Текст книги "Из сборника «Романы шиворот навыворот» 1911г."

Автор книги: Стивен Батлер Ликок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Стивен Ликок

Из сборника «Романы шиворот навыворот» 1911г.

ПОМЕШАВШИЙСЯ НА ТАЙНЕ, ИЛИ ДЕФЕКТИВНЫЙ ДЕТЕКТИВ

Великий сыщик сидел у себя в кабинете. Он был в длинном зеленом халате, на отворотах которого виднелось с полдюжины секретных опознавательных значков.

Позади, на специальной вешалке, висело несколько пар фальшивых бакенбард.

Сбоку лежали очки – синие, черные, автомобильные.

В случае чего великий сыщик мгновенно мог бы до неузнаваемости изменить свой облик.

Рядом с ним на стуле стояли ведро с кокаином и ковш.

Лицо сыщика было абсолютно непроницаемым.

На столе лежала кипа пакетов с шифрограммами. Великий сыщик быстрым движением вскрывал их один за другим, расшифровывал и бросал в находящийся тут же шифропровод.

В дверь постучали.

Великий сыщик поспешно накинул розовое домино, приладил фальшивые черные бакенбарды и крикнул:

– Войдите! Вошел секретарь.

– А, это вы! – сказал сыщик и принял свой прежний вид.

– Сэр, – страшно волнуясь, начал секретарь, – совершено загадочное преступление.

– А, – произнес великий сыщик, и глаза у него загорелись. – Полиция на всем континенте, разумеется, совершенно сбита с толку?

– Она настолько сбита с толку, – ответил секретарь,– что агенты сотнями лежат в обмороке, а многие даже покончили с собой.

– Так, – продолжал сыщик, – и, конечно, ничего подобного не значится в анналах лондонской полиции?

– Точно так.

– И, надо думать, с этой тайной связаны имена, произнося которые, вы едва осмеливаетесь дышать или, по крайней мере, прополаскиваете перед этим горло борной или марганцовкой?

– Совершенно верно.

– И, по-видимому, она чревата такими ужасными международными осложнениями, что если мы не раскроем ее, то в ближайшие шестнадцать минут Англия окажется в состоянии войны со всеми странами мира?

Секретарь, все еще дрожа от волнения, снова дал утвердительный ответ.

– И, наконец, по всей вероятности, преступление совершено среди бела дня, где-нибудь у входа в Английский банк или в гардеробе палаты общин, под самым носом у полиции?

– Да, – отвечал секретарь, – именно так.

– Прекрасно, – сказал великий сыщик, – тогда накиньте вот это, приклейте бакенбарды и расскажите, что же случилось.

Секретарь завернулся в голубое домино с кружевными прошивками, наклонился и прошептал на ухо великому сыщику:

– Похищен принц Вюртембергский!

Великий сыщик привскочил, словно ему поддали ногой под зад.

Похищен принц! Наверное, кто-нибудь из Бурбонов! Отпрыск древнейшего в Европе рода!

Да, стоящая перед ним задача была достойна его аналитического ума.

Мозг великого сыщика заработал с быстротою молнии.

– Погодите! – вскричал он. – Откуда вам все это известно?

Секретарь протянул ему листок. Это была телеграмма от префекта парижской полиции. Она гласила: «Украден принц Вюртембергский тчк вероятно переправлен Лондон тчк необходимо возвратить обратно открытию выставки тчк награда тысяча фунтов».

Так! Принца убрали из Парижа как раз в тот момент, когда его появление на международной выставке могло бы стать политическим событием первостепенного значения.

Для великого сыщика думать значило действовать, а действовать значило думать. Иногда ему удавалось делать и то и другое одновременно.

– Телеграфируйте в Париж. Пусть сообщат приметы принца.

Секретарь поклонился и вышел.

В ту же минуту за дверью послышалось легкое царапанье.

Появился посетитель. Он бесшумно полз на четвереньках, прикрывая голову и плечи каминным ковриком, так что разглядеть, кто это, было совершенно невозможно.

Он дополз до середины комнаты.

Тут он встал на ноги.

Великий боже!

Это был премьер-министр Англии!

– Вы! – воскликнул сыщик.

– Я, – ответил премьер-министр.

– Вы пришли по делу о похищении принца Вюртем– бергского?

Премьер-министр вздрогнул:

– Откуда вы знаете?

Великий сыщик улыбнулся своей загадочной улыбкой.

– Что же, – сказал премьер-министр, – не стану скрывать. Все это очень близко меня касается. Найдите принца Вюртембергского, верните его целым и невредимым в Париж, и я прибавлю к объявленной награде еще пятьсот фунтов. Но только смотрите, – многозначительно добавил он, выходя из кабинета, – примите меры, что бы ему не испортили окраску и не купировали хвост.

«Что такое? Не купировали принцу хвост?» Великий сыщик почувствовал легкое головокружение. Значит, банда негодяев решила... Нет, нет, что за дикая мысль!

Снова раздался стук в дверь.

Появился еще один посетитель, закутанный с головой в длинный пурпурный плащ. Он полз на животе, извиваясь как червяк.

Наконец он поднялся и выпростал голову.

Великий боже!

Это был сам архиепископ Кентерберийский!

– Ваше высокопреосвященство, – воскликнул пораженный сыщик, – ради бога, не вставайте, умоляю вас! Садитесь, ложитесь, делайте что угодно, только не вставайте.

Архиепископ снял митру и усталым движением повесил ее на вешалку для бакенбард.

– Вы пришли по делу о принце Вюртембергском? Архиепископ вздрогнул и сверху вниз осенил себя крестным знамением: неужели перед ним ясновидец?

– Да, – ответил он, – от успеха розысков зависит очень многое. Но я пришел только затем, чтобы сообщить вам, что вас желает видеть моя сестра. Сейчас она будет здесь. Она вела себя крайне неблагоразумно, и теперь все ее состояние целиком зависит от принца. Если вам не удастся вернуть его в Париж, она разорена.

Архиепископ надел митру, осенил себя крестным знамением снизу вверх, завернулся в плащ и, мурлыча как кот, на четвереньках удалился из кабинета.

В глазах великого сыщика отразилось волнение – он был глубоко тронут. На лице заиграли морщины.

– Итак, – пробормотал он, – в деле замешана сестра архиепископа, графиня Уопли.

Хотя великий сыщик был хорошо знаком с жизнью высших кругов общества, он почувствовал, что на этот раз столкнулся с чем-то совершенно из ряда вон выходящим.

В дверь громко постучали.

Вошла графиня Уопли, вся в мехах.

Графиня была первой красавицей Англии. Она величественно шагнула в комнату, величественно схватила стул и уселась, повернув к сыщику свою величественную лицевую сторону.

Затем она сняла бриллиантовую тиару и положила ее возле себя на специальную подставку для тиар. Потом расстегнула жемчужное боа и повесила его на вешалку для жемчугов.

– Вы пришли, – начал великий сыщик, – по делу о принце Вюртембергском.

– Паршивый щенок! – раздраженно воскликнула графиня.

Ну и ну! Новое осложнение! Графиня вовсе не влюблена в принца, она даже обозвала молодого Бурбона щенком!

– Вас, по-видимому, интересует его судьба?

– Интересует? Еще бы! Я же сама его выкормила.

– Вы... его... что? – только и смог пробормотать великий сыщик, и его обычно бесстрастное лицо покрылось ярким румянцем.

– Я его сама выкормила, – отвечала графиня, – и теперь могла бы получить за него десять тысяч фунтов. Не удивительно, что я хочу, чтобы его скорее вернули в Париж! Но только имейте в виду, – продолжала она, – если у принца купирован хвост или испорчена отметина на животе, – тогда пусть уж лучше его совсем уберут.

У великого сыщика закружилась голова, он прислонился к стене. Хладнокровное признание прекрасной посетительницы потрясло его до мозга костей. Она – мать молодого Бурбона; она связана незаконными узами с одной из величайших в Европе фамилий; она истратила все свое состояние на какой-то роялистский заговор, хотя, инстинктом постигнув законы европейской политики, прекрасно понимает, что даже простое удаление наследственных примет принца может лишить его поддержки французского народа.

Графиня надела тиару и удалилась.

Вошел секретарь.

– Получены три совершенно непонятные телеграммы из Парижа, – сказал он и протянул первую. Она гласила: «Принца Вюртембергского длинная голова зпт отвислые губы зпт широкие уши зпт очень длинное туловище зпт короткие задние ноги».

Эти слова привели великого сыщика в явное замешательство.

Он прочел вторую телеграмму: «Принца Вюртембергского легко опознать глухому лаю».

И, наконец, третью: «Принца Вюртембергского можно опознать белой отметине середине спины».

Сыщик и его секретарь молча смотрели друг на друга.

Все это было совершенно непостижимо. Тайна казалась непроницаемой. Она сводила с ума.

Наконец великий сыщик заговорил:

– Дайте мне мое домино. Придется проследить каждую нить отдельно.

Он помолчал, пока его острый ум быстро анализировал и синтезировал наличные данные.

– Молодой человек, – бормотал он, – очевидно, молодой, поскольку графиня назвала его щенком; с длинной головой и отвислыми губами (вероятно, сильно пьет!), с белой отметиной на спине (первый предвестник тяжких последствий распутной жизни). Да, да, эта нить быстро приведет меня к цели.

Великий сыщик встал.

Он завернулся в длинный черный плащ. Белые бакенбарды и синие очки дополнили его туалет.

В таком совершенно неузнаваемом виде он отправился в путь.

Поиски начались.

Четыре дня он бродил по Лондону.

Он обошел все бары. В каждом выпивал по стакану рома. В одни он заходил переодетый матросом, в Другие – солдатом. В некоторых он появлялся в одежде священника. Поскольку он всегда платил наличными, на него никто не обращал внимания.

Но поиски оказались безрезультатными.

Однажды подозрение пало на каких-то двух молодых людей. Их арестовали, но тут же выпустили. Ни в том, ни в другом случае приметы не совпадали полностью.

У одного были длинная голова и отвислые губы, но не было отметины на спине.

У другого была отметина, но он не умел лаять.

Итак, ни один из них не был молодым Бурбоном.

Великий сыщик продолжал поиски, не останавливаясь ни перед чем.

Как-то ночью он тайно проник в дом премьер-министра. Обыскал его сверху донизу. Измерил все окна и двери. Поднял все половицы. Обследовал водопровод, канализацию и мебель. Нигде ничего!

Так же потихоньку пробрался он во дворец архиепископа. Обыскал его сверху донизу. Переодевшись певчим, отстоял службу в церкви. Нигде ничего.

Все еще не теряя надежды, великий сыщик проник в дом графини Уопли. Он переоделся горничной и поступил к ней на службу.

Тут-то он и напал на след, который привел его к разгадке тайны.

В будуаре графини на стене в большой раме висела фотография. Это был портрет.

А под ним стояло: «Принц Вюртембергскии».

На портрете была изображена такса.

Очень длинное туловище, широкие уши, некупированный хвост, короткие задние ноги – словом, совпадали все приметы.

На какую-то долю секунды мозг великого сыщика словно озарила вспышка молнии, и он проник в суть тайны.

Принц был собакой!

Быстро накинув домино поверх платья горничной, он бросился на улицу, подозвал проезжавший мимо кэб и мгновенно оказался у себя в конторе.

– Я раскрыл ее! – задыхаясь, крикнул он секретарю. – Загадка разгадана. Я соединил все звенья. Путем чистого анализа я дошел до правильного решения. Слушайте же: задние ноги, отметина на спине, отвислые губы, щенок... Как? Неужели это вам ничего не подсказывает?

– Ничего, – в полном недоумении отвечал секретарь,– задача кажется мне совершенно неразрешимой.

Великий сыщик понемногу успокоился и снисходительно улыбнулся:

– Все это, дорогой мой, означает лишь то, что принц Вюртембергский – собака. Да, да, призовая такса графини Уопли. Графиня сама ее выкормила, и теперь ее такса стоит двадцать пять тысяч фунтов, не считая десяти тысяч фунтов, обещанных за нее на парижской выставке собак. Поэтому и не удивительно, что...

Тут великого сыщика прервал громкий женский вопль:

– Великий боже!

И в кабинет, словно безумная, вбежала графиня Уопли.

Ее тиара съехала набок.

Жемчужины с ее одежды сыпались прямо на пол.

Она заламывала руки и стонала.

– Ему купировали хвост, – еле выговорила она, – и выстригли всю шерсть на спине. Что мне делать? Я разорена!

– Madame,-спокойно сказал великий сыщик, невозмутимый как бронзовая статуя, – возьмите себя в руки. Я еще могу вас спасти.

– Вы?

– Я!

– Как?

– Слушайте же. Вы должны были выставить принца в Париже?

Графиня кивнула.

– В нем все ваше состояние? Графиня снова кивнула.

– Собаку украли, отвезли в Лондон, купировали ей хвост, изменили окраску?

Пораженная такой глубокой проницательностью великого сыщика, графиня все кивала и кивала головой.

– Вы разорены?

– Да, – прошептала она, задыхаясь, и опустилась на пол в груду жемчужин.

– Madame, – повторил великий сыщик, – еще не все потеряно.

Он выпрямился во весь рост. Выражение несгибаемой непреклонности не сходило с его лица.

На карту были поставлены честь Англии и состояние самой красивой женщины страны.

– Да, я это сделаю, – прошептал он. – Встаньте, дорогая леди. Не бойтесь ничего. Я перевоплощусь в вашу собаку!

В тот же вечер великого сыщика можно было увидеть на палубе пакетбота Дувр – Кале. Он был в длинном темном плаще и стоял на четвереньках у ног своего секретаря, который держал его на коротком поводке. От возбуждения он то и дело лаял на волны и лизал секретарю руку.

– Какая замечательная собака! – говорили пасса жиры.

Костюм собаки удался на славу! Великого сыщика обмазали клеем и облепили собачьей шерстью. Отметина на спине получилась просто великолепно. Хвост, соединенный с автоматическим регулятором, двигался из стороны в сторону, повинуясь малейшему движению мысли. В глазах светился ясный ум.

На следующий день его экспонировали на международной выставке по группе такс. Он покорил сердца всех присутствующих.

– Quel beau chien! [1]1
  Какая красивая собака! (франц.).


[Закрыть] – восклицали французы.

– Ach! Was ein Dog![2]2
  Что за пес! (нем, искаж, и англ.).


[Закрыть] – восклицали испанцы. Великий сыщик получил первый приз. Состояние графини было спасено.

К несчастью, великий сыщик забыл о налоге на собак, вследствие чего его вскоре поймали и уничтожили собачники.

Но это, конечно, не имеет никакого отношения к нашему рассказу и приводится в заключение просто так, как обстоятельство, не лишенное некоторого интереса.

ГВИДО ГАШПИЛЬ ГЕНТСКИЙ

Рыцарский роман

Это случилось в те времена, когда рыцарское сословие было в полном расцвете.

Солнце медленно, то взмывая вверх, то снова падая, склонялось к востоку и меркнущими лучами озаряло мрачные башни Буггенсбергского замка.

На зубчатой башне замка, простерши руки в пустоту, стояла Изольда Прекрасная. На лице ее, словно обращенном с немой мольбой к небесам, застыли безумная тоска и отчаяние.

Наконец уста ее прошептали: «Гвидо», и из груди вырвался глубокий вздох.

Легкая, словно сильфида, она светилась такой воздушной, неземной красотой, что, казалось, почти не дышала.

И в самом деле, она почти не дышала.

Стан ее, стройный и гибкий как лоза, был тонок и изящен, словно меридиан. Она выглядела такой хрупкой, что, казалось, вот-вот рассыплется при первом же движении. Черты ее отличались поразительной субтильностью, совершенно исключавшей возможность каких-либо мыслительных процессов.

С плеч ее мягкими, струящимися складками ниспадала длинная темно-лазоревая накидка, схваченная в талии шитым поясом, концы которого сопрягались серебряною пряжкой. Грудь прикрывал кружевной корсаж, заканчивавшийся у шеи пышным кринолином, а на голове красовалась высокая остроконечная шапка, похожая на огнетушитель и наклоненная назад под углом в сорок пять градусов.

– Гвидо! – шептала Изольда. – Гвидо!

И снова и снова заламывала она руки и, словно безумная, бормотала:

– Ах, нейдет он, нейдет!

Солнце зашло. На хмурый Буггенсбергский замок и древний город Гент, раскинувшийся у стен его, спустилась ночь. Когда совсем стемнело, окна замка запылали червонным пламенем, ибо был канун рождества и в большом зале замка шел веселый пир, который маркграф Буггенсбергский устроил в честь помолвки своей дочери Изольды с Бертраном Банкнотом.

Маркграф созвал на пир всех своих вассалов и пленников – Шервуда Шелудивого, Мориса Москита, Роллона Рейнвейна и многих других.

А в это время леди Изольда стояла на зубчатой стене и тосковала по далекому Гвидо.

Любовь Изольды и Гвидо была той чистой и почти неземной страстью, какая встречалась только в средние века.

Они ни разу не видели друг друга. Гвидо никогда не видел Изольду, Изольда никогда не видела Гвидо. Они ни разу не слышали голоса друг друга. Они ни разу не встречались. Они никогда не были знакомы.

И все же они любили.

Любовь поразила их сердца внезапно. В ней было все то романтически-мистическое очарование, которое составляет величайшее счастье любви.

Как-то раз, много лет тому назад, Гвидо увидал имя Изольды Прекрасной, начертанное углем на заборе.

Он побледнел, упал в обморок и тут же отправился в Иерусалим.

В тот же самый день Изольда, проходя по одной из улиц Гента, увидела кольчугу с гербом Гвидо, висевшую на веревке для сушки белья, и тут же замертво упала на руки своей кормилицы.

С этого дня они полюбили друг друга.

Часто по утренней зорьке Изольда выходила за ворота замка и бродила с именем Гвидо на устах. Она называла его деревьям, нашептывала цветам, рассказывала о нем птицам. Многие из них даже выучили это имя наизусть. Иногда она скакала верхом по песчаному берегу и бросала имя Гвидо набегавшим волнам. Случалось, что она говорила о нем с травой, с вязанкой хвороста или даже с кучей угля.

Хотя Изольда и Гвидо ни разу не виделись, они свято хранили в памяти дорогие друг другу черты. Гвидо всегда носил под кольчугой портрет Изольды, вырезанный на слоновой кости. Он нашел его у подножия утеса, на котором возвышался замок, – между самим замком и старинным городом Гентом, раскинувшимся у его стен.

Откуда он знал, что это – Изольда?

Ему незачем было спрашивать. Само сердце подсказало ему, что это она.

А Изольда? Не менее бережно хранила она под корсажем миниатюру Гвидо Гашпиля. Она увидела ее в коробе странствующего торговца и отдала за нее свое жемчужное ожерелье. Отчего же решила она, что это его портрет, то есть, что это именно его портрет?

Да потому, что под портретом был герб. Тот самый геральдический рисунок, что и на кольчуге, которая впервые покорила ее сердце. Днем и ночью он стоял у нее перед глазами: в червленом поле – лев цвета естественного, и в трех гречишных полях – пес цвета сверхъестественного.

Если любовь Изольды горела чистым огнем, то и любовь Гвидо пылала не менее чистым пламенем.

Едва любовь к Изольде проникла в сердце Гвидо, как он поклялся свершить какой-нибудь отчаянно героический подвиг, отправиться в беспримерно опасный поход, проявить ошеломляющую храбрость и доказать, что он достоин быть рыцарем Изольды Прекрасной.

Он дал священный обет, что до свершения подвига не станет есть ничего, кроме еды, не станет пить ничего, кроме питья, и тотчас же отправился в Иерусалим, чтобы убить в честь Изольды сарацина. Вскоре ему на самом деле удалось убить одного, и притом довольно крупного. Однако, памятуя о клятве, он тут же снова, пустился в путь-дорогу, на этот раз к пределам Паннонии, чтобы убить в честь Изольды еще и турка. Из Паннонии он поскакал в Каледонию, где в честь своей дамы заколол каледонца.

Каждый год и каждый месяц совершал Гвидо новый беспримерный подвиг в честь Изольды.

А Изольда тем временем ждала.

Нельзя сказать, чтобы в Генте не было претендентов на ее руку. Напротив, великое множество их только и ждало случая исполнить малейший ее каприз.

В ее честь рыцари ежедневно совершали чудеса храбрости. Добиваясь любви прекрасной дамы, они готовы были уморить себя разными обетами: Хьюберт Хорек прыгнул в море, а Конрад Кокосовая Кожура бросился вниз головой в лужу с самой высокой башни замка; Гуго Горемыка повесился на собственном поясе на кусте орешника и отчаянно отбивался, когда его пытались снять; Зигфрид Замухрышка глотнул серной кислоты.

Но Изольда Прекрасная оставалась равнодушной к их стараниям снискать ее благоволение.

Напрасно ее мачеха Хильда Худая уговаривала падчерицу выйти замуж. Напрасно отец ее, маркграф Буг-генсбергский, требовал, чтобы она наконец остановила свой выбор на ком-нибудь из окружающих ее поклонников.

Сердце Изольды неукоснительно хранило верность Гвидо.

Время от времени наши влюбленные обменивались знаками любви. Из Иерусалима Гвидо прислал ей палочку с зарубкой в знак своей неизменной верности. Из Паннонии он прислал щепочку, а из Венеции дощечку в два фута. Изольда бережно хранила эти сокровища и на ночь прятала их под подушку.

Наконец, после многолетних странствований, Гвидо решил увенчать свою любовь последним подвигом в честь Изольды.

Он задумал вернуться в Гент, взобраться ночью на скалу, проникнуть в замок и, чтобы еще раз доказать всю силу своей любви, убить в честь Изольды ее отца, сбросить в ров мачеху, сжечь замок, а самое возлюбленную – похитить.

Не теряя ни минуты, он принялся за осуществление этого плана. В сопровождении пятидесяти верных соратников во главе с Беовулфом Буравом и Швоном Штопором он направился в Гент. Под покровом ночи они подошли к подножию утеса, на котором стоял замок, и на четвереньках поползли друг за дружкой вверх по крутой, вьющейся спиралью тропе, которая вела к воротам замка. К шести часам они проползли один виток. В семь миновали второй, а к тому времени, когда пир в замке был в полном разгаре, они сделали уже четыре оборота.

Гвидо Гашпиль все время полз впереди. Его кольчуга была тщательно скрыта под пестрым плащом, а в руке он держал рог.

По уговору он должен был проникнуть в замок через боковые ворота и, выкрав у маркграфа ключ от главных ворот, дать отряду сигнал к штурму.

Надо было спешить, ибо в эту самую рождественскую ночь маркграф, которому наскучило упрямство дочери, решил облагодетельствовать Бертрана Банкнота и отдать ему руку Изольды.

В большом зале замка шел пир горой. Могучий маркграф сидел во главе стола, осушая кубок за кубком в честь Бертрана Банкнота, который в доспехах и шлеме с плюмажем сидел подле него.

Маркграф веселился вовсю, ибо у ног его примостился новый шут: сенешаль только что впустил его в замок через боковые ворота. Его шутки – ведь маркграф еще ни разу не слышал их – то и дело исторгали неудержимый смех из могучей груди рыцаря.

– Клянусь телом господним! – хохотал он. – В жизни не слыхал ничего подобного! Так, значит, возница сказал пилигриму, что уж коли тот просил высадить его из повозки, так, стало быть, он и должен его высадить, хоть кругом еще ночь? Пресвятой Панкратий, и откуда он только выкопал такую новенькую историю? Ну-ка, расскажи еще раз, – может, даст бог, я и запомню. И достойный рыцарь откинулся назад, изнемогая от смеха. В ту же минуту Гвидо – ибо под плащом шута скрывался не кто иной, как он сам, – ринулся вперед и сорвал у маркграфа с пояса ключ от главных ворот.

Затем, отшвырнув в сторону плащ и шутовской колпак, он встал во весь рост, сверкая кольчугой. В одной руке он держал рог, в другой – огромную булаву, которой размахивал над головой.

Гости повскакали с мест, хватаясь за кинжалы.

– Гвидо! Гвидо Гашпиль! – кричали они.

– Назад! – возгласил Гвидо. – Вы у меня в руках. И, поднеся рог к губам, он набрал в грудь побольше воздуха и изо всех сил выдохнул его.

Потом дунул еще раз, тоже изо всех сил. Ни звука. Рог не трубил!

– Хватайте его! – закричал маркграф.

– Постойте, – сказал Гвидо. – Я взываю к законам рыцарства. Я пришел сюда ради леди Изольды, которую вы отдаете за Бертрана. Дайте мне сразиться с ним в честном поединке, один на один.

Со всех сторон раздались возгласы одобрения.

Поединок был ужасен.

Сначала Гвидо, схватив обеими руками булаву, поднял ее высоко над головой и со страшной силой обрушил на шлем Бертрана. Потом он встал лицом к Бертрану, и тот, подняв свою булаву, обрушил ее на голову Гвидо. Потом Бертран встал спиной к Гвидо, а Гвидо размахнулся и сбоку нанес ему ужасный удар пониже спины. Бертран ответил ударом на удар и тут же встал на четвереньки, а Гвидо трахнул его по спине.

Поистине соперники проявляли чудеса ловкости.

Некоторое время исход борьбы казался сомнительным. Потом на доспехах Бертрана появились вмятины, удары его утратили прежнюю силу, и он упал ничком. Гвидо не преминул воспользоваться полученным преимуществом и так измолотил Бертрана, что тот совсем расплющился и стал не толще жестянки из-под сардин. Затем, поставив ногу ему на грудь, Гвидо опустил забрало и огляделся.

В то же мгновение раздался душераздирающий крик.

Изольда Прекрасная, встревоженная шумом боя, вбежала в зал.

С минуту влюбленные молча смотрели друг на друга.

Затем по лицам их пробежала судорога нестерпимой боли, и они без чувств попадали в разные стороны.

Произошла ужасная ошибка!

Гвидо был не Гвидо, а Изольда – не Изольда. Портреты обманули их обоих. На портретах были изображены совсем другие лица.

Потоки позднего раскаяния затопили сердца влюбленных.

Видя, что несчастный Бертран, измолоченный ударами, стал плоским, как игральная карта, и приведен в полную негодность, Изольда почувствовала к нему жалость; тут она вспомнила, как Конрад Кокосовая Кожура бросился головой в лужу, а Зигфрид Замухрышка скорежился от боли, глотнув серной кислоты.

Гвидо же думал об убитых сарацинах и погибших турках.

И все это было впустую.

Их любовь не увенчалась наградой.

Каждый оказался не тем, кем его считал другой.

Таков удел любви на этом свете – вот в чем аллегорический смысл нашей повести из рыцарских времен.

Сердца влюбленных не выдержали. Они разбились. Одновременно.

Влюбленные испустили дух.

А в это время Швон Штопор, Беовулф Бурав и сорок их верных товарищей, толкаясь и теснясь, поспешно спускались на четвереньках по крутой вьющейся тропе, так что самая задняя часть их тела возвышалась над всеми остальными.