Текст книги "Притворяясь мертвым"

Автор книги: Стефан Каста

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

Другой мир

Дом бабушки Туве расположен у подножья холма. Я слишком поздно замечаю, что Филип и другие тормозят, и, чтобы не столкнуться, сворачиваю в сторону и врезаюсь в красную деревянную изгородь, идущую вдоль дороги. Трещат рейки.

Я довольно сильно оцарапал левую ногу, содрал кожу, и теперь красное пятно саднит и жжет.

Манни и Пия-Мария смеются надо мной. Филип поднимает свой большой рюкзак и ставит его в тень от стены дома. Заяц лежит, смешно вытянув лапы.

Я никогда раньше не встречал бабушку Туве, и все же она кажется мне знакомой. Ничего удивительного, Туве так много рассказывала о ней.

В детстве Туве проводила на хуторе каждое лето. Она рассказывала мне о солнечных утренних часах, когда они с бабушкой наводили порядок в саду, а после ели простоквашу с черникой, сидя на каменном крыльце.

После ее рассказов складывалось впечатление, что жизнь Туве состояла лишь из летних дней и тех теплых воспоминаний. О солнце, чернике и красивых каменных ступенях. Об осенних и зимних днях я ничего не знал. Туве ни разу не обмолвилась об этом. Очевидно, чаще всего она сидела на крыльце в лучах теплого солнечного света.

Бабушка Туве стоит перед домом на очищенной граблями площадке из гравия и ждет нас. У нее длинные черные волосы, голубое платье с белыми и желтыми цветами и белый передник. За ее спиной на лестнице стоит мужчина. Его спина согнута, тонкие седые волосы трепещут на ветру. Я догадываюсь, что это дедушка Туве. О нем она тоже ни разу не упоминала. Или я просто забыл? Он стоит, почти согнувшись пополам, опираясь одной рукой о железные перила.

Кажется, наша компания производит не очень хорошее впечатление. Мы смотрим друг на друга. Вернее, они рассматривают нас. Наверное, мы выглядим не так, как они нас себе представляли.

Может, их испугал военный камуфляж Филипа и обтянутый сеткой шлем на его голове? Я замечаю, как бабушка и дедушка Туве смотрят на бритую голову Манни, на меня, но я не против. Понятно, что они не каждый день видят таких персонажей. Затем они смотрят на Пию-Марию, на колечко в ее ноздре, на тяжелую грудь, колышущуюся вверх-вниз. Для них мы словно пришельцы из другого мира. В некотором смысле это так и есть. Но ведь они тоже живут в этом мире.

Проходит несколько секунд. В тишине слышится лишь дыхание запыхавшейся Пии-Марии. Я жду, что произойдет дальше. Мне хочется пить. Филип должен взять инициативу в свои руки. Но это делает Туве.

– Привет, бабуля! – кричит она, бросается вперед и виснет на шее женщины в переднике.

Затем оборачивается к нам, машет рукой, и, пока мы робко плетемся по гравию, шуршащему под тяжелыми ботинками, я слышу, как Туве рассказывает, кто из нас Филип, Манни, Пия-Мария и Кимме. Мы жмем друг другу руки. Бабушкина ладонь сухая и сильная.

– Привет, Стиг! – кричит Туве и машет рукой мужчине на лестнице. – Ему трудно двигаться, – объясняет она. – Зимой у него был инфаркт.

Бабушка спрашивает, не хотим ли мы пить, и когда мы кричим ей в ухо «да!», она испуганно вздрагивает и приглашает нас в дом.

– Ты не могла бы принести сок, – просит она Туве.

Туве качает головой.

– Пусть Кимме сходит. Хорошо, Ким? Там, в погребе. Черничный сок.

Она кивает на поросший травой холмик в саду, я говорю: «Конечно. Само собой» – и ухожу.

Дверь погреба не поддается, тогда я приподнимаю ее за ручку и открываю. Внутри прохладно и темно. Пахнет яблоками и сыростью. На деревянной полке в ряд стоят бутылки. Я беру одну.

Туве ждет на лестнице. Она стоит, о чем-то задумавшись, солнце освещает ее, и тогда я, наконец, соединяю этот эпизод с ее рассказами. Ее мысли где-то далеко, в мире детства, в том солнечном мире, наполненном черникой и простоквашей.

– Видишь там вишню? – спрашивает она. – Там висели мои качели.

Я вижу дерево, киваю, но ничего не говорю, потому что вишня всегда напоминает мне о моей кузине, которая упала с качелей в возрасте двенадцати лет. Теперь она сидит в инвалидном кресле.

Мы входим в дом и видим, что все уже расселись за кухонным столом. Бабушка Туве ставит на стол блюдо с круглыми пирожками с красным вареньем. Филип болтает со Стигом. Спрашивает его об инфаркте. О том, как он сейчас себя чувствует. Стиг отвечает коротко, немного нечетко или просто кивает. В кухне чем-то пахнет, во всем доме стоит незнакомый навязчивый запах. Может, так пахнет жизнь за городом – лесом, огородом, животными?

Может, иногда так пахнет от Туве? Не знаю.

Она стоит у раковины, мне приходит в голову, что неплохо бы до сока выпить воды, и я подхожу к ней. Вода ледяная и на вкус не такая, как в городе. Я выпиваю четыре-пять стаканов. Удивляюсь ее мягкому вкусу.

– Какая у вас чудесная вода! – восклицаю я и закрываю кран.

Это первое, что пришло мне в голову. Бабушка Туве смеется, даже Стиг начинает светиться и говорит, что вода поступает из старого родника, который выкопал еще его дед почти сто лет назад.

Лед растаял. Мы болтаем обо всем на свете. Туве растворяется в беседе со своей бабушкой, и мне становится еще понятнее, о чем она пыталась мне рассказать. В ее разговоре я почти чувствую то солнце, которое светило в ее детстве. Когда бабушка разговаривает с Туве, та становится главным действующим лицом. Не могу объяснить это иначе. В голосе бабушки слышится какая-то особая теплота. Я вижу, Пия-Мария тоже замечает это. Она оборачивается, чтобы посмотреть, что происходит. Но ничего особенного нет. Просто голос бабушки делает Туве значительной.

Мы получаем большой пакет с белыми яйцами, я немного удивлен, потому что считал, что деревенские яйца должны быть коричневыми. Филип придумывает, как повесить пакет с яйцами внутри одной из кастрюль сбоку велосипеда. Стиг помогает, убирает зайца, посмеиваясь.

Бабушка Туве выглядит довольной, понимая, что мы из того же мира, что и они.

– Берегите себя, – говорит она нам на прощание.

– Вы тоже, – кричит Туве.

Меня посещают смутные подозрения: есть что-то неправильное в том, что два старика живут здесь так уединенно.

Это где-то здесь?

Мы весело продолжаем наш путь. Может, все дело в воде из родника дедушки Стига, но я чувствую, что смогу доехать на велосипеде хоть до края земли. Машин тут нет. Лес подползает все ближе, сгущается вдоль дороги. Некоторое время нас провожает журчащий родник, и Филип кричит, что здесь зимой идеальное место для оляпок [3]3
  Оляпки – род птиц отряда воробьиных. – Прим. переводчика.


[Закрыть].

Примерно через час начинается лес. Огромное болото расстилается перед нами. Лишь одинокие низкорослые сосны торчат то тут, то там. Теперь мы действительно чувствуем, что оказались в каком-то ином месте. Далеко от всего: от города, от «Макдоналдса» и от старой доброй Астраканвэген.

Филип останавливается и изучает карту.

– Это Лосиное болото, – говорит он.

Я выжидаю удобного случая и мочусь на край болота. Где-то у нас за спиной барабанит дятел.

– Желна! – мимоходом отмечает Филип.

Я подхожу и заглядываю в карту.

– Далеко еще?

– Нам надо обогнуть болото, и затем – на север, – Филип проводит пальцем по листу карты, карта заканчивается, и палец Филипа зависает в воздухе.

– Этого места нет на карте?

– На этой нет.

– Поэтому люди не доходят туда?

– Наверное.

Мы обходим Лосиное болото. Пара серых журавлей с криком взмывает над водой. «Вот теперь мы и правда среди дикой природы», – думаю я.

Дорога внезапно обрывается. Перед нами стоит дорожный знак, такой ржавый, что ничего не разберешь.

– Сюда, – говорит Филип и едет вперед.

Дальше нет настоящей дороги, лишь тропинка, бегущая вглубь леса. Ума не приложу, как Филип ориентируется?

Внезапно мы словно попадаем в другой лес. Не знаю, где это случилось, но мы как будто миновали невидимую границу. Деревья становятся выше, стволы мощнее, тут и там лежат гигантские валуны, поросшие ковром темно-зеленого мха. Муравейники теснятся, словно многоэтажные дома в пригороде.

Мы видим кучу лосиного помета, от которой еще поднимается пар. Я вспоминаю, как Филип взял в руки собачье дерьмо. Лосиный помет красив. Он похож на продолговатые орехи, которые ничем не расколешь, Кристин настойчиво требует такие на Рождество.

Узкая звериная тропа, по которой мы только что шли, закончилась. Она незаметно исчезла, словно кто-то осторожно стер ее ластиком.

Вела ли она в никуда? Или это где-то здесь?

Мы останавливаемся, оглядываемся, воздух насыщен запахами леса и влагой.

– Неужели такие места еще остались? – удивляется Туве. – Мы словно попали в другое время.

Мы прячем велосипеды в зарослях елового молодняка. Там их никто не найдет.

Филип доволен.

– Здесь настоящий лес, – говорит он и поднимает тяжелый рюкзак. Заяц слегка помахивает лапами.

Костер разгорается. Я действую машинально.

Мой взгляд устремлен в никуда, мои мысли где-то далеко.

Порой кажется, что какая-то часть меня самого пытается уйти, будто я на грани раздвоения. Я вот-вот покину сам себя. Я воображаю, что это моя душа просится на волю. Она рвется и дергается, пытаясь освободиться и покинуть этот кусок плоти, крепко держащий ее.

Если мы разделимся, если мое внутреннее «я» действительно ускользнет и оставит меня, понятно, что я умру. Мне приходилось слышать рассказы про околосмертные переживания. Интересно, я испытываю сейчас именно это?

Нужно что-нибудь попить. Попить и съесть.

Я тащусь к краю болота. Опускаю голову, глотаю бурую воду. Сижу некоторое время, задыхаясь, собираюсь с силами. «Не спать, – думаю я. Не сейчас».

Я взбираюсь обратно на вершину горы, долго лежу, закрыв глаза, и жду, пока дыхание успокоится.

Я лежу совершенно тихо, вдруг мне кажется, что я слышу какой-то звук. Я осторожно поднимаюсь, прислушиваюсь, принюхиваюсь, но не чувствую никакого чужого запаха.

Нужно быть как лиса

Мы идем по лесной просеке. Впереди – Филип с зайцем. На голове Филипа военный шлем, обтянутый зеленой сеткой, Филип похож на командира взвода. Кажется, что мы не в Швеции. Больше напоминает фильм о войне во Вьетнаме. Я держу наготове в руке лист папоротника, чтобы отгонять мошек, которых может привлечь ранка на моей ноге. Но мошек нет, наверное, слишком рано. А может, в лесу нет никаких мошек?

Филип сообщает о птице, чье пение мы слышим:

– Ополовник.

Я насчитываю семь белых птичек с длинными хвостиками. Они перепархивают с дерева на дерево. Над болотом проносится ястреб-тетеревятник.

Мы направляемся к гребню горы. Туве поскальзывается у подножья. Я хватаю ее за руку. Притягиваю к себе, она обхватывает меня рукой и прижимается. Мы стоим так несколько секунд или целую вечность. Затем догоняем остальных.

Перед нами еще одно болото. Стараясь соблюдать равновесие, мы прыгаем с кочки на кочку. Внезапно кочка, на которую наступает Манни, уходит из-под ног, и он плюхается в воду. Манни стоит на коленях в воде и чертыхается. Пия-Мария смеется над ним.

Мы добираемся до другого берега, Филип останавливается и указывает на кроны сосен.

– Глядите, какие они редкие. Это глухари поели хвою. Зимой они почти ничего другого не едят.

– Они правда питаются сосновыми иголками? – спрашиваю я, потому что мне с трудом верится, что крупная птица может довольствоваться такой скудной пищей.

Филип презрительно усмехается моему невежеству.

– Нет ничего более полезного, чем сосновая хвоя, – говорит он. – В ней содержится больше витамина С, чем в апельсинах.

– Да ладно! – восклицает Туве.

Все пробуют на вкус сосновые иголки, мы идем дальше и жуем их, хотя Филип говорил, что хвою нужно долго варить, чтобы извлечь витамины.

Я внимательно рассматриваю сосны. Часть деревьев почти без хвои. Сквозь голые ветви просвечивает голубое небо.

Внезапно Филип останавливается. Он поднимает руку и садится на корточки. Мы делаем то же самое. Я вглядываюсь вперед, ожидая увидеть там глухарей, но к своему удивлению обнаруживаю лисицу, лежащую на большом камне. Она глубоко спит и не замечает нас. Я смотрю на лису. Солнце освещает камень, и ее рыжий мех кажется огненным. Очень красиво. «Значит сегодня должно быть тепло», – думаю я.

Я украдкой бросаю взгляд на остальных ребят. Все пристально смотрят на огненно-рыжую лису. Та лежит совершенно неподвижно, словно неживая.

– Нужно быть как эта лиса, – шепчет Пия-Мария.

Филип кивает и смеется. Лиса сразу же просыпается.

Она мгновенно скрывается за камнем и растворяется в лесу, прежде чем мы успеваем опомниться.

Филип смеется еще громче. Кажется, я узнаю этот смех. Он не воспринимает животных всерьез. Зайцы и лисы не в счет. Не то что птицы.

– Подождите, – говорит он. – Подождите еще немного, скоро увидите глухарей.

Рожден ли мир из яйца?

Манни жалуется, что натер мозоль. Он снимает ботинок и выливает бурую болотную воду с тухлым запахом.

– Проклятье! – ругается он.

Филип по пояс залезает в густые заросли молодых елей. Он довольно долго стоит в таком положении, мне становится интересно, да и ребятам тоже. Что случилось, Филип? Что ты там увидел?

Филип выбирается из ельника, его глаза сияют. Мне нравится этот блеск. Передо мной настоящий Филип. Во всяком случае, я так думал тогда.

– Там гнездо дрозда, – говорит он. – А в гнезде – пять голубых яичек. Иди, Ким, посмотри. Нет ничего крепче, чем яйцо дрозда. В нем скрыт смысл всего. В этих яйцах – ответы на все вопросы.

Я делаю, как он говорит, – осторожно просовываю голову туда, куда он указывает, сначала не вижу ничего кроме темноты, покачивающихся ветвей и хвои, колющей щеки. Спустя некоторое время обнаруживаю гнездо.

На сухой еловой ветке висит обмазанная глиной чаша. В гнезде и правда пять голубых яиц. Тень от зеленых еловых лап придает им темно-синий оттенок. «Да, Филип, – размышляю я, – это чертовски красиво. Возможно, ты прав. Внутри этих яиц таится ответ, да что там – целый мир. Вместе с птенцом рождается мир. Каждое утро с рассветом он вылупляется из яйца. Это так просто! Так фантастично! В этих голубых яйцах таится все: мы и все птенцы мира».

Точно, Филип. Наконец-то!

Но, как только я вылезаю из хвои и говорю Филипу, что он, возможно прав, что отыскал ответ в голубом яйце, тот медленно качает головой.

– Дело не в цвете, Кимме, – говорит он. – Нет ни голубого, ни красного, ни желтого, ни зеленого. Нет даже лунного света. Луна – просто темный камень, отражающий солнечные лучи.

Все дело в отражении. В преломлении белого солнечного света под разными углами. В конце концов, существуют лишь одни отражения. Скорее всего, нет никаких ответов, Кимме. И, возможно, нет даже никаких вопросов.

Дрозд-самец беспокойно перепархивает с верхушки на верхушку. Вот он запел. Я размышляю над словами Филипа. В чем-то он прав. То, что яйцо становится птенцом дрозда, – настоящая мистерия. Год за годом из таких вот яиц рождаются одинаковые птенцы. Где же их прототип? Кто учит их петь? Дрозды в еловых зарослях за нашими спинами поют ту же самую песню, какую пели их предки тысячу лет назад.

– Как же это получается, Филип? Как птицы учатся петь?

Они подражают, – отвечает тот. – Наследуют ноты, которые хранятся в их генах, в мозгу. Но птицы не знают, как должны петь, как звучит их песня. Они учатся, подражая своим отцам.

«Вот как, – думаю я. – Они подражают. А как обстоят дела с нами, с людьми? Подражаем ли мы своим отцам? А те, у кого нет отца, кому подражают они?»

Мы идем дальше, мои мысли снова начинают блуждать. Я думаю о Кристин и Джиме. Интересно, что они сегодня делают? Купили ли они садовую мебель во двор? Или вдруг они вообще расстались? Что, если я вернусь домой и узнаю об этом? От такой мысли у меня скрутило живот.

Утром, когда я чистил зубы, уже было нечто подобное. Кристин что-то крикнула из спальни. Я вышел в прихожую, чтобы услышать, что она хотела. «Береги себя, Ким», – сказала она в приоткрытую дверь. «Все будет хорошо, – ответил я. – Филип знает лес как свои пять пальцев».

Пена зубной пасты капала изо рта, когда я говорил. Я стер ее с пола ногой.

«Пока!» – спустя некоторое время крикнул я, захлопнув кухонную дверь.

«Пока, дорогой!» – ответил голос Кристин.

Сев на велосипед, я вспомнил, что забыл в холодильнике бутерброды. Я вздохнул и пошел обратно в дом, по пути прихватив газету. На первой полосе был крупный черный заголовок. Четырехлетняя девочка пропала во время прогулки группы детского сада. Очевидно, ее еще не нашли. «Боже, – подумал я. – Вот Кристин возмутится».

Я положил газету на кухонный стол и тихо подошел к холодильнику.

Из спальни доносились голоса Джима и Кристин. Они ругались, и я отметил, что они оба на взводе. Напоследок я услышал, как Джим крикнул по-английски: «Нет, Черт побери!» Это означало, что он просто вне себя. Я осторожно закрыл входную дверь.

Тогда у меня тоже скрутило живот.

– Что с тобой, Кимме?

Я отвлекаюсь от своих мыслей.

– Ничего. Так, вспомнил кое-то.

– У тебя был такой вид, словно ты вспомнил кошмарный сон, – говорит Туве.

«Она кажется веселой и даже немного заинтересованной», – думаю я.

Туве держит в руках пакет с несколькими сморщенными коричневыми штучками, скорее всего, это грибы.

– Красивые, да? – говорит она.

– Что это такое?

– Сморчки.

– Они съедобные?

Туве смеется.

– Это очень вкусно, Ким. Приготовим их с зайцем. Жаренная на решетке зайчатина со сморчками.

– Звучит недурно, – соглашаюсь я. Мне хочется больше узнать об этих сморчках, однажды я видел такие грибы дома, и Кристин сказала, что они ядовитые. Но потом я вспоминаю, что их нужно долго варить, а потом тысячу раз промыть. Точно, именно так с ними и поступают.

– Интересно, как же Криз нас найдет? – спрашивает Пия-Мария.

– Если она вообще придет, – говорит Туве.

– Думаешь, не придет?

Туве качает головой.

По-моему, она права. С Криз ни в чем нельзя быть уверенным. Она сказала, что папа привезет ее завтра утром. Филип пообещал, что мы встретим ее там, где заканчивается дорога. У ржавого дорожного знака.

* * *

Внезапно мы останавливаемся. Я замечаю это только потому, что заяц на рюкзаке Филипа больше не раскачивается. Самого Филипа со своего места в конце колонны мне не видно.

– Мы уже пришли? – восклицает Пия-Мария. – Помоги снять этот чертов рюкзак. Он такой тяжелый, словно туда свинца наложили.

Я подхватываю рюкзак, сползающий с ее спины. Я с трудом удерживаю его. От езды на велосипеде и долгой пешей прогулки у меня подгибаются колени. Последний отрезок пути мы поднимались в гору. Не знаю, сколько мы шли, но намного дольше, чем я ожидал.

Я замечаю, что стал хуже видеть, но понимаю, что это из-за наступающих сумерек.

Мы находимся на вершине горы над болотом с угольно-черной водой.

– Это здесь? – спрашиваю я.

– Да, – отвечает Филип. – Разобьем лагерь здесь. Тут мы не потревожим глухарей. Ток немного дальше. Нам нужно поторопиться.

– Я голодная как собака, – говорит Пия-Мария.

Она роется в своем рюкзаке и достает хлеб. Берет нож и отрезает толстый ломоть.

– Кто-нибудь хочет?

Туве кивает, и Пия-Мария отрезает еще один кусок.

– Думаете, воду из болота можно пить.

Мы смотрим на Филипа. Тот сомневается.

– Тут недалеко ручей. Сходим туда.

– По мне лучше пиво, – говорит Манни и вытаскивает банку из рюкзака.

– У тебя еще есть? – с завистью восклицает Пия-Мария.

– Парочка банок найдется, – отвечает Манни, многозначительно похлопывая по выпирающему боку рюкзака.

Он открывает банку, ему в лицо с шипением брызгает белая пена. Манни гогочет и делает несколько глотков.

Я бросаю взгляд на банку. «Горилла, 7.6 %». Видимо, это Пелле, брат Манни, купил.

– Поставим навес здесь? – спрашивает Туве.

Филип качает головой.

– Позже, – отвечает он. – Сначала подготовим скрадок на глухарином току, пока еще не стемнело.

А чего она так пялилась?

Филип неутомим. Пешая прогулка затянулась дольше, чем он рассчитывал. Филип принимает решение разделить нашу группу, берет с собой Манни и уходит ставить скрадок на глухарином току. Последнее, что я слышу, – это отрыжка Манни, и их с Филипом поглотил лес.

– О’кей, – говорит Туве и осматривается. – Установим навес здесь, сложим туда рюкзаки.

Я получаю задание найти длинные жерди. Это трудно, поскольку уже стемнело, и я спотыкаюсь о камни и корни. Я нахожу лишь длинную кривую ветку.

– Поищи внизу, – говорит Туве. – Только возьми фонарик.

Они с Пией-Марией складывают в штабеля кучки сухих веток, срубленных под густыми нижними лапами елей.

Я на ощупь спускаюсь по склону и на свое счастье нахожу несколько сухих стволов, стоящих, как белые скелеты, на краю болота. Я бросаюсь к ним, сваливаю, беру по стволу под мышку и волоку их на гору.

Туве осматривает мою добычу и кивает.

– Туда, – показывает она. – Подержи их, а я найду веревку.

Она привязывает стволы к двум елям, стоящим рядом. Когда все готово, прикрепляет мою кривую ветку между ними, а между стволами – еще несколько еловых веток.

Туве работает быстро и уверенно, мне ясно, что она делает это не в первый раз. Она осматривает результат своей работы со всех сторон.

Я помогаю Пии-Марии уложить еловые лапы на крышу. Теми, что остались, мы выстилаем пол. Навес выглядит уютным. Мне захотелось забраться внутрь.

– Глянь, какое у него пиво! – говорит Пия-Мария, стоя над рюкзаком Манни.

Она достает банку, садится под навесом и открывает ее. Сделав несколько глотков, она передает пиво Туве, а та – мне. Сначала я качаю головой, но потом решаю, что несколько глотков пива не повредят, беру банку и пью.

Покончив с пивом, я опускаюсь на постель из еловых лап. Пахнет Рождеством. Я чувствую, что вот-вот усну, и спрашиваю у Туве, который сейчас час.

– Понятия не имею, никогда не беру в лес часы.

Пия-Мария интересуется, уж не собираюсь ли я посмотреть телевизор, и говорит, что время здесь не играет никакой роли. Все равно темно, хоть глаз выколи.

– Здесь только два обозначения времени, – говорит Туве. – Ноль – для темноты и единица – для света. Сейчас ноль.

Я смеюсь.

– Ноль так ноль, – соглашаюсь я. – Мне просто интересно, не пора ли Филипу с Манни вернуться. Они задерживаются.

– Вдруг они заблудились? – спрашивает Пия-Мария и смеется. – Что нам тогда делать? Я никогда не найду обратную дорогу.

– Филип не заблудится, – отвечаю я.

– Может, с Манни что-нибудь случилось? Вдруг он упал в яму и сломал ногу?

– Да ну вас, – говорит Туве. – Придут, когда захотят.

Мы лежим и молчим.

– Черт, еще хочу пива, – вдруг говорит Пия-Мария и ползет к рюкзаку Манни.

Я слышу, как меняется ее голос, и вспоминаю случай в «Макдоналдсе». Была пятница, праздничный вечер, люди входили и выходили непрерывным потоком, некоторые были пьяны. У Манни было пятьсот крон, он угостил нас всех бигмаками, Пия-Мария предпочитала ходить в «Макгарден». Она как следует там запаслась. Внезапно Пия-Мария поднялась и подошла к соседнему столику.

– Ты чего уставилась?! – крикнула она девушке с длинными рыжими волосами.

Девушка изумленно посмотрела на нее. Она ничего не понимала.

Сначала она не нашлась, что ответить. Потом сказала:

– Может, я смотрю…

Пия-Мария перебила ее:

– Да кем ты себя возомнила?!

Тут она ударила девушку по лицу. Не кулаком, а ладонью. Удар бы совершенно неожиданным. Послышался звонкий шлепок. Пия-Мария развернулась и пошла к нам. Посетители за ближайшими столиками видели, что произошло. Они смотрели на нас, на Пию-Марию. Обсуждали нас. Но никто ничего не сделал. Девушка с рыжими волосами неподвижно сидела, уткнув лицо в ладони. Кажется, она плакала. В остальном словно ничего не случилось.

Манни расхохотался. Он смотрел на Пию-Марию. Рассматривал ее так же, как и меня иногда, словно что-то в ней выискивая.

– Она же так нагло пялилась, – сказала Пия-Мария.