Текст книги "И штатские надели шинели"

Автор книги: Степан Бардин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

Командира полка я застал в бывшей немецкой землянке. Его заместитель по политчасти Давыдов лежал с перевязанной головой. Землянка поразила меня своей роскошной обстановкой, была обита обшивкой из Екатерининского дворца в Пушкине. Тут стояла старинная дворцовая мебель, валялись осколки дорогой фарфоровой посуды, старинные свечи. "Варвары!" – вырвалось у меня.

Заместитель Краснокутского по политчасти протянул политдонесение, в котором подробно описывались самоотверженные действия бойцов и командиров. Старшина Ловцов одним из первых поднялся в атаку. Скоро выбыл из строя командир роты. Тогда старшина взял на себя командование и повел роту в атаку. В этом бою он уничтожил десять фашистских солдат и взял одного в плен. Сегодня Ловцову вручен орден Красной Звезды. А вот еще один из фактов проявления героизма. Комсорг роты связной Шульгин, то ползком, то прикрываясь за бугорками, носил важные донесения. Проходя мимо пулеметного расчета, он заметил, что командир расчета ранен: лежит на земле. Отважный красноармеец ринулся на помощь расчету, который после этого снова открыл огонь по огневым точкам врага.

Заношу в свой дневник и такой факт. Второй батальон полка продвигался к позициям противника, который внезапно открыл огонь из автоматов и пулеметов. Бойцы вынуждены были залечь. Тогда командир взвода коммунист сержант Магас Хайрутдинов выдвинулся вперед с ручным пулеметом и меткими выстрелами уничтожил группу гитлеровцев. Ворвавшись в траншею, он обнаружил несколько трупов, восемь брошенных врагом пулеметов и два миномета. Путь вперед теперь был свободен. Хайрутдинов снова повел в атаку своих бойцов.

И последнее, что хочу записать. Когда полк ворвался в Александровну, фашисты открыли сильный огонь. Парторг батареи Александр Ковязин не растерялся. Он стал отыскивать огневые точки врага, тут же стал готовить данные. Артиллеристы по его команде подавили несколько пулеметных точек врага. В этом бою Ковязин был ранен, но поле боя не покинул.

В политдонесении были перечислены имена и погибших. Кое-кого я знал, например, бойца Пьянкова, сын которого отличился в первые дни войны и погиб в бою за село Ивановское. Прочел этот список, и защемило сердце. Да, трудно и горько, когда на глазах гибнут люди. Сегодня погибли одни, а завтра наверняка эта же участь постигнет и других. На войне смерть висит над тобой все время. Трудно, очень трудно выжить на фронте, да и каждая потеря острой болью впивается в твое сердце.

Долго в Александровке быть не пришлось. Позвонил в 141-й полк, который встретил упорное сопротивление врага в районе Верхнего Кузьмине. Опять в путь под свистом пуль и разрывами снарядов.

Восемнадцатое января. У Верхнего Кузьмине было жарко и тревожно. Фашисты все время контратакуют. У них в районе Соболева сильный опорный пункт. А у нас, как назло, на перекрестках дорог создались пробки, все забито техникой. На дорогах нет порядка. Каждый считает, что ему нужно проехать быстрее, чем кому-либо другому. На этой почве возникают споры, сопровождаемые дикой руганью.

Сегодня мне снова пришлось держаться за сердце. Вечером, во время отражения очередной контратаки фашистов, осколком мины был убит заместитель командира по политчасти 141-го полка майор Зубарев. Он пошел во второй батальон, чтобы организовать отпор врагу. Появление его в батальоне повлияло на исход боя – вражеская контратака была успешно отбита. Казалось, ничто Борису Сергеевичу не грозит. Он уже возвращался на командный пункт батальона, как вблизи разорвалась мина.

Погиб чудесный человек, примерный коммунист и воин. Сколько раз мы вместе с ним бывали на передовых, вели беседы с бойцами, вручали партийные билеты молодым коммунистам! И вот его не стало... Похоронили Зубарева со всеми воинскими почестями. На следующий день похоронили здесь и парторга второго батальона 103-го полка, старшего лейтенанта Ахмета Абдурахманова любимца своих бойцов, настоящего патриота. О его гибели я узнал спустя сутки от его товарища, заместителя командира по политчасти этого батальона старшего лейтенанта Лазарева Александра Ивановича, такого же мужественного и такого же чистого сердцем и совестью человека, каким был и его товарищ. Не зря говорится: "Скажи, кто твой друг, и я скажу, "то ты".

Лазарев – русский, а Абдурахманов – узбек. Но это не мешало им дружить, нести вместе на своих плечах тяготы войны, помогать друг другу слить свои усилия в той работе, за которую отвечали. Лазарева и Абдурахманова часто можно было встретить мирно беседующими. Да и жили они чаще всего в одной землянке.

Я как-то спросил Абдурахманова:

– Ахмет, скажи, пожалуйста, кто у тебя лучший друг в дивизии?

– Саша Иванович, – улыбаясь, ответил Абдурахманов. Он всегда так называл друга. Русское имя "Саша" ему очень нравилось. Он говорил, что когда родится у него сын, то назовет его Сашей – в память о верном фронтовом друге. У Абдурахманова в записной книжке был домашний адрес ленинградца Лазарева, а у Лазарева – ташкентский адрес Абдурахманова. Ахмет подарил Саше фотокарточку своей сестры. Говорил, что обязательно их поженит. Не знаю, осуществился бы этот замысел Ахмета. Я уверен, если бы они не погибли, обязательно ездили бы друг к другу в гости, а может быть, и жили бы в одном городе – в Ленинграда или Ташкенте.

Двадцатое января. В районе 59-го полка, а он недалеко от Пушкина, мертвая тишина. Как будто и войны нет. Но стоит посмотреть на поля и дороги, как настроение тут же меняется. Тысячи черных воронок. Всюду уныло стоят разбитые ганки и машины, лежат еще не убранные трупы фашистов. Траншеи и хода сообщений обвалились и перепаханы танками, И среди всего этого завала выделяется лишь одна дорога, ведущая в Александровку, которую построили за предыдущую ночь.

Во второй половине дня радио оповестило, что освобожден Новгород и о соединении нашей 42-й и 2-й ударной армии, начавшей свое наступление с Ораниенбаумского пятачка. Гитлеровская группировка в районе Стрельно – Урицк окружена. В честь победы мы провозгласили здравицу и выпили по чарке водки.

Побывал в редакции дивизионной газеты "За победу". Застал редактора Валентина Мольво, секретаря Иосифа Альбаца и литсотрудника Николая Шишкина за составлением макета очередного номера маленькой двухполоски. "Что даете в следующем номере?" – спросил я. Мольво, улыбаясь, ответил: "Два указа, два приказа, пара сводок и портрет – вот и вся моя газета, ничего в ней больше нет!" И протянул мне аккуратно расчерченный лист бумаги с надписанными заголовками.

Действительно, вся первая полоса была занята приказами и сообщением Совинформбюро. На второй полосе, сверху, крупными буквами била в глаза шапка: "Бей фашиста так, чтобы он навсегда запомнил силу ленинградского удара!" По стилю слабовато, а по содержанию правильно. Вся эта полоса, сообщил Мольво, будет посвящена героям боя – рядовым и сержантам, получившим первые правительственные награды.

Список награжденных в редакции уже имелся, и я узнал, что медалью "За отвагу" награждено десять человек, медалью "За боевые заслуги" – семь. Некоторые имена я записал. Вот они: рядовые Павел Иванович Бажин, Николай Дмитриевич Дмитриев, Михаил Сергеевич Князев, Лев Наумович Галлер, Петр Дмитриевич Маликов; ефрейторы – Яков Иванович Иванов, Иван Афанасьевич Исаев, Николай Павлович Вишняков, Александр Николаевич Ермаков, Максим Леонтьевич Мельников.

Из редакции пошел в политотдел, который уже переехал в большой дом на окраине поселка Кургелево, отбитого у врага. Вошел в дом и удивился. В нем были сооружены двухъярусные нары, а стены, обитые картоном, – исписаны. По свидетельству местных жителей, здесь спали наши молодые ребята, согнанные фашистами со многих деревень Ленинградской области на строительство дорог и опорных пунктов. Нары грязные. Застелены истлевшей соломой. На стенах осталось много надписей. Стены служили обитателям дома своего рода книгой, в которую люди записывали свои мысли и чувства. Кто-то зачеркнул написанное. И все же нам кое-что удалось прочесть. В словах, начерченных на картонах, выражалась ненависть к "новому порядку", чувства гнева и печали. Кто их писал, кто эти люди, куда угнали их гитлеровцы? Невольно подумалось: "Трудно, очень трудно человеку, попавшему в неволю, особенно, когда ты бесправен что-либо сказать и что-либо сделать в защиту себя и своих товарищей, когда каждый твой шаг под присмотром, когда все время на тебя смотрит черное дуло пистолета или автомата".

Двадцать четвертого января. Наши войска заняли Антропшино и двинулись на Пушкин. Штаб дивизии переезжает в Замболово. И мы, политотдельцы, двинулись за ними, вслед огромному потоку людей и машин, пробираясь по лесным дорогам, чащобам и болотам. Путь изнуряющий. Но разве остановишься? Разве позволишь себе зайти в какую-нибудь хату, чтобы выпить горячего чая и потом прилечь на часок-другой на мягкую постель? В пути узнали, что города Пушкин и Павловск очищены от немцев. Хорошая новость.

Двадцать пятое января. Снова на новом месте. Политотдел разместился в Антропшино. Здесь впервые, как начали гнать фашистов, встретили советских людей, освобожденных от фашистского ига. Крепкие объятия. Слезы радости... Устроились прилично. Политотделу отвели большое теплое помещение, в котором жили гитлеровские офицеры. У входа в дом валяются пустые бутылки из-под вина и измятые консервные банки.

Пытаюсь отыскать полки. Безуспешно. Все в движении. Наши подразделения преследуют отступающих фашистов, стараясь настичь, окружить и уничтожить. Кое-где завязывается скоротечный бой. Начинаю выяснять, что делают в этих условиях политработники и парторги полков, батальонов и рот. Ведь перед ними поставлена цель: обеспечить выполнение поставленной задачи средствами политической работы, на все время наступления сохранить боеспособность рот этой основной боевой ячейки дивизии, проследить, чтобы люди своевременно были накормлены и получали хотя бы часовой отдых. Обязанность политработников позаботиться о раненых и о захоронении убитых. Конечно, в бою политработник обязан показывать личный пример бесстрашия, выносливости и умения вести бой в любых условиях.

Вечером опять тронулись в путь. Всюду – следы поспешного бегства фашистов. Пошли одиннадцатые сутки нашего наступления. Совсем немного. А Ленинград, который мы охраняли и защищали девятьсот дней и ночей, уже далеко позади. Теперь он в безопасности. Прекратились бомбежки и обстрел из артиллерийских орудий. Подумать только! По Ленинград/ стреляло восемьдесят пять орудий калибром от ста пятидесяти двух до четырехсот миллиметров. Теперь эти орудия именуются трофейной техникой... Скоро, говорят, выйдем на Лужский рубеж, где наша дивизия, укомплектованная рабочими и служащими Московского и Ленинского районов, впервые встретилась с фашистскими ордами. Как говорится, колесо событий теперь крутится в обратную сторону..."

13

В моем фронтовом блокноте есть несколько коротких записей, сделанных в радостные для нас дни победоносного наступления, когда наши воины освобождали ленинградскую землю от фашистских оккупантов. Хотя эти записи более чем скупы, запечатленные в них скоротечные эпизоды все же дают представление о том, с какой яростью, с какой решительностью и отвагой наши бойцы наносили удары по отступавшим фашистским полчищам.

"Отражавшая контратаки фашистов группа бойцов-пулеметчиков получила новый станковый пулемет и стала устанавливать его тело на станок. Как раз в это время метрах в двадцати появились фашисты. Наши ребята от неожиданности растерялись и занервничали. В таких случаях дело не клеится. Не стал "слушаться" бойцов и пулемет. А гитлеровцы с каждой минутой приближались.

Недалеко находились наши минометчики во главе с сержантом Сюткиным. Он увидел, что пулеметчики не могут установить свой "максим", и бросился им на помощь. Собрать пулемет времени уже не было. Поэтому он схватил тело пулемета, прижал своими сильными руками к животу и в упор стал расстреливать вражеских солдат.

Так сержант Сюткин выручил пулеметчиков, спас их от неминуемой гибели и причинил серьезный урон врагу. На поле боя насчитали семь убитых и пять раненых гитлеровцев".

"Отделению – его поддерживал своим огнем пулеметный расчет – было приказано атаковать вражеский дзот. Но скоро пулеметный расчет выбыл из строя, и станковый пулемет замолк. Казалось, атака сорвется. Отважных бойцов, направлявшихся к вражескому дзоту, некому было прикрыть. И тогда красноармеец Рогачев, рискуя жизнью, побежал к умолкшему пулемету. Меняя позицию, он сумел поддержать огнем действия стрелкового отделения, которое выполнило приказ. Рогачев уничтожил свыше тридцати фашистов".

"Как только взвод занял исходное положение, коммунист офицер Куралесин начал обходить бойцов, поясняя, какое значение имеет захват опорного пункта фашистской обороны для дальнейшего развития нашего наступления на подступах к Луге.

Началась атака. Куралесин возглавил ее, увлекая за собой бойцов. Однако продвижение вперед затормозилось – справа бил из дзота вражеский пулемет. Медлить было нельзя, и Куралесин приказал одному из отделений блокировать дзот, а сам повел в атаку остальных, отвлекая огонь фашистов на себя. Когда же дзот умолк, Куралесин с криком "Ура!" ворвался в опорный вражеский пункт и в рукопашной схватке овладел им".

"Перед атакой комсорг роты Чиков собрал своих комсомольцев и сказал им:

– Помните, ребята, от того, как мы будем действовать, зависит исход боя. Комсомольцы со мной вместе пойдут в первых рядах.

Комсорг сдержал свое слово – первым поднялся в бой. Однако противник открыл сильный заградительный огонь. Кое-кто из бойцов залег. Тогда старший сержант Чиков во всю силу крикнул: "За мной!" В считанные минуты добежал до дома, из которого стреляли, и первый бросил в окно гранату. Его примеру последовали и все остальные. Выскочивший из дома гитлеровский унтер-офицер выстрелил в Чикова, но промахнулся. Зато Чиков был точен: фашистский офицер упал замертво".

"Старший лейтенант политрук роты Николай Лазарев, преследуя со своими бойцами отступающих фашистов, неожиданно попал в засаду на одной из станций Варшавской железной дороги.

Враг, имея численное и техническое превосходство, предложил политруку и его бойцам сдаться в плен. В ответ полетели гранаты, застрочили автоматы. Завязался ожесточенный бой. Вскоре к фашистам на подмогу подоспели броневики и несколько танкеток.

– Будем держаться до последнего, – крикнул политрук своим бойцам. Ленинградцы в плен не сдаются! – И с этими словами первым ринулся на врага.

Фашисты заняли железнодорожную станцию, когда не осталось в живых ни одного советского воина. В лютой своей ненависти они сожгли труп героя-политрука на костре".

"Командир роты лейтенант Базарный отдавал последние распоряжения перед атакой, как вдруг противник открыл минометный огонь. Мины стали рваться в расположении роты.

Неожиданно кто-то свалил Базарного на землю. Это был сержант комсомолец Кашкин. Отважного сержанта тяжело ранило, но он спас жизнь своему командиру, который вскоре повел роту в атаку и выбил фашистов с занятой ими позиции".

"Во время боя около Плюссы старший сержант Стус был ранен, но поля боя не покинул. Превозмогая боль, он продолжал командовать своим отделением до тех пор, пока не была выполнена поставленная перед ним задача".

"После получасовой артподготовки противник перешел а наступление на высотку Д., где находились четыре храбреца – гвардии рядовые Колдыбаев, Танкеев, Бейсебаев и Бечелдин. Немцев было восемьдесят человек. К тому же их действия поддерживали три танка. Наши гвардейцы не дрогнули. Они открыли по фашистам губительный огонь из пулеметов и автоматов.

– Выстоять! Биться до последнего! – крикнул Колдыбаев. Более двух часов длился бой. Советские воины отбили все атаки. Фашисты, понеся большие потери, вернулись на свои исходные позиции. В этом бою Бейсебаев и Бечелдин были ранены, однако и раненые они продолжали вести бой.

Храбрые гвардейцы были награждены орденами Красной Звезды".

"Группа красноармейцев во главе со старшим сержантом Пахомовым, выполняя приказ командования частью, проникла в тыл отступающих фашистов. Организуя засады, они в течение нескольких дней нападали на мелкие группы гитлеровцев. За трое суток ими было уничтожено восемьдесят солдат и офицеров противника.

Подвиг старшего сержанта Пахомова и его бойцов отмечен высокими правительственными наградами – орденами и медалями".

14

Темно. Под ногами редких прохожих похрустывает свежий снег. Ленинград, хотя больше и не блокадный, по-прежнему затемнен. Враг отогнан еще не очень далеко. Со своим старым другом Сашей Соснорой – в юные годы мы вместе занимались спортом, бегали на лыжах и играли в баскетбол, мечтали стать "морскими волками" – я стою вечером двадцать седьмого января на Литейном, у Дома офицеров, где мы случайно встретились после многолетней разлуки: расспрашиваем друг друга – и вдруг по радио объявляют приказ командующего фронтом.

"...Мужественные и стойкие ленинградцы! – торжественно произносит диктор. – Вместе с войсками Ленинградского фронта вы отстояли наш родной город. Своим героическим трудом и стальной выдержкой, преодолевая все трудности и мучения блокады, вы ковали оружие победы над врагом, отдавая для дела победы все свои силы.

От имени войск Ленинградского фронта поздравляю вас со знаменательным днем великой победы под Ленинградом!

Слава воинам Ленинградского фронта!

Слава трудящимся города Ленина!

Вечная слава героям, павшим в борьбе за город Ленина, за свободу и независимость нашей Родины!"

И сразу же город оглушил мощный артиллерийский залп. Это ленинградцы торжественным салютом поздравляли войска Ленинградского фронта с победой. Первый раз за два с половиной года город в вечернее время был освещен разноцветными огнями праздничного фейерверка.

Мы с Соснорой замерли на месте и не могли оторвать глаз от этого зрелища – светло было, как днем. Послышались возгласы радости, кто-то скандировал "Ура!". Люди обнимали друг друга. К нам подбежала какая-то женщина, со слезами на глазах расцеловала нас и бросилась навстречу идущим военным и так же по-матерински стала обнимать их.

Обнялись и мы.

Соснора зажал меня своими крепкими лапищами, поднял и стал крутить вокруг себя. Ему это было нетрудно. Он на голову был выше меня. Когда опустил на землю, я заглянул в его взволнованное лицо, и мне показалось, что его черные длинные усы шевелятся.

– Отчего у тебя, Саша, зашевелились усы? Как у таракана!

– А я их так приучил, – отшутился он и, вынув из кармана носовой платок, стал прикладывать его к глазам.

Соснору, как и прежде, я называл Сашей, хотя этому высоченному и широкому в плечах мужчине было уже под сорок. Длинная, хорошо подогнанная шинель и полковничья партизанская папаха придавали ему вид бравого, прошедшего огонь и воду воина с солидным жизненным опытом за плечами. Отец Сосноры – оседлый цыган, мать – русская. А кто же по национальности он? По анкете – русский. Правда, отец оставил ему в наследство от себя многое черные волосы, темно-карие глаза, безудержную удаль. От матери он унаследовал белизну лица и трудолюбие.

Когда город снова окутала темень, я предложил своему другу пойти на Невский.

– Пошли, – с радостью отозвался Соснора. – Вспомним юность.

На Невском – полно людей, не только на тротуарах, но и посередине улицы. Движение транспорта было приостановлено. Охваченные всеобщим возбуждением, мы влились в общий шумный поток и так же, как все, что-то кричали, обнимая встречных. На углу Невского и Владимирского остановились.

– Пойдем ко мне, – предложил Соснора.

Где-то за кинотеатром "Титан" свернули в темный двор и стали подниматься по узкой каменной лестнице.

– А у тебя кто-нибудь дома есть? – спохватился я.

– Жена и сын. Виктор еще маленький. Они из Ленинграда не уезжали...

Дверь нам открыла смуглая женщина, из-за ее спины выглянул мальчуган лет семи.

– Знакомьтесь. – Соснора представил меня жене.

Тут же был накрыт стол, и мы сели. Я вынул из карманов все, что было взято на дорогу, а Соснора достал из шкафа флягу со спиртом.

Конечно, все тосты были за победу наших войск под Ленинградом. Почтили молчанием память тех, кто не дожил до этого дня.

Поднимая стакан, Соснора сказал:

– Я рад, что Пулковские высоты, о которых знает весь мир, стали могилой для гитлеровских вояк.

Незаметно разговор перекинулся на подрастающее поколение. Видимо, потому, что с нами был сынишка Сосноры. В подобных случаях обычно начинают говорить о детях и их будущем: мол, мы отстояли их будущее, теперь дело за ними, им предстоит довести дело своих отцов до победы коммунизма.

– Юность тем и прекрасна, что у нее все впереди, – заметил я. – Ей больше, чем нам, удастся сделать, у нее больше времени впереди, больше сил и энергии. Кроме того, она не только осваивает опыт предыдущего поколения, но и дополняет его новым, более совершенным. Именно поэтому она может и обязана сделать больше, чем мы.

– Обидно будет, если наши дети, когда вырастут, впустую начнут растрачивать силы, а энергию расходовать по мелочам, в поисках удовлетворения своих потребностей и страстей, – заметил мой друг.

Я слушал Александра Соснору и удивлялся. Как он изменился! Давно ли его интересовали только спорт и акробатика? Он даже хотел создать свою маленькую труппу и выступать в цирке. Политикой почти не интересовался. А тут, глядите-ка, какой активный пропагандист!

– Жизнь наша, – продолжал между тем развивать свою мысль он, открывает перед молодежью неограниченный простор для развития способностей и выполнения долга перед Отечеством. Молодежь стремится к лучшему. Вот в этом-то и есть подлинное счастье. Тот по-настоящему счастлив, у кого есть цель в жизни, кто с пользой для себя и общества расходует свои физические и духовные силы, кто честно служит своему народу. Ненавижу тех, кто живет лишь для себя, кто дорожит только своей шкурой. В нашем партизанском отряде, к счастью, таких ублюдков не было.

– Не слишком ли ты резок в своих суждениях? – спросил я, видя, с каким удивлением смотрит на Сашу его жена.

– Примирение с плохим всегда таит в себе опасность, – лаконично ответил он.

– Но я-то не призываю к примирению, а только говорю о том: нельзя ли судить о нашей смене в более доброжелательном тоне?

– Согласен. И все же я за то, чтобы требования к молодежи не снижались, а увеличивались. Ведь чем дальше, тем сложнее будет жизнь. Развитие науки и техники, новые открытия и победы социализма не упростят, а усложнят жизнь, потребуют больших знаний, более высокой дисциплины и нравственной чистоты.

И снова я мысленно отметил: "Как вырос Соснора! Хоть выбирай секретарем райкома".

– Стоит отпустить вожжи, – не унимался мой друг, – как расслабятся люди, начнут бездельничать, ко всему откоситься инертно. Вот тут-то и засосет их обывательское болото: "Лишь бы мне было хорошо, а до других мне наплевать". Боюсь, после войны людей с подобной гнилой философией будет немало: мол, мы повоевали, а теперь пора и отдохнуть, пожить для себя.

– Вряд ли, – возразил я. – Дел после войны хватит для всех. Кто же будет восстанавливать разрушенное?

– И все же такие люди найдутся и, в первую очередь, среди наших детей, вот увидишь!

Я хотел сказать, что и про нас, когда мы были юнцами, говорили то же самое, но взглянул в Сашино лицо, промолчал: длинные, точно у Тараса Бульбы, усы его снова задвигались, как будто их кто-то за веревочку дергал то вниз, то вверх... Взглянул на часы и поднялся из-за стола.

– Я тебя провожу, – поднялся со своего стула и Соснора. Через несколько минут мы снова были на Невском. Время близилось к полночи, и главный проспект Ленинграда притих.

– Саша, а где твои брат и сестры, живы ли мать с отцом? – спросил я.

– Брат погиб в самом начале войны. Отец умер от дистрофии. Мать и сестры живы. Если бы не Петр Капица, который их поддерживал, не было бы и их.

– Что же будешь делать дальше? – допытывался я.

– Добиваться посылки на фронт. Обещают направить на Кольский полуостров. А ты куда едешь? – в свою очередь, поинтересовался Соснора.

– На Карельский, в 23-ю армию.

– Говорят, сейчас только две страны не воюют, – напомнил он ходячую тогда шутку: – Швеция да двадцать третья.

– Теперь настал и ее черед. Просись и ты в нее.

– Попробую...

Расстались мы с Соснорой на углу Невского и Литейного, Он пошел к себе, а я устало побрел на распределительный пункт, размещавшийся на улице Салтыкова-Щедрина. Шел по той стороне, на которой еще висели объявления: "Эта сторона улицы опасна при артобстреле". Теперь она уже была не опасной. Батареи, посылавшие снаряды на город с Вороньей горы, больше не существовали, как не было больше и вражеского кольца вокруг города. Враг, преследуемый нашими войсками, уносил ноги на запад, бросая раненых и убитых, танки, артиллерию и другую военную технику.

15

Гитлеровцы неохотно оставляли невские равнины. Отступая, огрызались, переходили в контратаки, на смену потрепанным дивизиям подтягивали свежие силы, грозили снова вернуться к Ленинграду и теперь уже по-настоящему расправиться с его защитниками и населением. В листовках, сбрасываемых с самолетов, нам по-прежнему предлагали "прекратить сопротивление, перебить комиссаров, сложить оружие и перейти на сторону непобедимых вооруженных сил Германии".

– Какая самоуверенность, какая наглость! – возмущались наши воины и еще яростнее колотили гитлеровских недобитков.

А Гитлер слал командующему своих войск один за другим повелительные приказы: выиграть оборонительную битву под Ленинградом, любой ценой удержать созданные опорные пункты. "Позиции удержать во что бы то ни стало!" требовал он.

Но удержать позиции гитлеровские генералы уже были не в состоянии. Они долго сопротивлялись лишь под Лугой и Псковом, остальные свои опорные пункты оставляли в спешке, бросая боевую технику, раненых и склады с продовольствием, поджигая оставляемые ими города и села, расстреливая стариков и женщин, а молодежь и подростков отправляя в рабство.

На пути наших войск почти в каждом крупном населенном пункте на стенах домов встречались надписи. Вот одна из них: "Привет русским соколам. Желаем скорой победы. Забирают пираты нас с собой. Но постараемся не попасть к ним. Выручайте! 15 русских девушек".

Наши воины, войдя в Кингисепп, на одной из улиц города встретили местную жительницу Пелагею Кириллову. Голова у нее была забинтована. "На окраинах уже раздавалась стрельба, – со слезами рассказывала она, – мы знали, что это наша родная армия пришла выручать нас из неволи. В мою квартиру ворвались фашисты, приказали следовать за ними. Я, мой муж и соседка по квартире наотрез отказались – мы знали, что нас угонят в Германию, а это хуже смерти. Фашисты стали угрожать нам оружием. Мы решили умереть, но не идти в рабство. Тогда гитлеровские мерзавцы тут же в квартире стали в нас стрелять. Меня ранили, и я больше ничего не помню. Потом меня привели в сознание наши бойцы. А мой муж и соседка по квартире лежали рядом мертвые..."

Подобной участи удалось избежать лишь тем, кто успел укрыться в лесах. Так, на пути к Луге близ деревни Долговка наши бойцы обнаружили в лесу более четырехсот стариков, женщин и детей, спасавшихся от фашистского рабства. Такой же лесной лагерь оказался и неподалеку от деревни Низовка, Чтобы не попасть в плен к гитлеровцам, люди темными ночами покидали свои дома и скрывались в лесах. Они заранее создали там запасы продуктов, соорудили землянки и даже поставили для детей теплые срубы.

Тем временем наши войска теснили гитлеровские войска на юг и юго-запад, окружали и уничтожали их гарнизоны. Именно таким путем был разгромлен укрепленный район в Вырице. Фашисты даже не заметили, как наши части лесными тропами обошли их и окружили. Застигнутые врасплох, они выскакивали из домов с поднятыми руками. Из окружения удалось вырваться лишь единицам. В Вырице оказался большой продовольственный склад и госпиталь с ранеными.

В начале февраля наша дивизия участвовала в окружении Луги. Проходя с боями через Молосковцы, Волосово, затем Сабек – Осьмино и двигаясь на Ляды, она оттягивала на себя значительные силы от Луги. Когда тринадцатого февраля Луга была взята, части нашей дивизии начали свой победный марш в сторону Гдова и Пскова. Противник оказал здесь упорное длительное сопротивление, в конце марта гитлеровские войска даже перешли в контрнаступление, но наши воины скоро погасили эту "вспышку" противника: танкисты и летчики, взаимодействуя с нашей пехотой, нанесли сокрушительный удар по врагу. Наши 59-й и 141-й полки, преследуя разбитые фашистские части, вышли к реке Великая у деревни Стремутка и образовали дугообразный выступ. Гитлер отдал приказ срезать этот выступ.

Утром двадцать третьего апреля гитлеровцы предприняли попытку выполнить приказ своего фюрера. Но и на этот раз получив отпор, вынуждены были отступить на свои прежние позиции, оставив на поле боя семьсот трупов своих солдат и офицеров.

После этого бои под Псковом затихли. Наше наступление здесь возобновилось лишь в июне 1944 года.

В период наступления наших войск на всем протяжении от Ленинграда до государственной границы бойцы с болью в сердце слушали рассказы о зверствах, насилии и грабежах, чинимых гитлеровцами в захваченных ими советских городах и деревнях.

На Нюрнбергский процесс в качестве свидетеля совершенных нацистскими преступниками злодеяний был приглашен житель деревни Кузнецово Псковской области Яков Григорьевич Григорьев.

– В какой деревне вас застала война? – спросил его помощник Главного обвинителя от СССР Л. Н. Смирнов.

– В деревне Кузнецове.

– Существует ли сейчас эта деревня?

– Не существует.

– Я прошу вас рассказать суду, при каких обстоятельствах произошло уничтожение деревни.

– В памятный день двадцать восьмого октября тысяча девятьсот сорок третьего года немецкие солдаты неожиданно напали на нашу деревню и стали творить расправу с мирными жителями, расстреливать, загоняя в дома. В этот день я работал на току со своими двумя сыновьями Алексеем и Николаем. Вдруг к нам на ток зашел немецкий солдат и велел следовать за ним. Нас повели через деревню в крайний дом. Я сидел около самого окна и смотрел в него. Вижу, немецкие солдаты гонят еще большую толпу народа. Я заметил свою жену и маленького своего сына десяти лет. Их сначала подгоняли к дому, а потом повели обратно, куда – мне было тогда неизвестно.

Немного погодя в дом входят три немецких автоматчика, и четвертый держит наган в руках. Нам приказали выйти в другую комнату. Поставили к стенке всю толпу, девятнадцать человек, в том числе меня и моих двух сыновей, и начали по нас стрелять из автоматов. Я стоял около самой стенки, немного опустившись. После первого выстрела я упал на пол и лежал не шевелясь. Когда расстреляли всех, они ушли из дома. Я пришел в сознание, гляжу – невдалеке от меня лежит мой сын Николай, он лежал ничком и был мертв, а второго я сперва не заметил и не знал, убит он или жив. Потом я стал подниматься, освободив ноги от навалившегося на них трупа. В этот момент меня окликнул мой сын, который остался в живых.