Текст книги "Диско-бар"

Автор книги: Станислав Родионов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Станислав Родионов
ДИСКО-БАР

1

Долговязый парень вскочил на первую ступеньку уже пошедшего автобуса, как неуклюжая птица. Двери решительно и мягко защемили его. Леденцов хотел освободить бедолагу, но тот лишь жмурился, испытывая удовольствие от безболезненного плена. Водочный дух, чуть облагороженный запахом портвейна, начал заволакивать автобус.

– Водитель, человека сдавило! – тревожно крикнул пожилой мужчина в лёгкой капроновой шляпе.

Дверь разомкнулась. Долговязый парень согбенно поднялся в салон, к этому растревоженному мужчине. Тот переставил с пола на колени громадную, вроде траловой, сетку с пачками, бутылками и пакетами.

– Папаша, у меня земля под ногами прогибается…

Мужчина намёк понял и вскочил, чуть не уронив лёгкую капроновую шляпу. Траловую сетку он отбуксировал в угол автобуса, на пол, где встал и сам. Казалось, что на его лицо пала какая-то благость от доброты своей; впрочем, на лицо мог пасть отсвет белёсой капроновой шляпы. Леденцову захотелось подойти к нему и что-нибудь сделать – например, расплющить апельсин в его траловой сетке.

– Я еду туда? – спросил сразу у всех долговязый, озирая автобус взбухшими глазищами.

– А тебе куда, милок? – елейно отозвалась старушка, его соседка.

– Мне надо в ту сторону, – растолковал парень и поставил ботинок сорок пятого размера на её детский рюкзачок.

– Если в ту сторону, то едешь туда, – объяснила старушка, как внуку, извлекая рюкзачок из-под рифлёной подошвы.

– А следующая остановка уже была?

– Будет, милок, будет.

Леденцову захотелось подойти к старушке и что-нибудь сделать – например, оторвать лямку от рюкзачка. Но он не успел ни апельсин расплющить, ни лямку оторвать, потому что долговязый вперил в него взгляд гоголевского Вия:

– Почему рыжий?

– Крашусь, – скромно объяснил Леденцов.

– Чем?

– Портвейном розовым.

Пьяный умолк, не в силах переварить ответ. И неизвестно, переварил ли бы, не увидь он перед глазами, тоже подкрашенными портвейном, тонкую фигурку в белом плащике. Она сюда передвинулась, ничего не подозревая.

– Девушка, садись! – предложил долговязый и звонко шлёпнул ладонью по своему широкому колену.

Девушка сделала вид, что не слышит.

– Слышь, садись на коленки! – разнеслось уже по всему автобусу.

Леденцов видел только её профиль: лёгкий носик, модно поднятый воротник плаща, светлые прямые волосы, да тубус в руке, похожий на аккуратно выточенное поленце.

– Землячка, в ногах правды нет, она в другом месте, повыше…

Леденцов вспомнил капитана Петельникова. Тот бы нашёлся.

– Да садись ты, герла?!..

Долговязый поднял шаткую руку и сгрёб тубусик – пальцев хватило обвить его. Девушка вздрогнула, словно укололась, и глянула по сторонам. Теперь Леденцов увидел её голубоватые глаза и слабые, чуть подкрашенные губы. Видимо, она что-то сказала, но так тихо, что никто и ничего не услышал.

Леденцов шагнул к ней, расцепил заскорузлые пальцы долговязого и вытащил тубус из щупалец.

– Она не хочет. А вот я посижу. Спасибо, браток.

Лишь на секунду мелькнуло красное заострённое лицо парня; этой секунды инспектору хватило, чтобы испытать свою память и припомнить цитату, подобающую случаю: «Его худощавое лицо напоминало морду ласки с несварением желудка». Леденцов плюхнулся на чужие колени так, что сиденье хрустнуло стальными пружинами. Долговязый тут же вскинул кулаки и попробовал встать, но Леденцов перехватил его руки и прижал к своим бокам с рычажной хваткой, как приварил; ногами он упёрся в спинку противоположного кресла с такой силой, чтобы пьяное тело под ним не выскользнуло. Парень заёрзал остервенело.

– Ты чего? – удивился Леденцов. – Во мне всего семьдесят кило.

– Пусти, рыжий…

В дальнем конце автобуса всхохотнули. Неужели добрейший дядя в лёгкой капроновой шляпе?

– Рыжий, схлопочешь…

Теперь смеялись почти все. Кроме инспектора – удерживать таким странным приёмом пьяного верзилу было тяжело до пота, до побеления кистей рук и сжатых губ. Но народный смех и слабая улыбка девушки с тубусом поддерживали.

– Отпусти же, чёрт рыжий. Мне выходить…

Протрезвевший голос и засипевшая дверь убедили инспектора. Он встал и отпрыгнул, на всякий случай приготовившись к защите. Но долговязый вышел из автобуса, как вывалился, испугавшись, скорее всего, не Леденцова, а весёлого смеха.

Инспектор сразу же ушёл в закуток, образованный кабиной водителя и кассой. Он приходил в себя – от напряжения слегка дрожали руки и потеплела спина. Ему казалось, что на него все смотрят, поэтому до своей остановки ехал, отвернувшись к окну…

Выпрыгнув из автобуса, Леденцов сильно вдохнул тёплый июньский воздух и увидел тубус, похожий на аккуратно выпиленное полешко.

– Как вы не испугались такого детины? – негромко спросила девушка.

– Таких я обычно чайником по морде.

– Спасибо, вы меня избавили.

– Это что…

Леденцов приладился к её шагу. На него пахнуло откуда-то издалека-издалека, словно из детства, неповторимо и единственно, – так пахли в дождь июньские берёзы. Неужели теперь выпускают такие духи? Инспектор приблизился к ней на прилично-доступное расстояние – от девушки пахло сиренью: то ли белой, то ли сиреневой. Но на осевой линии проспекта белели мокрые июньские берёзы, перебивающие своим духом бензин, камень и далёкие духи. Леденцову захотелось в лес, одному или вот с этой тихой девушкой. А что? Палатку в его рюкзак, продукты в её тубус…

– Иду как-то парком, а бандит хватает девицу за нежную шею. Я: «Руки вверх, то есть отпусти горло!» Бандит: «Отвали». Я: «Сейчас ты у меня схлопочешь чайником по морде». Девушка как закричит: «Хулиган!» Про меня. Оказывается, было модно ходить обнявшись за талию, потом за плечи, а теперь за шею.

– А вы шли с чайником?

– Я шёл без чайника, но у меня такая присказка. По-научному – рефрен.

Пропуская спутницу вперёд, Леденцов залюбовался её ножками: крепкими, ладными, в джинсовых босоножках на широких и лёгких каблучках. Как там… «Если женщина понимает толк в обуви, то вся остальная амуниция у неё о’кей».

– Разрешите задать нескромный вопрос? – вдохновился он.

– Замужем ли я?

– Пьёте ли вы кофий?

– Разумеется.

– Давайте по чашечке, а?

Она кивнула неопределённо, точно сомневалась в своей любви к кофе.

– Или вы опасаетесь уличных знакомств? – угадал инспектор её тревогу.

– У нас же автобусное, – улыбнулась она.

Выпить чашку кофе оказалось не так просто. Кафетерий был забит народом, булочные уже закрылись, «Белочка» оказалась на ремонте, в пышечной сломался кофеварочный агрегат… Но Леденцов не сдавался – шёл лишь ему известными зигзагами.

– В Париже, говорят, на каждом шагу кофейня. А если не кофейня, то какая-нибудь какавня, кисельня или компотня.

Они оказались у полукруглого здания. Из жаркого входа, как из вулканического жерла, бил огненный свет; там перекатывалась могучая музыка и каменными осыпями взрывался топот.

В этом огненном свете – почему-то далеко, хотя вход был в десяти шагах, – возникали, тут же пропадая, стройные фигуры в комбинезонах, в джинсах, в блестящих брюках, в ярко-цветных свободных рубашках и блузках… Казалось, что на землю опустились пришельцы, устроили тут свой инопланетный праздник и, отгуляв, улетят…

– Дискотека, – сказала она так, как говорят о далёких мирах.

– Зайдём?

– Что вы…

– Это же диско-бар. А в баре варят отличный, кофий, то есть кофе.

Она заколебалась, глянув на свой тубус. Леденцов мягко отобрал его, и она сразу пошла, словно вся её сила была в-этом тубусе.

Они ступили в вестибюль, тоже став пришельцами – порозовели от малиновых светильников, заметались от первого смущения, заблестели глазами от звона праздника… Но Леденцов разобрался скоро. Правая дверь из вестибюля вела в танцевальный зал, левая дверь – в бар. Инспектору осталось купить входные билеты и сдать её плащик гардеробщику.

Видимо, из-за раннего времени в баре оказалось просторно. Тёмный, обшитый деревом снизу доверху, он походил на длинную и уютную пещеру. Лампы так были упрятаны, что свет, казалось, брезжил из-под каждой дубовой панелины. Высокая стойка с жаркой кофеварочной машиной тянулась бесконечно. Они выбрали самый угол, усевшись на мухомористые грибы – высокие табуреты, обтянутые вишнёвой кожей в белых пупырышках.

– Кстати, по паспорту я Борис.

– Наташа.

– Начальник, имея в виду цветовую гамму моих волос, зовёт меня Абрикосом. Вы можете называть Абрикоськой.

Она улыбнулась слабыми губами, словно извиняясь за шутку начальника. Полумрак и тёмный дуб не затемнили ни её светлых волос, ни голубоватых глаз, ни белой кожи.

За стойкой работали две барменши в одинаковых брючках-«бананах» и лиловых кофточках с белыми отложными воротничками, с золотыми цепочками на обнажённых шеях. Одна, маленькая и лёгкая, с неожиданными и какими-то недоразвитыми косичками, походила на школьницу. Вторая, грузная, с тяжёлыми губами, упорным взглядом и клочкастой чёрной причёской, показалась инспектору атаманшей. Она и подошла к ним, вопросительно уперев взгляд куда-то в дубовое пространство.

– По чашечке кофе, пожалуйста, – с достоинством попросил Леденцов.

– И всё? – сурово удивилась барменша.

– А что… ещё есть?

– Коктейли, фирменное мороженое «Дискотека»…

– По чашечке кофе и по «Дискотеке», – заключил инспектор.

Атаманша, то есть барменша, вытерла стойку, обдала Леденцова чем-то похожим на заплесневелую улыбку и неспешно поплыла к урчащей машине. Как там… «Бэби-люкс, чернокудрая бестия с глазами, сулящими блаженство и кучу неприятностей».

– Боря, а вы учитесь? – спросила Наташа, не решившись на «Абрикоську».

– Я всю жизнь учусь.

– А, так вы работаете?

– Я, Наташа, всю жизнь работаю.

Она замешкалась, так и не поняв, чем он занимается. Леденцов не любил называть свою профессию по разным причинам, и может быть, по главной – ему не верили, не походил он на инспектора уголовного розыска. Невысокий и неширокий, волосы рыжеватые, ресницы белёсые, лицо в веснушках, пиджак в зелёную клетку, галстук цвета немытой арбузной корки…

– Боря, а кем вы работаете?

– «Каждый зарабатывает на своё виски, как может».

– Как вы сказали?

– Я сказал, что за такие слова меня нужно бить чайником по морде…

Видимо, она хотела спросить, за какие такие слова, но барменша принесла заказ, ловко пустив его по стойке, как по ледяной дорожке. На инспекторское «спасибо» она лишь блеснула крупными тёмными глазами и опять смурновато улыбнулась.

Фирменным мороженым «Дискотека» оказались сто граммов коньяка, в котором плавали два кремовых шарика. Леденцов тянул через соломинку алкоголь, хотя был бы не прочь обменять этот бокал на тарелку горячего супа – он возвращался с работы. Наташа пила сосредоточенно, будто делала анализ, но её слабые губы зажили смелее.

Иногда в бар вскользали затуманенные пары, ещё не сбросившие жара, скорости и ритма. Выпив по коктейлю, они улетали за дверь, в горячий туман праздника.

– Итак, студентка, второй курс Политехнического института. А какой факультет?

– Как вы узнали? – удивилась она, всё больше розовея.

– Тубусы носят только студенты техвузов, Политехнический ближе всего, по возрасту вы тянете на второй курс…

– Я буду специалистом по очистным сооружениям.

– Вроде сантехника?

– Боря, вы технически необразованный.

– Верно, Наташа. Вот приду домой и за это себя чайником по морде.

– Ой, меня ждёт мама…

Они допили кофе. Леденцов с некоторой грустью лишился десятки, которую барменша взяла заслуженно, словно накормила их досыта. И опять не то улыбнулась, не то ухмыльнулась тяжёлыми и непослушными губами…

Белый вечер ещё не перешёл в белую ночь – только чуть посвежело. Наташа жила почти рядом, через квартал. Инспектор проводил её до дверей квартиры и, слегка затуманенный фирменным мороженым «Дискотека», предложил:

– Наташа, давайте сверим часы.

– Зачем?

– Чтобы договориться о новой встрече.

Она глянула на него насмешливо:

– А вы перестанете употреблять свои вульгарные выражения?

– Какие? – опешил Леденцов.

– Если я провинюсь, вы тоже скажете, что меня надо этим… чайником?

– Наташа, я джентльмен. Скажу не чайником, а кофейником по личику.

Она мило задумалась, решая, перестало ли выражение быть вульгарным. Голубые глаза, совсем просветлевшие, смотрели на инспектора с беспокойным недоумением. Это недоумение и спасло её от мгновенного инспекторского поцелуя.

– Наташа, – как-то между прочим сказал он, – в следующий раз мы поговорим о биологических очистителях, о малых голландцах, о химерном этносе, об экзистенциализме и двести двадцатой кантате Баха. А сегодня…

– Я не помню своего расписания, – почти прошептала она.

– Телефончик…

– У нас нет телефона.

– Тогда возьми мой.

Инспектор протянул бумажку с цифрами и всё-таки легонько поцеловал её – так, на прощанье, в щёчку.

2

Петельников глянул на часы.

По всем законам – государственным, биологическим, нравственным – ему следовало идти домой, ибо во дне рабочем восемь часов, организм его устал и работать на износ аморально… Но на последнем собрании он выплеснул речь о пользе профилактики, был пойман на слове и брошен в помощь инспекции по делам о несовершеннолетних. От дел уголовного розыска его никто не освободил.

Инспектор вздохнул и подошёл к окну…

Там, за распахнутыми стёклами, был июнь. За стеной бушующего зеленью кустарника рдели по скверам цветы, ходили девушки в свободных летних одеждах, пахло землёй, и белая ночь была готова щемяще высветлить город. Пришёл июнь и в милицию. Откуда-то выполз хулиган, который на зиму пропадал, как вымерзал. Поступили плаксивые заявления девушек, тех, в свободных летних одеждах, в которых они сидели белыми ночами на отдалённых парковых скамейках. В бойких местах встали хитроватые старушки с охапками полевых цветов, рвать которые запрещено. Он сам вчера спугнул такую бабусю с корзиной «купальницы европейской», взращённой природой из какой-то жёлтой нежнейшей субстанции.

Стук в дверь вернул инспектора к столу.

– Меня послали к вам, – сказала женщина с порога.

Петельников кивнул на стул и тоже сел. Женщина расстегнула светлый, с перламутровым отливом плащ и сняла светлую, цвета белой ночи, шляпку. Следовало бы предложить ей раздеться, но уже восемь часов, впереди были хлопотные дела, да и домой хотелось.

– Я пришла по поводу сына, Вити Кундышева…

– На учёте в детской комнате состоит?

– Нет-нет, но меня гложет беспокойство.

Инспектор сел поплотнее, отгоняя разъедающую мечту о домашнем вечере. Женщину не обокрали и не ударили, женщину гложет беспокойство. А такой разговор – надолго.

– Слушаю, – сказал Петельников с напускной энергией, чтобы окончательно развеять усталость.

– До девятого класса Витя учился почти на одни пятёрки…

Она подалась к инспектору с той надеждой на понимание, которая вечно живёт в матерях.

– Посещал спортивную секцию…

Её светлое и ещё молодое лицо, казалось, попрозрачнело от близких слёз.

– Занимался музыкой, уже свободно играл сонату Грига…

Она стала мять шляпку цвета белой ночи.

– Победил на химической олимпиаде…

Из круглой шляпки, которую инспектор посчитал бы за французскую, она сделала что-то вроде пельменины.

– Все думали, что станет медалистом…

– Что он сделал? – перебил инспектор, спасая французскую шляпку.

– Ничего не сделал.

– Ну и слава богу.

– Вернее, сделал. Витя влюбился с нечеловеческой страстью…

– Поздравляю.

– С чем? – она выпустила-таки шляпку.

– Не часто влюбляются с нечеловеческой страстью.

– Но он влюбился в деньги!

– В деньги?

– Как заразная болезнь. У меня выпрашивает, у отца занимает, у младшего брата выманивает… Неделю красил оградки на кладбище. Охотится за бабушкиной пенсией…

Инспектор, сперва намеревавшийся объяснить, что она пришла не по адресу, слушал теперь внимательно. Парень влюбился не в девушку, не в учителя, не в книги, не в космонавта и даже не в спортивную команду…

– Верите ли, – почти со страхом сказала она, – Витя собирает по дворам бутылки и сдаёт. И это мальчик, играющий Грига.

Растревоженное лицо женщины удержало едкие слова Петельникова о том, что игравшему Грига подобало бы собирать не бутылки, а хотя бы майонезные баночки. Он записал домашний адрес, школу, имена родителей и место их работы. И когда ему показалось, что глаза женщины стали поспокойнее, спросил о главном:

– Зачем ему деньги?

– Не знаю.

– Как не знаете?

– Не говорит. Но всё, что нужно, у него есть.

– Может быть, вино?

– Случается, но редко и чуть-чуть.

Инспектора больше бы насторожили деньги приносимые. Витя Кундышев уносил. Скорее всего, криминала тут не будет. Допустим, копит на путешествие, или даёт в долг приятелю, или помогает человеку в беде, или, в конце концов, строит ракету… Но профилактика преступлений и заключается в том, чтобы не дошло до криминала.

– Чем он занимается после школы?

– Уроки наспех сделает и убежит.

– Куда?

– Не знаю, всё молчком.

У Петельникова пропал к ней интерес. Ничего не знающая мать. Зачем сыну деньги, куда он ходит, чем занимается… Но нет родителей, которые не знают своих детей, а есть родители, которые не хотят их знать.

– Я потолкую с вашим Витей, – кончил он разговор.

– А мог сын пойти в деда?

– В каком смысле?

– Дед был жадный, всю жизнь копил. Теперь ведь, знаете, наследственности придают значение.

Он знал. И чем больше ей придавали значение, тем это сильнее раздражало инспектора. Ему уже попадались нагловатые подростки, валившие всё на наследственность, как на стихийное бедствие.

– Наследственность придумали родители, которые не хотят заниматься воспитанием, – уж слишком запальчиво бросил он.

3

Леденцов постоял у высокой двери из тяжёлого дерева, стараясь отдышаться. Он удивился – отчего? Приехал же на лифте. От трёх рабочих суток?

Он позвонил. Дверь открыла женщина средних лет с красивым лицом, слегка испорченным излишней суровостью. Каштановые волосы – почти как у инспектора, с добавкой коризны – ниспадали до зелёного воротника шуршащего халата.

– Что вам угодно? – ещё больше построжала она.

– Виски на два пальца, миссис.

– Больше ничего?

– Ванну, сигарету и пару сандвичей.

– Я вас не знаю, гражданин.

– «Он – то есть я – поднял на неё грустные, налитые кровью глаза». Теперь узнаёте?

– За трое суток можно кого угодно забыть.

– Служба, миссис.

– А телефон на что?

– «Миссис, вы сегодня выглядите на миллион долларов».

– Следующий раз… как это… возьму чайник и тебе по физиономии.

– О, такие слова в устах миссис, то есть дамы…

Он шагнул в переднюю и осторожно поцеловал женщину в щёчку, отчего её суровость пропала мгновенно. Она тоже чмокнула его в щёку и отвесила лёгкий, скользящий подзатыльник. Он обнял её за плечи и повёл в глубь квартиры, расслабляясь от каждого шага.

– Мам, больше не буду.

– Ты хоть ел?

– А как же. Пирожки с мясом.

– Ещё что?

– Пирожки с рисом.

– Ну а суп, жидкость?

– Запивал пупсой.

– Какой пупсой?

– Пепси-колой.

– О, боже…

Она ринулась на кухню, погнав туда воздух распавшимися полами халата. Влекомый этим потоком, оказался на кухне и Леденцов. Он сел на своё место – не переодевшись, не вымыв рук, не сняв ботинок – и начал погружаться в свои любимые минуты…

Тело, скинувшее заботы, расползлось на стуле кулём. Душа, оставив за высокой дверью из тяжёлого дерева все накопленные заботы, отлетела от кулеподобного тела и порхала себе где-то под потолком в душистом паре кастрюль. Лампы горели ненавязчиво. Светлое дерево столов, шкафиков и стен желтело покойно, как избяные брёвна. Вполсилы пело радио о тихой любви. Из крана вода бежала лесным ручейком. И что-то говорила мама, и что-то отвечал он сонным, воркующим голосом.

– Чем ты был занят?

– Позавчера проверял материал об отравлении организма гражданина Кривопатри.

– Боже, говорить грамотно разучился… А вчера?

– Вчера мне пришлось заменить помощника дежурного райотдела.

– И что ты делал?

– Реагировал на сигналы граждан…

Кухню затопила жёлтая истома. Острые углы шкафчиков, плита и светильники начали тонуть в ней. Леденцов знал, что дремлет, – бодрствовал лишь тот клочок мозга, который был ответствен за разговор с матерью.

– На какие сигналы?

– Муж выгнал жену из дома…

– Ещё что?

– Жена выгнала мужа из дома…

– Что они так?

– Муж у жены пропал…

– Это бывает.

– Жена у мужа пропала…

– Ну-у?

– Муж застал у жены чужого мужа…

– Господи.

– Жена застала у мужа чужую жену…

– Да ты спишь?!

– Отнюдь, – воспрял Леденцов.

– Принимай ванну, ешь и ложись.

Он поднялся, отряхивая сон:

– Мне бы ещё поработать над докладом…

– Да когда ты его напишешь?

– Кончаю.

– Как хоть называется?

– «Ихний детектив».

– Боря, ответь серьёзно.

– «Зарубежный детектив».

Леденцов пошёл в свою комнату. Он рассеянно оглядел её – гантели на спортивном коврике, раскиданные журналы на тахте, книги на полках, диски в нише, груды зарубежных детективов на столе… Комната выглядела нежилой – не хватало тут кухонного уюта. А может быть, свою комнату, как и близкого человека, нельзя покидать на несколько суток?

Он снял пиджак. Ему показалось, что глубина нагрудного кармана первозданно побелела. Пальцы нащупали бумажку, чужую, – он знал свои бумажки. Леденцов вытащил её, треть тетрадного листа, сложенного вчетверо, и развернул…

Крупными торопливыми буквами шариковой ручкой было набросано:

«Приходите сегодня в 11 к старому молу».

Наташа с тубусиком. Стеснительная пошла молодёжь – не могла сказать на словах. В одиннадцать, – поздновато для свидания. Но ведь белые ночи, все влюблённые гуляют. Сейчас десять с минутами. До старого мола ехать с полчаса. Но если взять такси…

Леденцов, подошёл к зеркалу и глянул в своё лицо. Рыжее, но благородное. Как там: «Эта мисс влюбчива, как две кошки». Наташа с тубусиком, похожим на неошкуренное полешко.

С прибывшими силами появился Леденцов в кухне:

– Мама… ванна, массаж, доклад и сон отменяются. Я перекушу и отлучусь.

– Куда?

– «Если идёшь к даме, то на ужин не стоит есть лук».