Текст книги "Возвращение домой (СИ)"

Автор книги: Станислава Радецкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Annotation

Возвращение домой может занять не день и не два, но порой целую жизнь.

Радецкая Станислава

Радецкая Станислава

Возвращение домой

Виски я выпил в гостях больше, чем следует, и больше, чем следует, заигрывал с неприступной фермерской дочерью, потому был рад свежему ночному воздуху, что потихоньку уносил мой хмель прочь. В сумерках было славно думать о будущем, пока над темными верхушками елей всходила молодая луна, и мне мерещилось, что за поворотом меня ждут приключения, богатства и успех.

Я вел свою кобылу под уздцы по старой дороге, которую проложили еще индейцы. Каких-то десять лет назад, когда ума во мне не было не больше, чем у молодого пса, почуявшего весну, из кустов легко можно было получить стрелу в сердце, но с тех пор все изменилось. Индейцы ушли отсюда, и никто не вспоминал о них, пока не приходили вести с окраин о разграблении той или иной фермы. Я был городским изнеженным юношей, и мне были странны суеверия и привычки фермеров, но, надо отдать им должное, они были крепкими и храбрыми людьми, несмотря на их общую замкнутость и необразованность.

У большого белого камня дорога разделилась на две, и я остановился. Выпитое виски сыграло со мной дурную шутку. Я помнил, что одна из них ведет в город, но которая из них – напрочь вылетело у меня из головы. Моя Красавица ничего не могла мне подсказать, смирно переступая с ноги на ногу, и я с неохотой полез в карман, где носил пару медных полпенни, так, на всякий случай. Прошептав заклинания по голландскому обычаю, а затем молитву, я подбросил монетку, загадав, что если она упадет вверх профилем короля – то я пойду налево, если же Британией – то налево. Король надменно глядел в сторону от меня, скривив рот, и я со вздохом наклонился поднять монету.

Мы свернули налево, но стоило мне пройти по дороге не больше пятнадцати минут, как она резко пошла вниз, и деревья по ее краям стали так тесно, что я начал подумывать о том, что зря не взял фонарь, который мне предлагал Эллис. Моя нерасторопность была достойно вознаграждена, и я поскользнулся на раскисшей грязи, уронив в нее шляпу. Вдобавок я наступил на нее и проклял себя за это.

– Больше никогда не буду пить перед дорогой, – пробормотал я, удрученно пытаясь рассмотреть черную грязь на черном фетре в темноте.

Это была моя единственная хорошая шляпа, и завтра я должен был присутствовать в суде. Дело было нелепым, отголосок давних и темных толков о ведьмах, будто бы пес одной молодой вдовы расхаживал с человеческой костью в зубах. В ту же ночь у соседей поблизости захворал и позже умер младенец, у других – упало дерево на крышу скотного двора и проломило его, и обе семьи не нашли ничего умней, как обвинить женщину в том, что она ведьма. По мне, это дело не стоило и выеденного яйца, но шериф отнесся к нему неожиданно серьезно, арестовал ее, посадил в нашу тюрьму, которая была бревенчатым срубом, где еле помещались трое, и вызвал комиссию не только из столицы нашей колонии, но и из самого Бостона, где у людей, многозначительно намекал он, есть нужный опыт.

Я вспомнил о призраках и рассмеялся. Если послушать местных, то наши края кишмя кишат ведьмами! Почти каждый видел индейского шамана, вызывавшего сатану, или безголового скелета на болоте, или же знал дряхлую старушку, которая умела вызывать молнии!.. Красавица заржала, и я опомнился. Должно быть, я выглядел глупо, согнувшись в три погибели и хохоча в полумраке. Что ж, если бы меня увидел какой-нибудь местный? Наверняка он бы потом рассказывал о колдуне на дьявольской кобыле, который выковыривал из земли чужой след.

В самом низу дороги, где тени сгустились почти до полной тьмы, тек узкий, но бурный ручей, и я понял, что король Георг подсказал неверную дорогу. Ох, не зря его называют злобным королем! Карабкаться назад не хотелось, и я остановился на месте, решая, что делать дальше.

Неожиданно из лесу послышался плач, и руки у меня неожиданно вспотели.

Мне показалось, что вокруг стало еще темней, и поводья неожиданно выскользнули у меня из ладони. Я попытался вслепую нащупать их, но под ногами услужливо оказалось что-то склизкое, и на этот раз я рухнул в ручей. Затылком я ударился так, что в ушах зазвенело и запищало: через ручей, похоже, кто-то в беспорядке накидал бревен, желая облегчить путникам переход. Шляпу унесло водой, я промок до нитки, но все же нашел в себе силы вылезти на каменистый берег, поросший колючками.

У меня еще оставалась фляга с джином, и первым делом я сел, а затем достал ее и очень долго вытаскивал пробку – она скользила между пальцами, я дрожал, как черт, сидя на чем-то дьявольски неудобном. Джина было мало – гилла два, не больше, но и его я не успел выпить: флягу выбило из моих рук, то ли камнем, то ли веткой, и я выругался.

В темноте кто-то захихикал, и я обернулся на звук. Из чащи леса на меня исподлобья глядел худой мальчишка лет семи.

– Слушай, ты, малец, – гневно начал я. – ну-ка поди сюда! Я надеру тебе уши!

Он недобро ухмыльнулся и внезапно исчез, чтобы появиться уже на фут правей. На него почему-то все время падал лунный свет, и я ясно видел неровную, выбеленную луной кожу, щербинку между зубами, почти прозрачные глаза и вихор на нестриженной голове.

Я поднялся, мокрый и злой, забыв о своей лошади, и о том, что мне нужно в город.

– Даю тебе последний шанс, – предупредил я.

Он невежливо повернулся ко мне спиной в порванной рубахе; я увидел вспухшие шрамы на коже: но ни жалость, ни даже сочувствие не шевельнулись в моей душе – так я был зол. Я бросился за ним, рассчитывая схватить его, но запутался в кустах, а он с легкостью ускользнул от меня и теперь стоял, склонив голову поодаль.

Я гонялся за ним с полчаса и набил себе шишек о все окрестные деревья, порвал чулки, оцарапал лицо и потерял пряжку с одной из туфель, но мальчишка оставался таким же неуловимым. Наконец я выдохся и привалился к дереву, глядя на то, как он безмятежно расхаживает по бурелому.

– Слушай... – сказал я, как только отдышался. – Давай-ка заключим сделку. Я не буду больше тебя преследовать... Ты можешь проводить меня к людям?

Он встрепенулся только при последних словах и недоверчиво поглядел на меня.

– Я прощаю тебя, – с досадой добавил я, вспомнив о потерянной фляге и разлитом джине. Как я надеялся, что у моей кобылы хватит ума вернуться к Эллису! – Слышишь? Клянусь Судным днем.

Мальчишка кивнул, не глядя на меня. Он смотрел вверх, на луну, которая неожиданно выплыла из-за деревьев, а затем развернулся и пошел прочь. Я рванулся за ним, ломая кусты, как медведь, и странное, незнакомое чувство искаженности мира посетило меня. Я ждал, что мы выйдем на дорогу, но он неумолимо пробирался через лес, таинственным образом обходя препятствия и легко перепрыгивая через поваленные стволы. Мысль о том, что он заманивает меня в чащу, мне в голову не пришла, я всецело доверился ему и хотел лишь одного, чтобы этот утомительный переход закончился.

Мы вышли на открытое место, и соленый ветер с моря ударил мне в лицо. Ночь была ясной, и до рассвета было еще далеко, только яркая звезда мигала над утесом, будто маяк для моряков. Я с удивлением понял, что обсох за время лесной прогулки, и потер руки, предвкушая близкий отдых, но, оглядевшись, не увидел здесь ни единого признака живого существа или жилья. Мальчишка стоял впереди меня, глядя на море. Он обернулся ко мне, неожиданно печальный, и тоскливо потянулся ко мне.

– Как тебя зовут? – спросил я, чтобы не молчать.

Он пожал плечами.

– Ты здесь живешь?

После паузы мальчишка кивнул.

– Где твои родители?

Вместо ответа он указал на море, и я ничего не понял. Они утонули? Ушли в плаванье?

– Ладно, – сказал я, не желая разбираться в этих головоломках. – Уж отведи меня в дом, а завтра я вернусь в город и вознагражу тебя, как следует. Я привезу тебе ткани на одежду, что ты на это скажешь? Или мяса. Ты давно ел мясо, юнец?

Он опять пожал плечами, и меня начала раздражать его привычка.

– Отведи меня в дом, – повторил я.

Мальчишка повернулся ко мне, и от неожиданности я попятился. Только сейчас мне удалось заметить, что его ноги были босыми и на удивление чистыми – после нашего блуждания в лесах я был грязен как угольщик, и меня осенило смутное подозрение, что я сплю или, может быть, брежу. Он широко раскинул руки, будто распятый, и медленно повалился спиной вперед с обрыва. Я бросился за ним, поскальзываясь и оступаясь, но подхватить его не успел. Внизу шипело, набегая на берег и разбиваясь о камни, обманчиво тихое море, и до меня не донеслось ни звука, ни плеска от падения тела.

– Да будь ты проклят, – пробормотал я, сбитый с толку, взволнованный до кончиков ногтей. Я лег на живот, пытаясь вглядеться в волны, но увидел лишь светлую полосу пены, тающую на берегу.

Сбивая пальцы, я кое-как сполз по обрыву вниз, всякий раз сжимаясь, когда под ногой скользили и осыпались камни. "Зачем мне это нужно?" – зло думал я, когда присел отдышаться на холодный камень. "Во что ты ввязался?" – подсказывал внутренний голос и гнусно хихикал.

Волны добегали почти до моих ног и таяли, уходя в песок. Насколько я мог видеть при тусклой луне, здесь не было ничьих следов, только лис недавно пробегал по берегу. Из чистого упрямства я поднялся и прошел на север, до изгиба скалы, прямиком по звериным следам, и, как только я готов был сдаться, то увидел небольшую полузатопленную пещерку среди камней. Здесь следов стало больше, но между ними, по-прежнему, не было ни единого, принадлежащего человеку.

Я заглянул внутрь и попятился от дурного запаха. Здесь что-то гнило – дохлая рыба или особо едкие водоросли. Меня так замутило, что в глазах потемнело, и я ухватился за камни, чтобы не упасть в то, что колыхалось в воде.

Перед тем, как впасть в забытье, я увидел прозрачные глаза мальчишки, который глядел на меня из-под темной массы. Еще я помнил корабль, заходивший в заброшенную бухту, но, разрази меня гром, не знал, как и где мог его увидеть.

– Что он скажет, когда придет? Кэптен Джек не обрадуется, ты знаешь об этом... и нас по головке не погладит.

Послышался назойливый, бесплодный стук дерева о дерево, и тот, кто говорил, сплюнул.

Чьи-то холодные руки дотронулись до моего лица, и я немедленно подскочил на постели, в которой лежал, вспомнив свой сон о призраке. На меня хмуро и мрачно смотрела смуглая девица, не выказавшая никакого удивления моему пробуждению. Она отняла от моего лица ладонь, которой ощупывала мои щеки и лоб, и наклонилась, чтобы подать мне деревянную чашу с разбавленным кислым вином.

– Благодарю, – от неожиданности выпалил я, откашлявшись, но девица ничего не ответила и отвернулась, шлепая босыми ногами по земляному полу.

– Слава Богу! Слава Богу! – воскликнул румяный старик из-за стола. Голова у него была лихо перевязана черным платком, и его края торчали из узелка на макушке, будто рожки. – Наконец-то ты пришел в себя, юноша. Мы так испугались, когда посреди ночи послышался стук в дверь!.. Сюда редко приходят люди... Я имею в виду, по суше, – пояснил он. – Здесь нет дорог, а в лесу полным-полно диких зверей и индейцев.

Я молчал, пытаясь понять, где я тогда вообще нахожусь, и он принял мое молчание за стеснение.

– Ты пей, пей, – добродушно сказал он, кивая на чашу в моих руках. – А если хочешь есть, то только скажи. Чем богаты, тем и рады. Как тебя звать-то, юноша?

За его спиной сидела старуха, худая, как жердь. Она глядела на меня неодобрительно, поджав тонкие губы, изъеденные какой-то болезнью. Глаза у нее выцвели от времени, и темные зрачки напоминали мелкие камни, которые иногда так назойливо попадают в туфли, что отравляют весь поход.

– Томас, – назвал я чужое имя прежде, чем успел осознать это.

– У меня был один дружок по имени Томас, – старик кивнул. – Хороший был парень, мир его праху!

– А что с ним случилось?

– Утонул в шторм, бедолага. Да ты иди к столу, поешь с нами! Меня звать Пенни Болтон, а это – миссис Болтон. Агнес, принеси ему тарелку, да положи побольше гущи!

Агнес с таким же непроницаемым лицом поставила передо мной похлебку. Я поблагодарил ее, недоумевая, чем успел ее обидеть, и Пенни Болтон немедленно пояснил, что девушка немая, и они приютили ее из жалости несколько лет назад. Он вообще много говорил, и я заметил, что он всякий раз исподволь задавал мне вопросы и зорко следил за тем, как я отвечал. Я проговорился о том, что тороплюсь в город, на суд, и старуха тотчас же встревожилась еще больше.

– В город... – протянул Пенни и почесал затылок под платком. – В город-то, я боюсь, тебе пока не добраться, Томми. Я б тебя отвез, да лодка у меня протекает. Я как раз ее законопатил, поставил сушиться на берегу, и сохнуть ей несколько дней, не меньше. Такому молодому человеку, как ты, скучно сидеть среди стариков, я понимаю... Но тут уж ничего не поделаешь! Через лес идти – врагу не пожелаю.

– Но я же пришел через лес, – брякнул я. – Ночью. Всего полдня пути, не больше.

– Э! – протянул старик. – Какие полдня! Тут три дня ходу, если знаешь путь по бездорожью. Да ты и пришел-то не в себе, весь оборванный, грязный – видно было, что не один день плутал. Кстати, одежку-то верхнюю тебе починили, как могли. Миссис Болтон спрятала ее в сундук.

Я замолчал, подавленный его словами. Что со мной случилось? Кроме дурного сна, я ничего не помнил, и эта маленькая комнатенка, в которой мне отдали чужую постель, пропахшая рыбой, солью и дымом, казалась такой же невозможной, как и падавший вниз с обрыва мальчишка. Три дня пути через лес! Этого не могло быть. Просто потому что не могло быть никогда.

Принесенную похлебку из муки и рыбы я выскреб до дна под неумолчную болтовню старика. Он спросил, что я еще умею делать, кроме письма и чтения, и предложил сходить в лес, проверить силки. Здесь впервые вмешалась старуха, заявившая неприятным голосом, похожим на костяную трещотку, что в хижине прохудилась крыша, и раз здесь появился кто-то, у кого не болит спина, и этот кто-то воспользовался ее, старухиным, гостеприимством, то самое время помочь и посмотреть, что наверху не так. Она почему-то смотрела не на меня, когда говорила, и сверлила яростным взглядом своего мужа, будто они продолжали какую-то давнюю свару. Я уверил их обоих, что сделаю все, чтобы отплатить за их гостеприимство, но возникшую в доме грозу утихомирить не удалось, и потому я был даже рад, когда Пенни вывел меня в чахлый огород и показал, где, по его мнению, протекает крыша.

Вокруг хижины стеной стоял лес, и даже сверху едва был виден просвет меж деревьями, куда уходила одна-единственная тропа. Солнце в этот унылый уголок, похоже, заглядывало нечасто: бревна почернели от времени и кое-где покрылись мхом, козий загон рядом почти разваливался, но толстые полосатые шмели умиротворяюще гудели среди мелких лесных цветов, и аромат нагретых на солнце трав примирил меня с моим незавидным положением. В конце концов, на суде обойдутся и без меня, а отец с матушкой только больше обрадуются, когда я наконец-то вернусь домой.

Когда я поднялся из низины с ведром, полным дерна и нарезанной коры, мне показалось, что у лестницы, приставленной к стене хижины, мелькнуло что-то светлое. На всякий случай я перехватил лопату, как ружье со штыком, готовый прибить любого призрака, пусть он только посмеет явиться.

Но здесь никого не было. Только на утоптанной серой земле прутком была начерчена большая стрелка, и ее острие указывало прямиком на козий загон и море.

Я воткнул лопату в землю, уставившись на рисунок. Неведомый автор предупреждал меня? Велел мне идти к морю? Или хотел сказать что-то еще?

Оставшийся вечер я поглядывал на Агнес. Я был готов поклясться, что это она оставила мне знак, но девица была все так же угрюма и не глядела в мою сторону, даже когда я помогал ей с хозяйством и пытался с ней заговорить. Если бы не эта печать обреченности и подозрения на ее лице, если бы она хоть раз улыбнулась, то я счел бы ее привлекательной девушкой. Кажется, она была моложе меня на пару лет, но поистине об этом трудно было судить: ее руки были испорчены домашней работой, а на лице уже появлялись складки, которым суждено стать морщинами в будущем. Она не была набожна, в отличие от миссис Болтон, всякий раз шептавшей себе под нос молитвы, она почти ничего не ела и держалась особняком от хозяев, ничуть не походя на них ни манерами, ни обликом. Спала она не в доме, а в пристройке, где хозяева держали кур, и старуха строго-настрого запретила мне ходить туда ночью.

Посреди ночи я проснулся от легкого дуновения или прикосновения. Кто-то громко храпел с присвистом, и бледный квадрат лунного света неподвижно застыл на полу. Скрипнула дверь, и я резко сел. С кровати мягко упал плотный сверток, но, когда я наклонился за ним, раздался резкий голос старика:

– Почему не спишь? Мой мальчик, тебе стоит отдохнуть после дня, полного трудов.

– Я хотел отлить, – пробормотал я, пряча сверток под одеяло.

– Давай я провожу тебя, – сказал он без тени всякой любезности. – Здесь по ночам может быть опасно.

Мне пришлось послушаться, чтобы не вызвать его гнева, и, только вернувшись под нагретое одеяло, я смог ощупать то, что мне принесли. Это была одежда, и, видно, это была моя одежда: мой жюстокор и жилет. Достать ее я не осмелился и утром с большими предосторожностями спрятал на крыше, которую все еще чинил.

Застать Агнес одну, чтобы спросить ее напрямик, что это значит, мне никак не удавалось. Она явно хотела меня выпроводить из этого гостеприимного дома, но я никак не мог понять – отчего. Старуха зорко следила за нами, и стоило ей увидеть, что мы рядом, как она тут же изобретала девушке новое занятие. Со мной она переменилась и говорила так ласково, словно я был ее потерянным сыном, но при этом то царапала стол желтыми, обломанными ногтями, то глядела на меня с ненавистью. Мне удалось улучить мгновение, когда хозяйка принялась подсчитывать яйца, снесенные курами, и я отправился собирать хворост, но вместо того, я следил за Агнес, которая сновала из дома во двор, и, наконец, появилась с ведрами, чтобы сходить набрать воды в ручье или речушке. Я последовал за ней лесом, чтобы она не заметила меня, и увидел, как меняется ее походка, когда она уходила от дома все дальше и дальше. Плечи ее распрямились, она почти пританцовывала и даже, казалось, мурлыкала себе под нос какой-то напев.

Когда девица подошла к реке, она поставила одно ведро на землю и, подоткнув юбку, спустилась к воде. Я решил, что сейчас самое время предстать перед ней, чтобы не напугать ее, и медленно вышел из лесу, тихо, очень тихо оказавшись за ее спиной.

Каким-то чудесным образом она заметила меня. Не знаю, что Агнес подумала, но она резко обернулась, и земля, которую подмыл жестокий ручей (может быть, это был тот же, в котором я валялся прошлой ночью?), обвалилась в воду под ее ногами. Я успел подхватить девицу за талию, чтобы она не промокла, и в благодарность получил кулаком в глаз так, что перед моим внутренним взором вспыхнули звезды. Я выругался и отпустил ее, прижимая ладонь к лицу, будто давление на глаз могло уменьшить боль. Жестокосердная девица ничуть не озаботилась моей судьбой и деловито вылавливала палкой уплывшее ведро.

– Ты всегда так встречаешь тех, кто пытается тебя спасти? – спросил я, когда боль кое-как унялась. – Между прочим, достойные девушки дарят поцелуй в награду!

Мне послышалось, что она пренебрежительно фыркнула. Головы она не подняла, пока не подогнала ведро к берегу и не взяла его в руки.

– Ладно, – сказал я, чувствуя себя дурак дураком. – Я вовсе не пытался покушаться на твою честь, если она тебе так дорога. Я хотел поговорить с тобой.

Вместо ответа Агнес отдала мне ведро и жестом показала, чтобы я набрал воды сам.

– Ты что, язык проглотила? – недовольно спросил я. – Скажи хоть что-нибудь! Я же не с ведром или с деревом толкую!

На этот раз я был проворней и увернулся от ее удара, однако фортуна была не на моей стороне, и я запнулся о трухлявый ствол дерева, набив себе вдобавок шишку на лбу о ведро. Мерзкая девчонка ухмылялась, уперев руки в бока корсета.

– Выдрать бы тебя, – сказал я угрюмо. – Зачем ты подложила мне ночью одежду?

Ухмылка сошла с ее губ, и она огляделась почти со звериной чуткостью. Агнес ткнула в мою сторону пальцем, а затем провела характерным жестом по шее, изображая нож.

– Меня должны убить? – с сомнением спросил я.

Она торжественно кивнула.

– Почему?

Девица пожала плечами: нечто среднее между "не знаю" и "так здесь принято". Она нетерпеливо взглянула в сторону дома и выразительно показала мне на ведро. Я послушался ее и, ворча, набрал воды в оба ведра.

– Но как мне выбраться отсюда?

Она вздохнула, подобрала с земли прутик и нарисовала на тропинке среди камней нечто, напоминавшее полумесяц, и махнула рукой в сторону моря. Я тупо глядел на ее рисунок, стоя с ведрами, пока наконец не сообразил, что она имела в виду лодку.

– Мне нужно увести лодку? – спросил я. – Та, которая сушится на берегу?

Она кивнула, затем покачала головой, и у меня опять заныл опухающий глаз. Девица нарисовала мне еще несколько полумесяцев и на этот раз ткнула прутиком в сторону дома.

– Ага... Значит, здесь есть еще лодки, так? Почему тогда старик солгал мне? И почему ты так заботишься о моей жизни?

Она отвернулась, не желая отвечать на этот вопрос. Я поставил ведра на землю и подошел к ней ближе. Мне еще было чем рисковать, но Агнес на этот раз не попыталась меня ударить. Мы стояли так близко, что наше дыхание смешивалось, и я знал, что стоит мне сделать неверное движение, как она очнется от общего морока и сбежит. Мне вдруг захотелось поцеловать ее, но девушка вдруг оттолкнула меня обеими руками, показала на лес и топнула ногой.

Я презрительно хмыкнул, но она встревожилась не на шутку, и ее тревога невольно передалась мне, и я послушался ее приказа. Я затаился меж деревьями, пока она спокойно наклонилась над ведрами, но на виске у нее заметно билась жилка.

– Тебя за смертью только посылать, – проворчала старуха, которая, видно, заждалась Агнес и теперь торопилась к ней навстречу. Я не слышал, как она приближалась, но, похоже, у девицы был отличный слух. – Видит Бог, из всех нерасторопных девок такую, как ты, еще надо поискать!

Она отвесила Агнес затрещину по затылку, и та привычным движением сдунула с лица растрепавшиеся от удара волосы, не глядя на старуху. Каким-то образом ей удалось не расплескать воду, и под ругань старухи они медленно скрылись из виду. Я выждал еще какое-то время и пошел следом, то и дело дотрагиваясь до распухшего глаза.

Когда старик увидел, на что я похож, он долго смеялся, слушая мои беспомощные враки о том, что со мной случилось, а затем добродушно предложил мне кусок куриного мяса, чтобы опухоль спала, сетуя на то, что все козы у них передохли, и что гораздо лучше для синяков баранина или собачатина. Я глядел на его доброе, румяное лицо и опять не мог поверить девице: такой заботливый человек не мог оказаться убийцей и вором. Он угостил меня душистым табаком из Новой Испании, и мы долго курили, сидя на бревне перед домом, пока Пенни Болтон расспрашивал меня о родителях и рассказывал о своей корабельной молодости на борту корабля со странным названием "Забава". Он говорил о далеких краях: об Испании и Португалии, Англии и Ост-Индии, Карибском море и испанских владениях в Америке; он говорил так славно, что я заслушался и опомнился только, когда старик засмеялся и сказал, что пора спать. И действительно: спускались сумерки, из-под деревьев быстро росли темные тени, и сумеречная мошкара роилась серыми клубами в свете закатного солнца. Я отвернулся затушить трубку и, когда невзначай бросил взгляд на лицо своего собеседника, удивился его незнакомому, настороженному выражению, которое, впрочем, быстро исчезло.

В эту ночь я поклялся себе не спать и мужественно боролся со сном до полуночи, ожидая подходящего мгновения, чтобы сбежать. Дверь была заперта на засов, и я вертел в голове все способы, как неслышно отпереть его, однако всякий раз, когда я готов был встать, кто-то из хозяев стонал или ворочался, и я затихал. Я спрашивал себя, чего боюсь в этом доме. Старик был крепок – это верно, но настроен он был ко мне дружелюбно, как мне казалось, и если не слушать бредни глупой и драчливой девчонки, которая до сих пор не удосужилась сказать мне хоть слово, то мне нечего было опасаться. И все же... Все же моему воспаленному воображению казалось, что здесь что-то не так.

Старуха неожиданно поднялась в постели, потревожив мужа. Я не видел ее лица, лишь мутное светлое пятно рубахи парило в темной комнате. Она подошла к двери, успокоив своего мужа, который вновь осведомился, что происходит, отперла ее и затихла. Я не понял, вышла она или нет, и притаился под покрывалом, прислушиваясь к ночным звукам, но, кроме дыхания спящего, все смолкло. Наконец решившись, я поднялся с постели, подобрал туфли и тихо вышел во двор.

Хозяйки нигде не было видно, и я беспрепятственно влез на крышу за одеждой, стараясь не стучать зубами: ночной холод неожиданно оказался слишком пронзительным. Жилет и камзол я уже натягивал, спрятавшись за козьим сараем и, запустив руку в карманы, не нашел там ни единой монеты: хозяева, похоже, не упускали своей выгоды даже в мелочах. Пока я натягивал чулки, передо мной появился узкий луч фонаря и мельком осветил девичью руку, которая протягивала мне сверток с едой.

– Как ты догадалась, что я здесь? – спросил я у невидимой Агнес, засунув тряпицу с сухими галетами в карман, но вместо ответа она закрыла мне рот рукой, а затем отстранилась и качнула фонарем. Луч запрыгал по стволам деревьев, освещая тропинку. Я хотел забрать у нее фонарь, но девица отвела мою руку, и свет опять выхватил переплетение веток из темноты. Она легко отошла от меня, и я понял, что девица собралась проводить меня.

Мы благоразумно молчали, пока не отошли подальше от дома, и только здесь я осмелился спросить у нее:

– Куда ты ведешь меня?

Она не ответила, и я схватил ее за руку, чтобы убедиться, что она живая. Она изумленно обернулась ко мне, но на этот раз бить не стала. Рука у нее была теплой, и я сжал ее ладонь, прежде чем отпустить. Я почувствовал, как девица хмурится в темноте, и она подняла фонарь повыше, чтобы я мог увидеть ее лицо, закрыла рот ладонью и покачала головой.

– Так ты что... немая?

Агнес помедлила, прежде чем коротко кивнуть, и отвернулась, словно желала поставить на этом точку.

Вскоре мы оказались на берегу, и, к счастью, он не был похож на тот скалистый берег, что я видел во сне. Песок набился мне в туфли, пока мы брели к перевернутой лодке, которую выволокли на берег. Агнес поставила фонарь на землю и помогла мне перевернуть ее. Весла лежали под ней, завернутые в плотную парусину, и девушка подала мне нож, чтобы разрезать крепкий узел. Когда оставалось лишь спустить лодку на воду, я не смог не спросить у моей спасительницы:

– Ты поедешь со мной?

Она мотнула головой и показала фонарем назад, а затем повесила его на нос лодки, чтобы я не врезался в берег.

– Странная ты девица...

Мне помолчали, не зная, что еще сказать. Я думал, что она уйдет, но Агнес все еще чего-то ждала, и мне показалось, что она улыбается.

– Хочешь, я приеду за тобой после того, как доберусь до города? – спросил я и почувствовал, что этот вопрос задавать не стоило. От Агнес повеяло холодом, и она еле уловимо отстранилась от меня, избегая, как обычно, прикосновений.

– Что ж, тогда прощай, – сказал я и поволок лодку к воде.

Она глядела мне вслед, серая фигурка в коротком платье, но я не знал, видела ли Агнес меня. Я поднял руку в знак прощания, но она даже не шевельнулась.

На мое счастье, море было спокойным, и я не видел ни единого признака шторма. Я быстро согрелся, пока греб. Хоть я и не мог назвать себя искусным гребцом, но лодка с легкостью шла вдоль берега, она не пропускала воду, и я даже подумывал поставить парус, если поднимется ветер.

Теперь я понимаю, какой легкой добычей был с фонарем на носу лодки, заметный любому, кто коротал бы эту ночь на берегу, но тогда, опьяненный свободой и свежим морским воздухом, я не заметил, как ко мне сбоку подошли две лодки.

Они не стали окликать меня, и я опомнился только тогда, когда услышал рядом плеск от чужих весел. Их молчание красноречиво говорило о том, что намерения у них были вовсе не добрые. Я приналег на весла, но у них гребцов было больше, и за борт моей лодки зацепился багор. Без лишних слов они потащили меня к берегу; когда же я попытался освободиться, то получил веслом по голове и чуть не выпал за борт.

На берегу меня вытащили из лодки и под угрозой ножа заставили лечь на землю. Негодяи вытащили фонарь, прикрытый мешковиной, и я наконец-то смог увидеть своих похитителей. Их было восемь – все крепкие люди, из тех, с кем не стоит встречаться на узкой дорожке. На каждом из них будто лежала печать пороков: природа наградила их звериным обликом, грубый образ жизни – шрамами и ранами, а привычка потакать страстям – дурной болезнью. В городе я видел подобных им только на пристани, и то – они редко собирались больше одного-двух и вели себя тихо. То ли дело сейчас! Они грубо галдели, радуясь тому, что добыли еще одну лодку, затем раздели меня до рубашки и подштанников, не побрезговав чулками, ботинками и лентой, которой я перевязывал свои волосы, и крепко стянули мне руки веревкой. На первый же свой вопрос я получил кулаком в зубы и благоразумно решил молчать, пока меня не спросят, но они, судя по разговорам, приняли меня за рыбака и после долгого обсуждения – гнать меня в шею или убить на месте и выкинуть в море – решили привести меня к своему капитану, чтобы тот точно приказал, что им делать. Капитан Джек или капитан Жак – по правде, я не расслышал его имени, но нечто подобное произносил старик, когда думал, что я сплю.

Меня подталкивали в спину тычками, чтобы я шел быстрей, но я так устал и измучился, что мне было почти наплевать на то, куда меня ведут. Меня положили в одну из их лодок, сверху на меня сел вонючий детина, и мы вновь отправились в путь, но теперь я не мог видеть ничего и не желал ничего видеть: мой невинный визит в гости и возвращение домой оказались спуском в преисподнюю, и каждая ступень была хуже предыдущей.

Они подняли меня на борт, будто быка, обвязав за пояс и грудь. На корабле пахло застарелой рвотой и топленым жиром, и я оказался лежать в круге из мрачно-веселых людей, которые первым делом потребовали поделить мою одежду по справедливости. Они долго препирались, изредка удостаивая меня пинками, когда вспоминали обо мне, но замолкли, когда на палубу вышел еще один человек. Он был коренаст, плотно сложен, гладко выбрит и одет лучше, чем большинство моряков удачи. За ним тащился старик на деревянной ноге, он бесцеремонно подошел ко мне, ощупал мускулы, заставил показать зубы, собрав мое лицо пястью ладони и, закончив осмотр, выпил из фляги рому.