Текст книги "Шаманский космос"

Автор книги: Стив Айлетт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

7

Суицидальные элементы

И пусть мое сердце выплеснется на власти – отдаленный смех

Воля практически подавлена.

– Осторожнее, джентльмены. Однажды я видел, как он играл в классики на потолке.

Я был слегка оглушен, но все-таки мог говорить, пусть даже и нес полный бред, пока они вдвоем волокли меня вниз по лестнице, в подвал.

– Твои этерические художества здесь не приветствуются, Касоларо.

Если бы я не был контужен, я бы просто пророс сквозь стену, просочился бы сквозь нее туманом, вышел бы через водосточный желоб, слился бы с каким-нибудь незнакомцем, а потом отделился бы – незаметно, без шума. Мы все это умеем и делали это не раз, наблюдая за тем, как комната рассыпается мерцающими созвездиями, пока стиральная машина меняет цикл. Может быть, у меня получилось бы и сейчас, но пока я раздумывал, меня уже привязали к вертикальной аура-стойке в дальнем конце помещения. Весь подвал представлял собой этерическую платформу. Из хранилища извлекли старый крест вознесения и водрузили на помост в форме кокона между двумя усилителями. Крест был хоть и древним, но достаточно эффективным блокиратором переноса – он удерживал объект в рассеянии и не давал ему сфокусировать силу. Принцип работы немного напоминает попытки петь низким голосом, когда голова запрокинута высоко-высоко. Электростатический разряд перекрыл этерические переходные шлюзы и выбросил меня назад в основной лонжерон. Было субботнее утро.

Огромная комната – сплошная пыль, ржавчина и вода на полу. В тени генератора – три фигуры. Локхарт, Касоларо и Древа, молодой техник и убийца из Доминантов. Я только-только собрался сказать что-нибудь умное, как вдруг, поднырнув под тяжелой каменной притолокой, на свет вышел Квинас. В своем белом кожаном плаще он выглядел свежим и энергичным, а его мертвые волосы были зализаны назад.

Похоже, они рассудили, что лучше уж поступиться принципами, чем пожертвовать своим теперешним положением. Я очень порадовался, что у меня ничего нет, ничего и никого – так что терять мне нечего, и мне не придется ни о чем жалеть. Я усмехнулся, но это было горькое веселье.

– Ну что, похоже, все в сборе. Так что получается? Вы все – трусы. Даже ты, Локхарт. А я тобой восхищался, как сын – отцом. Любил тебя, как отца. И что в итоге?

Локхарт смотрел в пол. Теперь все забыли, каким он был сильным когда-то, этот величественный старик. Он казался таким безобидным, пусть самодовольным и гордым, но все-таки безобидным, как библиотечный лев, но он умел изливать ледяное пламя одной силой мысли и останавливать время для более пристального изучения мгновений в призрачном эфире, в свете катодных лучей. Это он показал мне, как создавать этерический кокон, и эмалевый свет омывал его эктоплазменной инкапсуляцией. Это он дал мне надежду. А теперь он стоял, устремив взгляд вниз, с ужасно смущенным видом.

– Знаешь, о чем он думает, твой наставник? – спросил Кваинас. Ну да. Все правильно. Альбинос меня считывал. – Он думает о великой эпохе, о пропыленной справедливости в пространстве крови, насыщенной кислородом. Он стареет, но заводит часы, как будто его это не задевает. Ночь растет у него во рту.

Локхарт поднял голову и мрачно пробормотал:

– Если тебе больно, прости.

– Мне нельзя сделать больно.

– Путы-ограничители – это не игрушки, – продолжил Квинас, и молодой Древа у него за спиной улыбнулся. – Твои фантазии на тему святого Себастьяна обретают реальность, а у Касоларо встает.

– Давайте уже начинать, Чем быстрее начнем, тем быстрее закончим, – нахмурился Касоларо, явно не самый большой любитель театральных эффектов и остроумных бесед.

– Я очень неосторожно родился в Англии, – сказал я. – И я как-то не собираюсь исправлять эту ошибку и умирать здесь же, да еще с вашей помощью. – Мне было не очень понятно, почему они просто не залепили меня сигилами; почему не оставили меня умирать в герметичном гробу, ведь было бы проще запереть меня там и, образно выражаясь, спустить в канализацию.

Касоларо выступил вперед; вид у него был мрачнее мрачного. У него так и не развился вкус к оригинальным идеям. Может быть, потому что такие идеи никогда не приходили ему в голову.

– Ты не раздумывая убил троих моих людей.

– Ну да, я безусловный победитель по массовым убийствам. Причем исключительно из любви к искусству. И мне не нужен кокон для переноса, как этой твоей девочке-ассасинке, Касоларо. Летучие капсулы – это, блядь, для дилетантов, которые не могу заставить себя поверить, что точки входа – они везде. – Я давал им понять, что могу переноситься без подготовки и без всякого дополнительного снаряжения. Это было дурацкое хвастовство, согласен. То есть я был не в том положении, чтобы храбриться. – Первое, чему я научился. Честность – это голос, приемлемый при любых условиях.

Квинас хохотнул.

– Универсальный убийца цитирует избранные места из шаманского кодекса прямо с креста – очень забавно.

То, что они прикрутили к кресту – это было всего лишь тело, выбеленное спектральным ожогом и расплывчатыми шрамами. Мой дух высвободился из этого тела и спроецировался вовне, в гипермерное пространство, триангулированное информацией от сотен и сотен шаманов. Когда сталкиваешься с врагом, занимающим такую обширную область, начало его дефиниции отличается от конца. Наши лидеры просто подвесили нас – как белье на просушку.

– Этот все замечает, – хихикнул Квинас, подбирая мои мысли быстрее, чем нищий – мелочь. – Думаешь, случайность, что как раз в тот период, когда подавляющее большинство людей злится на бога и возмущается его деяниями, почти никто в бога не верит? Он пытается затаиться, он отрицает собственное существование. Если отделить его деяния от него самого, если он не всеведущий и вездесущий, если он не везде и не все, значит, наше желание его убить – это именно наше желание, а не его.

– То есть все объясняется просто. Вам страшно. Вы боитесь, что сильный враг разъярится. А вы что, хотите ему понравится? Чтобы он вас возлюбил?

Квинас саркастически процитировал:

– "Ненависть лишь умножает ненависть. Разозли ангела смерти – и ты дашь ему лишнюю пару крыльев".

Я улавливал легкие видения: зеленое, словно яблоко, небо, черно-розовая шахматная доска. Да, я мог бы остаться здесь – мумифицированный потенциал. Во мне была эта лень, что похожа на транс. То есть наш план будет благополучно похерен, и все вдруг начнут жить долго и счастливо?

– Как я понимаю, вы все просто в ужасе от нашего одноступенчатого миротворческого процесса. А состояние пойдет в наборе со всем остальным?

Касоларо возмутился.

– Ты – сосредоточие, ты – глаз бури и, в конечном итоге, сам определяешь свое состояние. Твоя память – ты только представь, с каким благоговением все будут ее рассматривать.

– Но при условии, что вы не ошиблись.

А вообще это был полный бред.

– Мы тут с вами разводим споры, как, блядь, в дискуссионном клубе. Обличаем небо, грозимся, как будто наши угрозы его проймут. А ему, между тем, глубоко фиолетово. Вы что, так и не поняли, что это – уже не теория? – Мой разум корчился, ни на что не способный, возле ограничителя – я видел себя, как я отгоняю его пинками. – Вы хоть понимаете, что как только вы снимете с меня блокировку, я пойду и сделаю, что собирался? По-настоящему? А вы, ребята, не припозднились ли, часом? Мы все загнаны в угол, взяты в скобки сравнений. Может быть, хватит уже чушь пороть? Вы, Доминанты, ослаблены, вы засохли – но вам хочется и Интернесинов прихватить с собой, чтобы если уж погибать, так всем вместе. Мы опустились до глупых интриг, мы колотим друг друга по головам в гостиничных номерах – глядя на нас, Первые Мистики-Ренегаты со стыда бы сгорели.

Первые шаманы – мистики-вероотступники и бунтари – строили соборы-обсерватории и тайные убежища, покрытые иглами собственных позвонков наподобие черных стрелок часов. И все эти праведные смерти, все эти жертвы – ради чего? Прожектор в трехмерной графике высветил только отсутствие.

– Ослаблены, – кисло скривился Касоларо. Это был уже не человек, а так – мешок, набитый цепями. – Нет, согласованы с нашим уровнем. А ты? Послушный своему разуму, увязший по самые уши, ты в итоге остался совсем один. И где ты теперь? Висишь на кресте. Твои примитивные расчеты, твоя наивность – они тебе не помогут. То, что ты творишь у себя в голове, ты творишь у себя в голове и не более того. Ты же слабый.

– Да, как вода.

– И там, в отеле, тебя ударили не Доминанты – это была твоя девочка, Мелоди.

И тут появилась Мелоди, силуэт в обрамлении дверного проема, как мысль о бегстве. Она вошла, держа в руках одну из моих старых книг, и увидела меня, приколоченного к кресту. А я еще думал, что прежде я был один. Я вспомнил гостиничный номер: горящие щеки Мелоди – как она прячет лицо в подушку, чтобы я не увидел. Люди считают, что предательству есть пределы, потому что они видят все в черно-белом свете. Слой за слоем, как луковица – кожа, череп, мозг, мысль. Шаблоны.

Квинас едва не подпрыгивал от восторга.

– Мучительно, правда? Страх перед ожидаемым и вероятным будущим.

8

Улыбочка

Когда можно будет сказать наверняка, что секрет не раскрыт?

Она застыла на месте, и только взгляд метался туда-сюда. И я подумал: я лучше ее, намного.

– Вы все отчитываетесь перед теми, кто выше вас. Как церковники.

Касоларо помрачнел еще больше.

– Ты один, Аликс. Никто не знает, что ты у нас.

– Значит, я могу сотворить с вами все что угодно.

Квинас презрительно хмыкнул и покачал головой.

– Всегда просчитывать свой следующий шаг, да? Кто из нас откажется от максимальной силы, уклонившись от прямого ответа? Громче не обязательно значит глубже. Ты по-прежнему – часть совокупности, где с каждым часом вакуума все больше, а содержания все меньше: здравый смысл – это безумие, песня – это наука, а образ– ничто на пути правой руки. Утомительное повторение порождает восторг, а скука – признак свежести. Но, боюсь, для мозгов это не просто интерлюдия.

Как могут глаза из мертвого серебра таить в себе столько юмора?

Заблокированный этим устройством, я не мог спроецировать этерический зрительный образ, и поэтому вынужден был использовать тайный код слов. Что я там делал? Настраивался на тишину?

– Мне как-то неловко наблюдать, как вы сортируете черепки своих оправданий. Если вы тут высказываетесь за бога с его мелочными сомнениями, отсюда, наверное, следует вывод, что сам он готов и ждет.

– Может быть. Но если он создал нас так, что мы по природе своей восстаем против давящей силы, не подчиняемся и идем наперекор, так чему же теперь удивляться? Да и способен ли он удивляться, по большому-то счету? Рай и ад – оба обещают бессмертие, что в конечном итоге ничего нам не дает. Как говорится, все едино. Так почему бы не удовольствоваться тем, что есть, а, Аликс? И обрести, наконец, покой. А непризнанным он все равно не останется.

– Мы тут что, упражняемся в остроумии? Эпитафию сочиняем? На неоновое надгробие? Единственное, что дает настоящий покой, – это полное поражение, в котором вы, трусы, никогда не признаетесь: допуск реальности, когда ты принимаешь ее целиком. Отказ помочь – это претензия на то, что у нас есть причины быть благодарными. Мы изобрели справедливость и узнали, как нам ненавистны наши непрекращающиеся страдания. Преступления против человечности.

Да, месть – это самоуничтожение, она всегда нуклеарна. Месть – единственное, что у нас осталось, чтобы сохранить достоинство. Любое великое событие в истории открывает немало заслонок, но и закрывает не меньше. Закрывает ровно столько дорог, сколько и открывает. Равновесие сохраняется при любых условиях. Опасайтесь всего, что не дотягивает до понятия «великий». Разве весна сокрушает зиму?

– Я ничем не могу вам помочь. Да пошли вы все в жопу, старперы, это обычное озорство – и не более того. Я сделал, что мог. Кто может, пусть сделает лучше.

В общем, я подозревал, что это был вызов, ловушка. Святость клубилась, как пыль. Команда «Эскейп». Бежать.

Касоларо шагнул вперед со шприцом в руках.

– Смерть – это ограничение распространения этерических волн, – сказал он холодно. – Весьма неприятная штука.

– Бывает, что больнее всего, когда иглу вынимают, – добавил Квинас, явно очень довольный собой.

Касоларо посмотрел мне в глаза.

– Ничего личного.

– Все, что есть – это личное.

Старый добрый клинок, замаскированный под высокие технологии.

Мелоди протянула Квинасу книгу.

– Вот. Нашла у него в номере.

Квинас мельком глянул на книгу и рассеянно пролистал страницы. Мелоди спрятала зеркальную книгу в старую кожаную обложку. Крик, разорванный надвое: это Квинаса втянуло в зеркало. Облако крови осело мелкими каплями на потолке и на полу, окатило присутствующих с головой. Касоларо растерянно обернулся, но Мелоди уже вырубила генератор и обесточила раму.

Ай да Мелоди!

– У меня, джентльмены, язык уже отнялся – столько трепаться. Прошу прощения, но мне пора. – Дрожь помех унялась, и все, кто там был, в ужасе отступили – как будто раньше они не знали, что я могу проникать так глубоко в режим обратного отсчета. Когда я заскользил по линии жизни, зубы у меня во рту раскрошились в порошок. Нервная система взорвалась искрами – выброс энергии при освобождении.

Когда я вышел из собственной кожи, я чувствовал себя белой личинкой. Нагой, как мясо омара, если умеючи вынуть его из панциря.

9

Симпатично и мило, но очень тяжело

Цепи существуют и в безвоздушном пространстве

Я выбросил тело, как старый рваный башмак. Лица тех, кто при этом присутствовал, превратились в фарфор, потом – в маски из тонкой бумаги на поверхности струящейся пленки; по-прежнему экранированные, а потом – полностью нерелевантные, когда я прошел сквозь картонные здания и влился в атмосферные волны.

Конец – любой из крошечных героев, запомни то, что они тебе скажут. Конец – любое событие. Конец – каждый подросток на загадочной улице приключений. Конец – каждый любовник. Если ты это не сделаешь, значит, сделаю я.

Людские поля были как старые тряпки, разбросанные по земле, заходящее солнце как будто замерло в восторге, громадная кромка и колесо, огонь, снисходивший по небесам в лиловых кровоподтеках. Перекрестие пространственных зрительных линий оплело континент, гора была словно зеленый город идей и предметов, каменные глубины.

Звенящий воздух высоко в небе, вселенная льется потоком в глаза. Я был одиночной однокрасочной клеткой, что неслась сквозь пространство, сотканное из первозданной и юной материи, и порождала великие бури. Шквал ультрафиолетовой геометрии пытался сбить меня с курса. Алые с золотом элементы и зыбкая четкость.

Еще один прочно забытый небесный свод раскрылся перед глазами, темные вибрации в мелкий ожогах света, волны из миллиардов бренных клеток. Вкусовые и обонятельные приливы, исполненные в высоком разрешении, разбиваются о твердыню космоса токсичной пеной.

Пилообразные стробирующие импульсы профильных пространственных изменений сошлись в кипящую, хаотичную массу квантовой пены. Гиперсерые глубины громыхали накапливающей плотностью того, кто ждал впереди. Он разрешал мне приблизиться. Он еще не сравнял ступени. Поднося к губам собственный яд.

Но когда он придвинулся ближе, он как будто низвергся со всех сторон в безбрежном пространстве сложного, безповторного зла. Неспешное биение темных крыльев и множественных подкрылков – колоссальное черное насекомое барахталось на спине в центре нервной сети, расходящейся в бесконечность; дергало миллионами лапок посреди едкой вонючей блевотины и перегоревших проводов.

Его рот в обрамлении ресниц был как глаз, что пытается укусить пространство, он был бесконечно, безумно свиреп в своих судорожных конвульсиях, сгустки зла связывались в узлы и растягивались над его бессмысленной трескотней. Скованный собственной силой, подпавший под собственное влияние. Холодная проникающая коррозия – в ночь океанской трагедии. Ничто его не исцелит, никогда. Сердце, разбитое навеки.

И перед лицом этой твари я испытал пронзительное ощущение высоты. Я осознал всем своим существом, что там, подо мной – пропасть. Предельный ужас распылил решимость. Частичка яда в море отравы. Никакой силы воли в нуле. Никакого героя. Ничего.

Там, на кресте, мои глаза стали как золото.

Сиг

Дневной свет прогрыз занавески. Каждая расплавленная слеза у Аликса на щеках – словно короткое замыкание.

– Истина переходит барьер кровь-мозг и остается при этом нетронутой, мальчик.

Мальчик подался вперед.

– Но ты же типа герой. Ты обнаружил ядро, несмотря ни на что, вопреки всем. Про тебя столько рассказывают, там, у могильщиков.

Аликс издал странный звук, отдаленно похожий на скрежет. Такой старый и выцветший, как фотография.

– Ты не понимаешь. Побег Квинаса, похищение, последняя сцена в подвале – это же был спектакль. Хорошо подготовленная постановка. Для того, чтобы я разозлился. Мои друзья. Чтобы я не был холодной машиной, которую, как и любую машину, можно легко перенастроить. Квинас знал, чем все закончится для него, но, может быть, он именно этого и хотел – перегоревший. И даже в самом конце в нем было больше злобы, чем у многих из нас в начале. Это он создал коалицию. Я думал, что повидал уже все. Но для меня это стало сюрпризом, как и для тебя.

– Они говорят, бога надо простить – я не мог простить его раньше. Может, теперь.

– Ты не понял – Локхарт объяснил мне, что я не должен терзаться жалостью, потому что Квинас во время своей неудачной попытки почувствовал, что собой представляет враг. Вот почему у меня тоже не получилось. Вспомни первопричину всего и не забывай, кто наш враг. Канал сквозь удачу не орошается милосердием. Сейчас я тебе скажу кое-что, что поможет тебе прожить жизнь. Мы – дерьмо, но мы лучше, чем он.

– Но мы – его составная часть?

– Может быть, лучшая часть – в минимально допустимом режиме. А теперь уходи. Ты еще слишком молод.

Мальчик стоял, и мелкие минуты растекались по гладкой поверхности тишины. Комната отдавалась ноющей болью. Живая легенда сидел угрюмый и мрачный, посреди мертвых цветов и мертвых книг. Ночь внутри была предсказана, словно черные конфетти.

Металлические глаза Аликса как будто сдвинулись.

– Тут есть кто-то еще. Я слышу, как она улыбается.

Мелоди встала в дверях.

– Я не улыбаюсь.

Он даже не обернулся.

– Я тоже. Небесная болезнь. Когда выходов слишком много, они топят душу. Я поговорил с вашим новичком – и оценил оказанное мне доверие.

– Спасибо, Аликс.

– Я что, правда, такой популярный? Я помню, каким я был раньше – звезды в карманах. Молодой, дерзкий, бесстрашный. Помнишь? Помнишь, как мы с тобой верили, что у нас все получится. А теперь? Теперь я даже себя не пугаю. Я – просто пыль.

– Ты – звезда.

– Я знаю, это ты приносишь цветы.

– Да.

Мелоди с мальчиком вышли, оставив его одного в маленькой комнате, и победа блуждала, как призрак, в его низко опущенной голове.

Они перелезли через забор и пошли вдоль по улице, переступая через куски развороченного дегтебетона, от которого пахло нефтью.

– Это было сильно, мисс Мелоди. Я и не думал, что он такой.

Она сошла с тротуара на асфальтовую дорогу и встала, глядя на дождь, который скрывал ее слезы.

– Лучше оставить его в покое. Пусть лучше он живет в облаках, а не в истории.

– Тогда зачем ты меня к нему привела? Я читал книги. Что же мне делать теперь?

Она посмотрела на него.

– Можешь дождаться сюрприза, плод не всегда соответствует своему семени. В конце концов, это же эволюция.

– Думаешь, я из-за этого отступлю? Думаешь, я – как повторный прогон, потому что я не такой умный, как некоторые?

Она не ответила. Может быть, он решит, что она не расслышала его из-за шума дождя.

– Погоди – это тоже спектакль, да? Ну, типа того, что вы сделали с ним. И он тоже в этом участвует, правильно? Я знал. Я знал, что он просто не может перегореть. Вы хотите, чтобы я разозлился, чтобы я пробился вперед – хотя бы из духа противоречия. Я это сделаю. Я пойду. Где там враг? Враг не дремлет? Давайте его сюда. Я готов.

Она смотрела, как дождь шелестит по камням и бетону и как тучи дерутся на небе, она смотрела на слепые, плотно зашторенные окна в доме шамана, в котором не было даже следа живой человеческой энергии.

– Он был прав, – сказала она. – Ты еще слишком молод.

Она вспомнила, как они с Аликсом шли по вечерним улицам, то ли полные психи, то ли герои. Они совсем не боялись смерти и верили, что у них все получится. Так было, да. Но что было, то прошло. А что прошло, того не вернешь.

Она развернулась и пошла обратно, по промокшему городу, и мальчик прибавил шаг, чтобы не отставать. И, сворачивая за углы, видимые только им двоим, они затерялись среди дождя.