Текст книги "Токсикология"

Автор книги: Стив Айлетт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Грозная Слава

Гостеприимство – один из видов обмана. На самом деле – один из лучших. Доказательство – пудинг, разлетевшийся на моём бледном лице одним бодрым весенним днём в году от Рождества Христова 1928. В то утро я проснулся с привычным криком, отбив атаку призрачных церковников.

– Ох, оказаться в Англии в самый суровый месяц, сэр, – объявил Гувер, входя с чайным подносом и устанавливая его в стороне. – Я знаю, для человека нет милее зрелища, чем гибель его страны. – Он вцепился в занавески и распахнул их. Солнечный свет ворвался в комнату, будто вклинился в драку.

Гувер принёс с собой серебряный поднос с чаем «Эрл Грей», который я привык принимать внутривенно.

– Сэр кажется утомлённым, как листообразный морской конёк, – объявил он, – если сэр не будет возражать против моего замечания.

– Совсем нет, Гув, – сказал я, садясь. – Ты, как обычно, больше всего похож на пингвина. И я недавно слегка отстал. Моя жизнь – не тотальная фиеста, как представляют некоторые ублюдки, двадцать пять лет взросления, а дело просто висит передо мной, как шимпанзе.

Гувер и ближнее кресло обменялись снисходительными взглядами безразличия.

– У тебя сейчас волнующий период, Гувер? Говорят, жизнь начинается в сорок.

– Напротив, сэр, жизнь начинается там же, где и кончается – в пустоте.

Эта чёрная оценка моих шансов заставила меня ещё больше жаждать чая, и с помощью шприца размером с каноэ скоро я был удовлетворён так, что и представить нельзя. И только тогда я оделся и устроился в гостиной, дабы войти в колею с нелепой массовой индустрией, когда зазвонили в дверь. Мне пришлось опустить газету и спросить Гува, как он считает, какого лешего и кто припёрся.

– Это, как пить дать, ваш дядя Фибиан, сэр, который угрожал прийти в этот день и час.

Фибиан! Чуть ли не раз в неделю это бредящее двустворчатое заваливалось ко мне домой, принося с собой целый ад печенья и ясную очевидность. Мужик носил бетонную бабочку и штаны на шарнирах из олова. Считал одолжением позволить вам наблюдать за штопором своего рассудка. Что на миллион выжженных миль отстояло от моего представления о жизни. Я так же радовался ублюдку, как крысе на подушке.

– Я не собираюсь выслушивать нотации от человека, чей нос одного цвета с глазами, – объявил я, но Фибиан уже вошёл и стоял, позируя, как Избранный.

Три прогруженных часа спустя я сидел и хладнокровно внимал, тонкий, как паутинка, а Фибиан тем временем детализировал свою кукольно-ясную философию. Он с устрашающей эрудицией говорил про профессию бальзамировщика, делая паузы только, чтобы ухватить себя за бакенбарды, ну и изредка меня. Его голос скатывался до шипящей тишины, он говорил про человека, который возродит величие этой нации, невзирая на поедание свиного сала, а потом делал такое лицо, как будто подразумевалось, что он и есть тот самый человек.

Среди прочих свойств у меня в то время была предрасположенность отрубаться в некоторые моменты, если конкретнее, – в моменты кипящей ярости. Конечно, мы все при случае видим кроваво-красную тряпку, но, полагаю, в то утро я увидел её слишком отчётливо. Внутри всё превратилось в дрожь хвостика ягнёнка, и я стоял, трепещущий и затаивший дыхание, посреди обломков мебели, а Фибиан стелился по полу, шея сломана под непристойным углом, и поверх – аккуратный свет из окна. Сам Вермеер отказался бы рисовать эту сцену.

– Я убил его – убил дядю Фибиана! Гувер появился из кладовой.

– Он производит впечатление похвально экономного в дыхании, сэр.

– Будь проклята экономность! Он мёртв – мёртв, как окровавленный мусорный бак! – И я задвинул лицо и уши под каминную полку.

– Дверная ручка, сэр, – объявил Гувер, опускаясь на колени рядом с телом. – Мёртв. Как дверная. Ручка. – Он выпрямился с видом иссыхающего уведомления. – Что вы собираетесь делать дальше, сэр?

– Дальше? – возопил я.

Мой мозг работал с рёвом, представляя на обозрение дюжину бесполезных вариантов.

– Придумать, как извлечь из ситуации выгоду?

– Едва ли это срочно, сэр.

– Жить, ни в чём себе не отказывая?

– Я так вижу, мне придётся самостоятельно представить идею, сэр.

И это оказалась такая надувная свинья мира идей. Она заключалась в следующем: немедленно покинуть сцену, а старый Гувер обо всём позаботится путём вытаскивания тела и бросания его перед проезжающей машиной плюс урвёт причину, время и автора смерти.

– Всегда рад переложить проблему на Гува, – я выскочил за дверь, как борзая из ловушки. Летел по Зелёной Улице и размышлял, не зайти ли в клуб, когда кто-то прыгнул перед машиной, и я кубарем полетел через него. Отпрыгнув в ярости, я обнаружил дядю Фибиана на дороге и Гувера на тротуаре. Гувер глянул на меня так, что во взгляде я прочитал про «стягивающуюся паутину», «ткать» и так далее.

Тем временем полицейский скакал к нам сломя голову через улицу.

– Что случилось? – заорал он.

– Я споткнулся об этого идиота, – ловко объявил я, указывая на тело. – Он умер в этот момент, а не раньше.

Едва эти слова покинули мои уста, как Гувер притворился доктором.

– Да, офицер, – добавил он, щупая пульс трупа. – Этот неуклюжий дурак будет мёртв через пару минут, если не доставить его в больницу.

В мгновение ока ваш покорный слуга, Гувер и избитый труп оказались в машине и неслись по улицам с эскортом, состоящим из этой пародии на полицейского на мотоцикле с коляской.

– Наша единственная надежда, сэр, – заявил Гувер с убеждённостью, – это вам с дядей поменяться одеждой, пока мы едем в отделение скорой помощи. Тогда вы можете выпрыгнуть из машины в бетонной бабочке, все дела, и показать пограничный уровень здоровья, – тогда не возбудят никакого уголовного дела. Разрешите мне пересесть за руль.

Я счёл этот план достаточно приемлемым – пока не натянул нелепый костюм Фибиана. А Гувер указал на необходимость того, чтобы у меня был сломанный нос и кровь на лице, как у Фибиана там, на дороге.

– Буду рад служить вам, сэр, – крикнул Гувер через плечо.

– Надеюсь, я вполне в состоянии сломать собственный нос.

Но каждый раз, когда я пытался ударить свой портрет, какой-то импульс меня удерживал. Эдакий инстинкт самосохранения лица, наверно. Конечно, тут же болтался и Фибиан, пуговицеглазый, в моём пальто и шляпе, так что я схватил его за руку и махнул ею в сторону себя. Ужасающий удар послал меня через дверь машины на асфальт, нос – как кровавый взрыв.

К счастью, мы как раз остановились во дворе больницы – и ещё на счету счастья то, что полицейский видел этот удар зомби. Гувер урычал вдаль, а офицер припарковал мотоцикл и вспенился отваром гнева.

– Не переживайте, сэр, я записал номер, – уверил он меня, а я предположил, что пора позаботиться о собственном побеге, иначе я рискую носить эту нелепую бабочку и штаны до конца дней своих.

– Не беспокойтесь, офицер, – объявил я, сжимая собственный нос. – Я не буду выдвигать обвинение.

– Имя?

– Хм. Хм, Фибиан. Дядя Фибиан. Вот так, мистер Фибиан. И сроду не чувствовал себя лучше.

– И вы знаете человека, который вас ударил?

– А да, это мой племянник, Келтеган. Выдающийся талант, но чересчур легко впадает в ярость.

Офицер поднял брови.

– Вот как?

Но я уже получил преимущество – благодаря сердечности. Если бы не моё вежливое и на самом деле приветливое поведение во время этого обмена фразами, офицера не охватило бы удивление, когда я содрал его несуразную каску и воспользовался ею, чтобы вырубить его. Он бы ожидал чего-то подобного.

И дальше – дело техники – засунуть болвана в собственную коляску, так похожую на каску, что я разразился хохотом, уезжая прочь.

– Я взял на себя смелость накрыть констебля одеялом, пропитанным хлороформом, сэр, – сказал мне Гувер, когда я закончил переодеваться в костюм нормального человека. – Мёртвый джентльмен в кладовой. Я советую вам определиться с планом действий до завершения дня – его лицо уже стало бутылочно-синим.

Я подорвался в клуб, чтобы сдуть прочь все хитросплетения. Там чудили обычные приколы – всякое там топтание улиток. Я робко подкрался к Джемми Доджеру у стойки и спросил его, как начать испытывать угрызения совести. Он признался, что в первый раз слышит это выражение. Я поблагодарил его и смешался с толпой.

Уковылял прочь и добрёл до церкви. Признался во всём священнику, который упрямо оставался непоколебимо-божественным, невзирая на мой рассказ. В итоге – только время потерял.

– Бесполезно, Гувес, – крикнул я, возвращаясь в своё жильё. – Мои планы гибнут, как соня, которую навскидку выцелил помещик. Что поделаешь.

– Ну и ну, сэр, – ответил Гувер, игнорируя уши спаниеля. – Самые адекватные планы.

– Но если совсем честно, – сказал я, прихлёбывая из стакана, – ты тоже поджал хвост.

– Когда прекрасный лик угрозы встанет пред тобой, безумец бросится вперёд, мудрец спешит долой.

– Эти утконосые банальности весьма поучительны, Гувес, – но между тем в наших дрожащих руках есть мертвец – одна штука и спящий констебль – одна штука. Настал момент серьёзно поболтать. Нельзя, чтобы это свиное ухо подвесили у меня над головой, как альбатроса. Скандал встанет нам в фантастическую сумму. И тогда придётся завернуться в шарф и продавать жареные орехи.

– Есть ещё вопрос смерти через повешение, сэр.

– А что, Фибиану ещё недостаточно?

– Я имел в виду вас, сэр, привязанного к виселице во имя излечения от убийства.

– Убийство? Но ведь у меня отсутствует стержневой злой умысел. Простой недогляд.

– Недогляд, совпавший с недосердцебиением и недодыханием у вашего дяди.

– О, какой-нибудь безукоризненный старпёр поручится за меня. Кто там говорил, что великие истины жизни – это воск, из которого мы лепим разные фигуры?

– Безумный Шляпник, сэр?

Я начал хохотать, но натолкнулся за зловещий взгляд Гувера.

– О, ладно, Гувес, давай свой план – я весь внимание. Ни одно осознанное слово не сорвётся с моих губ. Тебе принадлежит моё безраздельное внимание.

– Благодарю вас, сэр. Итак, в течение его нескольких визитов от моего внимания не ускользнуло, что рассудок мистера Фибиана находится не там, где ему положено.

– Он тыкал пальцем в Цезаря, старый волк. Однажды застрелил сардину на официальном обеде, потом отбросил пистолет и с рыданиями бухнулся на колени рядом с телом. Каждая матросочка на суше знала, что он псих.

– В самом деле, сэр?

– Тем и был известен. Серьёзность поведения – единственное, что ему мешало.

– Ещё раз нарушение паче соблюдения, сэр, – серьёзность поведения констебля равноценно замогильная?

Смысл его слов манил, как испаряющийся джин. Но идея, выпадающая из свиноваляния его логики, была ослепительна.

Той же ночью я отмотоциклил Фибиана в доки и, подперев его в трудном положении, послал без преамбулы в реку. Ни один свидетель в этом сомнительном месте не стал бы тратить силы на то, чтобы поднять веки, потому что мы одели Фибиана в униформу констебля. На следующее утро я одел констебля в одежду Фибиана и, пока он ещё ничего не соображал, сдал его в дурдом. Они только взглянули на бабочку и забрали его из моих рук.

Раньше, чем я смог бы сказать «Блаватская», раздутое тело выкатилось на отдалённое побережье, и я вытерпел месяцы шторогрызного беспокойства, пока шло расследование – но, наконец, какой-то головорез под опекой полиции попытался сколотить свой честно отработанный приговор, разболтав о весёлом зрелище, свидетелем которого стал в доках. Полиция налетела на его слова, как на маразматическую бабку.

Естественно, тот факт, что в доках я был одет в известное облачение Фибиана, привёл их по следу в дурдом, и теперь уже неподдельно невменяемого полицейского констебля, орущего про невидимых змей, повесили раньше, чем он осознал, кто он и за что. Конец удовлетворил и полицию, и злодея – если последний термин можно применить ко мне, к которому обратились как к заслуживающему доверия джентльмену, чтобы подтвердить личность моего дяди в дурдоме. Разве могли ребята в синем ошибаться в таком вопросе?

– Конец ещё одной главы, а, Гувес? – крикнул я, откинувшись на диване.

– Самой последней для некоторых особ, сэр.

– Ладно тебе, старина, не будь таким торжественным. Бывают вещи и похуже, чем повешение.

– Например, сэр?

– Повешение в опере. Ха-ха-ха. Там – это наверняка. А теперь кинь-ка мне газету, старый волк. В ней статья про покойного.

Мэриленд

– Сроду не думал, что найду вот так контуры в жалобе.

– Ужасно адская штука.

– Ага, Генри, ну наконец-то. Передвижной обезьянник пролетел через ленту ограды и стремительно развернулся. Шеф Генри Блинк толчком распахнул дверь – батон сигары посреди одутловатого лица – и выкатился наружу, вдыхая ночной воздух.

– Я уже чую вкус этого ареста. Выстрел в движок? – Он нахмурился на фейерверк вспышек стада журналистов.

– Генри, – сказал энергично Майор, – ты знаешь Джека.

– Прорыв границы, зырьте сюда – Майор, Гарпун Спектр и Шеф Терминала в пыльнике!

– О, сомневаюсь, что мистер Кома потребует правосудия, – сказал Майор с нервной улыбкой.

– Готов спорить на твою шоколадную жизнь, что не потребует. – Блинк неуклюже протопал мимо трёх мужчин и осмотрел тело, чей третий глаз был распахнут, как люк после взрыва газа. – Охранник, однако. Есть улики?

– Ждут тебя, Генри. Вон даже Джек.

– Коронер захочет знать. – Блинк махнул на прессу. – Убрать отсель стервятников и обеспечить охрану территории. Тя чё, не учили в коп-школе, Джек? Есть успокоительное для вон того парня?

– Мне не нужны успокоительные, Генри, – Кома чиркнул спичкой и поджёг амортизатор. – Покойника более чем достаточно.

Гарпун Спектр весело прищурился на Блинка.

– Никак не въедешь, Генри?

Блинк вытащил сигару из своего лица, как вилку из кабана.

– А? Чё за шум? Ты сделал на нём денег?

– Единственное, что я сделал – решил, кого буду представлять.

– Здесь Рекс Камп и Док. Настоящее кобылиное гнездо активности. Эй, Мэнгрув – кальмаровые серьги?

Но не успели Коронер и доктор Мэнгрув дойти до тела, как прирычал белый грузовик и начал разгружаться. Парень в мантии выплыл из дыма.

– Вам запрещено трогать тело. Майор начал терзать пальцы.

– Генри, это мистер Вингмейкер, главный пингвин церковного картеля.

– Типа сопереживаю вашим чувствам, падре.

– Не в том дело. – Вингмейкер распахнутыми глазами разглядывал тело. – Прикажите своим экспертам убираться.

– На каких основаниях?

– У меня есть картельная мистификация, замаскированная под распоряжение суда.

– Значит, вы бросились в комнату судоложества. Как ребёнок ябедничать учителю.

– Истинно так, – пробормотал Вингмейкер, потом оттолкнул медиков в сторону. – Посмотрите, мистер Блинк. Это может стать величайшим религиозным событием со времён Святого Маккейна.

Блинк перевёл взгляд с улыбки Гарпуна Спектра на тело. Лужа крови вокруг головы жертвы точно воспроизводила классическую форму молящейся Девы Марии. Люди Винг-мейкера уже возводили разборную часовню вокруг тела.

– Ну, уж не будем раскидывать пальцы, – прорычал Блинк. – Я понимаю, вы не в курсах, как один край личности выступает из другого. Но нашему Джону Доу [14]14
  Стандартная форма для обозначения неустановленной личности.


[Закрыть]придётся выполнять разрушительную программу гниения независимо от вашей чертовски священной блокады. А пока всё складывается дьявольски удачно для мясных мух.

Доктор Мэнгрув прошла мимо с ящиком инструментов.

– Приказ подтверждается, Шеф. Нет ничего, кроме очевидного.

Рекс Камп угрюмо прошествовала за ней.

– Тот же приказ твоим экспертам, Блинк, – сказал Джек Кома. – Шакалам разошлём повестки за эту фотосессию.

– Наконец-то ты думаешь, как коп.

– По положению тела, это привидение появилось с нашей стороны границы.

– Это труп. Кома отвернулся.

– Привидение.

Блинк и Гарпун Спектр пошли к машинам.

– А твоя точка зрения, Гарпи? Ты у нас стал набожным?

– Когда это оплачивается.

– А что, было дело?

– Насчёт этого тела, я думаю, у нас в руках истинное чудо.

– В моих – ни шута.

– Помнишь давным-давно слоны в Индии, пьющие молоко?

– И что? Я могу выпить пропасть молока. Тоже чудо?

– Те животные были из камня. Камень, Генри, слышишь, что я говорю?

– Ах, чёрт, это всё просто выдумки в твоих мозгах.

– Ну, слава богу, – подхихикнул Спектр, – не самый важный орган.

Блинк дошёл до передвижного обезьянника и снова раскурил сигару. За рулём ждал танкист.

– Ладно, я пошёл за бубликом и кадушкой сердца тьмы. Вингмейкер соблаговолил дать доступ к одному факту, чтоб его благословило. Вишь отпечатки копыт вокруг гробонаполнителя? – Он нырнул в машину.

– Чистые, как образец.

– Преет работает там, где запрещена обувь с рифлёной подошвой. Труднее бегать.

Блинк хлопнул дверью, и машина порычала прочь.

– Офис, – буркнул Спектр.

По сути, прошёл год с тех пор, как Джонни Фейлсейф приставил морскую раковину к уху и услышал насмешливый хохот. Он стал сам себе начальник эффектным и кружным маршрутом. И где-то в дороге вбил себе в голову, что он больше, нежели оловянная статуэтка в оловянной кабинке. Ему довелось читать, что давным-давно жили бедняки, которые получали небольшие деньги: теряли паспорта и добредали до немецкой границы, чтобы прикинуться беженцами. Его впечатлило. Похоже, на границе может поменяться всё. На мексиканской границе – американцы менялись в нацистов. Так что он вышел из офиса и пошёл прочь из Светлопива, через Наш Прекрасный Штат, пиная пыль, пока не достиг границы Терминала. Это случилось чуть раньше разрыва между штатами, и там ещё не было оборудованных огневых позиций – просто Джонни Фейлсейф переходил туда-сюда и пытался зафиксировать еле уловимое ощущение законов, меняющихся вокруг его тела. Он думал, что воспринял мельчайший сдвиг давления на себя, но и что? На него всё равно давили.

Он знал, что когда-то однажды Леон Вордил хакнул кодекс и добавил законов – сначала по прогрессии, потом в экспоненциальной опухоли – что полностью уничтожило последние следы человеческой активности. Вычистить авторизованные указы из случайных добавлений оказалось напрягом для мозгов, задачей на годы. Один делегат, появившись перед прессой, – смеялся и бил себя в лицо грохочущим листом алюминия.

В наши дни насыщение авторизованного кодекса сделало прикол с троянским законом излишним. Но Фейлсейф стал одержим этой точкой перехода границы, где одна дамба ограничений уступала место другой. Нет ли там точки между ними – хотя бы минуты – где нет ни той, ни другой? Он пал на колени на краю штата, прищурившись на микроскопический шрам на земле, заполненный оживлённой свободой. Образец, забранный в почвопробник, под увеличением показал роящееся небо, и Фейлсейф загнал вглубь два листа оргстекла, чтобы извлечь тонкий пограничный сэндвич. Обычный светоч сможет проецировать на стену незаконную активность, и Фейлсейф постучался к Дону Тото в «Задержанной Реакции» на улице Валентайн.

– Видел когда-нибудь торнадо, Тото? Крематорий, мой крутой друг. Световые шоу – ничто. Есть мысль, что ты готов к яркой штуке. Выдающаяся штука.

– Выдающаяся? Звучит неплохо. Фейлсейф поставил лист перед софитом, и стена превратилась в шербет, взбаламученный, как лицо Юпитера.

– Неистовая штука, Джонни.

– Автоматическая, в таком аспекте. И буквально за пару моментов придавит то грозное дерьмо, которое ты, похоже, так любишь.

– Постоянно меняется.

– И даст клиентуре намёк на высокие материи, Тото.

– По любому, беру. Назови свою цену, твою мать.

Фейлсейф открыл бурную торговлю образцами границы, которые использовали в световых шоу по клубам от Греды до Дворца Креозота. Он стал поставщиком заведений от побережья до побережья, включая «МК-Ультра», тематический монархистский подвальчик в Питсбурге, где клиента обслуживали как двух или более разных людей и деньги брали на выходе за всех. Владелец Нед Речид видел, как ЭНЧ [15]15
  Экстремально Низкая Частота.


[Закрыть]выбивает визуалы, чтобы создать уникальное ощущение. Не как в старых казаках-разбойниках, где только грязный отпечаток цвета выдавливался из тесного акта интерпретации. Всё заполонили шипящие чайники, и Нед решил украсть промышленный секрет Фейлсейфа и наделать кучу. Он весьма удивился, когда под покровом ночи Фейлсейф поехал на границу в бронированном песчаном багги, встал на колени на вулканизованную землю и вбил в почву створчатую панель, словно экспозиционную пластину.

Испуганная перебранка и борьба между двумя антрепренерами окончилась смертью Неда Речида от собственного пистолета, а Фейлсейф украсился гирляндами ужаса. Он смотрел из окна на Салатовую Улицу, и ему грезилось пламя вечных мук. Его отпечатки были на пистолете. Пистолет под телом. А по телику разворачивали историю про таинственный образ, распустившийся из головы Речида. Место преступления стало меккой для зевак, и пингвин предлагал святую охрану и медиатайник убийце.

Феерические сумерки, и Фейлсейф навещает друга на территории Улицы Святых.

– Во ты жжёшь, Джонни, – сказал Атом, когда Фейлсейф вошёл в его офис. – Джинсы и галстук? Выглядишь как цыган на похоронах.

– Атом, в любом случае ты мне должен.

– Чем больше кости, тем легче плавать. Присаживайся, Джонни. Я полагаю, что та пушка работала от монеток – очень экономично.

– Там была драка, пистолет выстрелил.

– Бывает. Знаешь самую редкую и бестолковую штуку в мире? Не стрелявший пистолет. Сигарету?

Пара толстых очков лежит на столе, замыкая провода.

– Какой-то плеер?

– Это миррер. Надеваешь, закрываешь глаза, и тебе кажется, что ты сменил мир. Охотишься за пушкой? Знаешь, лучше, чем приходить ко мне.

– Знаю, и лучше, чем втягивать тебя в дело, Атом. Хочу одолжить маскировочную систему.

– Какой округ, демография?

– Закон, церковный картель, пресса. Думаю, это выстрел в голову.

– Нет, с определённой точки зрения видишь, что методы работы с ними одни и те же. Вот, взгляни.

Атом активизировал панель на стене и достал странный элемент экипировки. Он смотрелся как наголовник египетского принца в форме чёрной кобры.

– Это что?

– Спинка брюлика. Классический капюшон «свой-чужой» – широкопрофильный фанатичный вызов с библиотекой в чипе на миллиард образов. Старая и тяжёлая, но это всё, что у меня есть на руках. Придётся обойтись незатейливыми средствами.

– Она проецирует всё, что наблюдатель не в состоянии опознать?.

– Конечно. Технологии спокойной жизни далеко ушли со времён глинобитных хижин, друг мой. Удачи.

Личные маскировочные системы ушли в прошлое, когда изобретатель обнаружил, что может пойти куда угодно, и его будут игнорировать, пока он несёт коробку для пожертвований. Фейлсейф, невидимый, уходит в ночь и движется через толпу на место преступления. Это медиасобытие, всё в резких дуговых фонарях и обобщениях. Он незамеченным следует за Шефом Блинком и танкистом, когда они прибывают в часовню.

– На этом убийстве подают полноценный ленч, Бенни? А? Плохо. Мне сгодилась бы и пара хот-догов.

– Есть вести, Шеф?

– Плохо, а? Наверно, нам лучше сосредоточиться на деле, танкист. Синдром Единственного Выстрела в Голову. Пистолета на месте нет. Всё, что мы знаем по лучам, прорванным вокруг прострела, он был этерический с фальшивым номером на рукоятке.

– Кафешный пистолет.

– Ага. Ни фига общего с деньгами, ограблением или клубной территорией, это верняк.

– Вы считаете, убийца – его жена?

– Вряд ли, но предполагаю, как было дело.

– Кобыла Делла? Он был женат на кобыле?

– Как было дело, Бенни, я имел в виду, мне всё ясно.

– Мне нет, Шеф.

– А тем временем небольшое попустительство Вингмейкера привлекает целые толпы якобы ковбоев.

– А разве якобыки – не тупые волосатые животные?

– Именно. И они меня не одурачат. – Они вошли в часовню и обнаружили там галерею ассассинов, толпящихся вокруг тела. Огромный электрический вентилятор разгонял мясных мух.

– Класс, настоящее чаепитие. Кто-нибудь ещё придёт поржать?

– Блинк, – кивнул Джек Кома с каменным лицом.

– Понял, что я имел в виду, Бенни? Время фанатов.

– Слишком много стряпчих для тебя? – ухмыльнулся Спектр. – Почему-то не очень верится.

– Кто твой клиент?

– Рыба в бочке, Генри. Как минимум я мог бы найти семью того, кто потерял пульс, получить фрактальный аккомпанемент.

– Да уж, несчастный агнец. Кровь невинных – материал Брэди. А поскольку Вингмейкер не разрешает вынос, неплохой масштаб горя и прочих прелестей, ты чёртов защитник обездоленных мафиози. – Блинк хихикнул, раскуривая сигару.

– Мистер Блинк, – заявил протест Вингмейкер, – это святое место.

Блинк хрюкнул.

– Это святое издевательство, падре. Я видел миллионы пятен – каждое на что-то похоже. Помню, после бунтов НЛП я видел лужу – вылитый наш Бенни, сидящий на каком-то динозавре. И в тот вечер медиа не свирепствовали. Так что кончайте набивать слова о любви мне в уши.

– Тело брошено ровно поперёк границы штата, мистер Блинк, – объявил Кома. – Я претендую на равные полномочия.

– Ладно, Шерлок, – Блинк взвесил сигару, нахмурившись. – У тебя какой процент обломов?

Фейлсейф добрался до тела. Когда он двигался в свитых волокнах закона, он выглядел столь огромным вызовом собравшемуся обществу, что осознать его просто невозможно. Чужой, йети, человек-невидимка – их здесь быть не могло, и их здесь не было.

Вне себя, Спектр шваркнул дипломат на передвижной алтарь и отщёлкнул замок.

– Боже, как мне это нравится. Все пешки на доске, Генри. Замети свои чёрные бюджетные налоги, и доска станет серой. Я даже готов представлять здесь вон ту немолодую милашку. Может, это будет нечто?

– Нечто, – буркнул Блинк. Он хмурился на воздух перед собой. – Нечто странное.

Фейлсейф ступил на границу штата, ту тонкую территорию, свободную от внешних манипуляций. Когда он перешагнул тело, он превратился в фигуру из фосфенового потока, молнию в бутылке – на короткое мгновение шапка поляризовалась, и каждый увидел то, что хотел увидеть. На него обрушился поток внимания. Вингмейкер увидел Бога собственной персоной, дарующего благословение трупу. Кома увидел мошенника из своей юрисдикции, сдающего всех и вся. Спектр увидел фотогеничного психопата, трахающего тело и утверждающего, что это общество его вынудило и что он хочет юридической помощи. Генри Блинк увидел комбинацию этих трёх и своей матери.

– Ма, – сказал он, шатнулся вперёд и остановился с порыбевшими глазами. – Ты принесла оладушки?

– Не отвечай, – выпалил Спектр.

– Богу ни к чему оладушки, еретик! – завопил Вингмейкер.

– Они ворованные, – объявил Кома.

– А почему бы и нет, – сказал Бенни, увидевший человека, освежающе оправданного и невинного.

Наголовник упал с головы Фейлсейфа, когда он вынул кольт «Дабл Эдж» и встал точно в центре обзора.

– Только, чур, вишенку не брать, – пробормотал Блинк с вялым лицом, а потом ухмыльнулся. – Так то ж правонар со старомодным шлемом Зевса. Присоединяйся к компании, мальчик. – Он вытащил «АМТ Аутомаг». – А теперь на шаг назад от чуда и бросай дырокол.

Фейлсейф бросил кольт и, воздев руки, слегка дрогнул вперёд.

– Стой, где стоишь, мальчик, – крикнул Кома, наводя 41-зарядный «Джулиани».

– Он мой, Кома, – на пару миллиметров за линией.

– Ты совокупляешься со знанием, древним, как карп, мистер Блинк, – крикнул Вингмейкер. – Этот человек под защитой церкви – тащите свои откровенно дошлые разборки наружу.

– Я не исполню свой общественный долг, если не дам вам сейчас в глаз, падре.

– Это несчастный случай, – возопил Фейлсейф.

– Как поэтично, – хмыкнул Блинк. – Приглядись, и ты увидишь крошечные парашютики на моих слезах. Ты единственный кандидат, явившийся под покровом тайны, мистер. Так что вина на тебе.

– Никаких разговоров с метеозондом, – улыбнулся Спектр, подходя к Фейлсейфу. – Ты невиновен, и тебе сейчас нужен друг.

Фейлсейф рефлективно потянулся к голове – на нём ли ещё наголовник? Как вдруг Кома сграбастал его со спины, перетягивая через границу.

И тогда на него накинулись все, дёргая его туда-сюда, как рычаг скоростей.

– Разрешите представиться! – вопит Спектр, прижимая свою визитку к лицу Фейл-сейфа, как святую облатку.

– Не считаешь отказ ответом, ты? – ревёт Блинк.

– Милосердное место ждёт, парень!

– Когда он умрёт, я хочу получить право на добычу ископаемых!

– Ты имеешь право на злость, мужик!

– Грубо, но честно!

– Неуполномоченный убийца, чтоб тебя благословило!

– Жизнь и перемены!

– Мой клиент загадочным образом невиновен!

– А какие дорогие штаны!

– У меня то же количество ног – думаете, есть связь?

И их ноги в пылу борьбы били и попирали бурую Мадонну – глянув вниз, они обнаружили фазированный контур чудовищного грузовика, самолётный чемодан, пруд кубиков, надувные молотки, свинью на колёсах, невнятного бродягу, лукавого шерифа, скрывающего ответы, карту Дании, верблюда, горностая, кита. Вломившись, пресса довершила разгром.

Фейлсейф на ходу придумал алиби со столь захватывающим правдоподобием, что копы в ужасе спрашивали у него, правда ли, что это лишь плод его воображения. Пресса назвала его Идиотическим Убийцей. Сбитый с толку Вингмейкер говорил о Фейлсейфе как о «нашем крошечном лучике солнечного света». Блинк сделал заявление, что «это хороший мир – я объединил силы, чтобы устроить разборку. Так или иначе, я хочу его в лаванде». Во имя уважения к покойному Спектр предложил десять лет молчать об истинном положении дел. Президент выступил с речью, рекомендуя срок от двух до шести.

Обалдевший от безумия этих поступков Фейлсейф, сидел среди прочих пустышек на привинченном к полу кресле и читал по губам мультики с выключенным звуком. Граница затуманилась. К тому моменту, как внимание переключилось на другую тему, даже он сам забыл, кто он такой, и решётка на его окне сливалась с текучими формами в небе.