Текст книги "Путь к рейхстагу"

Автор книги: Степан Неустроев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

* * *

К 18 августа 151-я отдельная стрелковая бригада произвела перегруппировку своих сил. Вторые эшелоны бригады вышли на передовую линию и заняли исходные позиции для наступления. Нашу первую стрелковую роту усилили артиллерией, минометами и сместили километра на два влево, на берег реки Полисть, к отметке 19,0. С этого рубежа роте предстояло наступать с задачей: овладеть рощей Брус, в дальнейшем идти в обход деревни Медведно.

Августовское наступление войск Северо-Западного фронта было связано с наступлением Советской Армии после Курской битвы на Центральном участке фронта. Требовалось сковать силы фашистских войск на северо-западе, чтобы они не смогли снять отсюда даже часть своих войск и перебросить их на Центральный фронт.

Три дня шли неумолкаемые бои в болотах перед городом Старая Русса. Деревня Медведно дважды переходила из рук в руки.

Наша рота 18 августа 1943 года с небольшими потерями выбила немцев из рощи Брус, но дальше продвинуться не смогла. На второй день противник предпринял контратаку, но понес большие потери, отступил, оставив на поле боя три сгоревших танка и десятки трупов.

По приказу майора Пинчука рота закрепилась в роще и перешла к обороне. 21 августа наше наступление приостановилось.

К тому времени батальон майора Пинчука уже более шести месяцев сражался на передовой и крайне нуждался в отдыхе. Решением командира бригады нас вывели во второй эшелон.

Село Чертицкое, наше новое место дислокации, когда-то славилось рыболовством, дома в нем добротные, люди жили в достатке. Рыбаки народ сильный, решительный. Сейчас от Чертицкого осталось несколько домов и церковь. Жителей не было.

Командир батальона провел с нами, командирами рот, рекогносцировку. Роты рассредоточились по окраинам села и начали рыть траншеи, строить дзоты и блиндажи. Здесь я сдружился с командиром второй роты капитаном Михаилом Ивановичем Аникиным. До войны он работал учителем в школе, вел историю. В свободное время Аникин мог часами рассказывать о школе, о детях, которых учил.

Со школы Михаил Иванович переводил разговор на бойцов и сержантов своей роты. И здесь чувствовалась его забота о людях и уважение к ним. Ни об одном человеке капитан не говорил плохо. Он был не только командиром, но и отцом роты.

Капитан Аникин пользовался у подчиненных и старших командиров таким авторитетом, что этому можно было позавидовать. Мы, молодые, двадцатилетние, офицеры, привязались к командиру второй роты и старались быть похожими на него.

Михаил Иванович в Чертицком отпраздновал сорокалетие. День рождения организовал его старшина Дайнега, тоже Михаил Иванович. Их в батальоне так и звали: Михаил Иванович – старший и Михаил Иванович – младший. Старшине было лет двадцать пять.

...Солдатским трудом и потом оборону создали быстро. Уже дней через пять комбат Пинчук и его заместитель по политической части майор Субботин осмотрели ротные участки. Лучшие позиции оказались во второй роте. Нам было сказано:

– Учитесь у Аникина.

Я с командирами взводов и старшиной роты Григорием Ивановичем Олефиром обошел участок обороны Аникина, внимательно осмотрел каждую огневую точку, траншею и ход сообщений. Прав был комбат: все здесь построено со знанием дела.

Мой старшина за трое суток недалеко от Чертицкого заготовил строительные материалы. Приготовил хворост, жерди, бревна. В трех километрах от села была дубовая роща. В мае 1942 года там размещались немецкие артиллерийские огневые позиции. Роща пострадала, вековые дубы с вывороченными корнями валялись, нагроможденные один на другой. Старшина Олефир решил использовать их для дооборудования обороны.

Бревна, жерди, хворост доставили на позиции, и вновь закипела работа. Траншеи и ходы сообщения укрепили хворостом. Дзоты перекрыли дубовыми бревнами, из оставшихся решили построить командирский блиндаж. Стены выложили из бревен, настлали из жердей пол. Нашлись в роте плотники, столяры и печники. Посередине блиндажа – стол, скамейки. Вдоль стен деревянные нары. Как же приятно, даже мягко было спать на таких нарах! В гарнизоне "Бабки" нары были земляные, сырые, и от них болели бока. А здесь все из дерева. Матрацы набили свежим душистым сеном. Зайдешь в такой блиндаж, и от удовольствия даже дух захватывает.

Григорий Иванович был молодцом. Строительство земляного вала в Бабках шло под его непосредственным руководством, правда, план был мой, а заготовкой и укладкой дерна комавдовал он Старшина был человеком инициативным: то организует ротную сапожную мастерскую, то наловит рыбы и накормит всю роту ухой, то вечером зайдет в солдатский окоп и устроит хоровое пение украинских песен. А петь он умел!

Я попросил Аникина не строить новый блиндаж, а жить в моем со всем офицерским составом роты и старшиной. Он согласился. Жили мы дружно. Провели немало интересных вечеров, многое узнали от Аникина из истории приильменской земли.

Во втором эшелоне стояли месяца два, это время осталось в памяти на всю жизнь. Здесь шла упорная и в то же время интересная учеба личного состава рот. Здесь я понял вкус, даже приобрел тягу к учебе. Аникин привил мне навыки методической подготовки.

В ноябре 151-ю отдельную стрелковую бригаду реорганизовали в 756-й стрелковый полк. Соседнюю 127-ю курсантскую бригаду преобразовали в 674-й, а 144-ю – в 469-й полки. Таким образом, из трех бригад создали 150-ю стрелковую дивизию, которой довелось потом штурмовать Берлин. Из-под Старой Руссы вновь сформированную дивизию перебросили в район Великих Лук.

Жаль было покидать оборону второго эшелона, созданную большим солдатским трудом, и командиры в шутку говорили: "Надо бы такие хорошие траншеи и блиндажи увезти с собой". Ушли мы из села Чертицкое в конце ноября 1943 года.

* * *

На станции Пола 150-ю стрелковую дивизию погрузили в товарные вагоны и повезли на восток. Потом повернули на юг, вскоре – на запад. Ехали и гадали – куда же нас везут? Предполагали всякое, но никто ничего не знал.

Проехали станцию Торопец. Впереди лежал уже взятый войсками 3-й ударной армии город Великие Луки. Не доезжая до города, выгрузились из эшелона на маленьком полустанке. Ночью пешим порядком полковыми колоннами вместе с обозами прошли через Великие Луки. Город был сильно разрушен, особенно в районе железнодорожной станции. Вместо домов стояли одни стены.

В городе ни огонька, ни одной человеческой души. Мы шли словно по кладбищу.

Утром колонна остановилась на западной окраине города. Только здесь я заметил землянки, из которых выходили люди. Вид их вызывал тяжелое чувство: полураздетые старики, старухи и дети, отощавшие от голода и перенесенных в оккупации бед. Лица бледные, морщинистые. Я видел "старух", которым было только по пятнадцать лет, – седые, желтые, словно из воска.

С запада доносился гул артиллерийской канонады, где-то впереди шли бои...

Еще под Старой Руссой, когда из трех бригад создали дивизию, произошла перестановка командного состава. Дивизией командовал наш командир бригады полковник Яковлев, начальником политотдела назначили человека тоже из нашей бригады – полковника Воронина Николая Ефимовича. Майор Пинчук Алексей Иванович ушел от нас командовать 674-м стрелковым полком. А в 756-й полк из штаба армии прислали подполковника Жидкова.

Нашим первым батальоном командовали также новые офицеры: комбатом стал майор Аристов Евстафий Михайлович, заместителем по политчасти – майор Субботин, начальником штаба – старший лейтенант Георгий Рожков.

Несколько слов о Рожкове: ему исполнилось 22 года. Он был стройным, высоким, а по характеру – веселым и деловым. Умел играть на баяне, с которым никогда не расставался, играл на гитаре и балалайке. Я никогда не думал, что можно так хорошо играть на таком простом инструменте, как балалайка. Считал, что на ней только бренчат, а наш Жора, как мы стали его называть, выводил всевозможные мелодии: то быстрые – плясовые, то тихие грустные, а то еще какие-то протяжные, певучие. Придет, бывало, на длительном привале в роту, сначала проверит, все ли окопались на случай внезапного воздушного налета противника, посмотрит на бойцов и командиров, кого-то постыдит за неряшливость, кого-то похвалит, а потом сядет в солдатский круг и скажет:

– Сбегайте кто-нибудь к штабной повозке, принесите баян.

Сколько было у него энергии! Всюду успевал, никогда не выглядел уставшим, всегда подтянут, опрятен, весел. Этот офицер приносил с собой радость и тот душевный подъем, который так необходим в суровой фронтовой жизни.

Из боя – в бой

Северо-Западный фронт вскоре расформировали и на его базе создали три Прибалтийских фронта. 2-м Прибалтийским, в который вошла наша 3-я ударная армия, командовал генерал армии (позже Маршал Советского Союза) Андрей Иванович Еременко. Начиная с декабря 1943 года и до конца марта 1944 года, то есть в течение четырех месяцев, дивизия участвовала в непрерывных боях. Четыре месяца! За это время десятки деревень и сотни безымянных высот мы то брали, то оставляли под натиском превосходящих сил противника. А потом снова переходили в атаки.

Генерал Василий Митрофанович Шатилов (после полковника Яковлева он с мая 1944 года командовал 150-й дивизией) в своей книге "Знамя над рейхстагом", написанной уже после войны, рассказал: "В декабре прошлого года (1943 г. – С. Я.) обстановка на участке фронта, занимаемом 3-й ударной, была исключительно сложной. Армия оказалась в полукольце, получившем в обиходе название Невельского мешка. Однако действовавшие против нее фашистские войска сами находились под угрозой окружения. Противник проявлял особую активность на флангах, стараясь "завязать мешок". Удары его пехоты и танков следовали один за другим. У гитлеровцев имелось больше коммуникаций, а следовательно, и лучшие возможности для снабжения боеприпасами, продовольствием и пополнения людьми. В листовках, сбрасываемых с немецких самолетов в расположение наших частей, с неуклюжим остроумием писалось: "Мы в кольце, и вы в кольце, посмотрим, что будет в конце".

"В конце" неприятельское кольцо удалось разорвать. Особенно тяжелые бои пришлось вести за населенные пункты Шилиху, Поплавы и высоту с отметкой 167,4. Дивизия получила приказ овладеть высотой во что бы то ни стало. И она предпринимала одну лобовую атаку за другой. Высоту взяли. Но какой ценой!

Тут я хотел бы сделать небольшое отступление. Принято думать (некоторой категорией людей), что трудно брать только города, при этом значительные по своему стратегическому и экономическому положению. На самом деле это не так. Есть безымянные высоты, которые имеют лишь тактическое значение в масштабе полка, дивизии или армии. Но их нужно непременно взять, и они берутся с большим трудом, и здесь уже ни перед чем нельзя останавливаться, ибо это обеспечивает успех целого ряда соединений. Воины нашей дивизии еще не знали, что им предстоит штурмовать Берлин и сам рейхстаг, но они брали эту высоту с безликой отметкой 167,4 с полным солдатским самоотречением. Она досталась нам дорого. В этом и воинская дисциплина, и подвиг.

В составе 150-й дивизии осталось всего две тысячи двести человек.

В конце апреля нас перевели во второй эшелон армии. Путь лежал по Невельскому шоссе, покрытому лужами. Люди брели полуразутые: одни в валенках, другие – обернув ноги вещевыми мешками и гранатными сумками. В воздухе висела вражеская авиация. Колонна подвергалась непрерывной бомбежке днем и ночью.

...На пятые или шестые сутки пути от города Великие Луки батальон майора Аристова перед рассветом подошел к деревне Каменка. Впереди, может быть, не далее двух-трех километров, проходила передовая. Слышались захлебывающиеся звуки пулеметных очередей. За деревней, в густом хвойном лесу, поротно остановились на суточный привал.

Днем комбат собрал нас, командиров рот, и повел на передний край. Мы должны были сменить какую-то часть. Командир роты, .которого я менял, встретил меня неприветливо. Я оглядел его. На вид лет тридцать, одет в маскировочный халат, перепачканный окопной глиной, оброс бородой, взгляд колючий – сердитый. Да, очевидно, ему пришлось несладко, подумал я. Как бы угадав мою мысль, он сказал:

– Что так рассматриваешь? Побудешь на моем месте, сам таким станешь.

Но позже он все-таки разговорился, и я узнал кое-какие подробности. Раньше мой "хозяин" командовал взводам ротных 50-миллиметровых минометов (сдавший участок обороны на фронте назывался "хозяином", а принимавший "покупателем"). Его воинское звание – старшина. Командир роты неделю тому назад был убит, взводных тоже давно не стало. В роте вместе со старшиной осталось девять человек. Наступали в составе батальона на высоту 167,4 восемь суток и не могли взять. Я попросил "хозяина" показать мне ротный участок. По фронту он имел метров триста, оборудован траншеями полного профиля. Но они были пусты – некому стоять в ячейках.

– Вот она, высота проклятая! Смотри, капитан, изучай, завтра, очевидно, наступать будешь, – с ожесточенностью сказал старшина.

Я решил смягчить его, высказав предположение:

– Потери у врага, очевидно, не меньшие.

В ночь на 20 декабря заняли траншеи перед высотой. На 21-е намечалось наступление. Весь день прошел в напряженной работе. С утра вызвал комбат, у .него собрались все командиры рот. Пришли артиллерийские и танковые командиры. Рассматривали высоту, как говорится, на местности, потом согласовали вопросы взаимодействия. Уточняли, утрясали, увязывали все до мельчайшей подробности.

Майор Аристов отдал приказ. Моя первая стрелковая рота с ротой танков Т-34, с батареей 76-миллиметровых пушек при поддержке батареи дивизионной артиллерии должна была наступать на правом фланге батальона с западных скатов безымянной высоты. Левее шла вторая рота капитана Аникина.

Утро 21 декабря 1943 года. Тихо. По всей линии исходных позиций полка взметнулись зеленые ракеты – сигнал артиллерийской подготовки.

Высоту закрыли дым разрывов и фонтаны земли. Противник словно ожидал этого. После первых же выстрелов фашисты открыли ответный огонь по нашим позициям. Все перемешалось. Гул. Гром. Лязг и визг.

Через 30 минут ожесточенного огня взвиваются красные ракеты – сигнал атаки. Выскакиваю из траншеи. На какой-то миг – в полный рост, даже приподнимаюсь на носках, (поднимаю вверх правую руку с пистолетом, крепко сжимаю рукоятку, делаю пол-оборота налево и подаю команду, до предела напрягая голос:

– Рота... За Родину... За мной – вперед!

Сто человек как один в одно мгновение устремились к высоте. Многие меня обгоняют, кто-то упал...

– Комму-ни-сты! – слышу голос лейтенанта Трофимова, заместителя по политической части, – за мно-ой!

– Ком-со-моль-цы... вперед! – крикнул сержант Фетисов, комсорг роты.

И вот уже скаты высоты. Карабкаемся вверх. Скаты крутые. Дыхание от быстрого бега перехватило. Колет в легких, из-под шапки по лицу ручьями бежит пот. "Ну, родные, – мысленно обращаюсь я к бойцам роты, – осталось немного. Вот траншеи врага, до них каких-то 30-40 метров! Ну..."

В это время десятка два фашистов до пояса поднялись над бруствером, и в нас густо полетели гранаты.

Рота скатилась к подножию высоты. В этот день мы еще три раза поднимались в атаку. И трижды откатывались.

Наступал вечер. Стрельба слабела с обеих сторон. В сумерках высота 167,4 выглядела темной, почти черной. В лощине, в 100-150 метрах перед линией немецкой обороны, лежали в воронках по два-три бойца.

Да, высота, действительно, оказалась проклятой...

Фашисты изредка освещают местность ракетами, ведут огонь разрывными и трассирующими пулями. Переползая от воронки к воронке, я пробираюсь вдоль линии взводов. Хочу выяснить потери, поговорить со своими людьми, поставить им задачу. Возвращался с тяжелой мыслью: потери большие. Находил успокоение только в одном – настроение у людей боевое.

Мой НП располагался в большой воронке от фугасного снаряда. Воронка была настолько глубокой, что на ее дне выступала вода. Батальонные связисты восстановили телефонную связь. Зазуммерил телефонный аппарат. Беру трубку. Слышу голос комбата:

– Неустроев, оставь кого-нибудь за себя, а сам немедленно ко мне!

Оставил командовать ротой старшину Олефира.Мой связной, или, как называли "а фронте, ординарец, Гриша Осинцев был убит, и я взял с собой первого попавшегося бойца. Им оказался восемнадцатилетний паренек Вася Суханов.

Где ползком, где перебежками добрались до наблюдательного пункта батальона. Первый вопрос майора Аристова был очень прост:

– Сколько людей?

– Тридцать четыре, товарищ майор, – ответил я.

Евстафий Михайлович помолчал минуту, затем посмотрел куда-то в потолок своего блиндажа, как бы в раздумье сказал:

– Командир полка приказал из трех стрелковых рот сделать одну. Капитан Михаил Иванович Аникин убит.

В блиндаже стало тихо, настолько тихо, что было слышно, как горел телефонный провод, которым освещался блиндаж.

– Прямое попадание, – выдавил комбат. – От Аникина старшина Дайнега нашел только одну планшетку...

Да, потери были значительные. Погиб и Жора Рожков.

Я вышел из блиндажа, мне страшно хотелось пить, хотелось залить огонь холодной водой, водкой, чем угодно. Воды не было, водки тем более, решил наглотаться снегу. Но и его вокруг блиндажа тоже не оказалось. Снег взрывными волнами снесло в лощину. Спустился туда. Вместо снега увидел сугробы сажи, перемешанной осколками мин и снарядов.

Вернулся в блиндаж. Слышу:

– Неустроев, передай людей командиру третьей роты капитану Королеву, а сам принимай дела начальника штаба, а то я остался один.

Майор протянул мне боевые топографические карты с нанесенной на них обстановкой. Штабная землянка находилась рядом с комбатом. Это был котлован размером не более двух метров длиной и полутора – шириной, перекрытый сверху бревнами в один накат. Справа – узкие земляные нары.

Попросил Васю Суханова истопить печку, пристроенную в конце нар. Боевые карты уложил в железную коробку из-под лент станкового пулемета и, сморенный смертельной усталостью, улегся спать. Проснулся от жары, чугунная печка накалилась докрасна. "Молодец", – подумал я о новом ординарце. Руками шарю по сапогам, кирзовые голенища были горячими. "Нет, так дело не пойдет, – говорю себе, – нары короткие, пятки достают до печки, чего доброго, сонному можно опалить собственные ноги". Машинально беру коробку, которая служила подушкой, и ставлю ее к печке. "Вот сейчас можно спать, через такой барьер не прожжет".

Спал не более двух часов, вскакиваю – в землянке дым. Ощупал сапоги все в порядке. Шинель тоже цела. Взял коробку... и тут же ее уронил, она раскалилась, и из нее валил дым. Открыл дверь, ногой вышвырнул свою "штаб-канцелярию" из землянки.

Зашел к комбату. Он не спал. Моему приходу обрадовался:

– Ну что, товарищ начальник штаба, тоже не спится?

– Товарищ майор, у меня сгорели боевые карты, в коробке были...

– Постой, постой, говори толкам! – Аристов повысил голос.

Когда я рассказал о происшедшем, он долго молчал, потом подошел ко мне, посмотрел в упор и с гневом зашипел:

– Уходи к чертовой матери, товарищ "на-чаль-ник штаба"! Марш в роту!

Выхожу из блиндажа, виноват! Но не успел за собой закрыть дверь, услышал:

– Вернись! Ладно, Степан, не сердись на меня, старика, не знаю, что мне скажет подполковник Жидков, но тебе лучше быть в роте!

Это он сказал примирительно, даже спокойно. Напомнил, что в восемь ноль-ноль артподготовка, в девять ноль-ноль – атака.

Сверили часы, обнялись и поцеловались. Евстафий Михайлович проводил меня до траншеи.

О том, как я одну ночь был на должности начальника штаба, после боев узнали в полку и в штабе дивизии. Шутили. А я отвечал: "Не каждый может быть штабистом. А я – командир роты". Не знал тогда, что вскоре стану комбатом. Капитан Королев Николай Зиновьевич стал начальником штаба. Я командиром объединенной роты.

* * *

А бой продолжался...

Всю ночь шла усиленная перестрелка. Противнике прошедшие ночи был спокойнее. Сегодня он вел огонь из всех видов оружия, непрерывно освещал местность ракетами, его самолеты дважды бомбили наши боевые порядки.

Мы предполагали: фашисты, очевидно, готовят крупную разведку или утром перейдут в наступление.

То и дело звонил телефон. Комбат требовал усилить наблюдение за поведением врага и готовиться к отражению его атак.

Ночь тянулась томительно долго, нервы были напряжены до предела. Перед рассветом ракеты противника стали реже подниматься в воздух, ослабел и пулеметный огонь.

– Устал фриц, выдохся, – кивнул Олефир головой в сторону высоты, поднял воротник полушубка, положил голову на пустой термос и закрыл глаза.

Я внимательно смотрю на него: щеки ввалились, подбородок заострился, оброс щетиной, борода словно стальная щетка. Да, ничего не скажешь... Поизмотала нас эта высота. Одним словом – "проклятая"!

Никто в роте в эту ночь не сомкнул глаз. Сейчас, когда стихла стрельба, сильно хотелось спать. Голова тяжелая, словно свинцовая, так и клонится вниз.

Я уже хотел лечь рядом со старшиной и отдохнуть хотя бы часок, но снова раздался телефонный звонок. Беру трубку и слышу гневный голос майора Аристова:

– Проспали, проворонили! Куда только смотрели?! Я же предупреждал... Противник-то ушел.

И он действительно ушел.

Обхитрил нас.

Зашевелился весь полк, посыпались приказы и распоряжения. Смысл их сводился к одному: "Догнать врага! Не дать ему закрепиться!"

Рота в линии взводных колонн перевалила за высоту, вышла на обратные ее скаты. Прошли еще через какие-то высотки, и перед нами открылось ровное белое поле. Настолько белое, что уставшим глазам стало больно.

Справа и слева двигались войска. Как же их много! На конной тяге везут пушки. Ездовые понукают лошадей, размахивают кнутами, надрывно кричат:

– Но! Ну, пошел!

Снега – выше пояса. Артиллеристы, ухватившись за колеса, помогают ездовым и тоже кричат:

– Пошел!

Показались батальонные и полковые обозы.

Когда мы наступали на высоту, я думал, что атакует "проклятую" только моя рота и на нее, только на нее одну, фашисты обрушивают весь свой огонь. Может быть, никаких других подразделений уже и нет... На самом же деле жил и воевал весь 756-й стрелковый полк. А теперь идет на запад, хотя медленно, но на запад! Эти мысли принесли облегчение, и на душе было уже не так тяжело.

Противник отошел километров ,на шесть и с безымянных высот, по которым проходила у него вторая линия обороны, встретил нас довольно плотным минометным огнем.

Перед высотами протянулся глубокий овраг. Рота достигла оврага, и я отдал приказ: "Окопаться".

Местами овраг перемело снегом, кое-где виднелись обрывистые берега. Выставляю дежурных пулеметчиков и автоматчиков. Они быстро и умело, как будто всю жизнь только и рыли землю, оборудовали по кромке оврага стрелковые ячейки и пулеметные площадки, отсюда местность просматривалась далеко вперед. Отчетливо виднелось проволочное заграждение противника, его дзоты.

Свободный от боевого дежурства личный состав роты вкопался в снег и получил возможность немного поспать.

Вскоре батальонные связисты установили телефонный аппарат. Докладываю комбату, что рота окопалась, наблюдатели выставлены, а остальные отдыхают.

Здесь мы стояли до 1 января 1944 года.

* * *

Небольшая передышка после недельных упорных боев была крайне необходима. Мы получили пополнение. В батальоне опять стало три стрелковых роты.

В канун Нового года командир дивизии полковник Яковлев провел с командирами стрелковых полков и батальонов, командирами приданных и поддерживающих подразделений рекогносцировку. На нее вызвали и нас командиров рот. Здесь я впервые увидел прославленных комбатов 150-й дивизии: майоров Сергея Чернобровкина и Ивана Колтунова, капитанов Василия Давыдова и Федора Ионкина.

Штаб дивизии разработал детальный план наступления с учетом ошибок и просчетов, допущенных в боях за высоту 167,4.

И вот пришло утро 1 января 1944 года.

Содрогнулась земля. В течение часа длилась артиллерийская подготовка. Бомбардировщики под прикрытием истребителей партиями уходили в тылы вражеской обороны.

А потом вместе с танками пошли в атаку и мы. Первая траншея противника была завалена убитыми. Хорошо поработали артиллеристы!

Прошли еще метров пятьсот. Показалась вторая траншея.

Противник делает попытку остановить наступающих, но безуспешно. Наши знаменитые Т-34 утюжат вражеские позиции. Штурмовая авиация на бреющем полете обрабатывает тылы немцев.

За день наступления мы продвинулись вперед километров на двадцать.

Комбат приказал:

– Цепь батальона свернуть! Перестроиться в линию колонн и ускорить движение!

Я иду в голове колонны. Напряжение спало, настроение у всех бодрое, и в рядах уже идут солдатские разговоры. Слышу веселый голос младшего сержанта Солодовникова:

– Хорошая примета, что в Новый год наступаем удачно. Значит, весь год будет везти.

– Верно говоришь, товарищ сержант, – поддерживает высокий боец из последнего пополнения. – Новогодние приметы сбываются. Вот у меня был случай, тридцать девятый встречали. Ну, как положено, за неделю стали готовиться: купили всякой всячины, жена моя, Дарья, нажарила, напарила. Ждем гостей, а тут прибегает шуряк и просит: "Помоги, Вася, бочку с квашеной капустой из чулана в сарай переставить, а то в чулане мешает". Говорю Дарье: "Сбегаю на минутку". Ну и пошел. Жена шуряка в городе училась на курсах, на праздник не приехала, он, значит, один. Выкатил бочку, надо б мне, дураку, сразу домой пойти. А он нет – не отпущает, тащит в избу. Зашли и с устатку выпили по стаканчику, потом ишшо... Ночью очутились мы с ним в гостях у Петрухи – его соседа. Там и Новый год встретили!

В рядах засмеялись. Солдат продолжал:

– Прихожу домой утром... И чо там было! Дарья, как ошалела, набросилась на меня с ухватом и давай обхаживать. Думал, подурит день-другой и перестанет. Так нет же, целый год бесилась. Примета! Как вы, братцы, не знаю, а я в приметы верю. Как вспомню тридцать девятый, по седня ребра болят.

– Это что, – подхватывает другой солдат, – вот у меня...

Я слушал своих бойцов и думал: "Какая ж ты огромная, сила в народе! Никакие невзгоды, никакие трудности не смогут его сломить. Чуть отошел человек от боя, и вот уже – побаски и смех".

Где-то далеко впереди, может быть, километрах в десяти, загрохотали пушки. Нетрудно было догадаться: это завязали бой наши танковые части, которые обогнали пехоту.

Подскакал верхом старший лейтенант Салуха – новый начальник штаба и передал приказ комбата: "Танки достигли деревни Шилиха и ведут бой. Без привалов, ускоренным маршем, выйти к северо-восточной окраине деревни и с ходу атаковать".

Я развернул карту, стал оценивать обстановку. Рота по бездорожью, по глубокому снегу, прошла уже более двадцати километров. До Шилихи еще семь километров. Сейчас семнадцать часов десять минут. Подойдем к намеченному рубежу не раньше чем через два часа. Люди и сейчас чувствуют крайнюю усталость. А что будет через два часа? "С ходу атаковать..."

Ну, ничего, поживем – увидим. А пока нужно без задержки идти навстречу бою, и я по привычке командую:

– Подтянуться! Шире шаг!

Пробую сам идти "шире", но шаг получается у меня все уже и уже.

Мы все-таки дошли до этой деревни и, развернувшись, бросились на врага. Атака, однако, оказалась неудачной...

Бои за Шилиху приняли довольно затяжной и тяжелый характер. Деревня за пять суток до десятка раз переходила из рук в руки. В январские и февральские дни, да и не только дни, но и ночи, шли непрерывные бои. Местность была холмистой, изрезанной оврагами, и сковывала действия наших войск, особенно танковых частей.

У фашистов оборона имела большую глубину. Каждую высоту и холм они опоясали проволочным заграждением и превратили в опорные пункты. Но в результате упорных боев мы взяли и эту деревню.

После боев за Шилиху дивизию вывели во второй эшелон. Правда, отдыхать долго не пришлось. Получили новое пополнение и снова в бой...

Одну за другой брали безымянные высоты.

Сколько ж было их завоевано! И сколько осталось там наших людей... Но высоты нужны было брать. Без этого мы не дошли бы до Берлина.

Высоты надо брать

1 марта в бою за деревню Поплавы я был ранен в левую руку. Ранение, правда, нетяжелое, но командир санитарной роты лейтенант Иван Нестеренко настоял, чтобы меня эвакуировали.

Лежал в армейском полевом госпитале, который находился недалеко от линии фронта.

Вместе со мной был тяжело ранен 18-летний комсомолец Володя Валенюк, снайпер роты. Только в 1985 году, на Параде Победы, мы встретились в Москве. Володя – инвалид второй группы. Он воевал год, успел уничтожить 18 фашистов.

3-я ударная армия подошла к реке Великой, но началась весенняя распутица, и войска перешли к обороне.

В конце апреля рука зажила, и меня выписали из госпиталя. Без труда разыскал штаб 150-й, расположенный в густом хвойном лесу. Дивизия стояла во втором эшелоне армии. Она получила большое пополнение и укомплектовывалась.

Но в 756-й полк я не попал. Доказывал, что имею полное право вернуться в свою часть, однако начальник штаба дивизии был непреклонен.

Направляюсь в 469-й стрелковый полк заместителем командира второго стрелкового батальона к прославленному майору Ивану Васильевичу Колтунову. Комбат встретил меня без особых восторгов, осмотрел с ног до головы и сказал что-то невнятное, вроде: "м-д-а-а".

Конец апреля и начало мая прошли в работе – строили второй эшелон обороны. Перекидали десятки тысяч кубометров земли. Отрыли до восьмидесяти километров траншей и ходов сообщения. Строили дзоты и блиндажи...

Бойцы стали настоящими строителями, а офицеры – прорабами. Командиры рот до поздней ночи составляли расчеты на потребное количество строительных материалов, шанцевого инструмента, делали чертежи блиндажей и дзотов, а утром, до начала работы, собирались у комбата.

Иван Васильевич молча, внимательно, как начальник строительного треста, рассматривал чертежи, схемы и заявки. Некоторые утверждал сразу и вручал ротному со словами: "Хорошо, иди работай". На других делал поправки, тыкал карандашом в бумагу и говорил ротному: "Ну что это у тебя? Ну на что это похоже? Иди переделай и через тридцать минут покажешь".

Майор Колтунов обладал исключительной выдержкой и терпением. Он не кричал на своих подчиненных, не стучал кулаком по столу, а спокойно, по-деловому добивался, чтобы командиры всех степеней, как выражался он сам, "шевелили мозгой".

В первые дни моего пребывания в батальоне мы присматривались друг к другу и как-то незаметно сдружились. В свободные минуты комбат часто говорил:

– Вот закончится война, уеду куда-нибудь в лес и займусь пчелами. Там тихо, а какой воздух!..

Забегая наперед, скажу, что после войны комбат еще долго служил в армии. В 1950 году в звании полковника ушел в запас и, действительно, занялся пчеловодством. Окончил сельскохозяйственный институт, поступил в аспирантуру, стал кандидатом наук.