Текст книги "Дурацкий способ"

Автор книги: Стенли Эллин

Соавторы: Майк Куин,Л. Фэллоу,Эд Дюмонте,Стерлинг Браун,Рассел Бейкер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

ВЛАДЕЛЕЦ ГАЗЕТЫ: Пожалуй, ты прав. Но, черт возьми, у него ж дурацкий вид!

БАНКИР: Улыбайся, конгрессмен, улыбайся!

ФОТОГРАФ: Посмотрите, сейчас вылетит птичка.

ВЛАДЕЛЕЦ ГАЗЕТЫ: На кой черт нам сдалась демократия! (Вспышка.)

БАНКИР (фотографу): Молодой человек, ты сфотографировал будущего президента.

ФОТОГРАФ: Господи, спаси меня, грешного!

КОНГРЕССМЕН (не меняя принятой позы): Джентльмены, я к вашим услугам.

Эд ДЮМОНТ

ДУРАЦКИЙ СПОСОБ

Перевод Н. Колпакова

Держать салун, доложу вам, – самый дурацкий способ зарабатывать на жизнь.

Я не то что жалуюсь или имею что-либо против. Я неплохо зарабатываю на этом, и у меня есть свои радости, а так как рабочий день долог, то мне выпадает также и своя доля горестей. Иной раз попадается пьяный, который становится чересчур воинственным и его приходится утихомиривать. Другой раз приходится разнимать мужа с женой, подравшихся между собой из-за его любовницы; или мужчину и его любовницу, вцепившихся друг в друга из-за его жены; а не то жену, учинившую драку с любовницей своего мужа.

Но в этом нет ничего необычного. Вы просто считаете это частью вашей работы и вскоре привыкаете. Бывают, правда, и в самом деле странные вещи, которые любого сведут с ума.

Дайте-ка я вам расскажу.

Закусочная, которую я держу, – это всего лишь небольшая забегаловка, обслуживающая главным образом соседних лавочников и коммивояжеров. Однако она расположена не так уж далеко от проезжей дороги, чтобы сюда не заглядывал никто из посторонних.

Так вот, этот человек зашел в пятницу, часов так около десяти утра, когда мое заведение было еще не вполне готово к приему клиентов. На нем были темно-синий костюм, белая сорочка и скромный галстук, и я решил, что это какой-то коммивояжер, зашедший убить четверть часа перед тем, как позвонить заказчику.

– Минутку обождите, – сказал я ему. (Я как раз загружал холодильники пивом.)

– Не торопитесь ради меня. Я не спешу.

Пока я заканчивал с холодильниками и набивал льдом сатуратор, он снял с прилавка табуретки, куда я их поставил, когда мыл пол в зале, и расставил пепельницы. Затем он выбрал себе место в конце зала, уселся там и в ожидании закурил сигарету.

– Как освободитесь, мне кружку пива, – сказал он. – Любое, какое есть под рукой, – все сойдет.

Я вытащил бутылку пива и поставил его на поднос перед ним, отстранив назад деньги, которые он положил на прилавок.

Мешок с деньгами был спрятан мною под стоящий под прилавком пустой ящик из-под пива. Я отсчитал деньги, которые мне потребуются в течение дня для сдачи, – шестьдесят пять долларов пятаками, гривенниками, четвертаками, полтинниками и долларами – и рассовал их по ячейкам в кассовый аппарат. Поскольку была пятница и я превратил в наличные платежные чеки некоторых из своих постоянных клиентов, то у меня под рукой находилось лишних шестьсот двадцать пять долларов. Их я положил под кассовый аппарат. Затем я достал бутылку пива себе и обошел стойку бара, чтобы сесть рядом с незнакомцем.

– Вряд ли кто еще придет пока, – сказал я ему. – Вы коммивояжер или кто другой?

– Нет, я просто шел мимо и, увидев дверь открытой, зашел пропустить пару пива.

Говорить нам, собственно, больше не о чем было, так что мы просто сидели и тянули пиво. Через несколько минут я поднялся, вновь наполнил свою и его кружку и опять сел. Вот тут-то как раз и началась вся эта дурацкая штука.

В бар вошел какой-то паренек и подошел к прилавку. Я слез со стула, чтобы зайти за прилавок и обслужить его по первому разряду. Когда работаете в питейных заведениях так долго, как я, то у вас само собой вырабатывается какое-то особое чутье и вы сразу чувствуете, что запахло паленым. Именно это я почувствовал в данный момент.

Не то чтобы было что-то подозрительное в облике паренька. Нет, лицо у него было самое симпатичное, и одет он был прилично, в красивые брюки из прочной хлопчатобумажной ткани, спортивную рубашку и светло-коричневый жакет. Однако взгляд, который он бросил на меня, а затем на первого посетителя у стойки, заставил меня поежиться. Я заметил, что руки у него потные и он потирал их друг о друга, словно старался их вытереть.

Он заказал бутылку пива, и я отвернулся, чтобы достать ее из холодильника. Когда я обернулся назад, в его руке оказался пистолет, нацеленный прямо мне в грудь, одна из тех маленьких штучек, которые кажутся игрушечными до тех пор, пока не направлены на вас.

– Спокойно, папаша, не нервничай и не заставляй меня нервничать. Просто протяни руку назад и достань из кассы деньги.

Единственное, что заставляло меня нервничать, так это тот факт, что паренек сам был весь на взводе. Рука его, что держала пистолет, заметно дрожала. Я нажал на регистре кнопку «Нет продажи» и вытащил однодолларовые бумажки, что положил в кассу для сдачи.

– Не делай этого, сынок, – вдруг спокойно проговорил мужчина, что сидел на другом конце бара и тянул свое пиво.

Паренек резко обернулся к нему (пистолет все еще оставался нацеленным на меня).

– Не суйтесь, дорогой, куда вас не просят, и не двигайтесь с места. – Паренек старался прорычать эти слова, но в голосе его слышалась дрожь, которая была под стать дрожи в его руках. – Мне не хочется кого-либо отправлять на тот свет, но я, не задумываясь, всажу пару пуль, если захочу.

– Не тревожь его, дружище, – сказал я незнакомцу. – Видишь, как он дрожит. Я думаю, он слегка ошалел, насосавшись марихуаны.

– Да нет, он не ошалел. Он просто трусит.

Незнакомец произнес эти слова все тем же ровным, спокойным голосом.

– Видимо, он первый раз пошел на такое дело и потому страшно боится. Не так ли, малыш?

– Можете болтать себе, что хотите. Мне нужны деньги, я их получу; ну, пошевеливайся там!..

– Не знаю, зачем тебе нужны деньги, сынок, но какова бы ни была причина, она не заслуживает того, чтобы их добывали таким вот путем. Поверь мне, сынок, я знаю, что говорю. – Незнакомец помолчал немного, а затем добавил: – Даже если ты сейчас уйдешь с награбленным, а в лучшем случае ты получишь из кассы десяток-другой – не больше долларов, ты уже человек меченый на всю жизнь. Мы дадим описание твоей внешности полиции, оно попадет в картотеку, и рано или поздно кто-то тебя опознает, и ты будешь схвачен. Это уж, как пить дать.

Незнакомец снова сделал паузу, словно вздохнул.

– Может это случиться в другой раз, когда ты попробуешь еще разок кого-то ограбить. Или, может, полицейский, вручая тебе квитанцию об уплате штрафа за нарушение правил стоянки автомобилей, опознает тебя по нашему описанию. А не то тебя могут схватить прямо на улице, когда ты будешь идти, ничего не подозревая. Да знаешь ли ты, каково это – всю жизнь ходить, оглядываясь, а не идет ли кто за тобой?

Незнакомец продолжал говорить все тем же ровным, мягким, убедительным голосом, а паренек стоял и слушал, словно загипнотизированный. Медленно-медленно рука, державшая пистолет, опустилась, а пистолет стыдливо укрылся в кармане.

– Поскольку ты сейчас ничем не запятнал себя – ведь ты ничего, по сути, не сделал, – то можешь спокойно уйти отсюда, не опасаясь в дальнейшем каких-то преследований. – Незнакомец взглянул пристально на парня. – Судя по твоему виду, я могу сказать, что ты человек порядочный, не шантрапа какая-то, что ты никогда до этого ни в чем плохом замешан не был. Ты совсем не знаком с таким образом жизни, и ни к чему тебе заниматься подобными делами. Например, держу пари, что пистолет у тебя даже не заряжен.

Паренек медленно подвигался к выходу. При упоминании, что в его пистолете нет даже патронов, он побледнел и вылетел из бара.

Некоторое время я стоял словно в столбняке, а потом перевел дыхание и сказал:

– Кажется, вы говорили, что вы не коммивояжер. И впрямь, ни один торгаш не способен так ловко надавить на чужую психику. Вы убедили этого паренька отказаться от его преступного намерения. Вы кто: сотрудник полиции или, может, воспитатель малолетних правонарушителей?

– Ни то и ни другое, – ответил он. – Я гангстер.

Он сунул руку под пиджак, вытащил чудовищного вида пистолет 45-го калибра и бережно положил его на прилавок дулом в мою сторону.

– Выкладывайте денежки, – сказал он, – и не забудьте ту пачку, что спрятали под кассу.

Так вот, как я уже говорил: держать салун – самый дурацкий способ зарабатывать деньги на жизнь.

Рассел БЕЙКЕР

ПАМЯТКА ЖЕЛАЮЩЕМУ ВЫЖИТЬ

Перевод Н. Колпакова

Заметка под таким заголовком появилась в американском журнале «Атлас». Автор приводит десять заповедей, которые должен соблюдать любой человек, если не желает быть обманутым, ограбленным и убитым. Вот они:

1) Не выходите на улицу, но

2) не оставайтесь и дома.

3) Если вы вышли на улицу, то ни в коем случае не в компании и не в одиночку.

4) Если вы все же отправились на улицу в компании или в одиночку, то ни в коем случае не на автомашине и не пешком.

5) Если вы все же пошли пешком, то шагайте по улице не медленно и не быстро и ни в коем случае не останавливайтесь.

6) Если вы отправились на автомашине, то поезжайте по улице не посредине, но и не по краю мостовой, не останавливайтесь посередь дороги, на перекрестках, возле бензоколонки или светофора. Лучше всего бросьте автомашину дома и возьмите такси.

7) Взяв такси, вы подвергаете себя такому же риску и опасностям, как и на своей машине, так что лучше всего заплатите таксисту за проезд, а сами оставайтесь дома.

8) Если вы остались дома, то не сидите один или в компании.

9) Если вы находитесь дома один или в компании, то ни в коел, случае не запирайте дверь, равно как не оставляйте ее открытой, без запора.

10) Поскольку при таких условиях оставаться в городе или стране невозможно, то вам лучше всего подняться в воздух – но только не на борту самолета. Это еще опаснее!

Рассел БЕЙКЕР

И ТАК ДО САМОГО СНА

Перевод Н. Колпакова

Утренняя телевизионная передача началась с показа трех банковских грабителей, такой смешной ералаш, где шутки ради убивают двух сторожей: одного выстрелом в голову, другого – в грудь. Фильм оказался не очень удачно заснят – в нем отсутствовали сочные краски свежей крови и развалившихся кусочков мозга, как это было в кинофильме «Нешвилл», который мы видели за день до этого. Там бандит застрелил насмерть одну певицу прямо на ступеньках храма Парфенона.

Накануне вечером мы смотрели «Судный день».

Вот это был фильм так фильм! В нем толпа разорвала человека на части голыми руками. Эта кинокартина напомнила мне пьесу «Эквус», которую мы видели несколько дней назад, где герой, тринадцатилетний мальчик, ослепляет шесть лошадей, выколов им глаза обыкновенным гвоздем. Выйдя из театра, мы с женой взяли такси, а не пошли домой пешком потому, что в тот день газеты с большим смаком сообщили, как утром почти возле самого нашего дома два бандита пристрелили человека, сунули его в багажник украденной автомашины, а потом бросили труп вместе с машиной возле госпиталя. И хотя преступники оставили торчащую из багажника голую ногу жертвы, прошло два часа, прежде чем полиция обнаружила это.

Так как на экране телевизора вот уже несколько минут как прекратилась пальба, я пробежал глазами газету и прочел о некоем пареньке, который убил накануне своего отца, а затем, освобожденный под залог, вернулся домой и зарезал собственную мать.

Рекламная передача «Три дня Кондора» прервала фильм об ограблении банка, и актер Роберт Редфорд закричал с экрана: «Я знаю, меня хотят убить!» Взрыв артиллерийского снаряда оборвал рекламный ролик. Не выдержав, я начал переключать программы, надеясь найти что-нибудь поспокойней, но поймал только обрывки передач о похоронах полицейского, которого убил какой-то торговец наркотиками; о самом последнем покушении на президента и старый, сороковых годов, фильм, где американцы разносят в щепы бомбами какой-то город в Германии.

Я прилег на кровать и открыл свежий роман, где нашел самое подробнейшее описание изнасилования, ничем не отличающееся от сотен других изнасилований, о которых я читал в других не менее свежих романах за последние два года.

Отставив книгу, я решил пройтись до угла и купить ранние выпуски вечерних газет, чтобы посмотреть, не был ли кто похищен за это время. В газетах были хорошие новости: американские миллиардеры заработали еще кучу денег на продаже оружия. Были и плохие новости: сообщалось, что в «День Колумба» было задавлено транспортом несколько сотен человек.

По дороге домой я успел прочесть о допросе Говарда Ханта, а войдя в квартиру, услышал телефонный звонок. Звонил один мой старый приятель, с которым мы когда-то вместе служили в ВВС, – теперь он служит в стратегической авиации. Извинившись за поздний звонок, он рассказал, что только что вернулся из патрульного полета с атомными бомбами на борту. Надо сказать, именно этому приятелю ЦРУ когда-то пыталось поручить вести переговоры с мафией насчет убийства Фиделя Кастро. Я не стал с ним долго растабарывать, потому что сильный взрыв на улице потряс наш дом до основания. Это какой-то тип подложил в знак протеста динамит под государственное учреждение напротив. Снова включив телевизор, я опять услышал крик Роберта Редфорда о том, что все, кого он знает, хотят его убить.

Потом священник произнес молитву о ниспослании мира и спокойствия на землю, и я погасил свет в спальной, предварительно проверив, нет ли где в комнате ядовитой змеи, затем улегся в кровать, сунув под голову заряженный пистолет, и долго еще лежал с открытыми глазами, с тревогой следя за пробегающими по оконным занавескам теням, а потом провалился в сон.

Стерлинг БРАУН

СОЕДИНИТЕЛЬНЫЙ ИЛИ РАЗДЕЛИТЕЛЬНЫЙ

(Рассказ о том, как выбирают в Алабаме)

Перевод Н. Колпакова

Безопасности ради, хотя он теперь служит лейтенантом в армии США и вряд ли когда вернется на Юг, назовем его Хаустоном. Роста он был невысокого, какой-то болезненный, с лицом нежно-шоколадного цвета. Я встретился с ним впервые в Бирмингаме, штат Алабама, в Федеральной комиссии по урегулированию споров по найму на работу, где он после краткого знакомства со мной рассказал, сколь он удручен теми тяжелыми условиями жизни, что существуют для негров в южных штатах. Родом он был, судя по его несколько протяжному выговору, южанин и окончил, как выяснилось, институт Таскеджи – высшее учебное заведение для черных. Его гневная речь явно раздражала посетителей столовой, где мы с ним обедали. Мрачные горожане, и без того взвинченные наплывом «чужаков» и радикально настроенных негров, наводнивших в последнее время этот переполненный рабочей силой город, оторвали свои взгляды от тарелок и злобно уставились на моего собеседника.

Вторично я встретился с ним в маленьком городе штата Алабама, где он работал преподавателем в школе. Он по-прежнему охотно вступил в разговор со мной и начал рассказывать обо всем каким-то резким, дрожащим от напряжения голосом, хотя раньше я этой дрожи не замечал в нем. Факты, а отсюда и чувство глубокой горечи переполняли его. Ему, как и многим другим неграм с высшим образованием, страстно хотелось получить право голоса. Он досконально изучил всю технику лишения негров избирательных прав в Алабаме и систему политического надувательства в этом штате Америки. Он саркастически высмеивал тех негров, которые просили его растолковать им такие «конституционные» вопросы, как, например: что означает выражение «non compos mentis» (не в здравом уме)? И как его можно использовать в юридической защите? Однако он прекрасно понимал, сколь глубоко укоренился в них тот символ, что красовался в верхней части всех избирательных бюллетеней, используемых на выборах в Алабаме: петух с раскинувшимися над ним дугой словами «Белое верховенство», а под ним «За справедливость». Он заметил, что если господство белых символизируется белым петухом, то социальная значимость негров может символизироваться цыпленком, причем цыпленком полудохлым, вялым и апатичным, всегда дрожащим от страха. Он рассказал мне со смаком о той трагикомедии, временами переходящей в фарс, которая разыгралась, когда он пытался зарегистрироваться в качестве избирателя в окружной избирательной комиссии.

Зная все тонкости дела, он первым долгом купил в рассрочку в магазине у белого владельца радиоприемник и открыл у него счет расходов. То был первый счет, открытый им в этом городке, и он давал право владельцу магазина поручиться за парня, когда начнется регистрация избирателей. Две недели спустя он обратился в окружную избирательную комиссию с заявлением.

Чиновники, ведающие регистрацией, спросили его:

– У вас есть облагаемое налогом недвижимое имущество стоимостью в триста долларов?

Хаустон, естественно, ответил, что такого у него нет, и добавил, что, по его мнению, имущественный ценз является альтернативой образовательному цензу. Ему заявили, что он ошибается, – он должен иметь недвижимость на триста долларов или сорок акров земли. Казалось, вопрос исчерпан и можно уходить. Однако Хаустон был не таковский. Он выждал несколько минут и спросил, может ли он подать прошение в комиссию с просьбой зарегистрировать его. Ему сказали: «Пожалуйста!» – но предупредили, что это ничего не даст и комиссия вряд ли ему поможет – поскольку он не имеет собственности, то все шансы против него. Кроме того, сказали ему, нужны два коренных жителя этого города, которые поручились бы за его добрую репутацию.

Он назвал торговца, у которого купил радиоприемник, и владельца магазина готового платья, у которого купил несколько сорочек.

Когда пришло время, первый торговец заявил, что он рад бы пойти поручиться за него, но ему сейчас не на кого оставить магазин. Вот разве позднее, на следующий день. Хаустон поблагодарил его. Назавтра он позвонил ему, но в этот день торговец был сильно занят и никак не мог вырваться, однако пообещал найти время на следующий день. Хаустон опять поблагодарил его за отзывчивость и готовность помочь человеку. На третий день этот лавочник заявил, что он не знает точно, будет ли он свободен в ближайшие дни («ужас, сколько дел!»), но дал слово, что обязательно сходит с ним до того, как регистрация избирателей закончится. Дня два спустя лавочник сказал Хаустону, что он до невозможности устал и идти не сможет. Таким образом, регистрация избирателей закончилась без них, и Хаустон остался с носом. Через неделю парень зашел в магазин и уплатил сполна всю оставшуюся сумму за радиоприемник. Торговец заявил, что он весьма сожалеет о случившемся, у него просто не было никакой возможности пойти и сделать «сие небольшое одолжение», но он еще раз дает слово, что искренне будет рад сделать все, что нужно, когда регистрация избирателей начнется в ближайший месяц. Хаустон сказал, что позвонит ему через месяц.

Месяц спустя, когда вновь началась регистрация избирателей, Хаустон позвонил владельцу магазина и уговорился с ним встретиться в два часа дня. Когда он приехал, ему сказали, что торговец только что отбыл по делам из города. Да, сэр, срочная поездка!

Тогда Хаустон обратился ко второму лавочнику, у которого он покупал сорочки и нижнее белье. Здесь дело подвигалось с такой же скоростью. Торговец заявил, что он не знает достаточно хорошо Хаустона, чтобы «судить о его репутации», но если ему позвонят из банка или почтовой конторы, то он с удовольствием поручится за него… Однако, когда бы управляющий почтовой конторой ни звонил, торговца не оказывалось на месте. Только управляющему банком, наконец, удалось поймать его, и они договорились о встрече в избирательной комиссии, членом которой был управляющий.

– Я понимаю, вы ходатайствуете за Ричарда Хаустона, который последние три года или около того работает в школе. – сказал управляющий, – но Хаустон не владеет ни собственностью стоимостью в триста долларов, ни сорока акрами земли.

– А-а-а, я-то ничего об этом не знал, – сказал торговец.

Хаустон снова повторил свое толкование статьи, что требуется одно из двух: или имущество или высшее образование.

– Что-о? Да кончи вы хоть Гарвардский университет, если у вас нет на триста долларов недвижимости, то вас нельзя внести в списки избирателей, – возразил торговец.

Хаустон извинился перед лавочником за то, что отнял время, на что тот сказал шутливо:

– Придется вам где-то купить сорок акров земли или же какой-нибудь дом за триста долларов. Что вы теперь собираетесь делать?

– Собираюсь зарегистрироваться в качестве избирателя, – ответил Хаустон. – В конституции США есть положение, согласно которому можно потребовать установления своих избирательных прав.

Хаустон был частично удовлетворен за свое долгое хождение тем удивлением, которое отразилось на лице торговца.

Вместе с двумя своими коллегами, также разбиравшимися в законах и конституции, Хаустон снова направился в окружную избирательную комиссию, чтобы окончательно прояснить вопрос об избирательных правах. Женщина-регистратор заявила, что уже кто-то до них интересовался этим вопросом и что «у нее есть книга с записями». Хаустон и его коллеги сказали ей, что имущественный ценз является альтернативой образовательному, что требуется одно из двух: или то, или другое.

– Ну, нет, – возразила та, – вам нужно обязательно иметь еще недвижимость.

– Когда была принята поправка к конституции, требующая наличия обоих цензов? – спросили ее.

Но этот вопрос остался без ответа.

С выражением торжества регистраторша прочла второй пункт статьи:

«…Владелец или муж женщины, являющейся владелицей… сорока акров земли или другого имущества, личного или недвижимого, облагаемого налогом на сумму триста и более долларов…»

Тогда ее попросили огласить первый ценз.

Женщина неохотно исполнила это требование. Другая регистраторша – белая проворчала:

– Пусть относительно вас избирательная комиссия вынесет свое решение, а мы вносим в списки избирателей только тех, кого мы хотим.

По первому пункту статьи требовалось умение «читать и записать любую статью Конституции Соединенных Штатов Америки на английском языке, постоянно заниматься каким-то законным промыслом или трудом в течение двенадцати месяцев, предшествующих моменту обращения с просьбой о регистрации в качестве избирателя и т. д.». В качестве союзного слова, связывающего первый пункт статьи конституции со вторым, стоял союз «или».

На вопрос Хаустона, что сей союз означает, регистраторша ответила, что он означает «кроме того». Она обосновывала свое толкование указанием генерального прокурора. На просьбу Хаустона и его товарищей показать им это разъяснение генерального прокурора им ответили отказом. Вместо этого всех троих возмутителей спокойствия направили в суд, где судья, будучи спрошенным, что означает в этой статье конституции союз «или», решительно заявил, что этот союз – союз соединительный.

«Вам нужно иметь имущество, а также быть грамотными», – вот что ответил судья.

Регистраторы по крайней мере ссылались на указание генерального прокурора, а судья свое решение вообще ничем не обосновывал. Когда его спросили: «все ли зарегистрированные в списках избиратели имеют собственность на триста долларов?» – судья уклонился от ответа на этот вопрос и выразил свое недовольство, заметив, что просители хотят его поссорить с избирательной комиссией, а так недолго и самому лишиться избирательных прав.

Вопрос: «Какие дальнейшие шаги нам следует предпринять в защиту наших конституционных прав?» – оказался той последней соломинкой, которая сломала спину верблюду.

«Выясняйте сами!» – загремел судья и скрылся в своем кабинете, служащем одновременно и совещательной комнатой для присяжных.

Спустя некоторое время, пока Хаустон был занят подготовкой бумаг для подачи апелляции в вышестоящий окружной суд, чтобы уточнить и внести ясность в вопрос о цензах, ему сказали, что в его отсутствие ему звонили из избирательной комиссии. Другой звонок от лица, пожелавшего остаться неизвестным, но «связанного с судьей», сообщил Хаустону, что он может зарегистрироваться в качестве избирателя.

Когда он пришел в канцелярию комиссии, там поднялся настоящий переполох. Одна из чиновниц, выглянув из двери, воскликнула:

– Он здесь!

Председатель комиссии был страшно вежлив и предупредителен.

– Мы решили внести вас в списки избирателей, – заявил он.

– Очень вам признателен, – ответил Хаустон.

Удостоверение на право голосования было подписано и датировано на день раньше того, когда судья вынес свое решение относительно разделительного союза «или».

После этого Хаустона попросили найти заранее двух «хороших людей» – жителей этого города, которые могли бы поручиться за него.

Он назвал своих коллег по негритянской школе.

– Мы имеем в виду белых граждан, – заявил регистратор. – Неужели вы не знаете в этом городе двух хороших людей – белых?

– Нет, не знаю, – ответил вежливо Хаустон. – Я не знаю двух хороших белых в этом городе, которые могли бы поручиться за меня, черного.

Рассел БЕЙКЕР

КУСАЧАЯ МЕДИЦИНА

Перевод Н. Колпакова

Я зашел в госпиталь. В дверях меня остановила кассирша и предупредила:

– Вы лучше сюда не попадайте!

Это для меня было не ново. В больницу никому попадать не следует. Стоимость медицинского обслуживания так подскочила, что рядовой пациент, направленный к хирургу для удаления миндалин, становится банкротом прежде, чем ему удалят вторую миндалину. Вот почему в Соединенных Штатах так много американцев с одной удаленной гландой.

Я сказал кассирше, что пришел навестить друга.

Пожалуйста, проходите.

Пропуск стоил двадцать долларов, что, как заметил вахтер у входа, на пять долларов дешевле билета на концерт Лизы Миннели.

Лифт, чтобы подняться на седьмой этаж, стоил семь долларов, так что я предпочел пройтись вверх пешком, что обошлось мне всего в пять долларов.

Добравшись до нужного мне этажа, я запыхался и устал. Санитарки тут же сунули меня в респиратор но-контрольную барокамеру, где газоанализатор тотчас установил, что я вдохнул, кроме обычного воздуха, еще испарения паркетной мастики, эфира, йода, дезинфектанта из туалета, корзины для фруктов и лейкопластыря.

Испарения мастики стоили мне десять долларов, эфира вместе с йодом – семьдесят пять, корзины – пятнадцать, а лейкопластыря – двадцать. Воздух и аромат из туалета были бесплатными. Кроме того, мне вручили счет еще на сто долларов за пользование респираторной барокамерой, на семьдесят пять – за газоанализатор и тридцать пять за бумагу, на которой были выписаны счета. Разумеется, мне пришлось расплачиваться чеком на банк.

Пока медсестра звонила в банк и выясняла, есть ли деньги на моем счету, два дюжих охранника держали меня за руки в углу коридора, чтобы я не сбежал, так что мне пришлось заплатить еще сорок долларов за охрану, двадцать пять – за пользование коридорным углом, еще десять – за телефонный звонок в банк и пятьдесят – за установление моей платежеспособности.

Наконец, я двинулся по коридору дальше к палате, где лежал мой друг – вполне здоровый антрепренер, который нечаянно подавился рыбной косточкой во время роскошного ленча. За проход по коридору с меня взяли пятьдесят долларов. Пользование коридорными лампочками, которые, спасибо, не горели, мне обошлось в двадцать долларов, 32 теплом от радиаторов отопления – тридцать. Поскольку вход в палату стоил сто пятьдесят долларов, то я остался в коридоре и лишь заглянул в палату сквозь слегка приотворенную дверь – за это с меня взяли пятнадцать долларов, вполне по-божески.

В палате никого не оказалось. Еще пять долларов.

– Где же больной, тот, который проглотил рыбную кость? – спросил я сестру.

– Плата за такого рода сведения – сто тридцать долларов, – ответила она с извиняющейся улыбкой.

Улыбка сестры стоила мне двадцать пять долларов, а извиняющаяся нотка – сорок.

К этому моменту мой банковский счет похудел настолько, что я стал опасаться, удастся ли мне вообще выбраться отсюда. По правде говоря, я уже собрался рвануть вниз по лестнице, проскочить как-нибудь мимо бухгалтера и кассира, но тут из-за угла показался мой друг, уже одетый на выписку. Он тихо плакал.

Его история, как и все жизнеописания бедняков, была краткой и простой. Он был в буквальном смысле выпотрошен и, видимо, разорен. Рыбная кость оказалась более неуловимой, чем предполагали врачи. Им пришлось, прежде чем ее извлечь, распороть ему пищевод, затем вскрыть желудок. К тому моменту оказалось, однако, что деньги на его счету в банке иссякли, страховые суммы израсходованы полностью и целиком, личный самолет, собственная яхта, легковая автомашина проданы с аукциона, а он навсегда распрощался со своими тремя виллами в Майами, Делавере и Венесуэле.

Мой приятель был всегда излишне нервным, так что неудивительно, что он потерял самообладание и разрыдался прямо в кабинете администратора, когда узнал, что он хотя нищий, зато получил самое лучшее в мире медицинское обслуживание.

Счет за нахождение в приемной администратора равнялся ста долларам, за слезы – ста пятидесяти. Администратор, добрый человек, сказал, что он временно отсрочит взыскание трехсот долларов за потерю самообладания пациентом и взыщет их потом через судебного исполнителя.

Проводив нас до дверей, он вручил моему приятелю от имени сотрудников госпиталя подарок – оловянный кубок и дюжину карандашей, – присовокупив к ним дружеский совет:

– Следующий раз лучше ешьте сосиски, – сказал он, демонстрируя чувство юмора. – Это обойдется вам намного дешевле, чем глотание рыбных косточек.

За оловянный кубок взяли пятьдесят долларов, за карандаши – тридцать, за совет – сто, а за чувство юмора, трансплантированное от пациента, которого затравил насмерть судебный исполнитель, – пятнадцать тысяч.

Стенли ЭЛЛИН

ВЕРА ААРОНА МЕНЕФИ

Перевод Л. Биндеман

Большая черная машина едва дотянула до бензиновой колонки. Сразу было видно, что ее гложет изнутри болезнь, как проклятая язва, которая терзает мое брюхо. Машину вел шофер, а позади сидели трое – девушка с кислым выражением лица, какой-то тип, похожий на хорька, и между ними краснощекий человек с копной седых волос. Все они вышли из машины и стали смотреть, как я копаюсь в моторе.

– Карбюратор барахлит, – сказал я. – Тут уж кто-то поковырялся, да только здорово напортил.

Краснощекий стал мрачен, как грозовая туча, нависшая над нашей старой Черепаховой горой, и бросил сердитый взгляд на шофера.

– Сколько времени займет ремонт? – спросил он. – Чтоб сделать все, как полагается? Мне нужно к вечеру попасть в Цинциннати, а туда еще сорок миль. Чего доброго, опять застрянем в дороге.

– Сколько прождете, столько и займет, – говорю я. – А какая будет работа, можете спросить здесь каждого. Если машина сделана руками человека и если ее толкает вперед горючее, Аарон Менефи починит ее так, что жаловаться вам не придется.