Текст книги "Сегодня и — завтра"

Автор книги: Стэн Барстоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Стэн Барстоу
Сегодня и – завтра

Нечто из ряда вон выходящее случилось в доме Хэттонов. У Рут, двадцатидвухлетней младшей дочери, приняли к публикации роман. Письмо от издателя ждало ее на столе, и краска радости, залившая ей щеки, когда она вскрыла письмо и прочла его, с головой выдала ее, так что Рут пришлось поделиться новостью не когда захочется, а в ту же минуту.

– Аванс в двести пятьдесят фунтов! – воскликнула миссис Хэттон. – А о чем он, этот твой роман?

Рут неопределенно повела рукой.

– Да, видишь ли…

– Двести пятьдесят фунтов? – Мистер Хэттон взял у нее письмо. – Я не знал, что ты писала роман, Рут.

– Она ведь уже почти два года ходит вечером на литературные курсы, – пояснила миссис Хэттон таким тоном, словно он и вовсе не интересовался их дочерью, а потому понятия не имел, чем она занимается. – А потом все время что-то пишет у себя в комнате.

– Я думал, она изучает всяких там Шекспиров и Диккенсов, – заметил мистер Хэттон, – а не пишет книги сама.

– А почему бы, собственно, Бернард, Рут не написать роман? – спросила миссис Хэттон. – Она же получила прекрасное образование.

Мистер Хэттон давно привык к тому, что его жена во всех случаях жизни мгновенно распределяла между ними роли: она – прозорливая и заботящаяся о благе всех и вся, а он – безразличный тугодум и потому уже перестал раздражаться.

– Мы ведь изучаем литературную композицию, – сказала Рут. – И естественно, должны сами что-то писать.

– Да, но роман! – воскликнула Селия, старшая сестра Рут. – Ну и скрытная же ты, Рут, ничего не скажешь. На почте, наверно, удивились, когда ты отправляла такую большущую бандероль.

– Ну… я ведь не знала, удачный он у меня вышел или нет. Зачем же было раньше времени что-то говорить.

– Но мы для того и существуем, чтобы делить с тобой и радости, и горести, Рут, – сказала ее мать.

Во всяком случае, некоторые из них, подумала Рут. Она собиралась сказать им, если рукопись вернут, но не смогла бы вынести период ожидания, знай они заранее. Такое событие, выходящее за рамки обычной жизни семьи, – да мать ухватилась бы за него и только о нем и говорила бы. Пришлось бы дать ей прочесть рукопись и выслушать ее мнение. Сейчас, когда на романе уже стоит печать одобрения издателя, все будет иначе. А может быть, нет? Содержание ведь осталось прежним, и скоро оно станет всеобщим достоянием. И впервые Рут почувствовала, как в ней шевельнулось беспокойство.

Отца ее больше интересовала деловая сторона.

– Они тут пишут, что пришлют тебе договор на подпись, – сказал он. – Может быть, тебе следовало бы посоветоваться с юристом.

– Это обычная процедура.

– Да, но нельзя же вот так взять и отдать этому издателю свои авторские права.

– Но это один из самых почтенных издателей Лондона, папа.

– Уж не думаешь ли ты, Бернард, что они станут обманывать девочку? – заметила миссис Хэттон.

– Конечно, нет. Но они дельцы, и главное для них – это прибыль.

– Может быть, ты все-таки дашь мистеру Эстли взглянуть на договор, Рут, – предложила мать.

Мистер Эстли представлял интересы мистера Хэттона, когда они приобретали этот дом, да и в целом ряде других обыденных дел. И Рут не думала, чтобы он или какой-либо другой местный юрист что-либо понимал в авторском праве и литературных договорах.

– Я покажу договор моему преподавателю, – сказала она. – Он уже не раз публиковал стихи и рассказы.

Миссис Хэттон растянула губы в самодовольной улыбке.

– Могу представить себе, какое ты им вставишь перо, когда войдешь в класс и объявишь!

Мистер Хэттон, первым покидавший дом, погладил Рут по голове и подмигнул ей с порога.

– Молодец! Похоже, что у нас в доме скоро будет знаменитость.

В то утро во время перерыва ее позвали к телефону. Мужской голос на другом конце провода принадлежал репортеру местного еженедельника.

– Насколько мне известно, у вас приняли к публикации роман.

– В общем, да. А вы откуда узнали?

– По-моему, ваша матушка позвонила редактору.

Рут почувствовала раздражение. Ей хотелось какое-то время втихомолку насладиться приятной вестью, поразмыслить о том, что это внесет в ее жизнь, привыкнуть, а уже потом делиться с окружающими. И вот теперь чужая воля побуждала ее действовать сообразно чужим правилам и представлениям.

– Мне бы хотелось подъехать и поговорить с вами об этом. Может получиться весьма интересный сюжет для наших читателей.

«Наших читателей…» Значит, для всех. Все узнают. Узнают, что дочка Хэттонов написала роман. И Рут вдруг отчетливо представила себе, сколько людей, которые обычно за целый год и книжки-то не откроют, кинутся читать ее роман только потому, что она – автор. И, естественно, все они будут считать себя вправе судить о нем. При этой мысли она почувствовала острое желание не встречаться с репортером, под любым предлогом увильнуть от разговора с ним. Но разве теперь она сможет этого избежать? Вот она написала книгу и предложила для публикации. Ее прочтут, и от автора уже не зависит, какое у читателей сложится мнение и о книге, и о нем самом. Наверное, ей следовало бы радоваться и считать себя польщенной такой рекламой, а она вдруг испугалась. О господи! И зачем только она написала этот роман?!

– Так что же вы предлагаете? – спросила она.

– Я подумал, что мог бы заехать к вам сегодня вечером. Мы сдаем газету в набор завтра.

– Но ведь книга выйдет не раньше чем через несколько месяцев.

– О, мы можем написать о ней еще раз – ближе к выходу, но рассказать о том, как она создавалась, нам хотелось бы первыми.

Первыми среди кого? Кого еще это может интересовать?

Она сказала:

– Хорошо. В семь часов – вас устроит?

– Заметано – в семь. Адрес у меня есть.

Артур Дебенхэм, преподававший английский язык в старшей группе, как раз проходил мимо, когда она вышла из телефонной будки. Он взглянул на нее и кивнул. Рут повернула голову и проводила его взглядом. Он не спеша, большими шагами шел по коридору, забавно покачивая плечами на ходу. Дебенхэму было за пятьдесят, и он любил время от времени выступать в преподавательской с едкими обличениями современных направлений в искусстве. Поводом обычно служила заметка в какой-нибудь газете, возвещавшая о том, что еще одна пьеса или роман вышли из-под пера «новоиспеченного гения» о задворках «Брэдфорда» или «Бермонди». «Мы живем в век высокопросвещенных невежд, – любил говорить Дебенхэм. – Все нынче пишут пьесы или романы. Ни одному нечего сказать, а если бы и было что сказать, так он не знал бы, как это выразить, однако все настолько полны своих мелких – и обычно грязных – мыслишек, что просто не могут не поделиться ими с миром».

Что скажет он, когда узнает, что и она пошла по этому пути? А ведь скоро он будет знать. Все будут знать.

– Начнем, пожалуй, с биографических подробностей. – Репортер был молодой, примерно того же возраста, что и Рут. На улице шел дождь, и носы его рыжих замшевых туфель потемнели от сырости; он неуклюже отклонил предложение снять синюю нейлоновую куртку, которая была у него надета поверх серого свитера, и миссис Хэттон то и дело поглядывала на него, словно боялась, что он откинется на спинку кресла и оставит мокрое пятно на его зеленовато-желтой обивке. Но репортер продолжал сидеть на самом краешке кресла, держа дешевую шариковую ручку над раскрытым блокнотом, лежавшим у него на колене. Он не прикоснулся к чашке чаю, которую миссис Хэттон, несмотря на его возражения, поставила у его локтя, – чай остывал, а печенье, лежавшее на блюдце, постепенно намокало, вбирая в себя пролитую жидкость.

– Вам… мм… сколько лет?

– Двадцать два.

– Вы окончили местную школу?

– Да.

– А потом…

– Поступила в педагогический колледж.

– Значит, теперь вы преподаете; что именно – домоводство? Почему вы не занялись изучением какого-нибудь предмета, связанного с писательским трудом?

– Мне всегда нравилось хлопотать по дому. Желание писать появилось у меня лишь недавно.

– Рут, даже когда была совсем маленькой, всегда помогала по хозяйству, – вставила миссис Хэттон. – Конечно, это я приохотила ее и научила всему, чему могла, – просто чтобы она сама все умела. Это ведь никогда не помешает.

– Нет, конечно… А что натолкнуло вас на мысль начать писать?

– Разнообразия ради я стала посещать вечерами занятия по литературной композиции. Естественно, что мы должны были и сами писать.

– Сколько же времени вы писали этот роман?

– Ну, что-то около года.

– Вы работали вечерами?

– И по несколько часов в субботу и воскресенье, когда удавалось.

– Ваша семья поощряла вас заниматься этим?

– Они не знали, чем я занимаюсь.

– Вот как! – Молодой человек взглянул на миссис Хэттон, и та изобразила на лице снисходительную улыбку.

– Мы и понятия об этом не имели до самого сегодняшнего утра, когда пришло письмо.

– Вы хотели, чтобы никто не знал?

– В общем, да. По-моему, если ты прежде никогда не писал, все, что вышло из-под твоего пера, кажется очень личным. И тебе страшно это показать. Наверно, тут играет роль стремление пощадить себя.

– Но в данном случае роман, как видно, оказался достаточно удачным, и его приняли к публикации.

– Да. Должно быть, мне повезло.

– Я думаю, вы слишком скромны, мисс Хэттон. Ведь у издателей высокие требования.

– Я тоже так считаю, – сказала ее мать. – Мы все очень горды ею.

– Кстати, а как называется книга?

– «Сегодня и – завтра».

Репортер повторил за ней название и написал его буквами, резко выделявшимися среди стенографической записи в блокноте.

– А могли бы вы вкратце рассказать, о чем он, ваш роман?

Она ожидала этого вопроса и весь день, едва выпадала свободная минута, думала, как на него ответить, но ни к какому решению так и не пришла.

– Видите ли… это не очень легко.

– Я не прошу вас пересказывать сюжет. Но что это – любовный роман, приключенческий или что-то историческое?..

– Сюжет можно изложить в двух словах. Скорее всего это роман о любви. – Да, конечно, ее роман – о любви. И о наивном молодом существе. О потребности верить и о неизбежной беззащитности доверчивого существа перед лицом предательства.

– Значит, романтическая история?

– О нет. Под эту рубрику он не подходит.

Категоричность ее ответа подхлестнула его интерес.

– Вы хотите сказать, что ваша книга слишком откровенна?

– Я бы предпочла сказать, что она честная.

– Ну а герои? На каком фоне разворачивается действие?

– Моя героиня – девушка, впервые уехавшая из дому. Она учится в колледже.

– Как вы?

– Нет, не совсем.

– Значит, это не автобиографическая вещь?

– Нет. Послушайте, писатель ведь описывает ту обстановку и те условия жизни, которые хорошо знает, и дополняет это с помощью наблюдений и воображения.

– Понятно. Значит, вы не хотите, чтобы читатель отождествлял вас с вашей героиней.

– Надеюсь, что этого не произойдет. Если бы вы прочли книгу, я не сомневаюсь, что вы не задали бы мне этого вопроса.

– Вот как? А почему?

– Потому что девушка в моем романе делает аборт.

Вот сейчас она зашла уж слишком далеко, открыла гораздо больше, чем намеревалась. Она почувствовала на себе взгляд матери. Показалось ей или нет, что в нем промелькнула тревога?

И Рут быстро произнесла:

– Послушайте, я была бы вам признательна, если бы вы этого не упоминали. Вне контекста это звучит очень сенсационно.

– Нет, конечно, не буду, раз вы просите. – Репортер явно огорчился: он терял пикантную деталь, вокруг которой можно было построить очерк. – Но это слово вряд ли шокирует наших читателей.

– Да знаю я ваших читателей, – сказала Рут. – Среди них столько же пуристов, лицемеров, ханжей и просто невежественных людей, как и в любом другом месте, и я бы не хотела, чтобы обо мне или моей книге заранее составилось неправильное суждение из-за того, что вы упоминаете о столь волнующем моменте. У меня-то все оправдано контекстом, но, чтобы это понять, надо сначала прочесть книгу.

– По-моему, вы все-таки не правы. – Молодой человек нахмурился. – Хорошо поданная реклама только помогает продать книгу.

– Мне такая реклама не нужна.

– Конечно, нет, – вставила миссис Хэттон. – Нам ведь жить в этом городе.

– Несомненно. Но… – Рут казалось, что она слышит, как он договаривает: «Но не я же виноват в том, что ваша дочь написала книгу, о которой стесняется говорить».

И она решила положить конец интервью.

– Вы все выяснили, что вам нужно для статьи?

– Пожалуй, да. Может быть, еще несколько биографических сведений. Ваш отец – мистер Хэттон – зубной врач? Есть у вас братья или сестры?

– У Рут есть старшая сестра – она работает в фирме по продаже недвижимости, – сказала миссис Хэттон. – А моя старшая дочь замужем за офицером – он служит сейчас за границей.

– Так – заметано. Большое спасибо. – Молодой человек поднялся, чуть не опрокинув чашку с чаем, стоявшую у его локтя. – Извините, я совсем забыл про чай. – Он взял чашку и, видимо желая показать, что в самом деле хотел пить, так резко наклонил ее, что по его куртке побежали капли. До печенья, лежавшего на блюдце, он так и не дотронулся.

– Ваша статья появится в эту субботу? – спросила миссис Хэттон.

– Если все будет в порядке. Кстати, вы не знаете, когда выходит книга?

– Понятия не имею. – Рут усмехнулась. – Право же, по-моему, все это несколько преждевременно. Я ведь еще не подписала контракта.

– Ну, я уверен, что тут все будет в порядке, – сказал молодой человек. – С нетерпением буду ждать, когда смогу прочесть вашу книгу.

Она проводила его до дверей и вернулась в гостиную. Мать стояла на коврике у камина.

– А тебе не кажется, что пора бы дать мне прочесть твой роман?

– Если ты в самом деле хочешь…

– Конечно, хочу. Во-первых, мне это интересно, а во-вторых, уже в понедельник знакомые начнут останавливать меня на улице и расспрашивать о нем, должна же я все-таки знать, что сотворила моя дочь, правда?

Рут сказала:

– Я сейчас его принесу. – Она поднялась к себе в комнату и вернулась с рукописью. Мать взвесила стопку листов на руке.

– Ого, сколько!

– Да нет, книга не будет толстой.

– Во всяком случае, читать в постели ее неудобно. Надо же было столько страниц напечатать, а я-то и знать ни о чем не знала.

– Перепечатка – самое пустое дело, – сказала Рут. – Когда добираешься до последней страницы, даже смешно становится.

Миссис Хэттон пробежала глазами несколько страниц.

– Рут… но это… словом, тут нет ничего сенсационного? Я хочу сказать: сейчас в книгах можно обнаружить такое, чего я не потерплю в своем доме.

– Мама, я написала роман, – сказала Рут. – Это не сказочка и не сочинения, где грязь показана ради грязи или ради денег. А что это такое, прочтешь и увидишь.

Молодой репортер позвонил на следующее утро и попросил фотографию Рут. Миссис Хэттон дала ему портрет, снятый еще в ту пору, когда Рут училась в колледже. Рут это отнюдь не пришлось по вкусу. Она знала, что не такая уж она уродина. Ей не раз говорили, что у нее красивые ноги, и было время, когда, увидев себя в зеркале, она замирала и подолгу любовалась своей гладкой кожей и узкой талией, подчеркивавшей высокую грудь, испытывая чувственное наслаждение от сознания, что кто-то будет поклоняться всему этому, и радуясь, что она сможет кому-то это подарить и кто-то с благодарностью примет ее дар. Ведь было же… Но с этой фотографии смотрело бледное лицо в очках, с вялой полуулыбкой – лицо человека, не способного ни на что яркое, разве что сидеть за учебниками, сдать экзамен, написать книжку. Ну что же, с кривой усмешкой подумала она, в этом есть доля правды.

Мать читала рукопись днем, пока была одна дома. Рут обнаружила, что напряженно ждет ее реакции, и попыталась что-то угадать по поведению матери. Но та ничем не выдавала своих чувств, и они не обменялись по этому поводу ни словом, пока миссис Хэттон не дочитала до конца.

– По-моему, это хорошо написано. Хотя не знаю, что подумают другие. – Рут молчала. – Во всяком случае… видишь ли, я как-то не ожидала, что ты напишешь такую книгу.

– Вот как?

– Ты… ты знала кого-нибудь в колледже, кто делал аборт?

– Можно ведь узнать что угодно, если держать глаза и уши открытыми, разговаривать с людьми, слушать, что они рассказывают, и дополнять недосказанное воображением.

– Но эта девушка, которую ты описываешь, у которой роман… Разве так уж необходимы были все эти подробности?

– Мне хотелось написать возможно жизненнее и правдивее.

– Да, но… должна признаться, меня не раз бросало в краску. Собственно, там есть такие вещи, о которых даже я толком не знаю.

– Ну что ты, мама. Ты же родила троих детей.

– Во всяком случае, не знала, пока не вышла замуж.

– Времена меняются.

– Да. Значит, я должна примириться – видимо, ничего другого мне не остается, как примириться с тем, что ты уже…

– Мама, – решительно прервала ее Рут, – книга – это книга, а моя личная жизнь никого не касается.

– Все равно, как подумаю, что ты подвергала себя смертельному риску… А я-то считала, что так хорошо воспитала тебя – всех вас троих.

– Извини, мама, но если ты называешь хорошим воспитанием то, что ты научила своих дочерей варить, жарить и шить, следила, чтобы они были сыты и одеты, заставляла их раз в неделю посещать церковь, но почти ничего не рассказала им о важнейших сторонах жизни, чего же тут удивляться, что они подвергаются смертельному риску, как только выходят из дома.

– Ну, если ты так считаешь…

– Извини, мама, – сказала Рут. – Я вовсе не хотела тебя обидеть.

Она, конечно, была чересчур резка, но ведь она защищалась, боясь, как бы не подорвали ее уверенности в себе, как бы гордость тем, чего она достигла честным трудом, не превратилась в стыдливый конформизм с его поистине непристойным подходом к жизни, который она так презирала.

– Мне очень жаль, если ты считаешь, что я тебе ничем не помогла, – сухо заметила ее мать.

– Это все не так уж важно, лишь бы… – начала Рут и умолкла.

– Лишь бы – что?

Ей хотелось сказать: лишь бы ты не изуродовала меня, навязав мне свою мещанскую чувствительность. Но это только еще больше оскорбило бы гордость матери.

– Мама, – осторожно начала она, – я знаю, что неизбежно найдутся люди, которые наклеят самые страшные ярлыки на то, что я написала. Но я надеюсь, куда больше окажется тех, которым понравится книга, которые ее оценят или, по крайней мере, с уважением отнесутся к ней. И мне хочется думать, что ты принадлежишь к числу этих последних и что ты – на моей стороне.

– Ты знаешь, что я всегда на твоей стороне, что бы ты ни делала, и я буду защищать тебя до последнего. Но я не могу не пожалеть, что ты не написала… ну, более изящной книги, более нравственной. А уж что отец скажет, я даже и представить себе не могу.

– Неужели она тебя нисколько не тронула? – спросила Рут. – Неужели тебе совсем безразлична судьба этой девушки?

– Нет, что ты, мне ее очень жаль. Столько горя и страданий. И молодой человек, несомненно, безобразно обращается с ней. Но, с другой стороны, я не могу не понимать, что во многом виновата она сама. А эта жуткая женщина – ее мать, которая все время принижает своего мужа…

Губы Рут начали растягиваться в улыбку, но мать не смотрела на нее и не заметила этого. Они помолчали, и миссис Хэттон вздохнула.

– Надеюсь, однако, все кончится хорошо.

– Сенсация на один день, – сказала Рут.

– Я все-таки жалею, что поспешила позвонить в газету. Мне надо было сначала прочитать роман и как-то с ним освоиться.

Рут рассмеялась.

– Сейчас это уже не имеет значения. Будем надеяться, что роман принесет мне кучу денег. И тогда это оправдает меня в глазах всех.

Ох, эта ее чертова стеснительность!

Все началось в понедельник утром на ее первом уроке в младшем классе, когда она заметила, что девчушки, сбившись в кучку, о чем-то перешептываются.

– А я видела вашу фотографию в газете, мисс.

– Вы действительно сделали книгу, мисс?

– Не сделала, а написала, – поправила Рут. – Написала книгу.

– Так правда, мисс?

– Да, правда.

– А о чем она, мисс?

– Вы будете выступать по телевидению, мисс?

– Давайте все сядем и успокоимся, хорошо? Сейчас не время об этом. Сегодня мы займемся приготовлением бисквитов…

В перерыве, войдя в преподавательскую, она увидела Артура Дебенхэма, который пил там кофе.

– A-а, вот идет наша Эдна О’Дрэббл. Или это Маргарет Брайен?[1]1
  Автор намеренно путает фамилии двух известных молодых писательниц: английской писательницы Маргарет Дрэббл и ирландской – Эдны О’Брайен.


[Закрыть]

– Зачем вы изображаете из себя невежду, Артур? – сказала Рут. – Неужели вы действительно не читали этих писательниц?

– Вам пора было бы знать, Рут, что только покойники способны снискать уважение нашего Артура, – заметила Лоис Рейнер. – Его тайная страсть – малоизвестные романистки эпохи короля Эдуарда.

Рут рассмеялась. Лоис была человек непокладистый – приземистая, плоскогрудая старая дева, примерно того же возраста, что и Дебенхэм, с пожелтевшей у корней сединой, в очках с крылатой оправой, придававших ей свирепый вид.

– Мне просто хотелось поздравить вас, – сказал Дебенхэм. – Думается, это немалое достижение, когда человеку удается напечатать книгу, – даже в наши дни. Ну, а уж требовать, чтобы она к тому же была и читабельная, это, наверное, слишком.

Рут чуть не задохнулась и мучительно покраснела, а он поставил на стол пустую чашку и вышел. Даже Лоис была озадачена.

– Жалкий шут! – сказала она, когда дверь за ним закрылась.

– Не думаю, чтобы он хотел меня обидеть, – заметила Рут.

– Если он так хорошо разбирается в английской литературе, пора бы ему в его возрасте научиться выражать свои мысли. – Глаза Лоис сверкнули за стеклами очков. Она налила кофе и протянула чашку Рут. – Возьмите, солнышко. Надеюсь, вы столкнетесь чаще с глупостью, чем с ехидством. Впрочем, в литературном мире, говорят, полно и этого. И кроме того, они там любят друг про друга сплетничать: я постираю твое грязное белье, а ты – мое.

– Я понятия об этом не имею. Я же человек начинающий.

– Первые шаги, – сказала Лоис. – Кто знает, куда они приведут? Так или иначе, надеюсь, что за моральную поддержку вы подарите мне книжку с надписью.

Рут улыбнулась.

– Постараюсь посодействовать, чтобы вы ее получили.

– Говорят, жена выдает ему по первое число.

– Вот как?

– Еще бы! Жуть какую жизнь ему устраивает.

Вечером, на курсах, внешне спокойная и скромная, она наслаждалась завистью своих соучеников. Курсы были при Центре обучения взрослых в более крупном городе, расположенном в нескольких милях от того, где жила Рут, и все узнали об ее успехе, когда Джим Томас, их преподаватель, объявил об этом в начале занятий.

– Давайте поздравим Рут Хэттон, у которой приняли роман к публикации. И выразим восхищение ее сдержанностью, ибо она и словом не обмолвилась, что работает над романом, пока ее труды не увенчал успех.

Томас явно завидовал ей не меньше остальных.

– Вы знаете, что я написал три романа и ни один из них не попал в печать? – сказал он ей после занятий.

– Но ведь ваши стихи и рассказы были напечатаны.

– Да, только это и позволило мне не пасть духом и не считать, что я напрасно трачу время.

– Перестаньте. Просто не понимаю, как вы можете так говорить.

– Неужели? Одно дело – болтать о чем-то с умным видом и совсем другое – самому что-то создать.

– Но ведь столько печатается всякой гадости, под которой вы в жизни не поставили бы свою подпись, верно?

– Да, конечно. Однако много печатается и такого, что я отдал бы правый глаз, лишь бы это написать.

– Еще неизвестно, к какой категории вы отнесете мою книгу.

– Да, это верно. – Он с минуту задумчиво смотрел на нее, и вдруг оба рассмеялись.

– Зато теперь я буду ужасно бояться, что вы о ней подумаете, когда прочтете.

– Вам от этого не уйти. Раз вы что-то предложили миру, мир имеет право высказаться об этом.

– Да.

– Эта мысль смущает вас?

– Немного.

– Но я думаю, душевный подъем, который вы испытываете, все восполняет, а?

– О да!

В глазах ее вспыхнул такой восторг, что он громко рассмеялся. И когда они вместе пошли к двери, вдруг обнял ее за плечи.

– Желаю вам удачи с вашей книгой.

Итак, Рут отправилась в Лондон для встречи с издателем, что успокоило миссис Хэттон, но вызвало полное изумление и непонимание у друзей и знакомых. По счастью, приближался конец семестра, поэтому она смогла выехать через десять дней после того, как получила от издателя приглашение.

В Лондоне стояла жара, воздух был густой и тяжелый. Проехав несколько станций на метро, Рут вышла, свернула не в ту улицу и потерялась. Выяснив наконец, куда ей идти, она поняла, что опаздывает и заспешила. В результате, когда она подошла к высокому старому особняку, расположенному на зеленом сквере близ Британского музея, от спокойствия, которое она сумела внушить себе в поезде, под влиянием жары не осталось и следа; к тому же она вся взмокла под костюмом, который был как раз, когда она прохладным утром выходила из дома, и оказался слишком плотным и жарким здесь.

По наивности Рут представляла себе издательство чем-то вроде помещения газеты, со стеклянными перегородками между кабинетами и слабым гулом печатных машин, доносящимся откуда-то снизу; здесь же, когда после, недолгого ожидания в приемной, ее повели вверх по узкой скрипучей лестнице мимо плотно закрытых на каждой площадке дверей, у нее возникло ощущение, будто она в адвокатской конторе.

Комната, куда ее привели, освещалась двумя высокими, в частых переплетах окнами, сквозь которые виднелась зелень деревьев. Во времена, когда писал Теккерей и когда в домах на этом сквере жила процветающая верхушка лондонской буржуазии, здесь явно была верхняя гостиная. Интересно, подумала Рут, сколько их, известных литераторов, проводили в эту комнату, усаживали в это мягкое кресло неопределенной эпохи, предлагали сигареты и шерри, как ей сейчас, одновременно вежливо осведомляясь, хорошо ли она доехала, и поддерживая разговор о Лондоне и неожиданно наступившей жаре. От сигарет она отказалась, а шерри решила выпить. Тут раздался телефонный звонок, и она, повернув голову, в течение нескольких минут разглядывала книги, расставленные позади нее на полках, – ряды томов, выпущенных этим издательством; она усиленно всматривалась в корешки, пытаясь прочесть фамилии авторов, вышедших под маркой, которая скоро будет стоять и на ее книге.

– Ну-с… – Раймонд Уотерфорд положил трубку и улыбнулся ей из-за письменного стола. Он был главным редактором фирмы, – с ним она и переписывалась. Это был крупный мужчина сорока с лишним лет, с редкими, растрепанными волнистыми волосами и мясистым квадратным лицом. Большой желтый галстук-бабочка в голубой горошек горел на его груди, резко контрастируя с синим костюмом в тоненькую полоску. Он вертел в руках новенькую вересковую трубку, однако не набивал ее табаком. Он уже сказал Рут, что трубки не курит – просто держит в руках: а вдруг это поможет ему отучиться от привычки без конца дымить сигаретой.

– Нам очень понравился ваш роман, мисс Хэттон. Все мои коллеги считают, как и я, что он удивительно хорошо написан.

– Благодарю вас.

– Это далеко не всегда бывает. Вы сейчас еще над чем-нибудь работаете?

– Я ведь его только что закончила и не успела ничего начать.

– Вы хотите сказать, что мы первые, кто с ним ознакомился?

– Да.

– А почему вы остановили свой выбор на нас?

– Потому что вы опубликовали двух-трех писателей, которыми я восхищаюсь. И если вы им подошли – значит, подойдете и мне.

Уотерфорд рассмеялся.

– Вполне справедливо. И я думаю, вам представится возможность убедиться, что, мы не хуже других в Лондоне умеем продавать художественную литературу. Насколько я понимаю, вы собираетесь писать новый роман?

– О да. Я сейчас вынашиваю одну идею.

– Прекрасно. Издатели, знаете ли, любят иметь перспективу на будущее. Как правило, первый роман не приносит денег – дивиденды начинают поступать, когда выходит второй или третий. Правда, в данном случае, если рецензенты поймут, кто перед ними, а публика должным образом откликнется, мы можем добиться кое-какого успеха. Но я бы не советовал вам излишне обольщаться. В нашем деле полно людей, чьи предсказания не сбываются.

Рут молчала. Здесь, конечно, такие вопросы задавать глупо.

И тем не менее она решилась спросить:

– А вам не кажется, что я кое-где пережала?

– В чем? Не понимаю.

– Ну, что есть слишком смелые места.

– Вы имеете в виду, что вы кое-что выпятили? Боже мой, нет, конечно. Никому здесь это даже в голову не пришло. – Он улыбнулся. – Вы по-прежнему живете с родными? – Рут кивнула. – Я иногда думаю, – сказал он, – что писатель должен быть всеведущим свидетелем – знать все, но не участвовать ни в чем.

– Вы хотите сказать, чем-то вроде католического священника?

Он так и прыснул.

– Да, чем-то в этом роде.

– Только вот читатели почему-то ждут от нас совсем обратного, – сказала Рут. – Они хотят, чтобы писатель исповедовался перед ними, а не наоборот.

– М-да… – Внимание его куда-то отвлекалось. Он передвинул бумаги на столе, словно искал что-то, потом взглянул на часы. – Нам пора на ленч.

Он осведомился, не хочет ли она вымыть руки, и вызвал девушку, которая провела ее в маленький туалет, находившийся на площадке этажом выше. А через несколько минут они с Уотерфордом уже шагали через сквер, и он плотно свернутым зонтом указывал, куда сворачивать на очередном перекрестке. В ресторане, низком зале со стенами, выложенными дубовыми панелями, с красными бархатными диванами и спокойными внимательными официантами, называвшими Уотерфорда по фамилии, Рут, у которой под воздействием волнения и вина развязался язык, рассказала ему, подстегиваемая его вопросами, о своей семье, о работе в колледже, о том, что она сейчас делает и каких писателей любит. В какой-то момент она увидела за соседним столиком актера, которого знала по фильмам, и Уотерфорд немало позабавил ее, посвятив в детали одной немного скандальной истории, связанной с ним. Теперь Рут сама принялась его расспрашивать. Когда они предполагают выпустить ее книгу? Сколько времени ей придется ждать верстки?

– А у вас есть агент? – спросил Уотерфорд.

– Нет. Он мне нужен?

– Да. Вы запутаетесь в авторских правах. Дешевым изданием занимаемся мы сами, но ведь роман могут опубликовать и за границей – как в Соединенных Штатах, так и на континенте; потом его могут издать в каком-нибудь журнале с продолжением; потом права на экранизацию и так далее.

– Вы могли бы кого-нибудь мне порекомендовать?

– Думаю, что да. Все дело в том, кто вам больше подойдет. Сколько времени вы намерены пробыть в городе?

– До завтра. Я остановилась у подруги.

– Так или иначе, агент захочет прочесть роман прежде, чем решит, возьмется он представлять ваши интересы или нет. У вас есть лишний экземпляр рукописи?

– Есть еще один.

– В таком случае вам придется переслать его мне, как только вы вернетесь. Вам ведь он не понадобится, правда?

– Думаю, что нет.

– Конечно. Для вас это уже пройденный этап – теперь надо браться за следующий роман. А кроме того, если вы перешлете мне свой экземпляр, вам нечего будет давать читать, и всем придется ждать, пока выйдет книга. – И он улыбнулся.