Текст книги "Корона и эшафот"

Автор книги: Стефан Цвейг

Соавторы: Альберт Манфред,Клара Беркова,Ив. Сахаров,Генрих Иоффе
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

На следующий день армия овладела кассами разных комитетов, объявляя, что принуждена сама заботиться о своих нуждах, чтобы не быть в тягость государству. Через три дня (И декабря) она послала генералу Ферфаксу план республиканского правления под заглавием «Новый народный договор». Армия просила подвергнуть его рассмотрению в общем совете офицеров и потом представить парламенту. Между тем нижняя палата, не испрашивая даже согласия лордов, уничтожила все последние акты и решения в пользу примирения с королем, потому что они могли бы помешать установлению республики.

Наконец снова появились прошения, в которых требовали суда над королем как единственным виновником всего кровопролития, и отряд войска был отправлен из главной квартиры с приказанием арестовать его и привезти из Герст-Кэстля в Виндзор.

V

17 декабря среди ночи Карла разбудил шум: ему послышалось, что опускают подъемный мост и толпа всадников въезжает на двор замка. Скоро все утихло, но король был в тревоге. Не дождавшись рассвета, он позвонил, чтобы позвать своего адъютанта Герберта, спавшего в соседней комнате.

– Вы ничего не слыхали нынче ночью? – спросил Карл.

– Я слышал, как опускали мост, но не посмел без приказания Вашего Величества выйти из комнаты в неуказанный час.

– Узнайте, кто приехал.

Герберт вышел, но скоро возвратился.

– Полковник республиканской армии Гаррисон, Ваше Величество!

Король смутился.

– Вы точно уверены, что полковник Гаррисон?

– Я узнал это от капитана Рейнольдса.

– В таком случае – это верно. Но видели ли вы полковника?

– Нет, государь!

– А Рейнольдс не говорил вам, зачем он приехал?

– Я употребил все старания, чтобы узнать это, но добился только одного ответа, что причина приезда полковника скоро будет известна.

Король отпустил Герберта и через час позвал его снова. Карл все еще был сильно расстроен, в глазах его заметны были слезы, на лице – отчаяние.

– Извините, государь, – сказал ему Герберт, – меня очень тревожит, что Ваше Величество так опечалились от этого известия.

– Я не испугался, – отвечал король, – но вы не знаете, что этот самый человек составил проект убить меня во время последних переговоров. Меня письменно уведомили об этом. Я не помню, чтобы я когда-нибудь видел его или сделал ему какое-нибудь зло… Мне не хотелось бы, чтобы на меня напали врасплох. Это место чрезвычайно удобно для такого преступления. Пойдите и снова постарайтесь узнать, с какими намерениями приехал Гаррисон?

В этот раз Герберт был счастливей. Он узнал, что полковник должен перевезти короля в Виндзор не далее как через три дня, и поспешил сообщить об этом королю. Глаза короля заблестели радостно.

– Слава Богу! – сказал он, – Стало быть, они стали сговорчивее. Виндзор мне всегда нравился, я буду вознагражден за все, что пережил здесь.

Через два дня прибывший полковник Коббет действительно объявил королю, что имеет приказание тотчас везти его в Виндзор, куда Гаррисон уже отправился. Карл не только не жаловался на это, но даже торопил всех с отъездом. Отряд конницы, который должен был служить ему прикрытием до Уинчестера, ожидал его на расстоянии одного поля от Герст-Кэстля. Везде, где он проезжал, многочисленные толпы дворян, горожан и земледельцев встречали его по дороге; одни приходили из простого любопытства и удалялись тотчас по проезде его; другие были глубоко тронуты и громко выражали свои желания, чтобы он был освобожден. Когда он подъезжал к Уинчестеру, мэр и старейшие горожане вышли навстречу и, подавая ему, по обычаю, жезл и ключи города, обратились к нему с речью, исполненною любви. Но Коббет, неожиданно подъехав к ним, спросил, разве они забыли, что палата объявила изменниками всех, кто станет каким бы то ни было образом обращаться к королю. Испуганные мэр и горожане стали униженно извиняться, уверяя его, что они ничего не знали об этом постановлении палаты, и умоляли Коббета испросить им прощение.

На следующий день король поехал дальше. Между Алресфордом и Фарнгэмом стоял в боевом порядке новый отряд конницы, назначенный на смену кавалерии, до сих пор сопровождавшей короля. Им командовал офицер красивой наружности, в богатом вооружении, в бархатном берете на голове, в колете из буйволовой кожи, перетянутом пунцовым шелковым шарфом. Карл, обратив внимание на его наружность, тихо проехал мимо него; офицер вежливо поклонился. Король подъехал к Герберту и спросил: «Кто этот офицер?» – «Полковник Гаррисон, Ваше Величество». Король тотчас же воротился назад и так долго и пристально смотрел на полковника, что смущенный Гаррисон отъехал прочь, чтобы уклониться от взглядов короля.

– Этот человек, – сказал король, обращаясь к Герберту, – настоящий солдат с виду. Я хороший физиономист; его лицо мне нравится: он не убийца.

Когда вечером прибыли в Фарнгэм, где поезд должен был ночевать, Карл увидел полковника в углу залы и дал ему знак приблизиться. Гаррисон повиновался почтительно, но без смущения, с видом суровым и в то же время робким. Король взял его под руку, увел к амбразуре окна, разговаривал с ним около часа и даже сообщил ему об известии, которое Получил о нем.

– Это величайшая ложь, государь! – отвечал Гаррисон, – Вот мои слова, и я могу повторить их: правосудие не должно смотреть на лица, и закон равно обязателен как для больших, так и для малых.

Король прекратил разговор, сел за стол и не говорил более ни слова с Гаррисоном, не подав, однако ж, виду, что он придает его ответу какое-нибудь значение, которое могло бы его обеспокоить.

На следующий день Карл I должен был прибыть в Виндзор. Выезжая из Фарнгэма, он объявил, что желает остановиться в Бэгшоте и обедать в лесу у лор да Ньюборо, одного из старейших своих кавалеров. Гаррисон не смел отказать ему, хотя настойчивость, с какою король требовал этого, должна была внушить ему некоторые подозрения. Действительно, он был вправе иметь их. У лорда Ньюборо, страстного охотника до лошадей, был конь, который считался быстрейшим во всей Англии. Ведя уже давно тайную переписку, лорд Ньюборо присоветовал королю ранить как-нибудь дорогою лошадь, на которой он ехал, и обещал дать ту, на которой он мог бы легко ускакать от своего конвоя и сделать самое горячее преследование напрасным, так как король хорошо знал все тропинки в лесу. Действительно, король во весь переезд от Фарнгэма до Бэгшота беспрестанно жаловался на свою лошадь, говоря, что намерен взять другую. Но, прибыв на место, он узнал, что лошадь, на которую он рассчитывал, так сильно ушиблась вчера в конюшне, что не могла служить. Лорд Ньюборо был безутешен; он предлагал королю других лошадей, которые тоже были превосходны и могли бы годиться для бегства. Но предприятие было опасно даже и с самой быстрой лошадью, так как всадники, сопровождавшие короля, ехали очень близко от него и с заряженными пистолетами. Карл отказался от такого риска. Прибыв в Виндзор, он обрадовался, что возвратился в один из своих дворцов, в котором мог занять свою прежнюю комнату, и почти уже забыл, что был пленником.

VI

В тот же день (23 декабря) и почти в тот же час нижняя палата приняла решение большинством голосов подвергнуть короля суду и назначила комитет для изготовления обвинительного акта. Несмотря на то что присутствующих членов было немного, это предложение вызвало противоречия: одни говорили, что довольно лишить его престола, как это было сделано с некоторыми из его предшественников; другие, не выражая прямо своего мнения, желали бы отделаться от него тайно, чтоб воспользоваться его смертью, не принимая на себя ответственности, но строгие республиканцы требовали публичного и торжественного суда, который бы доказал их силу и торжественно объяснил их правоту. Кромвель, сильнее других желавший такого суда, все еще лицемерил.

– Если б, – сказал он, – кто-либо сделал такое предложение с умыслом, то я почел бы его за самого презренного изменника на свете; но так как Провидение и требования времени довели палату до обсуждения такого предмета, то я молю Бога благословить такое решение, хотя сам я и не расположен немедленно подавать своего мнения!

Палата не решилась предать короля суду без закона, по которому бы он мог быть судим, но признала, что со стороны короля было государственным преступлением вести войну против парламента; и, по предложению Скотта, тотчас же было сделано постановление, которым учреждался верховный суд, чтобы судить короля. В нем должны были заседать: сто пятьдесят комиссаров, шесть пэров, трое верховных судей, одиннадцать баронетов, десять рейтаров, шесть лондонских олдерменов, важные лица республиканской партии в армии и лидеры нижней палаты.

Когда билль этот был представлен на утверждение верхней палаты 2 января, то это собрание, до сих пор столь раболепное и почти признавшее свою собственную ничтожность, выказало некоторое мужество.

– Нет парламента без короля! – сказал лорд Манчестер. – Поэтому король не может быть преступником против парламента.

– Нижней палатой угодно было, – сказал лорд Денби, – включить мое имя в свое постановление, но я скорее дам изрубить себя на куски, нежели приму участие в такой низости.

– Я не люблю вмешиваться туда, где идет дело о жизни и смерти, – сказал старый граф Немброк… – Я не буду говорить против этого билля, но и не соглашусь на него.

Двенадцать лордов отвергли это постановление. Нижняя палата, не получая на другой день никакого ответа от лордов, велела двум своим членам отправиться в верхнюю палату, спросить ее протоколы и узнать решение лордов. Когда палата получила ответ (4 января), она решила, что оппозиция лордов не может остановить дела; что народ после Бога есть источник всякой законной власти и что поэтому нижней палате Англии, избранной народом и представляющей его, принадлежит духовная власть. Новым биллем (6 января) она отдала верховному суду, учрежденному именем одной нижней палаты и ограниченному теперь ста тридцатью пятью членами, приказание немедленно собраться, чтобы распорядиться приготовлениями к процессу.

Верховный суд собирался с этой целью в тайных заседаниях 8, 10, 12, 13, 15, 17, 18, 19 января; председателем был Джон Брадшоу, двоюродный брат Мильтона; весьма уважаемый юрисконсульт, он был важен и кроток в обращении, но отличался узким и грубым взглядом на вещи. Он был фанатик по убеждению и в то же время честолюбив, склонен к корысти в денежных делах, хотя и готов был душу положить за свои идеи. Общее смятение было так велико, что в самом верховном суде обнаружилось неодолимое разъединение: никакими приказаниями невозможно было собрать на предварительные совещания больше пятидесяти восьми членов. Ферфакс был только на первом, из них и более не являлся. Даже многие из числа являвшихся приходили единственно за тем, чтобы объявить свое несогласие. Так поступил между прочим Алджернон Сидней, человек молодой еще, но имевший уже большое влияние в республиканской партии.

Суд, составившийся наконец только из таких членов, которые согласились принять на себя это звание, начал заниматься установлением формальностей процесса. Джон Кит, довольно известный адвокат и близкий друг Мильтона, был сделан генеральным прокурором, и в этом звании должен был выступить как при начертании обвинительного акта, так и во время прений. Элсинг, бывший до тех пор секретарем нижней палаты, отказался от должности под предлогом болезни. Генри Скобелл был выбран на его место. Особенное внимание было обращено комиссией на то, какие полки и сколько их должно быть налицо в течение процесса и где расставить караулы. Они были размещены даже на крышах; везде, где из какого-нибудь окна можно было видеть залу, устроили заставы, чтобы отделить народ не только от судей, но и от солдат. Наконец назначили день (20 января), в который король должен был явиться пред судилищем, а 17 числа, как будто приговор уже был произнесен, палата снарядила особый комитет – осмотреть все дворцы, замки и резиденции короля и составить подробную опись его движимости, поступавшей отныне в собственность парламента.

VII

Когда полковник Уитчкот, губернатор Виндзора, объявил королю, что через несколько дней он будет переведен в Лондон, Карл отвечал ему: «Бог вездесущ и везде равно благ и всесилен». Это известие не поразило его сильным беспокойством. Он прожил 3 недели в самой удивительной беспечности, не получая никаких известий о решениях палат и убаюкивая себя кое-какими вестями, приходившими из Ирландии и обещавшими ему скорую помощь. Уже давно не был он так самонадеян и весел. Только одно обстоятельство смутило его. Почти до последних дней пребывания в Виндзоре ему оказывали почет и служили по всем правилам придворного этикета: он обедал с большим обществом, в народной зале, с торжественными знаками почета. Вдруг было получено письмо из главной квартиры, и весь порядок изменился сразу. Подавать ему стали кушанья небрежно, уже почестей никто не воздавал и обычный этикет трона прекратился совершенно. Карл был глубоко огорчен этим.

В пятницу, 19 января, отряд конницы, под начальством Гаррисона, прибыл в Виндзор, чтобы увезти короля. На большом дворе замка его ожидала карета шестернею. Карл сел в нее и через несколько часов прибыл в Лондон. Со всех сторон его окружала стража; двое часовых стояли у дверей его комнаты; один Герберт был оставлен при короле и стал возле его постели. 20 января, около полудня, верховный суд, собравшись сначала на тайное заседание в расписной палате, готовился привести в порядок последние подробности возложенного на него поручения. Только что кончили молитву, как суду объявили, что тотчас явится король, которого принесут в закрытых носилках. Кромвель бросился к окну, но сразу же воротился бледный, хотя и возбужденный.

– Вот он, вот он, господа! Наступил час великого дела. Решайте скорей! Прошу вас! Что вы станете ему отвечать, ибо он прежде всего спросит вас: чьим именем и какою властью уполномочены вы судить его?

– Именем нижней палаты и всего доброго английского народа, – сказал наконец Генри Мартин.

Никто не противоречил.

Суд торжественной процессией отправился в Вестминстер-Холл; впереди шел лорд-президент Брадшоу; перед ним несли меч и жезл; шестнадцать офицеров, вооруженных секирами, шли перед судьями.

Президент сел в кресло, обитое алым бархатом. У ног его расположился секретарь. Рядом поставили стол, покрытый богатым турецким ковром, на котором были положены жезл и меч. Как только члены суда заняли свои места, все двери были растворены. Толпа хлынула в залу. Когда же восстановилась тишина, прочитали акт нижней палаты, которым учреждался верховный суд, и приступили к перекличке; шестьдесят девять членов были налицо.

«Сержант, – сказал Брадшоу, – введите арестанта».

Король вошел в сопровождении полковника Геккера и тридцати двух офицеров. У решетки было для него приготовлено кресло. Он дошел до него и сел, не снимая шляпы, потом встал и, осмотрев свою стражу и толпу зрителей, снова сел среди всеобщей тишины. Вдруг поднялся Брадшоу:

– Карл Стюарт, король английский! – сказал он. – Нижняя палата английская, в качестве парламента, глубоко проникнутая чувством бедствий, которым подвергался народ, полагая, что вы были главным виновником их, решила преследовать преступление судом; с этим намерением она учредила этот верховный суд, перед которым вы ныне являетесь. Вы сейчас услышите обвинения, которые лежат на вас.

Генеральный консул Кок встал было, чтобы говорить.

– Молчите! – сказал король, дотронувшись тростью до его плеча.

Кок обратился с изумлением и гневом, а король сел спокойно в свое кресло.

Однако Кок стал читать обвинительный акт, который, возводя на короля вину за все бедствия, причиненные первоначально его тиранией, а потом войной, требовал, чтобы он был предан суду как тиран, как государственный преступник и убийца. Когда чтение кончилось, Брадшоу сказал королю: «Сэр, вы слышали акт, обвиняющий вас: суд ждет от вас ответа».

Король:– Я бы желал знать, какою властью призван я сюда. Недавно еще находился я на острове Уайт в переговорах с обеими палатами парламента, обеспеченный общим ко мне доверием. Мы почти решили все условия мира. Я бы желал знать, кто дал вам власть – я разумею законную власть, потому что на свете много незаконных властей, например власть воров и разбойников на больших дорогах, – я бы желал знать, говорю я, какою властью вырвали меня оттуда и с каким намерением? Когда я узнаю эту законную власть, то буду отвечать.

Брадшоу:– Если бы вам угодно было обратить внимание на слова, сказанные судом при вашем появлении, вы бы знали, какая это власть: именем английского народа, избравшего вас в короли, эта власть требует, чтобы вы отвечали.

Король:– Нет, сэр, я отвергаю это.

Брадшоу: —Если вы и не признаете власти суда, он начнет против вас процесс.

Король: —Я говорю вам: никогда не была Англия избирательным королевством. Уже около тысячи лет она есть королевство наследственное. Скажите мне: какою властью призван я сюда? Вот подполковник Коббет. Спросите его, разве он не насильно взял меня с острова Уайт? Я готов поддерживать законные основания нижней палаты не меньше всякого другого. Где же лорды? Я не вижу здесь лордов, чтобы составился парламент. Потом нужен был бы также и король. Разве так приводят короля к парламенту?

Брадшоу: —Сэр, суд ожидает от вас определенного ответа. Если сказанное нами о полномочии нашем неудовлетворительно для вас, то оно удовлетворительно для нас. Мы знаем, что оно основывается на воле Бога и королевства.

Король:– Ни мое мнение, ни ваше не могут решить этого.

Брадшоу: —Суд слышал вас! С вами будет поступлено по его приказаниям. Уведите арестанта! Суд откладывается до понедельника.

Члены суда разошлись; с тем же конвоем короля увели. Когда на другой день суд открыл заседание, то по личной перекличке оказалось только шестьдесят два члена. Суд строжайшим образом предписал публике молчание под угрозой тюрьмы. Тем не менее король при своем появлении был встречен громкими кличами сочувствия. Снова начался прежний спор, упрямый с обеих сторон. «Сэр, – сказал наконец Брадшоу, – мы не допустим ни вас, ни кого другого оспаривать судебную власть верховной комиссии».

Король —Я отвергаю это, покажите мне пример!

Брадшоувстал и с гневом ответил: – Сэр, мы собрались здесь не для того, чтобы отвечать на ваши вопросы: отвечайте о том, что вас спрашивают, виноват или не виноват?

Король —Вы еще не выслушали моих резонов!

Брадшоу:– Сэр, вы не можете представлять никаких резонов против высшего из всех судилищ.

Король —Покажите пример, где не слушают резонов в судебном деле.

Брадшоу: —Сэр, вы забываете: это нижняя палата. Сержант, уведите арестанта.

В это время получались из-за границы представления и делались попытки, которые хотя и были недостаточно сильны и решительны, но тем не менее поддерживали негодование народа. Французский министр передал нижней палате письмо английской королевы Генриетты-Марии, просившей дозволения приехать к своему мужу, чтоб убедить его уступить их желаниям или утешить своими ласками. Принц Валлийский писал к Ферфаксу и к совету офицеров, стараясь пробудить в них хотя искру верноподданнического чувства. Шотландские комиссары протестовали против всего происходившего. Говорили о скором прибытии чрезвычайного посольства генеральных штатов, которые должны были заступиться за короля. Даже Джон Кромвель, брат Оливера, находясь в Лондоне, преследовал генерал-лейтенанта упреками, похожими на угрозу.

Открыли и остановили печатание рукописи под заглавием «Королевские вздохи». Приписывали это сочинение самому королю, который желал поднять восстание в пользу своего освобождения. Со всех сторон, наконец, возникали новые причины к брожению умов.

Ввиду этого республиканцы решили как можно скорее выйти из создавшегося положения, сократить свои прения и предоставить королю явиться пред судом только для того, чтоб выслушать приговор. Из некоторого уважения к законным формам или ради того, чтобы дать новые доказательства вероломства Карла при переговорах, верховный суд употребил 24 и 25 января на взятие показаний, от тридцати двух свидетелей. 25 января король был осужден как тиран, государственный преступник, убийца и враг отечества. В этот день налицо было только сорок шесть членов. Двадцать шестого числа присутствовало шестьдесят два члена, и редакция приговора была в тайном заседании обсуждена и принята. Суд отложил объявление приговора королю до следующего дня. 27 января после двухчасового совещания публичное заседание открылось поименной перекличкой. Когда назвали Ферфакса, то женский голос из галереи отвечал: «Он слишком умен, чтобы быть здесь». Шестьдесят семь членов было налицо. Заседание началось.

Брадшоу начал говорить.

– Господа, – сказал он, – всем хорошо известно, что арестант, предстоящий перед вами, уже несколько раз был приводим в суд, чтоб отвечать на обвинение в государственной измене и других преступлениях, обвинение, выставленное против него именем английского народа…

«Половина народа не участвовала в этом! – закричал тот же голос из галереи. – Где народ? где согласие? Оливер Кромвель изменник!» Все собрание вздрогнуло. Все обратили взоры на галерею. «К черту этих крикунов! – закричал Акстель, начальствовавший над стражею, – Солдаты! Стреляйте в них!» Узнали леди Ферфакс. Все зашумели в зале. Солдаты, расставленные грозным строем, едва могли остановить беспорядок. Когда наконец порядок водворился, Брадшоу упомянул об упорном сопротивлении короля отвечать на обвинения, о всеобщей известности его преступления и объявил, что верховный суд, уже постановивший приговор, тем не менее еще до его произнесения согласен выслушать защиту арестанта, если только король не будет оспаривать его судебной власти.

– Я желаю, – сказал король, – чтобы лорды и члены нижней палаты выслушали меня. Я хочу говорить об одном предложении, которое гораздо важнее для мира королевства и для свободы моих подданных, нежели для моего собственного спасения.

Сильное волнение распространилось в зале. Друзья и враги короля старались угадать, с какою целью он требует этой конференции с палатами и что он может им предложить. Но как бы то ни было, члены суда сильно взволновались. Чтоб отразить опасность, Брадшоу уверял, что просьба короля не что иное, как уловка, чтобы еще раз избегнуть судебной власти комиссии. Завязался долгий и мелочный спор, но Карл все сильнее и настойчивее просил, чтобы его выслушали. С каждым словом солдаты, окружавшие его, становились все шумнее и начали позволять даже грубые выходки по отношению к королю. Акстель громко смеялся и острил. Несколько раз король обращался к ним и старался то движениями, то словами заставить их быть внимательнее и выслушать его. Между тем новое и неожиданное волнение обнаружилось между членами суда. Один из них, полковник Доунс, настаивал, что нужно выслушать короля, но Кромвель горячо возражал ему. У Кромвеля образовалось сторонников больше, и полковнику Доунсу и некоторым другим скоро пришлось замолчать.

Через полчаса суд уже продолжил свое заседание, и Брадшоу объявил королю, что его предложение отвергнуто. Карл почувствовал, что его дело проиграно; он настаивал еще на своем решении, но слабо. Не отвечая на это, Брадшоу объявил королю, что ему сейчас прочтется приговор. Прежде чем читать, он произнес большую речь, в которой торжественно оправдывал решение парламента и припоминал все несправедливости короля. Когда Брадшоу кончил, король опять что-то хотел возразить, но Брадшоу не дал ему говорить, а велел секретарю читать приговор. Верховный суд приговорил короля к смертной казни.

После прочтения приговора Брадшоу сказал:

– Вот мнение, акт и единогласный приговор верховного суда, – и все члены встали в знак согласия.

– Сэр, – сказал король, – не угодно ли выслушать меня?

Брадшоу ответил: – Сэр, вы не можете говорить после объявления акта.

Король еще хотел что-то возразить, но Брадшоу велел увести его солдатам, которые чуть ли не силою увели его из-за решетки.

Уходя из зала суда, Карл увидел на столе раскрытый меч и, обратись к Брадшоу, сказал: «Я этого меча не боюсь, ибо правосудие Бога выше его!»

Из зала суда короля отправили в замок Уайтхолл. Там он просил, чтобы к нему разрешили пропустить жену и детей, а также лондонского епископа Джексона. И то и другое ему было дозволено. В этот самый день верховный суд собрался и определил, что казнь должна быть исполнена во вторник, 30 января, между десятым и пятым часами дня.

Когда нужно было подписать роковой приговор, с трудом смогли собрать комиссаров; двое или трое самых ревностных стояли у дверей, останавливая тех из своих товарищей, которые проходили мимо них в залу нижней палаты, и требовали, чтобы они подписывались. Один Кромвель был весел, шумел и кричал и предавался самым грубым выходкам своей шутливости: подписавшись третьим под приговором, он вымазал чернилами лицо Генри Томсону, который ответил ему тем же. Было собрано пятьдесят девять подписей; некоторые подписи от волнения совершенно нельзя было разобрать. На полковника Геккера, полковника Ганкса и подполковника Фейра было возложено исполнение приговора.

Чрезвычайные посланники генеральных штатов Альберт Иоахим и Адриан Фак-Пау, уже за пять дней до того прибывшие в Лондон, напрасно просили палату об аудиенции; ни официальная просьба их, ни визиты, сделанные Ферфаксу, Кромвелю и некоторым другим офицерам, не помогли. Вдруг их известили, до часу дня, что в два часа они будут приняты лордами, а в три – нижней палатой. Они поспешно оделись и сообщили возложенное на них поручение; лорды и нижняя палата обещали дать им ответ.

Возвращаясь в свою квартиру, они увидели перед Уайтхоллом приготовления к казни. Посланники французский и испанский были у них с визитом, но не хотели принять участие в их представлениях. Первый объявил им только, что уже давно предвидел этот удар, что сделал все, чтобы отвратить его; второй объявил, что не получал еще от своего двора никаких повелений касательно вмешательства, хотя и ожидал их с минуты на минуту.

Рано утром 30 января 1649 года, в одной из комнат Уайтхолла собрались: Кромвель, Геккер, Ганкс, Акотель и Фейр, чтобы заготовить и отправить документ этого страшного процесса, а именно – приказ палачу.

– Полковник, – сказал Кромвель Ганксу, – вам следует написать и подписать.

Ганкс упорно отказывался, несмотря на все уговоры. Тогда Кромвель хотя и рассердился, но сам взял и написал приказ, а подписаться отдал Геккеру, который подписал его без возражений.

…Почти в то же время, после четырехчасового глубокого сна, Карл вставал с постели.

– Нужно скорее вставать, – сказал он Герберту.

Он начал одеваться. В своем смущении Герберт причесывал его не так тщательно, как обыкновенно.

– Причешите меня так же тщательно, я вас прошу, – сказал ему король, – хотя голове моей и недолго оставаться на плечах. Я хочу нарядиться, как жених.

Одеваясь, он велел подать другую рубашку.

– Время теперь такое холодное, – прибавил он, – что я, пожалуй, задрожу: люди подумают – от страха; а я не хочу, чтобы про меня могли сделать такое предположение.

Еще не рассвело совсем, когда прибыл епископ и начал читать молитвы. Король был глубоко тронут и стал молиться еще усерднее. Около 10 часов кто-то постучался в дверь, Карл велел Герберту узнать.

– Это полковник Геккер, – сказал Герберт.

– Впустите его.

– Ваше величество, – сказал, входя, Геккер, – пора.

Через несколько минут они поднялись на лестницу, и король пошел через большую галерею к себе в спальню; здесь его оставили наедине с епископом Джаксоном, который собирался причастить короля Святых Тайн. Несколько индепендентских священников хотели добиться с ним свидания, но Карл их не принял. Ему приготовили обед, но он не хотел кушать. Герберт указал на то, что он ничего не кушал за весь день и может ослабеть.

– Ваша правда, – сказал король и выпил стакан вина, закусив пирогом.

Был первый час ночи. Геккер постучался.

– Идите, – сказал король полковнику, – я следую за вами.

Он пошел через пиршественную залу, где стояли солдаты в два ряда с каждой стороны; толпа мужчин и женщин протеснилась туда и стояла неподвижно за солдатами, молясь за короля. В конце зала накануне был пробит в стене выход к эшафоту, обитому черным сукном; два человека в матросском платье, с масками на лицах стояли у топора.

Король вышел, гордо подняв голову и осматриваясь по сторонам; он искал глазами народ, чтобы обратиться к нему с прощальной речью, но куда только ни «проникал взор, везде стояло войско. Тогда он обратился к епископу Джаксону и Томлисону с короткой речью, в которой между прочим сказал, что единственной причиной народных бедствий было неуважение прав государя и что народу не нужно вмешиваться в государственное правление. После этого он спокойно подобрал волосы под шапочку и; прочитав краткую молитву, положил голову под секиру. Голова упала с одного удара.

– Вот голова государственного изменника, – сказал палач, показывая ее народу.

Глубокий и глухой стон пронесся вокруг Уайтхолла; многие бросились во дворец к подножию эшафота, чтобы омочить платки в крови короля, но вновь прибывшая конница медленно разгоняла толпу. Когда никого не осталось около эшафота, тело подняли и уложили в гроб. Гроб стоял 5 дней в Уайтхолле. Несметная толпа теснилась у дверей, но немногие получали позволение войти. 6 февраля по приказанию нижней палаты гроб был передан Герберту и Мельдмею, которым было разрешено предать его земле в виндзорском дворце, в капелле Св. Георгия, где был уже похоронен Генрих VIII. Перенесение тела совершилось без пышности, но пристойно. На следующий день, 8 февраля, гроб прибыл в Виндзор. На погребении присутствовали: герцог Ричмонд, маркиз Гертфорд, графы Линдсей и Соутгэмптон и епископ Джаксон.

На гробе было вырезано только: «Король Карл 1649 г.».

Когда тело перенесли из дворца в капеллу, небо, бывшее до тех пор ясным и чистым, внезапно переменилось, пошел густой снег, и черный бархатный покров был засыпан совершенно. Слуги короля находили в этой неожиданной белизне покрова символ невинности своего господина. Епископ Джаксон хотел хоронить по обрядам английской церкви, но губернатор замка воспротивился этому, и гроб опустили без всякой церковной церемонии. Когда гроб был опущен в склеп, все вышли из капеллы, и губернатор запер двери. Нижняя палата уплатила 500 фунтов на издержки похорон.

В самый день смерти короля, когда еще не успел выехать из Лондона ни один курьер, нижняя палата объявила изменниками всех тех, кто станет провозглашать наследником престола сына Карла I. 7 февраля палата приняла следующий акт: «Опытом доказано и вследствие того палатою объявляется, что королевское звание на этой земле бесполезно, тягостно и опасно для свободы и поэтому отныне оно уничтожается». Вырезали новую государственную печать, на которой с одной стороны была изображена карта Англии и Ирландии с гербами этих стран, а на обороте – заседание нижней палаты, с надписью, предложенной Генри Мартином: «Первый год свободы, восстановленной благословением Божиим в 1649 году».