая компания… или что-то в этом роде. Добыл себе неплохую должность придворного композитора князя Эстергази, поселился у него в Эйзенштадте, невдалеке от столицы Австрии, а потом, ну… просто-напросто служил в этой должности. Всю жизнь. Правда, он много работал, пек музыку как блины, да еще и со скоростью, которую только узлами и измерять. Но что касается хождения по краю, то таки нет… изображать из себя укротителя львов Гайдн никогда не стремился.

Правда, как-то раз он написал симфонию с приложенной к ней инструкцией, согласно которой оркестранты, доиграв свои партии, один за другим покидали сцену. То есть сцена понемногу пустела прямо на глазах у публики, и под конец на ней оставался всего один музыкант. Гайдн сочинил для него особую «спотыкающуюся» тему, коей все и кончалось. А потом и этот последний тоже переставал играть и уходил со сцены. Задумано все было как шпилька в адрес хозяина, который вот уж лет сто не давал отпуска ни композитору, ни музыкантам. Гайдн назвал симфонию «Прощальной» – в смысле прощания с расходящимся оркестром, а не в том, что сам он никогда больше на ринг не выйдет. Н-да. Интересно задумано, правда? Не знаю, эти уж мне музыканты. Бока можно надорвать от смеха, не так ли? И ведь это была его 45-я симфония. 45-я! Вы можете в такое поверить? А к концу жизни он этот счет более чем удвоил. Ну, правда, Гайдн и написал ее в возрасте сорока одного года. Вольфгангу Амадею Теофилу Норту Дорофею Моцарту [♫]♫
  Это шутка, но лишь отчасти. Полное имя Моцарта – то, что стоит в его метрике, – было таким: Иоганн Хризостом Вольфганг Теофил Моцарт («Амадей» – это позднейшая подстановка, латинская переделка греческого «Теофил»). Так что я тут не просто продемонстрировал мое никому не интересное знакомство с историей «Институций Юстиниана». (Примеч. автора).


[Закрыть] ☺, подельнику Гайдна по преступлениям, совершенным криминальным сообществом «Сони-Классика» ©, было в то время всего семнадцать лет.