Текст книги "Человек-окно"

Автор книги: Станислав Соловьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

Домингес решил, что это вид новой религии – Единственный Кандидат для них настоящий грядущий мессия. Не важно, что он не обнаруживается на очередных выборах. Важно, что он существует как идея. Важно, что в человеческих умах существует сама сотерологическая эсхатология: когда-нибудь будет избран Единственный Кандидат и в городе обязательно настанет Справедливый Порядок. Тертуллиан говорил: "Верю, потому что абсурдно". Кредо дона Игнацио можно было сформулировать следующими словами: "Верю, потому что избираю". Эта вера была сильнее римско-католической традиции – неофитов укрепляло чувство большей сопричастности к скорому приходу Единственного Кандидата, чем их сопричастность к незримому католическому богу. Их сплачивало вместе знание Нужной Кандидатуры и стремление Выбрать Правильное Навсегда. Незримый католический бог не избирался – и это, на взгляд Домингеса, шло Святой церкви только во вред...

Каждый год электоральная религия под названием Избирательная Кампания захлестывала город и громко будила религиозные чувства верующих – людей, принадлежавших к "избранному (избирательному? призванному избирать?) народу" – Избирателям. Тот факт, что даже муниципальный епископ Сьюдад-Литораля в последнее время призывал прихожан Сделать Свой Правильный Выбор, говорил о признании Святой церковью все возрастающей роли Избирательной Кампании...

Домингес когда-то вспомнил (или прочитал?), что Папу Римского тоже избирают. Домингес страшно удивился. Раньше он почему-то считал, что Римским Папой или рождаются (в семье добрых смиренных католиков), или его назначает сам бог управлять многомиллионной паствой. А оно вон как... "Несомненно, -решил он, – Церковь постигла всю прелесть и силу Избирательной Кампании..." Под таким углом зрения многое, раньше казавшееся Домингесу непонятным и противоестественным, теперь легко объяснялось. Муниципальная, районная и квартальная Избирательные Комиссии были не чем иным, как сообществами божьих ангелов, строго наблюдающих за ходом Избирательной Кампании и выносящих священный вердикт – Окончательные Итоги. Церквями (молельными домами? приходами? синагогами?) Избирательной Кампании служили квартальные Избирательные Участки. А розовые прямоугольные бумажки, – знакомые Домингесу Избирательные Бюллетени – являлись листами одного вселенского Священного писания Избирателей. Книги, что не имела своего начала и конца – альфой и омегой ее был сам Избиратель. Столь личной религии и столь личного бога Домингес еще не видел в своей жизни. Каждый раз всевозможные Кандидаты пророчествовали об одном и том же: о Правильном Выборе и будущем Справедливом Порядке, который обязательно наступит в городе, как только будет избран Единственно Верный Кандидат...

Домингесу рассказывали, что в Избирательном Участке (сам он там никогда не был) в тихих комнатах в торжественной обстановке происходит бессловесная мистическая литургия: Избиратель с благоговейной отрешенностью на лице бросает свой Избирательный Бюллетень в своего рода жертвенник-алтарь-ковчег-амвон – в таинственную щель Ящика Для Бюллетеней. "Может быть, – рассуждал Домингес, -они думают, что именно в Ящике Для Бюллетеней происходит чудо Правильного Выбора?.. Получается какой-то языческий фетишизм. А вернее, анимизм – они наделяют сверхъестественной сущностью предмет, сколоченный и сбитый гвоздями из обыкновенной фанеры. Впрочем, католики тоже наделяют распятие – простую деревяшку, покрытую дешевой позолотой – способностью творить чудеса".

Домингес ожидал, что вскоре литоральское законодательство зарегистрирует новую электоральную религию в качестве легальной конфессии. Однако этого не происходило. И юристы, и Святая церковь делали вид, что веры в Правильный Выбор не существует. Юристы и епархия существовали (точнее, не-сущестовали) сами по себе. Избирательная Кампания существовала (не-сущестовала?) сама по себе... И Домингес тогда догадался, что они попросту не хотят портить отношения с Ватиканом – как гаитянские жители, которые, числясь добрыми католиками, спокойно себе придерживаются культа вуду. Избирательная Кампания являлась, по сути, сектой, не желающей становиться государственной церковью, но с большим успехом захватывающей в свое лоно огромные пространства и человеческие популяции. Идея Единственного Кандидата поглотила не только континенты западного полушария, но и весь остальной мир. За исключением, может быть, каких-нибудь мелких азиатских стран и островов в Тихом океане...

Может быть, они хотят Сделать Свой Правильный Выбор – Выбрать Правильное Навсегда, чтобы никогда больше не выбирать? Избрать Единственного Кандидата, чтобы все Кандидатуры перестали существовать навеки?.. Домингес не отметал эту мысль с порога. Он чувствовал: в этой мысли есть разумное зерно.

Глава 18: Экстерьер

Домингес смотрел в сторону Боски, когда на это занятие было время. Смотрел, может, даже что-то себе представлял (сейчас он об этом он просто не помнил), что-то воображал, но бывать в Боске он не бывал, и об этом не помышлял, как и любой литоралец.

Хотя нужно заметить, он был не просто литоралец, он был служащим MIMEBOS – учреждения, занимающегося Боской, эксплуатирующего Боску, живущего за счет Боски, борющегося с Боской ни на жизнь, а на смерть, но, несмотря на это, -такого же учреждения, как и любое городское явление, не имеющее ничего общего, ничего родственного с Боской. Это было огромное учреждение, его корпуса, склады, автопарки, заводы, исследовательские центры, гарнизоны, общежития, ангары и куча прочих строений занимала почти треть всей территории Литораля. Можно сказать, треть всего населения работала или в этом учреждении, или на него. Мануэль Домингес входил в эту треть. Если говорить точнее, он был инспектором DESEG – департамента, занимающегося нелицеприятными делами -карантин, безопасность, охрана территории, таможенный досмотр и т.п. Если бы не это, Домингес не попал бы так просто в Боску. Но от осознания того, что он попал в Боску, Домингес не испытывал ровным счетом никакого энтузиазма или заинтересованности. Ему было наплевать.

Ему было ровно сорок девять лет, и потому ему было на все наплевать. Единственное, на что ему было не наплевать, был будущий пенсионный возраст и, соответственно, пенсия, но до столь желанного возраста было еще далеко, а пенсия была не столь большой, как ему бы хотелось. Он никогда не помышлял о путешествиях вглубь Боски в духе первопроходцев. Но вышло все по другому. За год в Боске пропало трое контролеров Министерства, они все были из разных департаментов, они все были не ахти, но их исчезновение вызвало обеспокоенность у постоянного персонала, и что более серьезно, крайнее неудовольствие генеральной дирекции. Дон Лобо, домингесовский непосредственный начальник, выбрал Домингеса. Да он особенно и не выбирал, было и так всем понятно, что инспекцию будет проводить Домингес, так как он был единственным в отделе человеком, имеющим большой стаж, три грамоты за примерную работу и лишь одно-единственное взыскание по поводу какой-то мелочной оплошности, какой именно, Домингес уже не помнил. Дон Лобо, вероятно, тоже.

Дон Лобо вызвал его в свой кабинет на семьдесят втором этаже, как всегда обращаясь к нему не иначе, как рассматривая, словно изучая, его пыльные ботинки, словно раздумывая, сделать ему выговор по поводу нечищеной обуви или чуть-чуть обождать с этим. И в этот раз он решил, видимо, обождать, и стал изучать штанины подчиненного, по ходу следствия посвящая того в страшные, но слишком невразумительные тайны ведомства. Домингес стоял и особенно не вслушивался в речь начальника – речь начальника была невнятной и страдала обилием междометий, пауз, акробатических переходов, пространных аналогий, притч на тему "хорошего начальника и плохого подчиненного" и различных слов-паразитов. В конце своей перепутанной речи дон Лобо, полностью изучивший весь гардероб Домингеса и пришедший к неутешительным выводам, с горечью объявил об инспекции. Домингес даже не удивился, он горько вздохнул...

Через два дня его и двух проводников с тюками доставили вертолетом в Побладо-дель-Эсте. Это был последний населенный пункт Литораля – дюжина одноэтажных строений времен Заселения, крытых проржавевшей жестью, склады, цистерны с водой и горючим, мачта радиостанции и растрескавшийся закуток с пышным названием "аэродром". Тут уставшему от вертолетного шума и жажды Домингесу поведали, что вертолет дальше не полетит, а он пойдет пешком. Домингес, до того не проронивший не слова, мрачно посмотрел на администратора поселка и произнес: "Носильщики?". Администатор, заполнявший формы -разноцветные бланки, в ответ ничего не сказал. Он протянул руку и указательным пальцем ткнул в запыленное окно. За окном, на бетонной скамье жарились под солнцем трое неопределенных личностей, и Домингес с сожалением заключил, что это и есть носильщики. "А других нет?" – спросил Домингес. В ответ администратор показал ему кукиш. Домингес не обиделся, он забрал половину бумажек и удалился, горестно думая только о том, что один из тюков достанется лично ему. "Дева Мария", – сказал Домингес носильщикам. Носильщики приоткрыли глаза и как по команде протянули правую руку. Домингес недовольно изучил их раскрытые ладони, ничего не нашел там предосудительного и наивно предположил: "Министерство". Как по команде носильщики закрыли глаза и спрятали руки. "Матерь Божья", – продолжил тему Домингес. Носильщики, не открывая глаз, показали каждый по два пальца, потом ткнули указательным в раскрытую ладонь и показали по одному пальцу, потом возмущенно скривили лица, но добавили каждый по три пальца. Домингес на этот раз ничего не сказал, так как понял, что за каждый день, проведенный "в холостую" в Боске он должен будет платить по одному песо каждому, а за перенос груза в обратном направлении – по три песо. Домингес вытащил пластмассовый бумажник и отсчитал шесть бумажек. Носильщики с готовностью открыли глаза, но увидев бумажные песо, гневно заворочались, и зацокали языками. Домингес удивился такой нелюбви к бумажным деньгам, но покорно заменил их никелем. Никель был грубо схвачен с ладони Домингеса тем, что был постарше, и акт заключения сделки был сопровожден сухим "граси, синоро". Вставший показал пальцем на себя и сказал: Муска. Тот, что был справа, был наречен Тикарой, а тот, что слева – Луччо. Домингес не возражал. На выразительные движения бровей Муски Домингес ответил тычком в сторону "аэродрома". "Юх-нух" – непонятно отреагировал Муска. "Хватит шести" – грубо отрезал Домингес. "Нух-юх" – горесно заключили все трое и поплелись вслед за Домингесом, шепча в спину тому "оййя мимебоса, оййя-оййя мимибоса"...

На следующий день, преодолев километровую полосу свалки, инспектор со своим отрядом вступил в Боску. Вступив на территорию Боски, Домингес очутился непонятно где. Вокруг были одни гигантские деревья, растущие друг на друге, обвивающие друг друга, лезущие на десятки метров ввысь, заслоняющие солнце. Все было разноцветным, пестрым, ярким, рябило в глазах, было очень жарко, очень влажно и очень шумно. Обернувшись, Домингес не увидел привычной для него картины – бетона, железа и стекла Литораля. Везде была непроницаемая стена леса, деревья-гиганты похожие друг на друга и одновременно совершенно разные. Со всех сторон было одно и то же – деревья. Никакого намека на небо Домингес не увидел. Ему стало неуютно. Однако и носильщики и проводники чествовали себя хозяевами, при этом носильщики монотонно напевали что-то непереводимое: "босквайя пресисо-пресисо, муэртасека оййа-оййа"...

Ничего романтического или необыкновенного с Домингесом не произошло.

То ли свою роль сыграл злой рок, неожиданно проснувшийся и потому спросонья сильно голодный насчет человеческих судеб... То ли заоконная сущность метафизического содержания Домингеса возмутилась отсутствием всякой заоконности в краю лиан и деревьев... Домингес этого не успел осознать...

На второй день пути Домингес, потный, обезумевший от неясных, но громких песен носильщиков, не выспавшийся, искусанный москитами и травяными пиявками, сломал ногу. Его подвела правая нога и тут же была наказана. Домингес разразился животным криком, перекрывшим на какое-то мгновение все лесное бормотание и верещание. Вся живность Боски испуганно замерла, с тревогой ожидая продолжения: посреди Боски вдруг обнаружился незнакомый зверь, если судить по голосовым способностям, не уступающий ягуару... Продолжения не последовало: Домингес издал жалобный стон и отключился. Обрадованная живность заверещала и загукала с прежним веселым усердием. Носильщики не сразу осознали мрачную перспективу: все планы большого заработка шли прахом. Громко сказав "босквайя пресисо-пресисо, муэртасека оййа-оййа", они погрузили беспамятного Домингеса поверх тюков и поплелись назад...

Уже лежа в Третьей муниципальной больнице (перелом правой ноги оказался нешуточным), Домингес печально смотрел в большое и хорошо вымытое окно. Больничная койка умиротворила его и сковала своей бело-скрипучей обязательностью. Приходили к Домингесу сослуживцы (дон Игнацио даже принес ему фруктов и участливо пожелал "хорошего аппетита"), дни сменялись днями, и неминуемо приближалось выздоровление. Домингес изучал заоконный мир, напрочь забыв о своей неудачной "экспедиции". Боль словно бы вытеснила все происшедшее в мир-что-где-то и похоронила навеки печальные события. Домингесу дали больничный, и сослуживцы поговаривали даже о какой-то компенсации, но сам Домингес не воспринимал подобные разговоры всерьез. Все происходящее вне больничных стен находилось в мире-что-где-то и для Домингеса не существовало. "А работаю ли я в Министерстве? – спрашивал себя недоуменный Домингес, – А существует ли оно на самом деле?.." Серая стена, на которую смотрело больничное окно, и кусок голубого неба, еще не завоеванный серой стеной, говорили ему об обратном. Люди, приходившие к нему, вроде бы были узнаваемы, и Домингес припоминал их имена и мелкие склонности, но как только они покидали больничную палату, он спрашивал себя: "Кто они? И что им от меня было нужно?.." Вопросы, выраженные вслух, так и оставались вопросами.

Второй больной почти полностью был в гипсе. Как знал уже Домингес, он являлся жертвой автомобильной аварии. Этот больной не мог ответить Домингесу, даже если бы и хотел: у него была в гипсе шея и нижняя челюсть. Со временем Домингес стал воспринимать второго пациента (имени он его так и не узнал, хотя, по правде сказать, и не старался узнавать) как естественную часть интерьера палаты.

Экстерьером для Домингеса стал небольшой кусок голубого неба, не завоеванного серой стеною...

Больничное окно было большим и чистым; через оконное стекло были видны самые мелкие трещинки в серой стене и любые атмосферные явления. Раз в два дня палату убирала молодая уборщица. Перед задумчивым Домингесом и неразговорчивым Вторым Пациентом происходил ритуал, отработанный до совершенного автоматизма. Уборщица тщательно вымывала пол большой тряпкой. Затем она вытирала пыль другой влажной тряпкой, по размерам явной уступающей первой, с тумбочки, ночников и подоконника. Третьей тряпкой она протирала оконное стекло. Домингес закрывал глаза – видеть заоконный мир ему мешала нескладная женская фигура в белом халате, – и единственными ощущениями оставались только звуки. Он слышал тихое поскрипывание и позвякивание протираемого стекла. Эти звуки для него были настоящей музыкой. "Как жалко, – думалось в такие моменты Домингесу, -что у меня еще не срослась кость... Я бы тогда потанцевал под это поскрипывание и позвякивание, плотно закрыв глаза... Многие ошибаются, когда думают, что музыка должна быть громкой, нарочито веселой или резкой. Настоящая музыка еле слышима, она аритмична и внешне совсем не музыкальна. Такую музыку нужно воспринимать, только плотно закрыв глаза... Только закрыв глаза..."

Тут задумчивость Домингеса прерывалась: уборщица заканчивала свою работу и уходила из палаты. Домингес открывал глаза, и к нему приходил заоконный мир: небольшой кусок голубого неба, еще не завоеванный серой стеною.

Киев, весна 1995 г. – 9 марта 1997 г.