Текст книги "Возвращение домой (СИ)"

Автор книги: Станислава Радецкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– Хиляк, капитан, – презрительно сказал он капитану, вытерев губы запястьем, и плюнул перед моим лицом.

Тот сделал знак, чтобы меня подняли на ноги, и молча вгляделся в мое лицо.

– Давайте выкинем его за борт! – воскликнул кто-то. – Или привяжем его к корме корабля, чтобы приманивать рыбу на падаль.

– Что ты умеешь делать? – сиплым голосом спросил меня капитан, одобрительно глядя на мой заплывший глаз. Он был старше меня лет на десять, но казался гораздо старше из-за теней, падавших на его лицо

– Писать, – зачем-то ответил я правду. – Вести доходные книги.

– Вот как, – заметил он и уставился на меня, как змея, готовая сожрать свою жертву. Пираты перестали даже толкаться, затаив дыхание в ожидании, что будет дальше. – Писать, значит, – с пренебрежением заметил капитан. – Знаешь ли ты, куда попал?

Я покачал головой, и он состроил огорченное лицо, хотя глядел на меня без всякой жалости или сочувствия.

– Ты на корабле "Забава", – сказал он. – Когда-то им владел английский король, а теперь – я. И с этого корабля – два пути. Либо со мной, либо на дно. Тебе повезло, я даю тебе выбор. Наш казначей с недавних пор кормит рыб на дне, как и его убийца. Ты можешь занять его место... Или присоединиться к нему.

Кто осудит меня больше, чем я сам, когда узнает, что я согласился работать на этого жестокого мерзавца? Он заставил меня принести ему клятву верности в присутствии всех пиратов, но, увидев, как они переглядываются, я понял, что клятву буду обязан сдержать только я, а не они, и моя жизнь по-прежнему в опасности. После этого мне выдали чью-то ношеную одежду, пообещав новое платье после того, как выгорит дело, и только тогда я спросил, что за дело они имеют в виду.

– Самое доходное из всех, – ответил капитан Жак, ибо так его звали, на французский манер, хотя по речи он был чистым англичанином. – И самое безопасное. Дайте выпить новому казначею!

Мне поднесли бутылку с чем-то крепким, и я, стараясь не думать о будущем, сделал большой глоток, а затем еще и еще, после чего вскоре заснул, прикорнув у бочки, пока капитан делил обязанности между моряками на дневной вахте.

На следующее утро я ясно понял, что попал в переплет. Меня все еще сторонились, как чужака, и обращались через голову, и единственный человек, который соблаговолил со мной заговорить, был тот одноногий старик, которого я принял за доктора. Он действительно заменял хирурга на корабле, но по должности был плотником, поскольку, как он пояснил мне: "Все равно что пилить – дерево или кости". Он рассыпал похвалы в адрес капитана, хвастаясь, что тот побывал и в Брайдуэлле и в Ньюгейте, двух самых суровых тюрьмах в Англии, он рассказывал о его злодеяниях на суше и на море так весело, что у меня на коже появлялись мурашки: грабежи, убийства, похищения, шантаж – до выхода в море капитан Жак не брезговал ничем. Он никогда не был капитаном ни в армии, ни на флоте – свое звание он получил еще в детстве, поскольку его мать жила тем, что брала на воспитание незаконнорожденных детей, и вышло так, что у нее оказалось три мальчика разного возраста по имени Джон. Чтобы различать их, она называла их капитаном, полковником и майором, и капитан Джек (или Жак, как было принято произносить в его краях) был старшим из них. Мне было ясно, что эти люди везут в колонии контрабанду и хотят, чтобы я помог им оценить ее, а затем поделить доход между ними, поскольку грамотных среди них не водилось, и они хотели избежать ссоры, как было с моей одеждой, в которой уже щеголял один из матросов.

"Забава" стояла в укромной бухте, подальше от глаз случайных кораблей или рыбаков. Мне не повезло в ту ночь встретиться с пиратами, которые ехали на берег договариваться с местными контрабандистами. Отправься я чуть раньше, мы бы разминулись. Они были рады заполучить еще одну лодку, и лишь невероятная удача помогла мне остаться в живых – с жертвами грабежа, как я понял, обычно не церемонились.

Итак, на следующую ночь несколько пиратов вновь отправились на берег. Капитан был спокоен, но несколько людей то и дело ходили проверять, как там груз в трюме, и я решил было, что они перевозят украденный скот. Люди Жака вернулись не сразу, но сделка, как они говорили, состоялась, и теперь следовало отвезти товар на берег и получить за него золото. Я лишился дара речи, когда из трюма вывели стайку детей – грязных, неумытых, голодных мальчишек и девчонок от шести до двенадцати лет. Некоторые из них еле держались на ногах, измученные морским путем, и я понял, что страшная торговля капитана заключалась в том, что он крал детей у родителей и продавал их в услужение или рабство здесь, в наших колониях, притворяясь, будто это те должники, что проделали путь через океан с родителями и которых собственные отцы и матери отдали в счет платы капитану корабля. Этих доходяг, призраков – такими они были прозрачными от долгого голода – должны были передать за золото доверенному человеку, который бы откормил их в течение недели для торгов и дал бы весточку тому, кто непосредственно продаст их.

Должно быть, на моем лице было написано такое отвращение, что капитан тут же дал мне затрещину и велел нести чернила, чтобы переписать несчастных и подсчитать, сколько они должны получить золота. Я подумал было, что могу занизить за рабов цену, чтобы их нельзя было продать, но после опомнился: с пиратов от злости хватило бы зарезать детей или выбросить их за борт.

Я старался не смотреть на несчастных, когда каждого из них подводили к моему импровизированному столу: я записывал имя, примерный возраст и их здоровье, каким оно мне казалось на вид; цену мне называл капитан Жак, стоявший за моим плечом, и он же приказал помечать некоторых из детей черной точкой, когда плотник-врач в очередной раз хрипло каркал о том, что тот или иной не жилец. Один раз, на миг, мне показалось, что ко мне подошел мальчишка из сна, но это зрение обмануло меня – вместо него стоял иной парень, не пожелавший ответить ни на один мой вопрос. Капитан за непокорность избил его лично при всех, и несчастный остался лежать на палубе "Забавы", прикрывая живот, пока его не подняли и не связали с остальными.

Суммой, которая у меня получилась, обрадовала капитана, и он забрал у меня список, бережно сложив и спрятав его за пазухой, велел грузить детей в лодки и везти на берег. Мне он приказал ехать с ними, и я обрадовался: на берегу возможностей ускользнуть у меня было больше.

На рассвете я не узнал то место, откуда бежал несколько дней назад, и только Пенни Болтон, который ждал на берегу, заставил меня осознать, к чьей двери меня вывел призрак, и заподозрить, что это было неслучайно. Старик и капитан дружески обнялись – похоже, они знали друг друга давно, и капитан Жак сделал знак выводить детей, связанных одной длинной веревкой. Я поднялся, снедаемый паршивым предчувствием, и Пенни тут же уставился на меня.

– Кто этот юноша, Джек? – вкрадчиво поинтересовался он у капитана. – Вон тот, у которого пришибленный вид и синяк под глазом.

– Наш новый казначей, – отозвался тот. – Мы подобрали его в море.

– Вот как... – Пенни понизил голос, и я больше не слышал, что он говорит капитану, но не ждал ничего хорошего.

Пока мы шли по тропе, по которой я спускался к морю вместе с Агнес, я зорко оглядывался по сторонам, намереваясь сбежать, но пират, который шел по моим пятам, то и дело с намеком толкал меня под ребра рукояткой ножа, как только я делал шаг в сторону. Все же я был одним из пленников, хоть пока еще и не был связан, как дети.

Их привели к козьему сараю и загнали внутрь, не дав времени ни оправиться, ни умыться, и заперли дверь на засов. Я остался один, наедине с пиратами, и капитан нехорошо улыбался, глядя на меня.

– Ай-ай, Томми, – сокрушенно воскликнул Пенни, встав рядом со мной. – Такой хороший молодой человек! Должен был выступать в суде... Ему пророчили блестящее будущее... И вот он крадет чужие лодки, обманывает приютивших его... С удовольствием связывается с пиратами и продает детей. Я еще могу простить последнее, но лишить мою семью денег и пропитания, обречь их на голод – этого мне не понять! Отдай его мне, капитан, – уже без тени улыбки попросил он. – у нас есть что поделить с этим молодым человеком.

– Ты и так потребуешь хорошую скидку за твою якобы украденную лодку, которую мне придется тебе вернуть, – возразил ему Жак. – Он – судейский, и если есть на земле люди, которых я ненавижу больше, то мне они неведомы. Я заберу его на корабль, и там мы проведем свой суд.

Я слушал, как они пререкались о моей судьбе, словно я был бессловесной вещью. Четверо пиратов, что на этот раз сошли на берег вместе с нами, увлеклись перепалкой, словно петушиными боями, и я неожиданно боднул того, кто стоял рядом со мной, в грудь, чтобы освободить себе путь и броситься в лес, подальше от этих жестоких людей. На мое счастье, они растерялись и, прежде чем выхватить пистолеты, я был уже достаточно далеко, чтобы выстрелы могли причинить мне вреда. Преследовать меня они не стали, как только я скрылся в лесу, я услышал резкий окрик Пенни, который предостерегал пиратов от погони.

Тому была причина, как я понял позже, когда бессмысленно плутал по лесу, и любая, еле видная тропинка приводила меня назад, к козьему сараю и мрачной хижине, где пираты, наверное, в тот миг заключали свою темную сделку и получали золото за человеческую жизнь и душу. В конце концов, уставший и голодный, я вышел к ручью, где Агнес обычно набирала воду, напился воды и сел на берегу под сенью деревьев, ломая голову, что мне делать дальше.

На свое несчастье, безоружный и ограбленный, я вновь задремал и проснулся только от того, что кто-то настойчиво тряс меня за плечо.

Был уже вечер, и солнце заходило за деревья на западе. Я увидел заплаканное и сердитое лицо Агнес и тут же опомнился.

– Ну... здравствуй, – сказал я ей неловко, и она несильно стукнула меня по голове, показывая свое возмущение.

– У меня не получилось спастись, – сказал я ей. – Так все неудачно вышло... У тебя нет ли чего поесть?

Девица мотнула головой. Она глядела на меня возмущенно, но я никак не мог понять, что именно ее возмущает.

– Я не пират, – сказал я ей, и она вздрогнула при звуках этого слова. – Я не хотел никого продавать... Но что я могу сделать? Даже если получится спасти тех детей, куда мне их девать?

Агнес оттолкнула меня и села рядом, уткнувши подбородок в колени.

– Ты пришла за водой? – спросил я, и она медленно покачала головой. Ведер у нее действительно не было.

– Ты искала меня?

Девица фыркнула, и я пожалел о своих словах. Она обернулась ко мне и сделала тот же жест, когда предупреждала меня о том, что старик убьет меня, – провела пальцем по горлу и скорчила страшную рожу.

– Капитан Жак хочет тебя убить?

Агнес опять замотала головой.

– Ты хочешь его убить?

Она кивнула, и во взгляде у нее промелькнула такая ненависть, которую странно было видеть у деревенской девчонки. Агнес подняла растопыренные пальцы и ткнула мне ими под нос.

– Ты хочешь убить их всех?

Девица опять кивнула. Она показала на лес, затем на себя и сжалась в комочек, изображая страх.

– А... – произнес я, туго соображая. – Ты здесь прячешься?

Она вздохнула и поникла.

– Не расстраивайся, – пробормотал я неловко, раздумывая, стоит ли ее обнять и не получу ли я опять в глаз. – Хочешь, пойдем со мной. Я найду путь домой... Ведь как-то же я пришел сюда... Или ты можешь вернуться к своим хозяевам. Тебя-то они не обидят!

Агнес поглядела на меня с возмущением, вскочила на ноги и потянула меня за рукав. Когда я замешкался, она опять топнула ногой, и я волей-неволей подчинился. Она сделала мне знак следовать за мной, и я, недоумевая, поплелся за ней, раздумывая о том, что не отказался бы даже от болтушки из муки и воды, лишь бы утолить голод.

Вначале я подумал, что она ведет меня к дому, но мы шли прямиком к морю. На берегу, где сушились лодки, сидели и лениво болтали пираты, и мы миновали их, прокравшись сквозь лес дальше на юг, где берег внезапно уходил вверх, и приходилось карабкаться по скалам и утесам, спотыкаясь о корни деревьев. Здесь Агнес то и дело останавливалась, сосредоточенно разглядывая кусты черники под ногами, и наконец нашла тропу, видную только ей. По ней мы поднялись на самый верх, и лес неожиданно закончился, открыв нам бескрайнее море. Темнело, и здесь я впервые почувствовал ощущение, о котором мне рассказывал отец: все это уже один раз со мной было, только рядом стояла не Агнес...

И я опять увидел, как мальчишка раскидывает руки и падает вниз. А потом то, что гнило и воняло в воде.

Агнес дернула меня за рукав, пока я глядел в пустоту. Девушка подбежала к краю обрыва и сделала вид, что падает туда, а потом отошла на шаг и схватилась за живот, как человек, который так сильно смеется, что думает, будто у него вывалятся все кишки наружу.

– Они сбрасывают отсюда детей в море? – спросил я тихо.

Она посмотрела на меня с отчаянием и закивала, затем изобразила тяжелобольного.

– Детей, которых они не могут продать... Или тех, что умерли от болезней. Боже мой, – мне стало холодно, и я понял, откуда явился тот призрак мальчишки. Тошно было, что я посмел участвовать в подобном деле и сам услужливо поставил те черные точки, означавшие смерть для несчастных, которых отняли у родителей. – Нам нужно вернуться в мой город. Надо рассказать об этом, и о корабле, чтобы власти покончили с такой торговлей.

Агнес пожала плечами. Она указала на себя, а потом вниз.

– Тебя тоже хотят сбросить?

Она отрицательно покачала головой.

– Хотели?

Тот же ответ.

– Кого-то из твоих близких?

Девушка отчаянно закивала и отвернулась, чтобы я не заметил ее слез.

– Так тебя тоже украли и привезли?

Она звонко ударила кулаком о свою ладонь в знак согласия.

– И тебя не могли продать, – продолжил я, – потому что ты немая... А твой брат или сестра погибли здесь... И тебя оставили прислуживать, именно оттого что ты немая и не можешь никому и ничего рассказать...

Агнес медленно кивнула.

"Даже если бы я и могла, – прочел я в ее взгляде, – кто поверит девчонке?"

– Послушай, поверь мне... Я клянусь тебе помочь. Ты помогла мне бежать, и я должен отдать тебе долг. Мы можем отвлечь тех, что на берегу, и опять украсть лодку, и добраться до ближайшего города... Или деревни... Или рыбачьего дома...

Я осекся, подумав о том, что местные рыбаки могли знать об этой торговле.

– Нет, рыбачий дом не подойдет, – сурово сказал я, чтобы успокоить девицу. – Мы доберемся до города, и там я расскажу все, что знаю.

Она пожала плечами, явно не доверяя мне. По правде, я и сам не знал, как сдержать свои обещания, но был полон решимости умереть или добиться своего.

Агнес меня не оставила, и мы пошли вдоль берега на юг, стараясь держаться леса. На севере дорогу нам перерезали пираты – хоть и было в той стороне больше городов и деревень, насколько я знал, но встретить их было легче легкого. Даже на нашем пути, нам приходилось прятаться в сумерках, поскольку вдоль берега медленно шла лодка, и я видел из кустов, как человек в ней внимательно осматривал заросший берег, правильно заподозрив, что рано или поздно я выйду к морю – единственному ориентиру, что был здесь.

Переночевали мы в лощине, куда натаскали еловых веток, и, когда я проснулся, то Агнес рядом не было. Она вскоре вернулась с красными пальцами – в подоле своей юбки она принесла несколько пригоршней земляники, и эта скудная еда только раздразнила голод. Когда мы почуяли запах жареной птицы к вечеру, то прибавили шаг, и, действительно, вскоре увидели несколько убогих и снулых домишек, приткнувшихся друг к другу. Агнес, похоже, обрадовалась больше меня и с нетерпением оглядывалась ко мне, ожидая моего решения, – выходить ли к людям или нет. Я медлил, не зная, чего мне хочется больше: поддаться голоду или же прислушаться к голосу благоразумия. Когда я был уже готов склониться к первому, из ближайшего дома вышел капитан Жак, беседовавший с каким-то стариком благонравного вида, и Агнес отпрянула, будто увидела призрака, но ее лицо выражало такое отвращение, которого вряд ли бы удостоился даже мертвец, выкопанный из могилы через пару месяцев.

Мы обошли это поселение и вскоре добрались до следующего, где увидели подобную же картину: люди капитана, похоже, успели предупредить всех на побережье, и Бог знает, что они могли наговорить им о нас. Я не знал, сколько до ближайшего города на берегу, и мои надежды на спасение таяли, но я не мог признаться в этом девушке.

Она держалась храбро и хоть, в отличие от меня, весь путь проделала босиком, ни разу не попросила меня остановиться и отдохнуть. Ее лодыжки все были исцарапаны, и я чувствовал себя лордом в лохмотьях, но в туфлях рядом с ней. Всякую заботу о ней Агнес отвергала так яростно, словно я предлагал ей отправиться со мной в постель, и я заподозрил, что девушке пришлось терпеть от пиратов больше, чем просто побои, отчего теперь она боялась даже меня. Однако и ее силы кончились, когда к вечеру мы добрались до широкой реки, полной порогов. Мы не могли ее пересечь, и, когда Агнес это поняла, она села там, где стояла, потеряв всякую надежду.

Я пытался утешить ее, развеселить, разозлить – но все было тщетно; она так глубоко ушла в себя, что в конце концов я сел рядом с ней, и мы долго молчали и не шевелились.

Наконец девушка подняла голову и неуверенно указала пальцем назад. Там была еда, был кров, были люди, но были и пираты, что означало верную смерть и для меня, и для нее. Смерть была и впереди: столь же мучительная, если не хуже. Смерть от бурного течения, которое могло затянуть нас на дно или искалечить о камни, либо долгая смерть от голода.

Вспомнив о том, что мы почти ничего не ели, я подошел к воде, умылся и набрал пригоршню воды, чтобы попить и обмануть желудок. Мое ночное видение, мой бред и мой злой ангел опять на миг показался на поверхности воды, и я вдруг понял, что если даже здесь река полна порогов, то где-то выше по течению она может быть спокойна, и ее наверняка пересекают большие пути, которые ведут к людям. Я заставил девицу напиться и знаками (похоже, тогда я заразился ее немотой) показал ей, что мы должны остаться здесь на ночь, а завтра продолжим путь. Она безропотно согласилась и даже позволила мне позаботиться о постели, а затем взяла меня за ладонь и долго глядела мне в глаза, словно хотела сказать, что ни в чем меня не винит.

Сложно описать два последующих дня. Нам пришлось трудней, чем раньше: теперь у нас не было сил, чтобы преодолевать препятствия так же бодро, как в первый день, когда Агнес барашком скакала по холмам среди лесов: мы вязли во мхах, кое-как перелезали через поваленные деревья, и даже шли по воде против течения, где оно было тихим – лишь бы лишний раз не прикладывать усилий и не поднимать ноги. Еды у нас по-прежнему почти не было, и лишь один раз мне чудом удалось поймать в туфлю пару рыбок, и мы съели их сырыми и без соли. Нам повезло, что мы не встретили ни волка, ни медведя, иначе эта история закончилась бы раньше, чем мне хотелось бы. Один раз мы встретили лань с олененком, которые пришли к реке напиться, и множество раз дорогу нам перебегали зайцы и лисы, насмешливо бодрые и быстрые.

К концу второго дня я понял, что не могу больше никуда идти: мне пришлось вести Агнес, которая совсем выбилась из сил, и мы повалились на пятачок из мягкого мха, где было видно небо. Девушка нащупала мою ладонь и сжала ее, глядя в небо. Мы молчали, поскольку не было сил говорить, и я думал, что все вышло глупо и бессмысленно, никого не удалось спасти, и теперь через много лет найдут лишь наши скелеты, поросшие мхом. Я думал о детях, которые ждали своей участи быть проданными, о капитане, который ел мясо и пил вино из чужой крови и плоти, о своих родителях, которые, наверное, поседели от беспокойства, о своих жизненных планах, которые отсюда, из-под лесного полога, казались глупыми и никому не нужными. Мысли перешли в дрему, и я заснул, опасаясь в глубине души больше не проснуться никогда.

По лицу мне возили мокрой и теплой тряпкой, и я слабо отмахивался, пока наконец окончательно не проснулся. Надо мной стоял волк и умильно глядел на меня. Я заорал из последних сил, и он испуганно отскочил, припав к земле. Агнес дернула меня за руку, но я приказал ей бежать, пока я задержу волка. Тот неуверенно вильнул закрученным хвостом, и я вдруг понял, что это самый обычный дворовый пес. Чтобы рассеять мои сомнения, пес звонко залаял, а затем затрусил меж деревьев, оглядываясь на нас. Агнес опять потянула меня за руку, и я понял, что она хочет следовать за ним.

– Нет, – сказал я неуверенно. – Кто знает, куда он нас выведет. Может быть, он просто играет с нами?

Девица слабо фыркнула – теперь у нее не было сил на полноценный звук презренья, – и поднялась, держась за ствол дерева. Она показала на пса, сделала подманивающий жест, а затем резко выжала что-то невидимое.

– Предлагаешь его убить? – потрясенно спросил я. – Даже если бы я ел собачье мясо, всей моей воли не хватит, чтобы задушить невинное существо.

Она ткнула себя в грудь, словно хотела сказать: "Я это сделаю", но я покачал головой.

– Нас это не спасет.

Агнес вздохнула и приложила ладонь к животу. Она глядела так жалобно, что я понял: голод сводит ее с ума, а жизнь среди людей, лишенных христианских чувств, заставила ее не думать о других, тем более, о бессловесных тварях.

Пес весело залаял, призывая нас идти за ним. Его светлая шкура была прекрасно видна даже в чаще, и Агнес решительно шагнула за ним. Нам не хватало еще потеряться, и я против воли последовал за ней, чтобы остановить ее, если вдруг она все-таки приманит пса.

То ли упрямство, то ли надежда на еду придали ей сил, и я осознал, что начал отставать от нее. Не думаю, что Агнес видела что-нибудь, кроме светлого пятна в лесу, равно как и я следил только за ней, пока не был вынужден остановиться и перевести дух, чтобы окликнуть ее.

Мы ушли далеко от реки, и я увидел свет среди деревьев – словно там было солнце, просвечивающее сквозь листву, просека, дорога или поле. Я никак не мог позвать девицу, но пес, который никак не давался ей в руки, внезапно вильнул в ту же сторону; она последовала за ним, неожиданно остановилась, и я услышал свист, а затем сдавленное мычание.

Стоило ли говорить, что вчера ночью мы были совсем близко с большой дорогой, которую мы искали, и готовы были умереть почти на ее обочине, потеряв надежду? И, на наше счастье, сегодня утром по ней шел коробейник, торговавший пуговицами, шнурами, лентами и прочей мелочью, пса он завел не так давно, после того, как прошел слух, что кое-где останавливаться на ночь в одиночестве отнюдь не безопасно. Он перепугался, когда увидел нас, вначале приняв за дикарей, но я успокоил его, кое-как подбирая слова, и рассказал, что мы сбежали от пиратов. Коробейник долго не желал нам верить, поскольку лес вдоль реки считался непроходимым, и охотники, и лесорубы брезговали им, считая непригодным ни для охоты, ни для строительного леса.

Он поделился с нами своей последней едой, и Агнес не желала ее брать, пока он насильно не всунул хлеб и мясо ей в руки. Она по-прежнему была подозрительна, но и ее недоверие одолел голод, после чего девица смягчилась и перестала глядеть на нового знакомца исподлобья.

Коробейник проводил нас до ближайшего двора, который он проходил чуть раньше этим же утром, и здесь нас приняли так хорошо, как только может мечтать уставший человек. Нас еще раз накормили, дали одежду, выслушали мою историю и даже отвезли в город, где мне пришлось говорить в третий раз, на этот раз уже перед шерифом. Он дал знать моим родителям, что со мной случилось, и отец немедленно явился за мной, попеняв мне за то, что я не остался ночевать в гостях у фермера Эллиса, который все это время винил себя в моей пропаже; губернатор, узнав об пиратской напасти, велел собрать флот, чтобы поймать их корабль. Я попросил его оказать мне услугу и позволить мне присоединиться к походу, и хоть капитан корабля, к которому меня приписали, вначале был против этого, посчитав меня изнеженным и слабым сухопутным жителем, позже он сменил гнев на милость.

Долго рассказывать, как мы охотились за пиратами и их Забавой, и это совершенно скучная история новичка, который впервые вышел в море, не зная ни единого морского обычая. В самом сражении тоже не было ничего интересного – много грязи, крови и ругани; те, кого мы взяли в плен, были повешены, но не за похищения детей, а за пиратство. Сообщников своих они не выдали, и Пенни Болтон с женой бесследно исчез, не оставив о себе никаких следов. Также пропал и капитан Жак, позже мне говорили, что он нанялся к кому-то в слуги, ограбил хозяина и отправился в Бостон, в надежде раздобыть там сообщников и новый корабль. Кажется, он тоже кончил свою жизнь на плахе, и так сбылась мечта Агнес – все ее обидчики были казнены.

Сама девушка во время моих приключений нашла себе службу в трактире поломойкой, и каково же было мое удивление, когда я вернулся и обнаружил, что она начала говорить! Один мудрый доктор пояснил, что так иногда случается с людьми, которые подвергаются унижениям и мукам, мол, они теряют речь, а затем вновь, после глубоких переживаний обретают ее. Рассказывать о своем прошлом она не хотела, но все же ей пришлось рассказать о похищенным детях, и Агнес добросовестно пыталась вспомнить, когда их привозили и как кого из них звали. Она бесхитростно сказала, что умирали многие: капитан Жак не желал тратить на них лишних припасов, поэтому все, кто попадал в козий сарай, были истощены до последнего, страдали от чесотки и парши, и любая лихорадка цеплялась к ним так же охотно, как к больному, еще не выздоровевшему до конца после долгой болезни. Пенни Болтон откармливал их птицей, хлебом, жиром и мукой, и иногда от такой обильной кормежки у детей начинались колики. Тех, кто был тяжело болен или умирал, действительно оттаскивали на тот утес, что я видел во сне, и выкидывали в море, но подводное течение прибивало тела в ту пещеру, в которой мне довелось побывать (но довелось ли на самом деле?), и там они разлагались и приманивали диких зверей и птиц.

Удивительным было и то, что хижина этого торговца людьми на самом деле находилась не так далеко от дороги, где я сбился с пути; старик обманул меня, рассказав, что до ближайшего жилища слишком далеко, чтобы пройти пешком – на самом деле мне хватило бы и половины дня, чтобы вернуться на старую дорогу, которая вела на голландскую ферму; другое дело, что люди там жили замкнутые, нелюбезные, и не стоило ждать от них какой-либо помощи, разве только ты бы не умирал на их крыльце.

Мы похоронили останки тех безымянных детей, которые удалось найти, и священник произнес пылкую речь о том, какая радость ждет в садах Господних тех, кому приходилось тяжко под этой луной, и заклеймил убийц, лишенных сочувствия и сострадания к малым и слабым. Никто больше не слышал о призраках, что могли бы появляться на этом месте, и это было странным – ибо, как я уже упоминал, мои земляки весьма искусны на выдумки. Кстати, ту женщину, у которой я должен был присутствовать на суде, оправдала комиссия из Бостона, поскольку им удалось узнать, что пес бегал на то самое место у моря, где лежали трупы, и к детским костям вдова не имела никакого отношения. Когда ее оправдали, она пылко расцеловала меня, чем заставила ревновать Агнес, и подарила девице кольцо своего мужа в награду. На следующий день Агнес вернула его с вежливыми извинениями, что такой, как она, не пристало носить вещи богатых людей, а продавать подарок ей не позволяет совесть.

Ее тоже судили, но оправдали за счет того, что Агнес сама была одной из жертв пиратов и помогала похитителям не по своей воле. Она прожила у них пять или шесть лет, и девушка плохо помнила о том, что было с ней и с ее братом до морского путешествия. Она лишь говорила о том, что видела смутные сны о богатом доме, о хорошо одетых людях, которые заботились о ней и о ее погибшей сестре, но это могло быть не воспоминаниями, а только мечтами о том, чего никогда не с ней не бывало. Губернатор, тронутый ее историей, написал в Англию письмо, где сообщал о раскрытом преступлении и спрашивал о пропавших до этого года детях из знатных и не очень семей – бедняки никого не интересовали, поскольку они и сами были не прочь продать своих детей пиратам, работорговцам, докторам или кому-нибудь еще, кто бы хорошо заплатил. Ответа не было долго; любые вести требуют проверки, не говоря уже о пути туда-обратно через океан, но, когда он пришел, оказалось, что капитан Жак порядочно наследил в Лондоне и его окрестностях, и были времена, когда дети пропадали пачками. Он был не единственным грабителем, который занимался таким грязным делом, и нам удалось найти еще несколько кораблей, которые везли запретный груз. Почти всех, кого мы нашли в живых, и кто помнил, как зовут их родителей, нам удалось вернуть домой, и я надеюсь, что их судьба сложилась счастливо, и воспоминания о плене и издевательствах пропали. Гораздо трудней вышло с теми, кто уже был продан – губернатору посыпались прошения не только от бывших пленников, но и от тех, кто не желал работать на хозяина и решил воспользоваться столь удобным предлогом. Освободить никого из них, впрочем, никто не мог, даже сам губернатор колонии, по закону они принадлежали хозяевам, и только поиски родственников или тех, кто заплатил бы за них деньги, могли бы их спасти от долгих дет работы, но кого-то не желали признавать родственники, чтобы не потерять денег, а кто-то сам не помнил никого из родных.

Что касается Агнес, то ей пришло целых три письма от предполагаемых родителей, и она грустно – и оттого грубо – пошутила, что теперь может зваться едва ли не баронессой, и едва ли какая баронесса когда-либо скоблила пол в таверне. Она по-прежнему вела жизнь простую и уединенную, избегая людей, хотя те были не прочь поглазеть на нее и почесать языки. Агнес призналась мне, что толком не помнит даже, как ее звали раньше, и что жизнь среди людей ученых и воспитанных совсем не по ней, поскольку она боялась сделать что-либо не так, когда находилась в чистом доме. При наших встречах она всегда вначале вела себя скованно, но уже не боялась моих прикосновений и не пыталась ударить меня чем-либо, когда я оказывался слишком близко. Отец не одобрял наши встречи, и матушка вздыхала, когда я говорил, что мы виделись – думаю, что они боялись, что я женюсь на ней, но Агнес в итоге неожиданно вышла замуж за какого-то солдата.

Перед ее свадьбой, когда мы виделись в последний раз (я должен был опять уйти в море, поскольку оно стало моей болезнью и страстью), я заговорил с ней о минувшем и еще раз поблагодарил ее за то, что она принесла мне одежду в ту давнюю ночь и заставила старуху отворить дверь. Она удивленно взглянула на меня и пожала плечами.