Текст книги "Неуютная ферма"

Автор книги: Стелла Гиббонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 6

Флора приближалась к лачуге с некоторым трепетом. Ей еще не приходилось сталкиваться с родами непосредственно: ее подруги по молодости лет думали о замужестве как о чем-то бесконечно далеком, а те, что уже обзавелись мужьями, еще не успели обзавестись детьми.

Зато она была близко знакома с родами по творениям романисток, преимущественно незамужних. Описание того, что происходит с несчастными замужними женщинами, занимало от четырех до пяти страниц длинными абзацами или от семи до девяти страниц строчками по семь слов с большим количеством отточий.

Другая литературная школа отметала тему родов с натужной бодростью в духе «Извини, что задержалась, я только что родила маленького, куда пойдем ужинать?», почему-то пугавшей Флору ничуть не меньше.

Ей порою думалось, что старомодный метод, при котором все описание умещалось в одну-единственную фразу: «Она разрешилась от бремени очаровательным мальчиком», и был самым лучшим.

Романистки третьей категории совмещали литературу и семейную жизнь: в двадцать шесть они писали первую серьезную книгу, затем вступали в брак, производили на свет дитя и тут же принимались сочинять статьи «Как я буду растить мою малышку» за подписью мисс Гвинет Бладжен, блистательной молодой беллетристки, которая только сегодня утром родила девочку. В обыденной жизни мисс Бладжен звалась миссис Нейл Макинтиш.

Некоторых подруг Флоры детальные описания родов пугали и отталкивали настолько, что они мчались в зоопарк и, заплатив служителям, убеждались: львицы по крайней мере проходят через величайшее событие жизни в достойном одиночестве. Отрадно было видеть, как те на солнцепеке награждают шлепками своих толстеньких львят, а не пишут в газеты, как будут растить своих малышей.

Кроме того, Флора освоила постыдное умение оценивать романы, не читая, и если, скользя глазами по странице, замечала упоминание вздымающихся телес, пота, криков или кроватных столбиков, то просто ставила книгу обратно на полку.

С такими мыслями она постучала в лачужку и почувствовала заметное облегчение, когда оттуда донесся голос:

– Кто там?

– Мисс Пост с фермы. Можно мне войти?

Ответом было долго молчание, как чувствовала Флора, ошеломленное. Наконец тот же голос прозвучал с подозрением:

– Чего вам надо?

Флора вздохнула. Удивительно, но люди, живущие тем, что романисты называют богатой эмоциональной жизнью, почти всегда не отличаются сообразительностью. Самые простые действия опутаны для них запутанной сетью опасений и подозрений. Она приготовилась долго и подробно объяснять цель своего визита и внезапно подумала: а зачем? что тут объяснять?

Она толкнула дверь и вошла.

К ее облегчению не было ни пота, ни криков, ни кроватных столбиков. Молодая женщина – надо думать, Мириам, наемная домашняя прислуга, – сидела на железной печке и читала книгу, в которой Флора, прекрасно чувствовавшая атмосферу, сразу угадала «Сонник мадам Ольги». Младенца видно не было, что несколько обескураживало, но Флора так обрадовалась, что не стала гадать, где он.

Наемная прислуга (которая, разумеется, была налитая, как спелое яблочко, и немного смурная) вытаращилась на гостью.

– Доброе утро, – вежливо начала Флора. – Тебе уже лучше? Миссис Скоткраддер полагает, что дня через два ты будешь совсем здорова. Если так, я попросила бы тебя выстирать шторы из моей спальни. Когда ты сможешь за ними прийти?

Наемная прислуга еще сильнее съежилась на печке, бросив на Флору взгляд, в котором та с любопытством узнала выражение животного страдания, так любимое романистками. Когда Мириам наконец заговорила, голос ее был глух и протяжен:

– Почто вы пришли сюда надсмехаться над моим позором, когда я только вчерась опросталася?

– Вчера? Точно не сегодня? Вроде бы я слышала… Разве не ты кричала десять минут назад? Мы с миссис Скоткраддер обе тебя слышали.

Пухлые губы наемной прислуги тронула смурная улыбка.

– Да, я всплакнула немножко – вспоминала, каково мне было вчера. Миссис Скоткраддер не было на кухне вчерась, когда меня схватило, откуда ей знать, что я вытерпела и какого дня? По правде сказать, я и не шибко шумлю, не так это страшно, как другие уверяют. Мать говорит, все потому, что я сохраняю бодрость и не забываю заранее хорошо покушать.

Слова Мириам приятно удивили Флору; на секунду она даже подумала, что романистки по неосведомленности сильно сгущают краски, живописуя ужасы родоразрешения. Но нет: она вспомнила, что они оставляют себе лазейку, описывая женщину, налитую, как спелая слива, и с таким же уровнем интеллекта. Женщины-сливы настолько близки к земле, что рожают легко и нечувствительно. Очевидно, Мириам была из их числа.

– Приятно слышать, – сказала Флора. – Так когда ты сможешь снять шторы? Может, послезавтра?

– Я не говорила, что буду стирать вашинские шторы. Мало мне всего остального, что ли? Трое деток, трое голодных ртов, да четвертый у моей матери на руках. И кто знает, что будет со мной, когда на плетнях снова забелеет живохлебка и от долгих летних вечеров на душе станет так чудно-чудно…

– Ничего с тобой не будет, надо только принять необходимые меры, – твердо отвечала Флора. – Если ты позволишь мне сесть на этот табурет… спасибо, не надо, я подстелю носовой платок… то я тебе объясню, как сделать, чтобы ничего не было. И забудь про живохлебку (что, кстати, это такое?). Слушай меня.

И Флора старательно, подробно, спокойно объяснила Мириам, как предотвратить нежелательное действие живохлебки и долгих летних вечеров на женский организм.

Мириам слушала, а ее глаза делались все круглее и круглее.

– Это ж непотребство супротив природы! – в ужасе воскликнула она наконец.

– Ничего подобного, – ответила Флора. – Природа хороша на своем месте, но нельзя позволять ей вносить в нашу жизнь беспорядок. Так что запомни, Мириам: никакой больше живохлебки и летних вечеров, пока не зайдешь в аптеку. А насчет твоих детей – если ты выстираешь мои шторы, я тебе заплачу, и ты сможешь купить, что там они едят.

Доводы касательно живохлебки явно не убедили Мириам, но она по крайней мере согласилась завтра прийти за шторами, к большому Флориному удовольствию.

Договариваясь, когда Мириам придет, Флора рассеянно оглядывала лачугу. Все здесь вопияло об убожестве, однако опытный глаз горожанки сразу определил, что, как ни трудно поверить, в доме время от времени убираются. Флоре было очень любопытно, чьих же это рук дело; очевидно, не женщины-сливы, которой такое просто не могло прийти в голову.

Она уже натягивала перчатки, когда в дверь громко постучали.

– Это мать, – сказала Мириам и крикнула: – Входи, мать!

Дверь отворилась. На пороге, озирая Флору от берета до каблуков цепкими черными глазками, стояла выцветшая черная шаль, увенчанная шляпкой поверх собранных в пучок волос.

– Доброе утро, мисс, скверная сегодня погода, – отрывисто произнесла шаль, складывая большой зонт.

Флора так изумилась вежливому человеческому обращению, какого не ожидала услышать в Суссексе, что чуть не забыла ответить, но привычки сильны, и она, немного оправившись от шока, пробормотала, что погода и вправду скверная.

– Она пришла с фермы – хочет, чтобы я постирала ейные шторы, будто я не вчерась опросталася.

– Кто «она»? Кошкина мать? – отрывисто спросила шаль. – Говори о молодой леди как полагается. Извините ее, мисс, она пошла в отца. Ах! В недобрый день я вышла за Ирода Муривея и променяла Сиденхем на Суссекс. Все моя семья живет в Сиденхеме, мисс, вот уже сорок лет. Выстирать шторы? Я и не надеялась дожить до того часа, когда кто-нибудь в «Кручине» вспомнит о стирке. Там бы все помыть, начиная от ветхого Адама или как уж его зовут. Конечно, она постирает ваши шторы, мисс. Завтра вечером я сама их вам принесу и повешу.

И такова была атмосфера на ферме «Кручина», что Флора почти растрогалась, отвечая «Буду очень признательна» нормальному человеческому существу, понимающему, пусть смутно, что шторы нужно иногда стирать, а все остальное – мыть.

Она раздумывала, надо ли осведомиться о здоровье новорожденного, и как раз решила, что это будет немного бестактно, когда миссис Муривей обратилась к дочери:

– Так ты даже не спросишь, как он?

– А чего спрашивать, я и так знаю. Здоров-здоровехонек, как они все, – последовал угрюмый ответ.

– И незачем говорить таким тоном, будто тебя это огорчает, – резко одернула шаль. – Видит Бог, они явились на свет нежеланными, бедные невинные крошки, но уж коли явились, мы должны их воспитывать как положено. И я этим займусь. А годика через четыре начну на них зарабатывать.

– Как? – спросила Флора, останавливаясь на пороге. Неужто это замечательная женщина окажется вовсе не такой замечательной?

– Выучу всех четверых, пусть составят джаз-банд, – быстро ответила миссис Муривей. – Я читала в газете, что они зарабатывают в ночных клубах аж по шесть фунтов за ночь. Ну вот, думаю, у меня готовый джаз-банд, и даже лучше, что их теперь четверо. Все здесь, рядышком, я могу за ними приглядывать, пока они научатся играть. Так что я ращу их как следует, на деревенском молоке, и рано укладываю спать, чтоб потом у них были силы играть в ночных клубах до рассвета.

Флора была немного шокирована, но рассудила, что план миссис Муривей, пусть и немного циничный, вполне разумен и будущее, которое та уготовила четырем музыкантам, много лучше, чем если бы их воспитывала родная мать или (что еще хуже) дедушка Ирод.

Итак, Флора вежливо распрощалась с Мириам и ее матерью, пообещала вскоре зайти взглянуть на малыша и поспешила прочь.

**После ее ухода лачуга погрузилась в безвольную апатию, оживляемую лишь пронзительными лучами энергии, бьющей из миссис Муривей. Казалось, все тончайшие струны полусформулированных желаний пульсируют в воздухе между двумя женщинами.

Мириам сидела на табурете, опустив плечи; расплывающиеся контуры ее тела расползались по сторонам, будто некая растительная масса, порожденная утробой вечно плодоносящих полей. Хриплым скабрезным шепотом она начала пересказывать матери слова Флоры. Ее голос вздымался и опадал, вздымался и опадал… гортанные слоги звучали аккомпанементом к шарканью метлы в руках у старшей женщины. В какой-то момент миссис Муривей распахнула окно, пробормотав, что тут негр задохнется, но все остальное время голос Мириам звучал без перерыва, монотонный, словно бормотание самой земли.

– Незачем со мной так шур-шур-шур об этом, словно с кем-нибудь из викариата, – заметила миссис Муривей, дослушав до конца. – Для меня это не новость, хотя я не знала, как это делается и сколько они стоят… Ладно, теперь, спасибо мисс Лезь-не-в-свое-дело, мы знаем. Та еще штучка – рассказывает тебе про такие вещи и не краснеет. Зато чистенькая и не размалевана как чертова кукла по нынешнему обычаю. Впрочем, учти, я не одобряю, что она советует. Неправильно это.

– Да, – тяжело согласилась дочь. – Непотребство супротив природы.

– Верно.

Некоторое время миссис Муривей пристально глядела на чугунную печку, держа метлу навесу. Потом сказала:

– И все равно, наверное, стоит попробовать.

Глава 7

Флора всегда отличалась веселым нравом, но на следующий день грязь и запустение вокруг, непрекращающийся дождь, а также вид и поведение родственников вогнали ее в непривычную и крайне неприятную тоску.

«Так не годится, – подумала она, глядя на размокшую местность из окна спальни, куда поднялась, чтобы поставить в вазы несколько веточек, сорванных на утренней прогулке. – Наверное, я проголодалась. Поем, и все снова будет хорошо».

Однако следом пришла мысль, что от ленча, приготовленного на ферме, и от одиночества за столом тоска только усилится.

Вчера с едой все было более или менее сносно. В час Юдифь подала ей отбивную на косточке и сладкий творог. Стол был накрыт в маленькой гостиной с выцветшими зелеными обоями, у чадящего камина. Там же Флора пила чай и ужинала. Оба раза еду принесла миссис Муривей – приятная неожиданность. Судя по всему, миссис Муривей заменяла дочь, когда той случалось родить, что, как мы знаем, происходило довольно часто, и визит Флоры совпал с одним из этих периодов. Кроме того, миссис Муривей готовила для тети Ады.

Ни с Рувимом, ни с Сифом, да и вообще ни с кем из Скоткраддеров-мужчин Флора до сих пор не общалась. Из слуг и обитателей фермы она видела только Юдифь, Адама, миссис Муривей и мельком Эльфину.

Ее это не устраивало. Она хотела познакомиться с молодыми кузенами, Амосом и тетей Адой. Как наладить жизнь в «Кручине», если не узнать их всех поближе? И все же ей было страшно войти на кухню, когда все сидят за столом, и представиться. Это значило бы умалить свое достоинство, а значит – и будущую власть. Быть может, Юдифь и не нарочно ограждала Флору от встреч с остальным семейством, однако результат был такой же.

Тем не менее сегодня Флора намеревалась, так или иначе, познакомиться с Рувимом и Сифом. Она рассудила, что чай – самое подходящее время. Если Скоткраддеры не пьют чай (а Флора подозревала, что не пьют), она сама все приготовит и скажет хозяевам, что с их позволения будет делать так каждый день до конца визита.

Впрочем, мысль о чае пока можно было отложить. Сейчас Флора собиралась в Воплинг узнать, есть ли там паб, где подают ленчи. Для многих хозяев такой поступок стал бы смертельным оскорблением, но Скоткраддеры, вероятно, даже не заметят ее отсутствия.

Итак, в час Флора стояла в зале «Висельника», единственного воплингского паба, и спрашивала хозяйку, миссис Каин, подает ли та ленчи.

Хозяйка на миг переменилась в лице, как будто заглянула в пропасть, куда упали другие, а ей чудом удалось задержаться на краю. Она ответила, что не подает, и с торжествующей улыбкой присовокупила:

– Кроме двух дней в августе, да и то не всякий год.

– А не могли бы вы считать, что сейчас август? – спросила Флора, которая уже умирала с голоду.

– Нет, – просто ответила миссис Каин.

– А если я куплю у мясника бифштекс, вы его поджарите?

Миссис Каин неожиданно ответила согласием и, к еще большему удивлению Флоры, добавила, что может предложить той «чего мы сами едим».

«Чего мы сами едим» оказалось яблочным пирогом и вареными овощами, так что Флора утолила первый голод и отправилась в мясную лавку. Мясник поначалу решил, что она сошла с ума, но Флора после долгих объяснений получила-таки свой бифштекс, и скоро он уже лежал перед нею, сочный и золотистый, на столе в «Висельнике».

Даже мрачное присутствие хозяйки не могло испортить Флоре аппетит. Во взгляде миссис Каин сквозило даже не отчаяние, а скорее обреченное покорство судьбе, которое лондонцы выражают фразой: «Ну, не стоит ныть», хотя Флора и не надеялась услышать эти милые и привычные слова в Воплинге, где все считали, что ныть нужно постоянно.

– А теперь я пойду готовить обед другому моему джентльмену, – сказала миссис Каин, убедившись, что у Флоры есть соль, перец, хлеб, вилка и все остальное, что может понадобиться.

– У вас есть другой джентльмен? – спросила Флора.

– Да. Остановился здесь. Книжки пишет, – ответствовала Мэри Каин.

– Разумеется, – пробормотала Флора. – А как его зовут?

(Она подумала, что может знать этого писателя.)

– Мистер Клоп, – был неожиданный ответ.

Флора просто не поверила своим ушам, но она как раз принялась за бифштекс, так что не стала пускаться в утомительный разговор, а решила про себя, что мистер Клоп наверняка гений. Просто талантливый автор струсил бы и официально сменил фамилию.

У Флоры упало сердце. Мало ей «Кручины», так нет – в миле оттуда живет гений по фамилии Клоп, который наверняка в нее влюбится! По опыту она знала, что гении-интеллектуалы редко влюбляются в женщин своего склада, которые носят чудны2е платья и прически. Почему-то им по душе нормальные, хорошо одетые девушки вроде нее, которым назойливость упомянутых гениев-интеллектуалов неприятна и утомительна.

– И какие же книги он пишет? – спросила она.

– Да про одного молодчика, который тоже писал книги, а его сестры выдавали их за свои, и потом все они умерли от чахотки, бедные нюнечки.

«А! Жизнь Брануэлла Бронте, – подумала Флора. – Надо было сразу догадаться. Мужчин-интеллектуалов последнее время возмущает мысль, что «Грозовой перевал» написала женщина. Кто-нибудь из них рано или поздно должен был сочинить опровержение. Теперь мне главное с ним не встретиться».

И она принялась доедать яблочный пирог, немного давясь от спешки, чтобы уйти, пока мистер Клоп не вошел и не влюбился в нее.

– Не торопитесь, он никогда не приходит раньше половины третьего, – успокоила миссис Каин, с пугающей легкостью читая ее мысли. – Он бродит по холмам в любую погоду, а потом приносит сюда грязь на башмаках. Вам все понравилось? Шиллинг и шесть пенсов, пожалуйста.

На обратном пути Флора чувствовала себя гораздо бодрее. Она решила, что сегодня будет разбирать свои книги.

На скотном дворе, судя по звукам, шла своим чередом какая-то жизнь. В одном хлеву брякали подойники, из другого доносился хриплый рев. («Неужели бедного быка никогда не выпускают на луг?» – подумала Флора и мысленно включила его в список тех, о ком ей предстоит позаботиться.) Из курятника доносились звуки борьбы, однако никого видно не было.

В четыре она спустилась поинтересоваться насчет чая и даже не заглянула в маленькую гостиную проверить, накрыто ли там для нее, а отправилась прямиком на кухню.

Разумеется, никакой подготовки к чаепитию там не обнаружилось: огонь в камине едва тлел, на столе после обеда валялись крошки и морковные огрызки.

Однако Флора не пала духом. Она подбросила дров, налила чайник и поставила его на огонь, протерла стол кухонным полотенцем Адама (которое держала каминными щипцами) и расставила чашки с блюдцами вокруг помятого оловянного чайника для заварки. Хлеб и масло ей найти удалось, но джема, разумеется, не было, как и других подобных излишеств.

Чайник на огне как раз закипел, и Флора бросилась его снимать, когда свет из открытой двери заслонила высокая темная фигура. Рувим стоял на пороге и наблюдал за хлопочущей Флорой со смесью недоумения и гнева.

Та решила первой нанести удар.

– Здравствуй, – сказала она. – Ты, наверное, Рувим. А я – Флора Пост, твоя кузина. Очень приятно. Я так рада, что хоть кто-то заглянул на чай. Садись. Тебе с молоком? Без сахара, конечно?.. Или все-таки с сахаром? Я пью сладкий, а почти все мои друзья – несладкий.

***Крупная фигура Рувима, угрожающе застывшая на фоне блеклого света из низких окон, не шелохнулась. Мысли неслись по серым бороздам его лица, словно ручей в половодье. Женщина… Проклятие! Проклятие! Приехала отнять у него землю, чьи соки, как брага, бродят в его крови. Девка. Молодая, светленькая, наглая. На миг во взгляде зажглась животная чувственность. Сломать ее. Сломать, придавить. Удержать землю: чугунные борозды промерзшей земли под оплодотворяющим дождем, медленное набухание семени, запах и мычание коров, грозный топот быка в пору брачной охоты… Все это его, его…

– Хлеба с маслом хочешь? – спросила Флора, протягивая чашку. – И не смотри на свои ботинки. Адам потом выметет грязь. Давай, заходи же.

Побежденный Рувим вошел.

Он стоял, глядя на Флору через стол и ожесточенно дуя на чай. Флора не обижалась. Это было даже занятно: все равно как пить чай в обществе носорога. К тому же ей было его жаль. Из всех Скоткраддеров он выглядел самым несчастным. Почти у всех остальных есть хоть что-нибудь. У Амоса – религия. У кузины Юдифь – ее любовь к Сифу. Адам тетешкает бессловесную скотину, Сиф кохопутит, Эльфина танцует в тумане на холмах. А вот у Рувима нет даже и такого.

– Не слишком горячо? – спросила она, с улыбкой протягивая ему молочник.

Белая струя медленной дугой излилась в ало-коричневую глубину чашки. Рувим продолжал дуть на нее и смотреть на Флору. Той хотелось его успокоить (да бывает ли он спокоен хоть когда-нибудь?), поэтому она принялась за свой чай, жалея, что нет бутерброда с огурцом.

Молчание длилось целых семь минут (Флора проверяла, украдкой поглядывая на часы), и наконец по лицу Рувима одна за другой прошли медленные судороги, а из глотки вырвалась череда подготовительных звуков, означающих, что он скоро заговорит. Флора замерла, словно фотограф, снимающий семейный портрет четырнадцати львов.

Ее выдержка оказалась вознаграждена. Еще через минуту Рувим изрек следующее:

– Я седни взгридлил две сотни борозд от холма до пяти часов.

Флора не знала, как ответить. Это жалоба? Тогда уместно сказать: «Ах какой ужас! Ты, наверное, устал?» А если похвальба, то тут нужно другое: «Молодчага!» или даже «Ну ты даешь!» Она выбрала самый безопасный вариант – непринужденно-заинтересованное: «Да неужели?» И тут же поняла, что ошиблась.

Рувим вскинул брови и выпятил нижнюю челюсть. О ужас! Он решил, что Флора усомнилась в его словах.

– Да. Две сотни. Две сотни от Полевичного залома до Крапивной закраины. Один, никто мне не собил. Ты бы так смогла?

– Нет, конечно, – от всей души отвечала Флора и, повинуясь голосу ангела-хранителя, шепчущего ей на ушко, добавила: – Но я бы и не взялась.

Эта невинная фраза произвела на Рувима удивительное действие. Он грохнул чашку на стол и подался вперед, глядя Флоре прямо в глаза.

– Не взялась бы? Уж конечно, заплатила бы работнику, чтоб тот гридлил за тебя, отдала бы денежки чужому.

Наконец-то стало ясно, откуда ветер дует. Рувим уверен, будто Флора покушается на ферму!

– Нет, – быстро ответила она. – Мне вообще все равно, взгридлен Полевичный залом или нет. И я не хочу иметь ничего общего с Крапивной закраиной. Я бы… – тут она улыбнулась Рувиму, – оставила все это тебе.

Увы, вновь ее слова лишь подлили масла в огонь.

– Оставила бы! – Рувим грохнул кулаком по столу. – Мне! Мне, который тетешкал ферму на груди, как больную нюнечку, который знает каждую пядь земли, каждый кустик живохлебки… Да уж, хорошенькое дело!

– Думаю, нам стоит объясниться начистоту, – перебила Флора. – Так будет гораздо проще. Мне не нужна ферма. Совсем не нужна. И даже… – она чуть было не сказала, что не может вообразить человека, которому это ферма нужна, но побоялась задеть чувства Рувима, – такая мысль мне и в голову не приходила. Я ничего не понимаю в сельском хозяйстве и понимать не хочу. На мой взгляд, им должны заниматься люди, которые в нем разбираются, например, ты. Только представь, сколько глупостей бы я понаделала, если бы взялась за уборку живохлебки и за все остальное. Никто в мире не гридлил бы хуже меня, уж в это-то ты поверишь?

Вторая серия судорог, чуть более сложных, чем в первый раз, прошла по лицу Рувима. Он уже почти открыл рот, но так и не заговорил – только резко поставил чашку, в упор взглянул на Флору и, тяжело ступая, вышел из кухни.

Встреча, начавшаяся так хорошо, закончилась неудачно, однако Флора не унывала. Очевидно, кузен хотел ей поверить, даже если не поверил сразу, а значит, половина битвы выиграна. Он почти поверил уже тогда, когда она удачно заметила, что не взялась бы гридлить. Помешала лишь его всегдашняя подозрительность. В следующий раз она повторит, что не претендует на «Кручину», и Рувим оставит последние сомнения.

Огонь теперь горел весело и ярко. Флора зажгла свечу, которую принесла из спальни, и взялась за шитье, чтобы скоротать время до ужина. Она шила себе нижнюю юбку и украшала ее мережкой.

Чуть позже, пока она мирно шила, со двора вошел Адам. Для защиты от дождя на нем была шляпа, утратившая – бог весть в каких доисторических закоулках времен – все обычные атрибуты формы, цвета, размера и даже те смутные врожденные ассоциации, которые позволяют опознать шляпу как шляпу, так что теперь она больше напоминала некое загадочное природное образование-паразит – мох, губку или древесный гриб.

Адам двумя пальцами держал пучок терновых веточек, видимо, только что сорванных во дворе. Он нес их перед собой, как фонарь.

Входя в кухню, старик пристально глянул на Флору из-под полей шляпы, однако ничего не сказал, только принялся укладывать веточки на полке над раковиной. Закончив с этим, он снова посмотрел на Флору, но та продолжала шить. Старик еще раза два переложил веточки, откашлялся и забормотал:

– Теперь хватит до Михайлова дня. Ничего нету супротив терновой веточки. Наломал хоть воз и живи без забот. Старый ворон мимо не каркнет, а из пуста дупла либо сыч, либо сова.

Очевидно, Адам не забыл совета касательно посудной щеточки. Когда он, шаркая, вышел из кухни, Флора напомнила себе, что непременно надо купить ему такую щеточку, когда следующий раз окажется в Воплинге.

Она еще додумывала эту мысль, когда послышались шаги и вошел молодой человек. Очевидно, это был Сиф.

Флора подняла голову и спокойно улыбнулась:

– Здравствуй. Ты Сиф? Я твоя кузина Флора Пост. Боюсь, к чаю ты опоздал, разве что сам заваришь себе свежего.

Он подошел к ней с тягучей грацией леопарда и облокотился о каминную полку. Флора сразу поняла, что такого приглашением к чаю не смутишь.

– Что ты шьешь? – спросил Сиф.

Он явно надеялся, что это окажутся панталоны. Флора спокойно расправила складки нижней юбки и ответила, что это скатерть на журнальный столик.

– А… женские штучки, – бархатисто пророкотал Сиф (Флора не поняла, для чего ему понадобилось понизить голос на пол-октавы). – Все женщины одинаковые. Цацкаются со своими финтифлюшками да стреляют глазами в мужчин, а на самом деле им нужна наша кровь, сердце из нашей груди, наша душа и гордость.

– Вот как? – спросила Флора, вынимая из рабочей шкатулки ножницы.

– Да. – В его низком голосе слышались резкие обертоны, странным образом гармонирующие с легкой хрипотцой, словно в природном крике ласки или горностая. – Вот что женщины хотят от мужчины – его жизнь. Им только и надо, что окрутить его своими цацками да взглядами, а когда он уже не в силах шевельнуться от страстной тяги, бурлящей в его крови, знаешь, что они делают?

– Боюсь, что нет, – ответила Флора. – Тебя не затруднит передать мне вон ту катушку с каминной полки, рядом с твоим ухом? Спасибо.

Сиф машинально передал катушку и продолжал:

– Они съедают его, как паучихи. Вот что делают женщины – если мужчина им позволяет.

– Надо же, – заметила Флора.

– Да, но я сказал: «Если мужчина им позволяет». А я… я не позволяю. Я съедаю их сам.

Флора сочла, что сейчас уместнее всего будет уважительно промолчать. Да ей и нечего было ответить. Она участвовала в подобных разговорах (на вечеринках в Блумсбери и в Челтнемских гостиных[16]16
  Блумсбери – район Лондона, где расположены многие образовательные учреждения и Британский музей. В начале XX в. здесь жили представители богемы; здесь собирался так называемый Блумсберийский кружок, в который входила, в частности, Вирджиния Вулф. Челтнем – курорт с минеральными водами в графстве Глостер.


[Закрыть]) и знала, что они, по сути, расстановка фигур на шахматной доске, до того как начнется настоящая игра. А если (как в ее случае) один из участников играть не настроен, а думает только, не выпить ли на ночь теплого молока, то и сам разговор не имеет смысла.

Правда, в Блумсбери и в Челтнеме джентльмены не говорили прямым текстом, что едят женщин в порядке самозащиты, но, очевидно, они подразумевали то же самое.

– Ты шокирована, да? – спросил Сиф, неверно истолковав ее молчание.

– Да, по-моему, это ужасно, – добродушно согласилась Флора.

Он зло рассмеялся: так шипит ласка, впиваясь зубами в кроличью шею.

– Ужасно… да! Все вы одинаковые. Ты такая же, как другие, при всех твоих городских вытребеньках. Этакая паинька, словечка криво не скажет. Ты ведь не поняла половины того, что я говорю?

– Боюсь, что я вообще не слушала, но наверняка это было очень интересно. Обязательно расскажи мне как-нибудь подробнее про твою работу… Чем ты занимаешься по вечерам, когда не… э… когда не ешь людей?

– Я хожу в Пивтаун, – нехотя отвечал Сиф. Темное пламя его мужского самодовольства немного приугасло.

– Играть в дартс? – спросила Флора. Она читала А.П. Герберта[17]17
  Алан Патрик Герберт (1890–1971) – английский реформист, драматург, член парламента. Защищал пабы от законов, ограничивающих продажи спиртного и запрещающих игры (в частности, дартс), и сам был большим любителем этих игр (правда, предпочитал не дартс, а кегли).


[Закрыть].

– Вот еще… стану я играть в детские игры со старичьем! Нет. Я хожу в синематограф.

Что-то в интонации последних слов, в той протяжной, почти любовной ноте, которая прорезалась в хрипловатом голосе Сифа, заставило Флору положить шитье на колени и поднять голову. Она задумчиво вгляделась в его неправильные, но красивые черты.

– В синематограф? И тебе нравится?

– Больше всего на свете! – с жаром произнес Сиф. – Больше матери, и больше фермы, и больше Викки из викариата!

– Вот как, – протянула Флора, продолжая изучать его лицо. – Интересно. Очень интересно.

– У меня семьдесят четыре фотографии Лотты Функл, – признался Сиф. Сейчас, увлекшись, он стал похож на одну из тех обезьян, про которых говорят «почти как человек». – Да, и сорок Дженни Кэррол, и пятьдесят пять Лоры Вэлли, и двадцать Кэролайн Хивитри, и пятнадцать Сигрид Мальстрем. И еще десять Памеллы Бакстер[18]18
  Все перечисленные актрисы (как и фильмы) вымышленные.


[Закрыть]. Все подписанные.

Флора кивала, изображая вежливый интерес, однако не показывая, что ей в голову пришел неожиданный план. Сиф внезапно сообразил, что говорит с женщиной о чем-то, кроме любви, и разозлился на себя.

Бормоча, что идет в Пивтаун смотреть «Сладких грешниц» (видимо, обсуждение своей страсти до чрезвычайности его распалило), он вышел из кухни.

Остаток вечера прошел тихо. Флора поужинала омлетом и кофе, который приготовила себе в маленькой гостиной, потом закончила вышивку на передней стороне нижней юбки, прочла главу из книги «Макария, или Жертвенный алтарь» и в десять часов улеглась в постель.

Все это было вполне приятно, и, раздеваясь, Флора думала, что кампания по наведению порядка в «Кручине» идет успешно, хотя минуло всего-то два дня. Она поговорила с Рувимом. Ознакомила наемную прислугу Мириам с искусством контрацепции и добилась, что шторы выстирали (они уже висели, отливая темным багрянцем в свете свечи). И еще Флора выяснила, что главная страсть Сифа – не женщины, а кино, и даже составила касательно него план, который теперь предстояло продумать в деталях. Она задула свечу.

И все же (думала Флора, укладываясь холодным лбом на холодную подушку) привычкой коротать вечера в приятном одиночестве придется отчасти поступиться. Надо хотя бы иногда ужинать со Скоткраддерами, чтобы узнать их поближе.

Она вздохнула… и погрузилась в сон.