Текст книги "Дань псам. Том 1"

Автор книги: Стивен Эриксон

Книга первая
Клятва солнцу

 
Зверь из словес ранит глубо́ко,
Мертва его хватка,
Он проливает кровавые брызги
Под чистым небом.
Острые когти легко проникают
В любые доспехи -
Что проку от них?
 
 
Бог обещаний сидит и смеется,
Видя, как неудачно
Сбываются планы и рушатся жертвы
В умысле злобном.
Солдаты отходят, нарушая приказы
Идти в наступленье
На гору из трупов.
 
 
Ты знал, что это случится
В конечном итоге,
Так что без удивленья смотришь на чашу,
Налитую болью
Кого-то чужого, и это не важно:
Так сладко вкушать
Страданья глупцов.
 
 
Так прочь унеси всю эту злобу
Ты, драчливая шавка,
Завладевшая дерзко духом моим.
Клыки обнажи,
Кружись, отбивайся от стаи голодных
Уличных псов,
Меня отпусти.
 

«Хищные слова» Братос из Черного Коралла

Глава первая

 
О дряхлый город,
Привечающий путников,
Которые селятся
В его переулках!
 
 
О город огней,
Песни старых товарищей,
Что дух переводят
После отлива!
 
 
Город некоронованный,
Где чирикают птицы
В сетях паутины
На высоких карнизах!
 
 
Град обреченный,
Где пробуждается прошлое,
Чтобы вновь поселиться
В его переулках!
 

«Дряхлый век» Рыбак кель Тат

Она стояла на балконе, а вокруг расстилался город в голубых огнях. Даже ночное небо казалось светлым; темнота – непрошеный гость в День Празднества Геддероны. Улицы Даруджистана были запружены народом, отмечающим начало нового года и конец прошлого разудалым, добродушным буйством. Влажный воздух пронизывали бесчисленные ароматы.

В городе устраивали пиры, представления женихов и смотры невест. Столы ломились от изысканных яств, женщины щеголяли шелками, мужчины – помпезными, богато расшитыми мундирами. Действующей армии в Даруджистане не было, зато развелось множество частных дружин, и чуть ли не каждый дворянин носил какое-нибудь вычурное звание, а то и несколько.

Под руку с мужем она посетила не один прием, но нигде не встретила офицера городской стражи или хотя бы простого солдата в запыленном плаще, начищенных растрескавшихся сапогах, с мечом, чья рукоять обмотана лоскутами кожи, а навершие погнуто и стерто от использования. Вместо этого она наблюдала изнеженные, откормленные руки, опоясанные торквесами на манер отличившихся воинов малазанской армии – тех самых, которыми не так давно матери пугали своих непослушных чад. «Будешь плохо себя вести, тебя заберут малазанцы! Подкрадутся ночью, хвать – и станешь рабом их жуткой императрицы! Да, они здесь, прямо в городе!»

Однако торквесы эти были не из бронзы или серебра с гравировкой, какие у малазанцев используются в качестве наград и знаков отличия – их можно встретить в продаже у лоточников, словно реликвии какого-нибудь давно вымершего культа. Нет, даруджистанская знать носила золото, инкрустированное драгоценными камнями, в основном сапфирами, или цветным стеклом голубых оттенков. Этот цвет символизировал газовое пламя – достояние Даруджистана – и означал, что владелец совершил некий значительный и доблестный поступок во благо города.

Такой торквес был и на мужниной руке, но под ним ощущались мускулы – твердые, под стать презрительному взгляду, которым он окидывал группки дворян в шумном зале, и повелительной манере, которую он приобрел, став членом Правящего совета. Впрочем, презрения ему было не занимать и раньше, а с последней, самой грандиозной победы оно только выросло.

Пока они чинно шли сквозь пирующих, со всех сторон сыпались даруджистанские поздравления и приветствия. С каждым уважительным поклоном лицо мужа становилось все жестче, мускулы на руке все напряженнее, а костяшки все белее. Большие пальцы он заткнул в вышитые петли над перевязью с мечом, как повелось с недавних пор у дуэлянтов. О да, он наслаждался тем, что был среди этих людей, более того, возвышался над ними. Симпатии ни к кому из них Горлас Видикас, естественно, не испытывал. Чем раболепнее они себя вели, тем презрительнее он смотрел, но, если бы кто-нибудь забыл о лести, тому бы не поздоровилось. Она знала об этом противоречии, однако понимала, что связываться себе дороже.

Богачи ели, пили, стояли, бродили, фланировали, шествовали и танцевали, пока не выбились из сил, и теперь в опустевших пиршественных залах и роскошных покоях лишь лениво возились слуги. Простой же люд за высокими стенами поместий продолжал кутеж на улице. Все полуголые и в масках, они кружились прямо на мостовых, отплясывая «свежевание Фандереи», как будто рассвет никогда не наступит, как будто сама луна застынет в немом ошеломлении, наблюдая из своей бездны за гуляками. Городские стражники стояли поодаль и смотрели, кутаясь в пыльные плащи и держа руки в скрипящих наручах на мечах и дубинках.

Прямо под балконом, на котором она стояла, в темноте сада тихо журчал фонтан, сокрытый от шумной гулянки снаружи высокими, надежными стенами. Она видела, что творится на улицах, пока карета с трудом прокладывала себе путь сквозь скопище народа, увозя их с мужем домой. Легкая рябь на воде едва-едва золотилась лунным светом.

Голубые огни горели так ярко, что затмевали собой горестную луну. Даруджистан сапфиром сверкал в торквесе мира.

Однако госпоже Видикас не было дела ни до красоты, ни до горделивых восторгов, ни до многоголосой толпы.

Ибо этой ночью она узрела свое будущее – от первого и до последнего года, под руку с мужем. Луна же казалась приветом из прошлого, подернутого дымкой времени. И будила воспоминания.

Когда-то, давным-давно, госпожа Видикас стояла на похожем балконе в похожую ночь. Но звали ее тогда Вазой Д'Арле.

Итак, этой ночью, у этой балюстрады госпожа Видикас узрела свое будущее. И осознала, что в прошлом было куда лучше.

Нет, в другую ночь лепешки рхиви закончиться не могли! Тихо ругаясь, Хватка пробиралась сквозь толпу на Озерном рынке. Озверело голодные, пьяные гуляки наседали со всех сторон, отчего приходилось пихаться локтями да грозно зыркать на тех, кто позволял себе скабрезную ухмылку в ее адрес. Наконец она вышла на грязный переулок, засыпанный мусором по щиколотку, – где-то к югу от Бортенова парка. Не самый удачный маршрут до корчмы, но ничего не поделаешь: празднество в разгаре.

Покрепче зажав сверток с лепешками под мышкой, свободной рукой Хватка завозилась с плащом. Ну вот, еще и какой-то дурак-прохожий испачкал – по всей видимости, чем-то вроде гадробийского кекса. Она попыталась оттереть пятно, однако стало только хуже. Настроение испортилось окончательно, и Хватка угрюмо побрела по свалке.

С Опонновой милостью Перл и Мураш, без сомнения, сумели разыскать сольтанское вино и небось уже вернулись в корчму. А ей еще переть и переть: двенадцать кварталов, две стены, а на пути не меньше пары десятков тысяч безумцев. Может, товарищи подождут? Ага, как же. А все треклятая Дымка со своей тягой к лепешкам рхиви! Еще и ногу подвернула – вот и пришлось Хватке тащиться на рынок в самое празднество. И это, кстати, если она и правда подвернула ногу: Молоток-то, вон, ничего не сказал, посмотрел только да пожал плечами.

Впрочем, иного поведения от Молотка никто и не ожидал. Отставка здорово его подкосила, и веры в то, что в жизни целителя взойдет солнце, было ровно столько же, сколько и в то, что Худ не досчитается жертв. С другой стороны, а другим разве легче?

И вообще, какой прок угнетать себя подобными невеселыми размышлениями?

Да просто это бодрит, вот и все.

Дестер Трин, закутанный в черный плащ с капюшоном, следил за толстозадой бабой, которая пробиралась по замусоренному переулку. Он преследовал ее с самого черного хода «К'руловой корчмы», за которым наблюдал целых четыре ночи подряд из надежного, темного укрытия.

Глава клана предупреждал, что жертвы – бывшие военные, однако Дестер Трин не заметил, чтобы они поддерживали себя в форме. Все старые, обрюзгшие, не просыхающие от пьянства, а эта баба небось настолько раздалась, что от стыда вынуждена носить эту необъятную шерстяную накидку.

Высмотреть ее в толпе было нетрудно: она на голову выше типичного гадробийца. А еще по дороге к базару рхиви в Озерном квартале и обратно она отчего-то избегала широких улиц и скоплений горожан. Что ж, это ее вскоре и погубит.

Дестер, будучи чистокровным даруджистанцем, ясно видел свою мишень и безошибочно следовал за ней сквозь толпу гуляк.

Быстрой походкой охотника он пересек переулок сразу за жертвой, высунулся из-за угла. Баба как раз миновала стену второго яруса и вошла в туннель, ведущий на третий ярус.

Борьба за власть в Гильдии, вызванная исчезновением Воркан, наконец завершилась, причем на удивление малой кровью. Новый магистр в общем и целом Дестера устраивал – хотя бы тем, что сочетал подлость с хитростью, тогда как прочие претенденты были только подлыми. В кои-то веки убийца мог верить в светлое будущее и не выглядеть при этом записным дураком.

Первый же контракт оказался весьма ответственным. Прямолинейным, да, но если его выполнить в полной мере, то клану Дестера суждено было серьезно подняться в гильдейской иерархии.

Убийца погладил рукоятки кинжалов, которые носил на наплечных перевязях. Парные клинки даруджистанской стали придавали уверенности. Желоба лезвий были густо смазаны ядом морантского тральба.

Ядами для подстраховки пользовались все: от уличных головорезов до тех, кто ходил Дорогой воров – по крышам. Многие помнили приближенного Воркан, который в ночь, когда его предал глава клана, показал, насколько смертоносным может быть убийца без магии, но с обыкновенным ядом. О той кровавой ночи уже слагали легенды.

Дестер слышал, что в разных кланах есть люди, поклоняющиеся Раллику Ному, – своего рода культ, члены которого узнают друг друга по тайным жестам. Сэба Крафар, новый магистр Гильдии, естественно, первым делом объявил культ вне закона, даже устроил чистку: пятеро предполагаемых зачинщиков встретили рассвет с распоротым горлом.

Впрочем, до Дестера по-прежнему доходили слухи о том, что культ никуда не делся. Просто ушел глубже на дно.

На самом деле никто не знал, каким ядом пользовался Раллик Ном, но Дестер был уверен, что это морантский тральб. Даже капли, попавшей в кровь, хватало, чтобы вырубить противника и погрузить его в беспамятство, откуда обычно не выкарабкиваются. Бо́льшая доза лишь ускоряла процесс, направляя жертву прямиком к Худовым Вратам.

Толстозадая баба тем временем шла дальше.

За четыре квартала до «К'руловой корчмы» – если малазанка пойдет так, как рассчитывает Дестер, – тянется длинный узкий проулок; слева – глухая стена оружейной третьего яруса, справа – здание терм, мощное и основательное. Окон мало, да и те на верхних этажах, а значит, будет темно, хоть глаз коли.

Там-то он ее и прикончит.

Восседая верхом на шпиле в углу высокой стены, Чиллбайс каменными глазами обозревал неприглядного вида двор: заросший сад, мелкий прудик – его недавно восстановили, но почти сразу же запустили, – да поваленные колонны, покрытые седым мхом. Деревья причудливо переплетались ветвями, с которых свисали иссохшие черные листья, похожие на коконы насекомых; землю устилал влажный травяной покров; среди растительности вилась мощеная дорожка, ведущая к угрюмому приземистому строению, чей архитектурный облик не имел аналогов во всем Даруджистане.

За узловатыми ставнями было темно; лишь изредка сквозь них пробивался свет, да и то слабый, едва различимый. Дверь не открывалась никогда.

По сравнению с демоническими сородичами Чиллбайс казался великаном: массивный, как барсук, с рельефной мускулатурой и колючей шерстью. Небольшие кожистые крылья едва поднимали его тушу в воздух, и каждый взмах отзывался тихим стоном.

Но то обычно – а когда просидел без движения несколько месяцев, укрытый от посторонних глаз кроной ясеня, нависающей над стеной… Именно в эту минуту, увидев промелькнувшую во дворе усадьбы тень, услышав шорох шагов – кто-то бежал прочь из темного дома, не обращая внимания, что за спиной одна за другой разверзаются ямы и шевелятся корни, ловя беглеца, – Чиллбайс понял: дозору конец.

Тень прижалась к забору, окружающему дом Азата, долгое время смотрела на ползущие к ней корни, потом встала и, плавно преодолев барьер, скрылась во тьме.

Чиллбайс с хрипом распростер затекшие крылья, расправил скорчившиеся перепонки между длинными изогнутыми пальцами, затем повалился вперед, проскользнул под веткой, поймал восходящий поток воздуха, после чего изо всех сил затрепыхался, надсадно дыша, – и с размаху врезался в кучу перегноя.

Отплевываясь от веток и листьев, демон вскарабкался на стену усадьбы. Он слышал, как за спиной корни отрываются от земли, готовые схватить его. Цепляясь когтями за каменную кладку, демон вернулся на свой прежний насест. Бояться нечего: корни не могут уйти за пределы забора. Он даже оглянулся напоследок, и…

Взвизгнув, Чиллбайс снова отправился в полет, на этот раз через сад.

Ох, никто не любит демонов!

От заросшего фонтана веяло прохладой. Тяжело хлопая крыльями, Чиллбайс поднимался все выше и выше в ночное небо.

К хозяину, да, к хозяину. Нужно передать ему весть. Внезапную, срочную, чрезвычайно неприятную!

Демон отчаянно махал крыльями, и его жирная туша медленно плыла в темноте над ослепительно синим городом.

Зехан Швырь и Гиддин Скорый выбрали идеальное место для засады: узкая улочка, два утопленных дверных проема друг напротив друга. Четверо пьяных прошли мимо и даже не заметили неподвижные силуэты, укутанные непроницаемой тьмой. Обзора ничто не загораживало… сделай шаг – и прольется кровь.

Жертвы приближались. Оба несли глиняные кувшины и слегка пошатывались. Кажется, о чем-то спорили, но Зехан не понимал, на каком наречии. На малазанском, наверное. Быстрый взгляд влево. Пьяницы вышли на проспект и влились в разношерстную толпу гуляк.

Зехан с Гиддином следовали за парочкой от «К'руловой корчмы» до виноторговки, затем смотрели, как те пытаются сбить цену, договариваются и, взяв по кувшину, отправляются в обратный путь.

Где-то по дороге они, видимо, решили немного пригубить, поскольку спор был громким, а тот, что повыше, синекожий и косолапый, – со своей позиции Зехан хорошо его видел – опирался на стену и выглядел так, будто вот-вот расстанется с ужином.

Ничего, однако, не случилось. Он выпрямился и нагнал товарища. Спор вдруг утих, только шуршали в мусоре сапоги.

Просто замечательно.

Все будет гладко, без шума и пыли. Зехан обожал такие ночи.

Бесшумно ступая мокасинами по брусчатке, Дестер настигал ни о чем не подозревающую жертву. Двенадцать шагов. Восемь. Четыре…

Баба резко развернулась, распахивая плащ.

Блеснуло серебро – воздух разрезала вороненая сталь. Дестер затормозил, пытаясь увернуться от клинка – длинный меч, Беру помилуй! – но что-то полоснуло его по горлу. Убийца ушел влево, пригнулся, выставил перед собой кинжалы, на случай если баба приблизится.

Длинный меч!

Тепло растекалось вниз по шее на грудь, под рубашку из оленьей шкуры. Перед глазами плыло, тьма сгущалась. Дестер Трин, шатаясь, размахивал кинжалами. Затем в висок ударили кольчужной перчаткой или сапогом. Руки перестали слушаться, и оружие глухо звякнуло о брусчатку.

Ослепший и оглушенный, убийца упал следом. Камень был жесткий, холодный.

В голове разливалась волна усталости, набирая мощь и унося его куда-то в неведомые дали.

Хватка склонилась над трупом. Кончик меча влажно блестел красным, и ей отчего-то вспомнились маки после дождя. Она выругалась. Шустрый ублюдок, почти ушел от удара. Пришлось бы тогда повозиться. Впрочем, если кидать ножички не обучен, долго бы он не продержался.

В толпе гадробийцев опасаться стоит разве что карманников. Сам по себе народ этот исключительно хрупкий, а потому заметить, когда тебя преследуют, труда не составляет – если только, конечно, тебя преследует не гадробиец.

Остывающий труп у ее ног принадлежал даруджистанцу. Капюшон, надо полагать, для скрытности, но, когда твоя голова маячит выше остальных, можно хоть с фонарем идти.

И все же… Хватка нахмурилась. Да ты не простой головорез. Простые с такими кинжалами не ходят.

Песий дух.

Хватка убрала клинок в ножны и поплотнее запахнула плащ – так, чтобы оружия видно не было. Если стража заметит – отправят в тюрьму да еще дикий штраф заставят платить. Поудобнее перехватив сверток с лепешками, Хватка пошла дальше.

Ох Дымке не поздоровится…

Зехан с Гиддином одновременно выхватили кинжалы и выскочили из своих ниш.

Гиддин вогнал клинки в спину высокому по самую рукоять. Ноги у малазанца подкосились, и он упал, забрызгивая все перед собой блевотой. Кувшин разбился, вино растеклось по улице.

Кинжалы Зехана пробили кожаный доспех второго, скользнули под ребра и пронзили оба легких. Убийца вынул оружие, и рыжеволосый малазанец повалился наземь.

Справа в шею Зехану вошло короткое лезвие. На булыжники он рухнул уже бездыханным.

Гиддин, склонившийся над малазанцем, поднял голову.

Сзади его схватили две могучие руки, одна зажала рот, вторая – ноздри. Внезапно легкие убийцы заполнились водой, он начал захлебываться. Руки сжались крепче. В глазах у Гиддина потемнело, и жизнь медленно покинула его.

Мураш, крякнув, выдернул меч, затем сапогом припечатал удивленное выражение на лице несостоявшегося убийцы.

– Видал, как я прыснул блевотой? – спросил Перл, скалясь. – Разве не гениально?…

– Пасть закрой! – рявкнул Мураш. – Если не заметил, эти двое не грабители, которым не хватает на выпивку.

Перл, сощурившись, посмотрел на труп перед собой. Изо рта и носа у него текла вода. Напанец почесал бритую башку.

– Ну да. Впрочем, все равно салаги. Мы заметили их дыхание с того конца улицы, Худ их побери. Когда те пьянчуги прошли, они замерли: стало быть, поджидали кого-то другого…

– Верно, нас. Я к тому и клоню.

– Может, поспешим? – отчего-то тревожным голосом предложил Перл.

Мураш подергал ус и кивнул.

– Сотвори еще разок ту иллюзию. Шагов на десять впереди.

– Полегче, сержант…

– Какой я тебе сержант? Все уже.

– Да? Тогда какого Худа раскомандовался?

Хватка была вне себя от злости, когда вышла к корчме. Остановившись, она огляделась. Кто-то стоял на обочине через дорогу от двери, прячась в тенях. Капюшон надвинут, руки под плащом.

Хватка двинулась в сторону незнакомца.

Он заметил малазанку, когда между ними осталось десять шагов. Под плащом что-то зашевелилось – ясно, напрягся. Из-за угла вывалилась компания гуляк, и, пока они прошли, Хватка сумела преодолеть оставшееся расстояние.

Неизвестно, чего ждал незнакомец – может, ругани или расспросов, – но к мощному пинку промеж ног явно был не готов. Пока он медленно оседал на землю, Хватка подошла вплотную и приложила его кулаком по затылку, ускоряя падение. Мужчина с противным хрустом ткнулся лбом в брусчатку. Тело начали бить судороги.

Рядом остановился прохожий, вгляделся в того, кто корчится на земле.

– А тебе чего надо? – рявкнула Хватка.

Прохожий удивленно вскинул голову, пожал плечами.

– Ничего, красавица. Правильно ты его, нашел где отираться. Будешь моей женой?

– Пшел прочь.

Тот двинулся дальше, распинаясь о безответной любви. Хватка оглянулась, не выскочит ли кто-то еще из темноты. Никого не было – наверное, проглядела. Или, что вероятнее, за происходящим следили с крыши, вне досягаемости.

Мужчина наконец перестал дергаться.

Хватка направилась ко входу в корчму.

Едва она сделала шаг, как ее окликнули. Обернувшись, Хватка увидела спешащих к ней Мураша с Перлом, у каждого в руках по кувшину сольтанского. Мураш выглядел напряженным. Перл отстал на полшага – его внимание привлекло бездыханное тело на обочине. Какой-то беспризорник-гадробиец уже обшаривал карманы покойника в поисках ценностей.

– Сюда, оба! – рявкнула Хватка. – И держите ухо востро!

– Сходили, понимаешь, за покупками, – проворчал Мураш. – Как почуяли засаду, почти всю обратную дорогу шли под иллюзией…

Бросив еще один взгляд на улицу, Хватка бесцеремонно подтолкнула обоих к двери.

– Не здесь, кретины!

До чего паршивая ночка, с ума сойти! Так вышла из себя, что отшила единственного приличного жениха за двадцать лет.

Дымка заняла позицию прямо возле двери, за столиком – как обычно делала, когда чуяла неприятности. Подобно дыму, она растворилась в тени, только выставила вперед ногу, чтобы неосторожно вошедшие спотыкались об нее.

Шагнув внутрь, Хватка хорошенько пнула по вытянутой ноге.

– Ай! Лодыжка же!

Хватка уронила сверток с лепешками на колени Дымке. Та охнула.

Мимо протиснулись Мураш с Перлом.

– Тоже мне охранничек, – фыркнул бывший сержант. – Только и может, что «ай» да «ох».

Дымке уже было не до него – она разворачивала лепешки.

– А ты слыхала, – крикнула Хватка, устраиваясь за барной стойкой, – ведьмы-рхиви плюют на сковороду, прежде чем кинуть на нее тесто? Какой-то древний ритуал обращения к духам…

– Да нет же, – перебила Дымка, заворачивая упаковку обратно. – Это для проверки. Если зашипит, значит, сковорода достаточно нагрелась.

– Ну да, ну да, – пробормотал Перл.

Хватка скривилась, затем кивнула.

– Ладно, собираемся в кабинете – все. Дымка, разыщи Молотка.

– Не вовремя, – откликнулась та.

– Почему?

– Штырь отправился в паломничество.

– Значит, повезло.

Дымка осторожно поднялась и спросила, жуя лепешку:

– Дукера звать?

– Попробуй, – сказала Хватка, подумав. – Если он захочет.

Дымка покосилась на нее.

– Ты что, кого-то сегодня убила?

Ответом было красноречивое молчание. Хватка с подозрением оглядела горстку посетителей: они уже не держались на ногах от выпитого, поэтому не смогли покинуть корчму с двенадцатым колоколом, как полагалось. Ни одного постороннего, только завсегдатаи. Сойдет. Махнув рукой остальным, Хватка направилась к лестнице.

В дальнем конце зала прокля́тый бард заунывно тянул какой-то малопонятный пассаж из «Аномандариса», но его никто не слушал.

Их триумвират считал себя новым поколением Правящего совета Даруджистана. Шардан Лим – самый стройный и высокий из троицы. У него обветренное лицо, выцветшие голубые глаза, крючковатый нос и безгубый рот, вечно опущенный, словно в нем заключено непреодолимое презрение ко всему миру. Левое запястье чуть ли не вдвое мощнее правого и иссечено шрамами, гордо выставленными напоказ. Он смотрел на Вазу так, будто ему не терпелось спросить у мужа, когда же наконец придет его очередь ей пользоваться. Этот взгляд лежал на горле ледяной хозяйской хваткой. Мгновение – и он с тенью усмешки отводит глаза, тянется за кубком, оставленным на каминной полке.

Напротив Шардана Лима, по другую сторону потухающего камина, поглаживая длинными пальцами кладку из древних каменных орудий, стоял Ханут Орр. Он ублажал половину благородных дам Даруджистана, при условии что они замужем или по крайней мере лишены девственности. В нем действительно было это возбуждающее сочетание опасного шарма и владетельного высокомерия, перед которым не могли устоять даже иные благоразумные женщины, хотя прекрасно знали, с каким наслаждением он наблюдает, когда любовницы валяются у него в ногах, моля уделить им хотя бы толику внимания.

По левую руку от Ханута Орра, развалившись в любимом кресле и вытянув ноги, сидел муж Вазы. Покачивая кубок, он задумчиво разглядывал, как гуляет по стенкам вино цвета голубой крови.

– Дорогая супруга, – лениво протянул Горлас, – выход на балкон освежил вас?

– Желаете вина? – спросил Шардан Лим, вскинув брови, словно угодить Вазе было для него превыше всего.

Супругу следовало бы оскорбиться на такое неприкрытое проявление похоти по отношению к жене, но Горласу, по всей видимости, было наплевать.

– Нет, благодарю вас, советник Лим. Я просто спустилась пожелать вам спокойной ночи. Горлас, ты еще долго?

Он даже не оторвал глаз от кубка, лишь причмокнул губами, смакуя глоток, и поморщился, найдя послевкусие несколько кислым.

– Нет нужды дожидаться меня.

Ваза невольно бросила взгляд на Шардана. На его лице была веселая ухмылка, мол, уж он-то так просто ее не отпустил бы.

Поддавшись внезапному болезненному порыву, она встретилась с ним глазами и улыбнулась в ответ.

Горлас Видикас, вне всякого сомнения, ничего не заметил, а вот Ханут Орр – напротив, хотя его ухмылка была скорее грубо-презрительной.

Чувствуя себя замаранной, Ваза вскинула голову и удалилась.

В сопровождении служанки она поднялась по широкой лестнице и направилась к себе в спальню.

Когда дверь за ее спиной закрылась, она сбросила накидку и приказала:

– Принеси мои украшения.

– Простите? – переспросила старушка.

Ваза резко развернулась.

– Принеси мои украшения!

Женщина сжалась и спешно пошла выполнять поручение.

– Те, которые старые! – крикнула ей вслед Ваза.

Напоминание о прошлых временах, когда она была еще девочкой и восхищалась дарами, что преподносили в липких от пота ладонях женихи в надежде завоевать ее расположение. Какое тогда перед ней открывалось будущее!

Ваза, сощурившись, посмотрела на свое отражение в зеркале.

Может, еще не все потеряно… И? Что это меняет?

Ее муж добился всего, чего хотел. Они с друзьями – трое дуэлистов, трое суровых мужчин с правом голоса в Совете. Быть одним из трех – только это ему и нужно.

Хорошо, а что тогда нужно ей?

Я тоже этого хочу?… Или нет?

На этот вопрос она ответить не могла.

– Госпожа…

Ваза обернулась.

На потертом туалетном столике были разложены ее девические сокровища. Выглядели они… дешево. Безвкусно. От одного вида этих побрякушек сердце у нее упало.

– Собери их в шкатулку, – сказала Ваза служанке. – Завтра продадим.

Не следовало ему задерживаться в саду. Хозяйка, любвеобильная вдова Сефарла, от перепитого заснула прямо на мраморной скамье, в одной руке сжимая кубок, и, запрокинув голову, оглашала душную ночь громким храпом. Неудавшееся свидание позабавило Мурильо. Он решил задержаться ненадолго, допить вино и подышать дивным ароматом цветов. За спиной зашуршали чьи-то осторожные шаги.

Обернувшись, он увидел перед собой дочь вдовы.

Смотреть на нее тоже не следовало.

Девушка была вдвое младше Мурильо, но эта разница уже утратила свой порочный смысл. С обряда взросления прошло года три-четыре, приближался тот возраст, когда отличить двадцатилетнюю от тридцатилетней мужчина больше не в состоянии – а значит, пропадал смысл и в предрассудках.

Наверное, Мурильо выпил лишнего, а потому несколько утратил твердость духа. Прожитые годы, свидетельством которых было все уменьшающееся количество вожделеющих взоров в его сторону, уже не казались таким уж непреодолимым препятствием. Конечно, с возрастом приходит опыт – иными словами, умение выбирать женщин, которые ценят зрелых мужчин. Беда лишь, что очень легко подменить действительное желаемым или, того хуже, – застрять в прошлом. Верно гласит поговорка: всякий мужчина – дуэлист, и даже десяток тысяч ран его ничему не учат.

Однако, встретившись взглядом с Делишей, незамужней дочерью Сефарлы, Мурильо ни о чем этом не думал. Все-таки вино, заключил он позднее. Вино и шум Празднества, сладкий аромат цветов и душный воздух. А еще то, что на девушке не было ничего, кроме тонкой шелковой сорочки. Каштановые волосы подстрижены очень коротко, по последней девичьей моде. Лицо молочно-белое, губы полные, носик с едва заметной горбинкой. Влажные карие глаза раскрыты широко, как у попрошайки, только милостыня ей нужна иного рода.

Вдова по-прежнему храпела, и Мурильо, запоздало ужаснувшись своему спокойствию, исполнил низкий поклон.

– Милая моя, вы очень вовремя. Я, знаете ли, подумывал сопроводить вашу матушку в постель. Как бы это лучше сделать?

Делиша качнула прелестной головкой.

– Не надо ее трогать. Она так спит здесь почти каждую ночь.

Голос у нее был еще молодой, но не тонкий или гнусавый, как у прочих девиц, а потому еще сильнее скрадывал зияющую пропасть в возрасте.

Да, что ни мгновение, то повод для раскаяния!

– Она даже не надеялась, что вы примете ее приглашение, – продолжала Делиша, скинув сандалию и отталкивая ее в сторону изящным пальчиком. – Вы же столь желанны… в смысле, пользуетесь спросом. Особенно в такую ночь.

А девушка умна не по годам, знает, как польстить мужскому самолюбию, уже порядком одряхлевшему и поизносившемуся.

– Но, милая, зачем вы пришли ко мне? Вас наверняка осаждает легион ухажеров…

– И среди них ни одного достойного называться мужчиной.

Мурильо мог поклясться, что услышал, как разбиваются сотни пылких юношеских сердец, как стонут кровати и слетают в сторону пропотевшие одеяла. И все из-за одной презрительно брошенной фразы.

– В том числе и Прелик.

– Кто-кто, простите?

– Та пьяная бестолочь, которая валяется в фойе. За вечер несколько раз чуть на собственный меч не напоролся. Отвратительное зрелище.

Отвратительное, значит? Что ж, ясно.

– Юношам свойственно чрезмерно увлекаться, – заметил Мурильо. – Не сомневаюсь, несчастный Прелик ждал этой ночи много недель, если не месяцев. И вот вы рядом, во всей красе. Естественно, он поддался волнению и решил унять его вином. Таких молодых людей следует пожалеть, Делиша, они правда стараются.

– Я не хочу их жалеть, Мурильо.

Не следовало ей произносить его имя таким тоном. А ему вообще не следовало слушать ни одного ее слова.

– Делиша, позволите мне, с высоты моих прожитых лет, дать вам совет?

С трудом удерживая на лице терпеливое выражение, она кивнула.

– Ищите тихих. Не тех, кто распускает перья или кичится не к месту, нет, а незаметных. Они склонны к осторожности.

– Среди моих знакомых таких нет.

– Поверьте мне, Делиша, есть. Они просто не бросаются в глаза на первый взгляд.

В сторону отлетела вторая сандалия, и взмахом белой руки девушка прервала его излияния и внезапно оказалась к нему почти вплотную. Она вскинула головку, как бы испуганно, однако в ее долгом взгляде не было и намека на отчаяние и безрассудство.

– Не нужны мне ни тихие, ни жалкие, ни… другие дети! Сегодня – нет, Мурильо. Не под этой луной.

Ее руки сплелись вокруг него, мягкое, разгоряченное тело, прикрытое тончайшим шелком, прижалось к нему.

«Под этой луной?» – подумал Мурильо.

Увы, на этом поэзия закончилась. Делиша стремительно расстегивала пуговицы на камзоле, впилась в Мурильо влажным приоткрытым ртом, умело работая языком и покусывая его за губы. Он положил ей одну руку на грудь, второй подхватил под бедра, и девица, подскочив, обвила его ногами за талию. Следом о мощеную дорожку звякнула пряжка ремня.

Она была не крупной, совсем не тяжелой, но удивительно подвижной и так отчаянно скакала на Мурильо, что с каждым толчком он ощущал хруст в пояснице. Включив привычную отрешенность, которая обеспечивала ему хваленую выносливость, он на всякий случай прислушался, не проснулась ли вдова. Нет, она по-прежнему раскатисто храпела, и этот звук как бы предрекал: годы борьбы выматывают всех – и всем суждено закончить свой жизненный путь. Мысль была мимолетной; если бы он позволил ей задержаться, то немедленно потерял бы запал. Делиша тем временем почти достигла пика: ее вздохи стали чаще, по телу пробегали судороги. Мурильо подгадал момент и тоже поддался возбуждению, чтобы в унисон с девушкой издать последний истомленный стон.