Текст книги "Сегодня и — завтра"

Автор книги: Стэн Барстоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

– Хорошо.

– Писатели, видимо, должны к этому привыкать, – заметил он, возвращаясь к тому, о чем они начали говорить еще у него в кабинете. – Я имею в виду: писать и видеть напечатанным то, о чем они никогда в жизни не стали бы говорить в так называемом «приличном обществе». Честным быть нелегко. Мне кажется, единственный выход из положения – подобрать для себя такую среду, где ты чувствовал бы себя свободно и непринужденно и в то же время не был бы отрезан от источника вдохновения, если употребимо такое слово. От своего материала, если угодно. Вот почему многие молодые писатели после первого же успеха приезжают в Лондон. И вот почему столь многие из них обнаруживают, что, переехав, они потеряли почву, которая их питала. Но есть и другая сторона медали: опасность стать слишком крупной рыбой в слишком маленьком пруду.

– Пруд, может быть, и маленький, – сказала Рут. – Но, по-моему, он глубокий.

– Ну что ж, подождем и увидим, что вы из него выудите в вашей следующей книге. А пока, надеюсь, вы не станете возражать, если сделаетесь очень известной и ваши фотографии появятся в газетах, а?

– Нет, – призналась Рут. – Нет, думаю, что не стану.

– Конечно, – сказал Уотерфорд, – вы были бы редким экземпляром, если бы возражали.

Во второй половине дня, слегка одуревшая от выпитого за обедом вина, Рут поехала на метро к своей подруге, жившей в Бэронз-Корт. Моника Даррел училась вместе с Рут в колледже, но по окончании довольно скоро забросила преподавание и пошла на сцену. Проработав год в провинциальном театре с широким репертуаром, она получила довольно хорошую роль в телевизионном многосерийном фильме и теперь сочетала участие в нем с игрой в одной заново поставленной пьесе, которая уже давно с большим успехом шла в Вест-Энде.

– Написала бы что-нибудь симпатичное для меня, – сказала Моника. – Эта пьеса, в которой я играю, жуткое старье, но публика ее любит, и, похоже, она будет идти всю жизнь. В самом деле, почему бы тебе не написать какую-нибудь потрясную пьесу для телевидения, а затем потребовать, чтобы мне дали главную роль?

– Надо будет об этом подумать, – сказала Рут.

– Жить-то ведь чем-то нужно. Правда, кому-кому, а не мне ворчать, когда столько таких, как я, сидит без работы. Но хватит об этом: я ужасно рада видеть тебя, Рут, и до чего же приятно, что все так здорово получается с твоим романом. Ну и хитра же ты: звука не проронила.

Рут повторила то, что говорила всем остальным. Она отнюдь не против того, чтобы Моника прочла роман. Ведь как раз для таких, как она, роман и написан, и Рут надеется, что именно они-то ее и поймут.

– Когда же он выходит?

– Хотят включить его в выпуск на осень. Значит, он выйдет самое позднее где-то перед рождеством.

– Издатели довольны?

– Да, меня очень хвалили.

– Будем надеяться, что тебя ждет большой успех, чудесные отзывы и куча денег.

Рут отвернулась от окна. Квартира находилась высоко, под самой крышей.

– Тебе очень повезло, что тут столько зелени, правда? – заметила она. – С улицы ничего не заметно, так что и предположить даже трудно.

– Это церковные земли, – пояснила Моника. – Сама церковь скрыта за деревьями. Но если посмотреть поверх вон той стены, видны верхушки некоторых надгробий.

Рут присела на пуф у кровати.

– Ты знаешь, – сказала она, – у меня очень странное чувство в связи с моей книгой. По-моему, она в самом деле будет иметь успех. – С минуту она сидела молча, потом рассмеялась, и сосредоточенное, серьезное выражение сразу исчезло с ее лица. – Но все это, наверное, так, пустые мечтания.

– И более идиотские вещи случались, как любила говорить моя тетя Амелия. Держи на счастье пальцы крестом, солнышко, и надейся на лучшее.

Моника вскипятила чай и приготовила тосты.

– По счастью, эти две недели я свободна от съемок, – сказала она, – иначе едва ли мне удалось бы вот так поболтать с тобой. Когда я репетирую да еще играю в пьесе, то верчусь как белка в колесе с половины десятого утра до половины одиннадцатого вечера. Времени не хватает даже на то, чтобы поесть, – приходится терпеть до конца представления. Правда, тогда, если повезет, за ужин уже плачу не я.

– У тебя кто-нибудь сейчас есть?

– Нет, сейчас нет. Кстати, чуть не забыла. – Моника замерла, не донеся чашки до рта. – Я на прошлой неделе видела Мориса Уоринга.

– Вот как? Где же?

– В «У Солсбери». Я заскочила туда с приятелем выпить после спектакля, и он там был.

– Ты говорила с ним?

– С минуту. Похоже, что он был рад меня видеть. Ореол сцены и все прочее. Думаю, ему страшно захочется прочесть твою книжку, когда он о ней услышит. Обожает все, что связано с успехом, наш Морис.

– Он не говорил, чем сейчас занимается?

– Преподает в начальной школе где-то в центральных графствах. Он сказал где, но я забыла. Рут, он ведь не того?

– Почему ты об этом спрашиваешь?

– О, сама не знаю. Просто он как-то странно стоял и оглядывал присутствующих, когда мы вошли. Может быть, все это мое воображение. Скорее всего он просто выискивал знаменитостей.

– Так или иначе, мне такие наклонности в нем неизвестны, – сказала Рут. – Вернее, не были известны.

– Кому же и знать, как не тебе. – Моника смотрела на нее в упор. Рут скорее чувствовала, чем видела ее взгляд, потому что, как это ни глупо, она просто не могла заставить себя в этот момент посмотреть на Монику. Ей нечего было скрывать. Разве то, что сердце у нее при упоминании его имени вдруг подпрыгнуло и упало, что, должно быть, отразилось на ее голосе, которым ей не вполне удалось овладеть.

– Он женат?

– Как же он может быть женат, если у меня впечатление, что он не того? А впрочем, не знаю. Я его не спрашивала, и он мне ничего не говорил.

– А он… он не спрашивал обо мне? – Она разозлилась на себя за то, что задала этот вопрос. Ведь она считала, что справилась с чувством, что долгая работа над романом помогла ей избавиться от горечи и понять: если без конца бередить рану, от того живительного чувства, которое она испытала, ничего не останется. Она сумела обуздать себя – так ей казалось. И вот вдруг опять сорвалась – даже приревновала к Монике за то, что та говорила с ним, стояла с ним рядом всего две недели назад, в то время как сама она не видела его больше двух лет.

– Он поинтересовался нашей компанией в целом, в том числе упомянул и о тебе. Спросил, вижу ли я тебя. Я сказала ему, что мы переписываемся, и сообщила, что ты делаешь.

– И это все?

– Да. А чего ты еще ждала?

– Ничего.

– Рут… – помолчав немного, с легким упреком сказала Моника.

– Я знаю. – Рут налила себе еще чаю. – Его кондрашка хватит, когда он прочтет роман.

– Вот как? Значит, ты все там описала?

– Ну, я скорее отталкивалась от фактов, а не описывала их. Ведь именно так поступают писатели. Однако это достаточно близко к истине, так что он все узнает. Девушка в книге делает аборт.

– Ого! Не хочешь же ты сказать?.. Не могла же ты…

– Нет, конечно, иначе ты и еще кое-кто знали бы об этом. Нет, к тому времени он уже уехал. Просто я немножко все усугубила, довела до крайности. Видишь ли, я какое-то время в самом деле думала, что я беременна.

– И ни слова не сказала!

– Нет. Я это держала про себя. Почти три недели жила в таком ужасе, что и сказать не могу.

– А ведь я никогда не была до конца уверена, что ты с ним…

– Спала? В самом деле не была уверена? Это было потрясающе, Моника. Нечто совершенно необыкновенное и такое возвышенное. А потом осталась одна горечь.

– Я и не представляла себе, что он так скверно с тобой поступил… Значит, когда он прочтет роман, он может подумать, что ты…

– Наверное, и подумает.

– Так этой свинье и надо. Если, конечно, у него есть совесть. Видишь ли, честно говоря, мне лично он никогда не нравился…

Вечером они вместе отправились в театр. Пока Моника готовилась к выходу на сцену, Рут бродила по Шефтсберит-авеню, разглядывая витрины. Пьеса, как Моника и предсказывала, была весьма избитая и надуманная – по собственной инициативе Рут никогда бы на такую вещь, не пошла. Но Рут еще ни разу не видела своей подруги на сцене и рада была воспользоваться представившейся возможностью. По окончании спектакля они встретились с Моникой у артистического подъезда.

– Итак, куда бы ты хотела пойти?

– По-моему, я никогда не была в той пивной, про которую ты говорила. Ты, кажется, назвала ее «У Солсбери»?

– A-а, это такая забегаловка в переулке святого Мартина, где после спектакля иногда встречаются актеры, – Моника помедлила. – Видишь ли, Рут, он не принадлежит к числу ее завсегдатаев.

– Нет, конечно, – сказала Рут. Она чувствовала себя ужасно глупо, словно ее поймали с поличным. – Пошли куда-нибудь поесть, хорошо?

Пока она находилась в Лондоне, она могла в общем-то не думать о главном, но, очутившись в поезде, где с каждой милей крепла нить, привязывавшая ее к прошлому и привычному, она предалась мрачному самоанализу.

Как и накануне, она по-прежнему была убеждена в успехе романа и теперь попыталась представить себе свою будущую жизнь. Она видела, что перед ней открываются перспективы, о которых она и мечтать не могла, – видела это с пророческой ясностью, но трезво, ничего не преувеличивая. Она знала, что та скромная мера славы и благосостояния, которую принесет ей книга, должна быть подкреплена долгим и упорным трудом; понимала она и то, что дело, за которое берется, не оградит ее волшебным щитом от разочарований и огорчений, – скорее наоборот: если быть честной, надо воспринимать окружающее обнаженными нервами – словно ты без кожи, воспринимать все так, как она не умела до сих пор.

И до чего же здорово, что все это пришло к ней так рано, пока радость жизни еще бьет в ней ключом!

Значит, если она не хочет это потерять, надо прежде всего сделать из себя что-то стоящее – изыскать способ продержаться до тех пор, пока она не найдет если не счастье, то хотя бы силу духа, которая поможет ей выстоять в этой новой жизни с ее поисками, самоанализом и самокопанием; она должна пройти через все это и остаться верной своему таланту и памяти о том счастье, которое она познала, когда Морис любил ее.

Будь Рут верующей, она, наверное, обратилась бы с молитвой к богу. Но так как в бога она не верила, то просто закрыла глаза и дала себе клятву.

Некоторое время спустя официант в белой куртке открыл дверь купе и объявил, что первая смена может идти обедать. Рут еще не чувствовала голода, тем не менее она встала и, покачиваясь, чтобы удержать равновесие в быстро мчавшемся поезде, направилась в вагон-ресторан.