Текст книги "Третий секрет"
Автор книги: Стив Берри
Жанр:
Триллеры
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц)
Глава XXVIII
Кастель-Гандольфо
12 ноября, воскресенье
12.00
Мишнер стоял за спиной Климента в выезжающем за ворота виллы и направляющемся в сторону города «папомобиле». Это был специально сделанный – на базе «мерседеса-бенц» – открытый фургон с местами для двух человек, закрытый прозрачным пуленепробиваемым стеклом. В этой машине Папа всегда проезжал через большое скопление людей.
Климент согласился на воскресный визит. В деревушке, граничившей с папской резиденцией, жило всего около трех тысяч жителей, и они были безмерно преданы понтифику. Такими визитами он выражал им свою признательность.
После вчерашнего разговора Мишнер не видел Папу до утра. Несмотря на свою врожденную отзывчивость и общительность, Климент XV оставался Якобом Фолкнером, одиноким человеком, ценившим неприкосновенность своего внутреннего мира. В том, что он провел весь вечер один, за молитвой и чтением и рано лег спать, не было ничего необычного.
Час назад Мишнер написал от имени Папы распоряжение одному из свидетелей, видевших Деву в Меджугорье, о том, чтобы тот рассказал о так называемом десятом откровении. Мишнер по-прежнему не горел желанием ехать в Боснию. Оставалось надеяться, что поездка будет недолгой.
Они домчались до городка за несколько минут. Центральная площадь была заполнена народом. Когда появился автомобиль Папы, воздух огласился радостными криками. Чтобы не казаться безжизненным экспонатом на витрине, Климент махал рукой, улыбался и, находя в толпе знакомые лица, кивал им.
– Как они любят Папу, – вполголоса сказал он по-немецки, продолжая смотреть на людей и вцепившись рукой в поручень из нержавеющей стали.
– Вы никогда не давали им повода разочароваться, – заметил Мишнер.
– Все носящие эту мантию должны стремиться к этому.
Фургон объехал вокруг площади.
– Попроси водителя остановиться, – сказал Папа.
Мишнер дважды стукнул по стеклу. Фургон встал, и Климент сам открыл стеклянную дверь. Он ступил на мостовую, и сейчас же четверо телохранителей, окружавших машину, пришли в состояние боевой готовности.
– Думаете, это разумно? – спросил Мишнер.
Климент обернулся к нему:
– Как раз это разумно.
Протокол не разрешал Папе выходить из фургона. Хотя об этом визите объявили только вчера, основания для беспокойства были.
Климент приближался к верующим, протянув навстречу им руки. К иссохшим ладоням старика потянулись маленькие дети, и он, приобняв, приблизил их к себе. Климент всегда жалел, что сам не может стать отцом.
Телохранители окружили Папу, но горожане, чтобы не провоцировать их, оставались на почтительном расстоянии от проходившего вдоль толпы Климента. Многие кричали Viva, Viva! – традиционное приветствие, которое папы слышали на протяжении столетий.
Мишнер наблюдал молча. Климент XV совершал то, что две тысячи лет совершали все папы.
«Ты Петр-камень, и на сем камне Я воздвигну церковь Мою, и врата Ада не одолеют ее. И дам тебе ключи Царства Небесного; и что свяжешь на земле, то будет связано на небесах; и что разрешишь на земле, то будет разрешено на небесах».[13]13
Собор Святого Петра в Ватикане возведен на месте древнего римского цирка, где во второй половине I в. апостол Петр был отдан на растерзание львам. (Прим. ред.)
[Закрыть]
Двести шестьдесят семь человек поочередно избирались звеньями этой неразрывной цепи, начиная с Петра и заканчивая Климентом XV. Мишнер видел прекрасный пример пастыря во главе стада.
В его голове пронеслись слова третьего Фатимского откровения.
Прежде чем дойти до него, Святой Отец прошел через большой полуразрушенный город тяжелыми шагами, преисполненный боли и скорби. Он молился о душах умерших, тела которых он видел. И когда он был на самой вершине горы и преклонил колени у подножия высокого креста, его убили солдаты, выпускавшие в него пули и стрелы.
Может быть, именно из-за этого упоминания о грозящей опасности Иоанн XXIII и его преемники предпочли утаить послание? Но в 1981 году сумасшедший покушался на жизнь Иоанна Павла II. Многие годы спустя Иоанн Павел впервые явил миру третье откровение. Так почему же он ждал целых девятнадцать лет, прежде чем открыть людям слова Девы? Еще один из множества вопросов, не имеющих ответа. Мишнер решил не думать об этом. Он просто смотрел на Климента в толпе верующих, и все его страхи развеялись.
Он почему-то был уверен, что сегодня с его другом ничего не случится.
* * *
На виллу они вернулись в два часа. На террасе их ждал обед, и Климент пригласил Мишнера разделить с ним трапезу. Они ели молча, любуясь цветами и наслаждаясь прекрасным ноябрьским днем. В бассейне за стеклянной стеной никого не было. Бассейн был одним из немногих капризов Иоанна Павла II, который в ответ на возражения Курии по поводу его дороговизны сказал, что построить бассейн все равно дешевле, чем избрать нового Папу.
Обед состоял из любимого Климентом густого супа из говядины с овощами и черного хлеба. Мишнер любил этот сорт хлеба. Он напоминал ему о Катерине. Они часто ели такой же хлеб за обедом, запивая его кофе. Интересно, где она сейчас, подумал Мишнер, и почему она уехала из Бухареста не попрощавшись? Он надеялся однажды снова увидеть ее, может быть, после, закончив карьеру в Ватикане, где-нибудь, где нет людей вроде Альберто Валендреа и никому нет дела, кто он и чем занимается. Где он сможет следовать зову своего сердца.
– Расскажи о ней, – попросил Климент.
– Откуда вы знаете, что я думаю о ней?
– Это нетрудно.
В глубине души Мишнер хотел о ней поговорить.
– Она не похожа на остальных. Знакомая, но непонятная.
Климент отпил вина из бокала.
– Мне постоянно кажется, – сказал Мишнер, – что, если бы мне не нужно было подавлять свои чувства, я был бы лучше и как человек, и как священник.
Папа поставил бокал на стол.
– Я понимаю твое смятение. Безбрачие не нужно церкви.
Удивление было столь велико, что Мишнер перестал есть.
– Надеюсь, вы ни с кем не делились этим мнением.
– Если не доверять тебе, тогда кому же?
– Когда вы это решили?
– Со времени Трентского собора прошло много лет. А сейчас мы живем в двадцать первом веке и соблюдаем доктрины шестнадцатого.
– В этом вся суть католицизма.
– Трентский собор призвал к обсуждению протестантских реформаторов. Но мы проиграли, Колин. Протестантизм победил.
Он понял, что хотел сказать Климент. Трентский собор утвердил догмат о безбрачии обязательным, но с оговоркой, что он не имеет божественного происхождения. То есть церковь могла отменить его. Следующие после Трентского Первый и Второй Ватиканский соборы не стали трогать догмат. А сейчас верховный понтифик, единственный в мире человек, который может его изменить, критикует бездеятельность церкви.
– Что вы говорите, Якоб?
– Я просто болтаю со своим старым другом. Почему священники не могут жениться? Почему они должны всю жизнь оставаться целомудренными? Если другим можно, то почему нельзя священникам?
– Лично я согласен с вами. Но, боюсь, Курия придерживается других взглядов.
Подавшись вперед, Климент отодвинул пустую тарелку.
– В этом все дело. Курия никогда не поддержит никаких шагов, ставящих под угрозу ее существование. Знаешь, что сказал мне недавно один из них?
Мишнер покачал головой.
– Он сказал, что безбрачие нужно оставить, потому что иначе придется резко увеличить жалованье священникам. Надо будет направить десятки миллионов на денежное содержание клириков. Ведь тогда им придется содержать жен и детей. Как тебе это? Вот она – логика церкви.
Мишнер согласился, но не удержался от замечания:
– Стоит вам только заикнуться об отмене безбрачия, и вы дадите в руки Валендреа огромные козыри. Начнется мятеж кардиналов.
– Но в этом и преимущество Папы, – лукаво возразил Климент. – Мои суждения о вопросах догматики непогрешимы. Мое слово решающее. Мне не нужно ни у кого просить разрешения, и меня невозможно отстранить от должности.
– Но непогрешимость – это тоже догмат, созданный церковью, – напомнил Мишнер. – Следующий Папа может пересмотреть его.
Папа в волнении начал мять одной ладонью другую, суставы затрещали. Мишнеру была знакома эта его привычка.
– Колин, мне было видение.
Мишнер не сразу понял смысл его сказанных почти шепотом слов.
– Было что?
– Со мной говорила Богоматерь.
– Когда?
– Давно, вскоре после первого письма Тибора. Поэтому я и пошел в хранилище. Она велела мне.
Сначала Папа говорил об отказе от догмы, существовавшей пять столетий. Теперь заявляет о явлении Девы Марии. Мишнер понимал, что разговор должен остаться между ними, но не мог забыть, что Климент сказал ему в Турине.
«Неужели ты веришь, что мы можем хоть на секунду почувствовать себя в безопасности?»
– Стоит ли об этом говорить?
Интонацией он пытался предупредить Папу. Но Климент как будто не слышал его.
– Вчера. Я видел Ее в часовне. Я посмотрел наверх, а Она пролетала надо мной в лучах голубого и золотистого цвета, и от Нее исходило сияние.
Папа помолчал.
– Она сказала, что Ее сердце исколото шипами и эти шипы – порождение человеческой неблагодарности и богохульства.
– Вы хорошо запомнили Ее слова? – спросил Мишнер.
Климент кивнул:
– Она произнесла их совершенно четко.
Климент сжал пальцы:
– Колин, я не выжил из ума. Я точно знаю, это было видение.
Папа опять выдержал паузу.
– Иоанн Павел Второй тоже Ее видел.
Мишнер знал об этом, но промолчал.
– Мы все глупцы, – произнес Климент.
Мишнера начинали раздражать бесконечные недоговоренности, но он продолжал молчать.
– Дева велела отправляться в Меджугорье.
– Поэтому вы посылаете меня туда?
Климент кивнул:
– Она сказала, что тогда мы все поймем.
На несколько минут повисло молчание. Мишнер не знал, что сказать. Трудно идти против божественной воли.
– Я разрешил Валендреа прочесть фатимские записи, – прошептал Климент.
– А что в них?
– Часть того, что прислал мне отец Тибор.
– Вы скажете мне, что именно?
– Не могу.
– А почему вы разрешили Валендреа их прочесть?
– Я хотел посмотреть на его реакцию. Чтобы прочесть их, он даже пытался шантажировать архивариуса. Теперь ему известно то же, что и мне.
Мишнер хотел еще раз спросить, что было в бумагах, но тут их разговор прервал негромкий стук у дверей террасы. Вошел один из дворецких со сложенным листом бумаги в руках.
– Монсеньор Мишнер, это только что пришло по факсу из Рима. Написано: сразу передать вам.
Он взял письмо, поблагодарив дворецкого, который тут же исчез. Мишнер развернул бумагу и прочел ее. Затем он посмотрел на Климента.
– Звонил нунций из Бухареста. Убили отца Тибора. Тело нашли сегодня утром, его вынесло на берег реки к северу от города. Ему перерезали горло и, видимо, сбросили со скалы. Его машину нашли около церкви, где он часто молился. Полиция подозревает ограбление. В тех местах полно разбойников. Одна из сестер в приюте рассказала нунцию о моем визите, поэтому мне и сообщили. Нунций спрашивает, почему я приезжал инкогнито.
Климент побледнел. Перекрестился и молитвенно сложил руки. Мишнер увидел, как его желтые веки сжались, морщины глубоко прорезали лоб и старик что-то забормотал про себя.
По лицу Папы текли слезы.
Глава XXIX
Кастель-Гандольфо
12 ноября, воскресенье
16.00
Весь день Мишнер думал об отце Тиборе. Ему постоянно представлялось, как из реки вытаскивают окровавленный труп старика болгарина, и, гуляя по дорожкам сада, он безуспешно пытался отогнать от себя эту картину. Наконец он решил навестить часовню, где веками у алтаря служили папы и кардиналы. Он уже больше десяти лет не служил мессы. Мишнер был слишком занят мирскими делами других, но сегодня он не мог не отслужить заупокойную мессу по старому священнику.
В полной тишине он надел облачение. Выбрав черную епитрахиль, он накинул ее на плечи и подошел к алтарю. Обычно перед алтарем лежал усопший, а все скамьи в церкви занимали его друзья и родственники. Это должно было подчеркнуть единство с Христом, единение со святыми, которое теперь испытывал покойный. Когда-нибудь, в Судный день, все вновь воссоединятся и вместе обретут покой во Христе.
Так говорила церковь.
Но, произнося слова службы, он ловил себя на мысли, что все это лишено смысла. Неужели действительно есть верховное существо, дающее вечное спасение? И можно ли заслужить эту награду, просто следуя указаниям церкви? Неужели можно искупить грешную жизнь несколькими минутами раскаяния? Неужели Богу не нужно больше? Разве не нужно пожертвовать Ему всю жизнь? Никто не совершенен, все совершают промахи, но цена спасения должна быть выше, чем обычная процедура раскаяния.
Он сам точно не помнил, когда у него начались эти сомнения. Может быть, еще тогда, когда он был с Катериной? Возможно, к таким мыслям его подтолкнули амбициозные прелаты из его окружения, твердящие о любви к Богу, но думающие только о карьере и богатстве. Зачем преклонять колени и целовать папский перстень? Христос не учил этому. Так почему же Его детям разрешено принимать такие почести?
Может быть, его сомнения просто дань времени?
Мир уже не тот, что был сто лет назад. Все тесно связаны друг с другом. Связь работает быстро. Люди пресыщены информацией. Бог уже не успевает за всем этим. Человек рождается, живет и умирает, и его тело разлагается в земле. Прах к праху, как сказано в Библии. И все. Но если это так, то твоя единственная награда – то, что ты успел сделать в жизни, и твое спасение – память о тебе.
Он достаточно хорошо знал вероучение, чтобы понять: большинство принципов Римской католической церкви не связано ни с ее же собственными интересами, ни с интересами прихожан. Время стерло грани между повседневным и божественным. К божественным законам прибавилось придуманное людьми. Священники безбрачны, потому что так повелел Господь. Священниками могут быть только мужчины, потому что мужчиной был Христос. Адам и Ева были мужчина и женщина, значит, любовь может быть только разнополой. Откуда взялись эти догмы? Почему они так живучи?
Почему он усомнился в них?
Мишнер пытался подавить голос разума и сосредоточиться на службе, но это давалось ему с большим трудом. Может быть, встреча с Катериной поколебала его веру? Может быть, бессмысленное убийство старика в Румынии заставило его задуматься, что ему уже сорок семь, а он почти ничего не сделал и всю жизнь только ходил по пятам за немецким епископом по коридорам Апостольского дворца?
Он должен сделать больше. Создать что-то. Помочь другим людям.
Он заметил движение у дверей. Подняв глаза, увидел Климента, который мелкими шагами вошел в часовню и опустился на колени у одной из скамей.
– Заканчивайте, пожалуйста, мне тоже нужно, – быстро сказал он, склоняя голову для молитвы.
Мишнер вернулся к службе и начал готовить Святые Дары. Он взял с собой только одну облатку,[14]14
Лепешка из пресного теста для причащения в католической церкви. (Прим. пер.)
[Закрыть] так что пришлось сломать кусочек пресного хлеба пополам.
Он медленно приблизился к Клименту.
Старик прервал молитву и посмотрел на него красными от слез глазами. На его лице лежала печать глубокой скорби. Горе Якоба Фолкнера было велико. Смерть отца Тибора потрясла его. Мишнер протянул ему облатку, и Папа покорно открыл рот.
– Тело Христово, – прошептал Мишнер и положил причастие на язык Климента.
Климент осенил себя крестом и молитвенно склонил голову. Мишнер вернулся к алтарю и продолжил мессу.
Но служить было нелегко.
Рыдания Климента XV, разносившиеся по всей часовне, разрывали его сердце.
Глава XXX
Рим
12 ноября, воскресенье
20.30
Возвращаясь к Тому Кили, Катерина презирала себя за это, но после ее возвращения в Рим кардинал Валендреа еще не давал о себе знать. Он запретил звонить ему, и это было кстати – ведь ей нечего было сообщить ему, кроме того, что уже знал Амбрози.
Она читала, что Папа отправился на выходные в Кастель-Гандольфо, и решила, что Мишнер тоже там. Вчера Кили осыпал ее двусмысленными насмешками на тему ее румынской авантюры, намекая, что на самом деле она успела пережить там гораздо больше приключений, чем рассказывает. Она преднамеренно скрыла от него кое-что из сказанного отцом Тибором.
Мишнер не ошибался в отношении Кили. Ему нельзя доверять. Поэтому она лишь вкратце говорила о поездке, ровно столько, сколько было нужно, чтобы понять из разговора с ним, чем именно занимается Мишнер.
Они с Кили сидели в уютной остерии. Бутылка дорогого красного вина была полупуста. На Кили был светлый костюм и галстук – видимо, он уже привыкал находиться на людях без сутаны.
– Я не понимаю, откуда вся эта шумиха, – сказала она. – Католики строят свою доктрину на откровениях Марии. Почему же столько шума из-за третьего Фатимского откровения?
Кили подлил себе вина.
– Это странно даже для церкви. Послание получено прямо с небес, а папы один за другим скрывали его, пока в двухтысячном году Иоанн Павел Второй наконец не раскрыл его.
Она помешивала суп, ожидая продолжения.
– В тридцатые годы церковь официально признала, что Фатимские явления достойны доверия. То есть католикам разрешалось верить в них, если они того пожелают.
Он улыбнулся:
– Обычное двуличие. Рим говорит одно, а делает другое. Церковь разрешает паломникам приезжать в Фатиму и приносить миллионные пожертвования, но не находит в себе силы признать, что это событие действительно произошло, и не хочет, чтобы верующие узнали, что сказала Дева.
– А зачем скрывать это?
Он сделал еще глоток бургундского и провел пальцами по длинной ножке бокала.
– А когда Ватикан поступал продуманно? Они уверены, что на дворе все еще пятнадцатый век и все, что они скажут, будет безоговорочно принято. В те годы, если кто-то осмеливался спорить, его отлучали от церкви. Но сейчас другие времена, и это уже не проходит.
Кили жестом подозвал официанта и попросил принести еще хлеба.
– Не забывай, что суждения Папы о вере и морали непогрешимы. Этот перл выдал в тысяча восемьсот семидесятом году Первый Ватиканский собор. А представь себе, что в один прекрасный день выяснится, что слова Девы противоречат догме? Вот это было бы здорово!
Похоже, Кили понравилась эта мысль.
– Может, мы напишем об этом книгу? – оживился он. – О третьем Фатимском откровении? Разоблачим лицемерие, расскажем о делах пап и кардиналов. Может, даже о самом Валендреа?
– А как же твое дело? Или тебе уже все равно?
– Неужели ты серьезно думаешь, что трибунал может закончиться в мою пользу?
– Они могут ограничиться предупреждением. Тогда и они сохранят контроль над тобой, и ты не лишишься сана.
Он усмехнулся:
– Ты слишком переживаешь из-за моего сана. Для атеистки это странно.
– Да пошел ты.
Действительно, она слишком много рассказала ему о себе.
– Опять сердишься. Такая ты мне нравишься.
Он сделал еще глоток вина.
– Вчера звонили из Си-эн-эн. Хотят, чтобы я освещал следующий конклав.
– Рада за тебя. Здорово.
Она подумала, что же ожидает теперь их проект.
– Не волнуйся. Книгу мы напишем. Сейчас мой агент ведет переговоры с издателями о ней и о еще одном романе. Мы сработаемся.
Она удивительно быстро поняла, что надо делать. Это был случай, когда решение осознаешь мгновенно и ясно. Они не сработаются. Перспективный вначале проект стал пустым и пошлым. К счастью, у нее еще осталось несколько тысяч евро из данной Валендреа суммы, этого хватит, чтобы вернуться во Францию или в Германию и устроиться в какую-нибудь газету или журнал. Теперь она будет вести себя примерно и работать как полагается.
– Катерина, ты слышишь меня? – спросил Кили.
Она вспомнила, что он сидит рядом.
– Ты как будто где-то далеко отсюда.
– Да. Знаешь, Том, книги не будет. Завтра я уезжаю из Рима. Придется тебе поискать другого автора.
Официант поставил на стол блюдо со свежим хлебом.
– Найду, – спокойно сказал он.
– Я думала, ты отреагируешь не так.
Он взял кусок хлеба.
– Я бы на твоем месте держался меня. Я намерен пойти далеко.
Она встала из-за стола.
– Просто мне в другую сторону.
– Все еще ждешь его?
– Я никого не жду. Просто не могу больше тебя видеть. Мой отец говорил, что чем выше обезьяна залезет на шест, тем лучше видно ее задницу.
Уходя, она впервые за последние несколько недель почувствовала облегчение.
Глава XXXI
Кастель-Гандольфо
13 ноября, понедельник
6.00
Мишнер всегда обходился без будильника, обладая каким-то внутренним хронометром, позволявшим ему вставать точно в назначенное время. Будучи архиепископом, а затем и кардиналом, Якоб Фолкнер объездил полмира, участвуя в заседаниях всевозможных комитетов, и всегда полагался только на способность Мишнера вставать вовремя. Пунктуальность не входила в число достоинств Климента XV.
Как и в Риме, спальня Мишнера находилась рядом с апартаментами Климента и была соединена с ней прямой телефонной связью. Через два часа они должны на вертолете вернуться в Ватикан. Папа еще успевал помолиться, позавтракать и просмотреть все накопившиеся за два дня дела. Накануне вечером по факсу прислали несколько деловых писем, и Мишнер уже подготовил их для рассмотрения Папы. Он знал, что остаток дня пройдет в бесконечной деловой суете, поскольку на все послеобеденное время до самого вечера запланировано еще несколько папских аудиенций. Предстоит даже часовая встреча с кардиналом Валендреа для обсуждения международных дел.
Мишнер не переставал думать об отслуженной им утром заупокойной мессе. После нее Климент проплакал в часовне не меньше получаса. Они возвращались к этой теме. Не стоило говорить о том, что не давало покоя его старому другу. Может быть, в другой раз. Наверное, возвращение в Ватикан к рутинной работе сможет отвлечь Папу от тяжких мыслей. Смотреть на эти переживания тяжело.
Он принял душ, надел черную выглаженную сутану и покинул комнату. Проходя по коридору мимо апартаментов Папы, увидел у дверей камергера и одну из монахинь-горничных. Мишнер глянул на часы. Без четверти семь. Он указал на дверь:
– Еще не вставал?
Камергер покачал головой:
– Ничего не слышно.
Каждое утро прислуга ждала у дверей Папы, внимательно следя за каждым звуком. Обычно Климент поднимался между шестью и половиной седьмого. Услышав в комнате движение, камергер негромко стучал в дверь, и начинались обычные утренние процедуры – душ, бритье и одевание. Климент не любил, чтобы ему помогали мыться. Он принимал душ сам, пока камергер застилал кровать и готовил его облачение. Горничная прибирала комнату и приносила завтрак.
– Может быть, он просто еще спит, – сказал Мишнер, – даже Папа может иногда позволить себе поваляться в кровати подольше.
Камергер и горничная улыбнулись.
– Я буду у себя. Когда он встанет, позовите меня.
Через полчаса в его дверь постучали. На пороге стоял камергер.
– Монсеньор, там все еще тихо, – сказал он.
На его лице была тревога.
Никому, кроме Мишнера, не разрешалось без разрешения входить в спальню Папы. Его личные апартаменты считались неприкосновенными. Но уже почти полвосьмого, и Мишнер понял, чего от него хочет камергер.
– Хорошо, – сказал он, – я посмотрю.
Они снова подошли к дверям, у которых стояла горничная. Она шепотом произнесла, что за дверью по-прежнему не слышно ни звука. Мишнер негромко стукнул в дверь и подождал. Затем постучал громче. Молчание. Он повернул ручку, дверь открылась. Он вошел и закрыл ее за собой.
Просторная комната. Высокое французское окно, выходящее на балкон, с которого открывается вид на сад. Старинная, потемневшая с годами мебель. В отличие от папских апартаментов в Апостольском дворце, которые каждый последующий Папа обставлял по своему вкусу, обстановка этого не менялась со времен Средневековья, напоминая о той поре, когда папы были королями и воителями.
Свет не горел, но сквозь оконные занавески проникали лучи утреннего солнца, освещая безмолвный сумрак комнаты.
Климент лежал на боку, укрытый простыней. Подойдя к нему, Мишнер тихо позвал:
– Святой Отец.
Климент не ответил.
– Якоб.
Тишина.
Голова Папы была повернута в другую сторону, его немощное тело наполовину прикрыто одеялом. Нагнувшись, Мишнер легко потряс спящего. И сразу ощутил холод. Он обошел кровать и заглянул в лицо Климента. Безжизненная мертвенно-бледная кожа, рот открыт, на простыне засохло пятно слюны. Мишнер перевернул Папу на спину и сдернул одеяло. Руки Климента безжизненно свисали по бокам, его грудь была неподвижна.
Мишнер проверил пульс.
Пульса не было.
Он хотел позвать на помощь. Нужно начать делать искусственное дыхание. По инструкции ему, как и всем членам папской свиты, полагается в подобных случаях действовать именно так, но Мишнер знал – все бесполезно.
Климент XV умер.
Мишнер закрыл глаза Папы и произнес молитву, чувствуя, как его захлестывает волна безмерной скорби. Он как будто еще раз потерял родителей. Друг. Его единственный друг. Он с трудом взял себя в руки. Надо еще многое сделать, очень многое. Протокол есть протокол. Предстоят долгие формальности, и Мишнер обязан проследить за строгим соблюдением церемониала.
Вдруг он заметил что-то необычное.
На ночном столике Климента стоял желтовато-коричневый пузырек. Несколько месяцев назад личный врач Папы прописал ему успокоительное. Мишнер проконтролировал исполнение рецепта и лично положил пузырек в ванной комнате Климента. Там было тридцать таблеток. Мишнер на днях пересчитал, их оставалось столько же. Климент всегда пренебрегал лекарствами. Даже чтобы заставить его принять таблетку аспирина, нужно было выдержать целую битву, так что странно видеть этот пузырек с таблетками здесь, у его кровати.
Мишнер заглянул внутрь.
Пусто.
В стоявшем рядом стакане оставалось лишь чуть-чуть воды, на самом донышке.
Мишнер перекрестился.
Глядя на Якоба Фолкнера, он размышлял о душе своего доброго друга. Если существует место под названием рай, то он отчаянно молил Господа, чтобы душа старого немца оказалась там. Как священник он пытался найти в себе силы понять, простить. Но простить может только Бог – если Он есть.
На протяжении истории пап убивали. Травили, душили, морили голодом.
Но ни один из них сам не лишал себя жизни.
До сих пор.
