Текст книги "Третий апостол"

Автор книги: Станислав Гагарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

– У вас много книг по истории и философии, – Арвид попытался перевести разговор в менее печальное русло.

– Кое-что имеется. Есть литература по религии. Христианство, ислам, буддизм… Если чем-то заинтересуетесь, можете пользоваться. Сейчас, в связи с этим странным делом, для вас, я так думаю, не будет излишней любая информация.

– Это верно, Вацлав Матисович. Но в последние дни мною переработано такое количество информации, что попросту голова пухнет.

– Понимаю, – сочувственно покивал Франичек. – Все дело в том, что информация эта для вас всех очень уж необычна. Мне, выросшему в обстановке, где религиозная информация, христианская мифология были обыденной, повседневной действительностью, гораздо легче вникать в суть того, что происходило две тысячи лет назад.

– А происходило ли, Вацлав Матисович? – улыбаясь, спросил Арвид.

Доктор пожал плечами:

– Спросите что-нибудь более легкое. По этому поводу спорят почти такое же количество времени. И самые разные люди, верующие и безбожники. Достоевский и Кармайкл, Карл Каутский и Эрнест Ренан, коммунист Анри Барбюс и митрополит Александр Введенский, преданный анафеме Лев Толстой и тайный атеист, католический патер Жан Мелье. Это странная и запутанная история, Арвид Карлович.

– Но тем не менее распутывать ее приходится нам. Правда, не ту, что была давным-давно, а эту, так сказать, частную историю… Убийство профессора Маркерта.

– Это так. История, можно сказать, частная, но, согласитесь, Арвид Карлович, вы потратили бы куда меньше времени, если обладали хотя бы зачатками знания христианской мифологии…

– Бесспорно, – ответил Казакис.

– Мне думается, что самая увлекательная эпопея – движение рода человеческого от каменного топора до летящей на Марс ракеты. И вот в этом самом движении не оставлено места для Библии, которая тысячью нитей пронизывает культуру многих народов, которая оказывала влияние на формирование представлений, обычаев, языка, живописи и литературы у множества поколений. Но что знают сейчас наши современники о содержании Библии? Ничего! И в этом отрицании Библии мы вольно или невольно смыкаемся с церковниками. Они чтут Библию только как «богодухновенное писание»… Мы по той же самой причине совсем выбросили ее за борт. И в то же время в Эрмитаже под шедеврами мировой живописи вывешиваем таблички с описанием библейских сюжетов, на которые написаны картины Дюрера, Рембрандта, Рубенса и Тициана. А ведь современная наука уже доказала, что Библия не только Священное писание, но по большей части своей есть своеобразный документ светского характера, который вобрал в себя большое количество довольно ценных исторических сведений, хотя в принципе это всего лишь канонизированная история еврейского народа. И я, славянин, не рискнул бы поклоняться этой истории.

– Не могу возразить, Вацлав Матисович, – сказал Казакис. – По мне ближе наши прибалтийские языческие боги или Перун с Ярилой. Тем не менее Библию надо знать. Вот и я сам столкнулся с пробелом в собственном образовании. И таблички в Эрмитаже, да и не только в нем, прочитывал. Хорошо хоть, что таблички есть, да и сами эти шедевры на библейские темы сохранились. А кофе вы готовите отменный. Еще чашечку, если позволите.

– Конечно, конечно. Пейте, пожалуйста.

– Спасибо, Вацлав Матисович. Что вы скажете о версии Кравченко?

– Что я могу сказать, Арвид Карлович… Ведь я не криминалист, хотя, признаться, меня увлекает ваша работа. Может быть, мне следовало стать детективом, а не Джеком-Потрошителем, как вы порой меня называете. Ну-ну, не надо краснеть, Арвид Карлович… Ведь я же сказал вам, что не сержусь на шутки. Так вот, в качестве любителя-детектива мне хочется думать, что очень уж стройная версия у Федора Гавриловича. Ведь как доктор я есть немного психолог. Правда, психологические выводы труднее подкреплять фактами. Такие выводы подкрепляются другими категориями. Меня заинтересовала эта история с автопортретом Леонардо да Винчи в «Тайной вечере». Я имею намерение думать, что этот Петерс – творческая личность. Но творчество и убийство… Это почти несовместимо, Арвид Карлович.

– А Моцарт и Сальери?

– Это другое дело. Во-первых, последние данные судебной медицины отвергают версию о том, что Моцарт умер от отравления и что виновником его смерти был Сальери. Пушкин воспользовался той версией, которая была принята при его жизни. А во-вторых, по Пушкину, Сальери решается на убийство именно потому, что утратил способность к творчеству… Не так ли?

– Согласен с вами, – задумчиво проговорил Арвид. – Странно, что профессор Маркерт, человек незаурядного ума, вдруг выступил против открытия Петерса.

– Видимо, он усмотрел в нем нечто еретическое, Ар-вид Карлович. Ведь не всегда Маркерт был атеистом, да и безбожник он фанатического склада. А это опасные люди. Я немного знал Маркерта, слушал выступления, читал работы. В собственном отрицании Бога покойник был… Как бы это лучше назвать… Ну, экстремистом, что ли… Он с такой яростью нападал на Бога, будто тот был личным его врагом. И, видимо, профессор усмотрел в работе Петерса какую-нибудь еретическую ноту, которая покушалась на его безверие. Трудно сейчас об этом судить. Ведь Маркерта нет… Но будь он жив сейчас, возможно, и сам Маркерт не смог бы ответить на этот вопрос.

– Меня всегда интересовали причины возникновения ересей, – сказал Казакис. – В чем, по-вашему, механизм появления сомнений в основных постулатах той или иной религии?

Франичек улыбнулся.

– Дорогой Арвид Карлович, – сказал он, прихлебывая из чашки, – если б механизм этот был известен, то и сомневающихся бы не было. Те, кому они неугодны, позаботились бы о том, чтоб механизм этот перестал работать. Но механизм работает, и слава, как говорится, Богу. И как только появляется какая-нибудь вера, которая начинает увлекать людей, тотчас же находятся те, кто обнаруживает в ней изъяны, противоречия, неясные и темные места. Ведь вера эта есть порождение человеческого разума, значит, ничто человеческое ей не чуждо, в том числе и ошибки. Вот другие люди и стремятся исправить эти ошибки, а их зачисляют в еретики…

– Да, – сказал Казакис, – я читал, что еще в самом начале зарождения христианства существовал знаменитый еретик Арий, который подметил противоречие в главном символе веры. Арий исходил из того, что если Христос родился, то это произошло в некоторый момент. Значит, он возник из небытия, был создан, сотворен. Но если сотворен – следовательно, не вечен, то есть не Бог, а лишь его творение, пускай и самое идеальное.

– Вот-вот, – подхватил Франичек. – Недаром рассуждения Ария объявлены самой зловредной ересью. Едва возникло и успело закрепиться христианство, как появились инакомыслящие. Уже в 157 году выступил с поправками к христианству Монтан, основатель движения монтанистов, к которому примкнул и крупнейший римский писатель-христианин Тертуллиан. В созданной им. «Церковной истории» Евсевий пишет, что монтанисты проповедовали аскетизм, отрицали епископат, требовали закрепить за женщинами право на допущение их в ряды священников и опирались прежде всего на «бедных сирот и вдов».

– И все-таки интересно, – заметил Арвид, – что увидел в открытии Петерса профессор Маркерт…

– Нам этого уже никогда не узнать, – сказал Франичек. – И все-таки мне не верится, что аспирант Петерс – убийца.

– Да, вы, можете быть, и правы, Вацлав Матисович. Но факты, собранные Кравченко, трудно опровергнуть. Валдемар Петерс исчез. Почему и как это случилось?

– Верно. И пока его не обнаружат, этот факт – суть краеугольный камень в построениях Федора Гавриловича. Мне же кажется, что в данном событии, я имею в виду убийство Маркерта, имеет место быть карма.

– Карма? – переспросил Казакис.

– Да. Карма – это учение о возмездии в индуизме. Индуисты считают, что совокупность всех поступков человека в этой жизни предопределяет пути его будущих перевоплощений. Это уже относится к пунарджанме – учению о переселении душ. Считается, что каждому живому существу назначен бесконечный ряд последовательных перерождений из одной смертной формы в другую. Скажите, Арвид Карлович, не случалось ли вам вдруг ощутить, что вот эта ситуация, какая-то сцена, которая разыгралась перед вами в эту минуту, была вами уже пережита, уже увидена ранее?

– Бывало, – сказал Казакис. – И не раз. Я всегда дивился подобному явлению. Будто раньше видел все это во сне…

– Современная наука пока не может объяснить, как и почему это происходит. Ну, а различные спекулянты от науки, любители сенсаций поспешили зачислить явление в разряд тех, которые якобы доказывают, что все это – свидетельство вашей памяти о времени, когда вы были воплощены в другое обличье.

– Все это любопытно, Вацлав Матисович, но какое отношение имеет к убийству профессора Маркерта?

– Когда я произнес слово «карма», то вспомнил о целом ряде обличий, которые сменил покойный профессор. Разумеется, религиозный смысл слова «карма» здесь ни при чем. Но если разложить деяния Маркерта на житейский лад и применить к нему карму в светском значении, то нетрудно заключить, что смерть его – плата за те превращения, которым он неистово подвергал собственную личность. А ведь главный смысл человеческого существования – быть самим собой.

– Другими словами, вы хотите сказать, что ему отомстили те, чью веру он оставлял?

– А разве вы не можете предположить этого, Арвид Карлович?

– Отчего же, могу… Но пока нет никаких данных для выдвижения подобной версии.

– Конечно, я дилетант, но бывает, что версию выдвигают, основываясь только на логических умозаключениях. Не так ли?

– Так… Но почему же вы не сказали сегодня на совещании об этом?

– Ах, Арвид Карлович! Понимаете, я действительно люблю следственное дело, и у меня, признаюсь вам, целый шкаф детективной литературы, который я держу закрытым, чтоб гости не улыбались, обнаружив мою слабость. И я отлично вижу, каким кажусь вам смешным, когда пытаюсь вмешиваться в дела оперативных работников. Все это мне очень хорошо видно. Но удержаться трудно… Вот порой и вяжусь к профессионалам с любительскими советами. Только когда-нибудь необходимо и сдерживаться, правда? Вот и сейчас… Скажи я об этом на совещании, вы первый бы вышутили меня. А так я имел сейчас возможность убедить вас без особых усилий. Согласны?

– Согласен, Вацлав Матисович. Вы натолкнули меня на любопытные обобщения.

– Ищите причину в жизни самого Маркерта. Она была у него сложна и противоречива. И где-то, в неких причудливых переплетениях ее, лежит ответ на вопросы, кто и почему убил профессора. А теперь к дьяволу дела! Давайте выпьем этот женьшень без всякого кофе. Давайте выпьем за тех, кто в море, и да пусть прозябают на земле разнесчастные и скучные Джеки-Потрошители!

Глава седьмая
КОНФУЦИЙ В КАЧЕСТВЕ СВИДЕТЕЛЯ

I

Прохор Кузьмич отпустил сотрудников. Выходя в коридор, они обменивались замечаниями по поводу исчезновения Валдемара Петерса и его оригинального открытия.

Конобеев усмехнулся, определив, что история с портретами да Винчи-Варфоломея и Альберти-Фомы заинтересовала их, видимо, больше, нежели сама версия Федора Кравченко.

Конобеев остался в кабинете один.

Он взял из стопки листок чистой бумаги, начертил на нем квадрат и вписал в середину букву М. Потом изобразил несколько линий, идущих от квадрата в стороны. На концах линий Конобеев нарисовал кружки с буквами Т, М, 3, С и П. То ли случайно так вышло, то ли нечто двигало рукой Прохора Кузьмича, но С и П оказались рядом. Конобеев обвел П вторым кружком. У С он поставил вопросительный знак, затем достал записную книжку, раскрыл ее и снял телефонную трубку.

Набранный номер отозвался женским голосом.

– Это кафедра научного атеизма? – спросил Прохор Кузьмич.

– Да, – ответили ему.

– Будьте любезны, пригласите, пожалуйста, к телефону доцента Старцева.

– Вы говорите из города? В таком случае позвоните ему в кабинет. У Валентина Петровича отдельный городской телефон.

– Позвольте я запишу номер.

– Пожалуйста.

Записав номер, Конобеев с минуту смотрел на него, соображая, и вдруг вспомнил, что это служебный телефон покойного Маркерта. Значит, решил Прохор Кузьмич, доцент Старцев уже обосновался в кабинете Бориса Яновича. А что здесь, собственно говоря, крамольного? Уже есть приказ ректора о назначении Валентина Петровича исполняющим обязанности заведующего кафедрой. Почему бы ему не сидеть там, где положено? Все равно именно его утвердят в этой должности: Старцев давно ходит в преемниках Маркерта…

Конобеев вновь набрал номер.

– Валентин Петрович?

– Я вас слушаю, – любезным тоном отозвался Старцев.

– С вами говорит Конобеев, из управления. Я веду расследование известного вам дела. Впрочем, мы встречались уже однажды…

– Да, я помню вас… Прохор Кузьмич, кажется?

«Ну и память!» – удивился Конобеев.

Вслух он сказал:

– Имеется к вам просьба, Валентин Петрович. Необходима небольшая консультация. Дело оказалось довольно сложным, да и профессия покойного необычная, поэтому нам и нужен совет специалиста, что ли…

– Всегда к вашим услугам, Прохор Кузьмич. Располагайте мной… Когда я должен посетить уголовный розыск?

– Нет-нет, Валентин Петрович! – протестующе воскликнул Конобеев. – Зачем же вам утруждаться? Если вы позволите, я загляну к вам на кафедру. Вы ведь еще не уходите домой?

– Пока нет. Буду здесь какое-то время. И если вам удобно, приходите сюда… Милости прошу!

– Отлично. Я приеду через полчаса. Не возражаете?

– Разумеется, не возражаю. Жду вас, Прохор Кузьмич.

Конобеев повесил трубку, спрятал записную книжку в карман пиджака и принялся убирать документы. Едва он успел опечатать сейф, зазвонил черный телефон без наборного диска, он соединял Прохора Кузьмича напрямую с шефом.

Слушаю, Александр Николаевич, – сказал Конобеев.

– Собираешься домой?

– Собираюсь. Только не успел еще уйти.

– И хорошо, что не успел. А то работаете как у станка, по гудку отправляетесь домой, – проворчал Жуков. – Зайди ко мне…

В кабинете Жуков указал Прохору Кузьмичу на кресло, а когда Конобеев сел, начальник управления принялся медленно ходить.

– Новостей у тебя и твоих ребят, конечно, нет никаких? – спросил он после двух-трех минут молчания. – Ладно, не отвечай, сам это вижу…

– Стараемся, – проговорил Конобеев.

– Знаю, что стараетесь… А толку?

Прохор Кузьмич пожал плечами.

– В двадцать два часа будет звонить из Москвы Бирюков. Что я ему скажу?

– Разрабатывается версия «Валдемар Петерс». Ну и есть кое-что еще.

– И этим ты думаешь удовлетворить нашего старика? Ха! Наивный ты человек, Прохор Кузьмич. Розыск на Валдемара Петерса объявили?

– Уже сделано. Сразу после совещания. Кравченко за это в ответе.

– Хорошо. Пусть его поищут. Авось, что и прорежется. Сам-то чем занимаешься?

– Договорился о встрече со Старцевым. Хочу, чтоб он прояснил для нас отношения дочери Маркерта и Петерса, Петерса и профессора, рассказ о работе аспиранта, о причине такого яростного неприятия ее заведующим кафедрой. Как известно, сам Старцев занял нейтральную позицию, но был склонен скорее защищать Петерса от нападок шефа.

– Так, так. Значит, говоришь, хочешь со Старцевым встретиться? – спросил Жуков.

– Да. Звонил ему сейчас. Он назначил мне встречу в университете. Да я и не хотел его приглашать сюда. В конце концов, это нам нужна его консультация.

– Не знаю, не знаю, – медленно проговорил Александр Николаевич. – Может быть, и стоило пригласить. На-ка возьми вот эту бумаженцию и взгляни на нее.

Начальник уголовного розыска протянул Прохору Кузьмичу двойной листок, вырванный из разлинованной в клетку ученической тетради.

Конобеев быстро пробежал текст глазами.

– Ну и ну, – сказал он и глянул на Жукова. Потом принялся читать вновь, теперь уже значительно медленнее, всматриваясь в каждое слово.

– Как тебе нравится эта анонимная телега на Старцева? – спросил Александр Николаевич, когда Конобеев сложил листок и подвинул его по столу к начальнику. – Нет, ты мне не подсовывай, бери письмо себе и присовокупи к делу… Так что скажешь обо всем этом, Прохор Кузьмич?

– Не знаю, что и сказать. Проверять надо сигнал.

– Вот и проверь. Тонко проверь. Чтоб у Старцева ни малейших подозрений не возникло. На встречу – иди… Будет в разговоре необходимый поворот – прощупай позицию доцента по всем этим моментам. Не будет поворота – промолчи. Завтра посоветуемся вместе, как и что. Ладно… Твой ученый муж, поди, уж заждался тебя. Желаю успеха, Кузьмич.

II

Свежий хлеб привезли с получасовым опозданием, и потому в булочной поселка Шпаковка уже образовалась небольшая очередь женщин, ожидавших разгрузки автофургона.

Вскоре буханки хлеба и деревянные лотки с батонами, булочками, сайками, кренделями перекочевали из крытого кузова в подсобное помещение магазина. Женщины торопили продавца и ее помощницу, которые принялись раскладывать изделия по ячейкам прилавка. Наконец, продавец уселась за кассу, а покупательницы, наполнив авоськи и сумки свежим духовитым хлебом, гуськом потянулись к ней.

– Марта, возьми за половинку круглого, буханка за двадцать, четыре сайки.

– Пятьдесят шесть.

– У меня две по восемнадцать, три батона, четыре пирожка и пачка сахара.

– Рубль сорок девять.

– А у меня, Марта, батончик и два кренделя…

Марта откинула на счетах костяшки, но подсчитать сумму так и не успела.

В булочную вошел пошатываясь человек в кожаной куртке, облепленный грязью, со спутанными волосами на лбу. Лихорадочный блеск в глазах, которыми обвел он женщин, испугал их… Они подвинулись к прилавку-кассе, где сидела продавец. Марта тоже увидела этого человека и застыла, забыв закрыть рот и опустить нависшую над счетами руку.

Неведомый пришелец смотрел на женщин, но будто бы и не видел их. Он шагнул к ячейкам, в которых громоздились буханки и батоны. Оказавшись рядом с хлебом, человек жадно схватил буханку, отломил горбушку и засунул ее в рот.

И тут одна из женщин тоненько взвизгнула. Человек вздрогнул, встрепенулся, широкими шагами пересек небольшое помещение магазина, рванул на себя дверь и, не выпуская хлеба из рук, выбежал на улицу.

Когда он исчез, очередь ожила, заверещала на разные лады… Продавец закрыла, наконец, рот, проворно выскочила из-за прилавка, выбежала на крыльцо. Там она увидела, что неизвестный, похитивший буханку за восемнадцать копеек, едва ли не бегом достиг поворота и скрылся за углом.

Она вернулась в магазин, где возбужденные женщины, перебивая друг друга, обсуждали случившееся.

– Видали, каков гусь?!

– Пьяный он был, женщины, конечно, пьяный!

– Просто хулиганство какое-то…

– Это с экспедиции, верно. Нефть тут ищут. Там все такие, отпетые… Хулиганы.

– Ты в милицию, Марта, звони, пусть разберутся.

– А что, может, он хотел выручку забрать, а увидел, что нас много – раздумал.

– И молодой ведь еще…

– Совести у них, молодых, ни на грош.

– Сейчас все пошли такие.

– Нет, надо в милицию…

Марта молча принимала деньги за хлеб. Когда женщины разошлись, разнося по Шпаковке известие о чрезвычайном происшествии в булочной, продавец решила все-таки позвонить участковому инспектору.

Но дозвониться ей не удалось.

Едва она положила трубку и заняла пост за кассой, в магазин вошел инспектор.

– А я все вам звоню да звоню, – сказала Марта.

– А чего мне звонить, – ответил инспектор. – Бабы вон на весь поселок раззвонили про ограбление булочной. Много ли чего взяли?

– Да нет, – сказала Марта. – Вошел парень, схватил буханку за восемнадцать копеек и смылся.

– За восемнадцать копеек, говоришь? Прямо скажем: ограбление века. А может, он жрать захотел, просто невмоготу стало, а?

Марта смутилась.

– Вообще-то, он вроде голодным мне показался. Или пьяный… Непонятно.

– Ты что, не можешь пьяного от голодного отличить? Ну-ка опиши мне его. На всякий случай.

Тут выяснилось, что Марта и не запомнила его как следует.

– Наверно, с буровой он, – сказала она.

– С буровой, с буровой, – передразнил ее инспектор. – Вешаешь мне дело на шею, а делу-то цена – восемнадцать копеек. Вот возьми.

Он достал кошелек и вытащил двугривенный.

– Сдачи не надо. Недостачу твою я покрыл. Так что больше не звони попусту. Но ежели увидишь его еще раз – дай мне знать. Хочу познакомиться с тем, кто хотя бы по части хлеба живет уже в бесплатном времени.

III

Кабинет заведующего кафедрой научного атеизма был заставлен книжными шкафами старинной работы. Шкафы занимали две трети стены, а на свободной части висели портреты великих атеистов прошлого, от Эпикура и Тита Лукреция Кара до Бенедикта Спинозы и Вольтера.

Хотя Прохор Кузьмич и учился в Западноморском университете, но в кабинете профессора Маркерта бывать ему не доводилось. Основные интересы Конобеева лежали тогда за пределами этой кафедры, и Прохор Кузьмич не был сюда вхож.

Доцент Старцев принял его весьма любезно. Встретил в большой преподавательской комнате кафедры, провел в кабинет, предложил кофе, который сварил сам в оригинальной кофеварке, стоявшей в углу, между шкафами с книгами.

– А ведь вспомнил я вас, Прохор Кузьмич, – сказал Старцев, когда они уселись с чашечками кофе в удобные кожаные кресла. – Вы учились в нашем университете.

– Совершенно верно. Учился. Вы у нас не читали, правда, но хорошо помню лекции профессора Маркерта.

– Да, – вздохнул Валентин Петрович. – Профессор Маркерт, профессор Маркерт… Тяжелую утрату мы понесли. Какая нелепая смерть!

– Мне как раз и хотелось поговорить с вами об этом, Валентин Петрович. Не думаете ли вы, что кто-нибудь мог отомстить Борису Яновичу?

– Отомстить? Гм… Как-то не приходило в голову. Хотя… Конечно, врагов у него было предостаточно… И здесь, и за рубежом… Ну, из-за рубежа вряд ли могли дотянуться до Маркерта. Это уж слишком.

– Почему «вряд ли», Валентин Петрович? Вы не допускаете подобной возможности?

Старцев засмеялся.

– Я слишком доброго мнения о вашей службе, Прохор Кузьмич, чтоб возможность такую допустить.

– Весьма польщен, но, знаете, это не может быть вовсе исключено. Вспомните судьбу Ярослава Галана…

– Так ведь это когда было, – возразил Старцев. – И где… Время и обстановка иные. Я больше склонен подозревать обычный уголовный умысел. Преступник знал, что Маркерт будет на концерте органной музыки, и решил поживиться в пустой квартире. И вдруг случайно столкнулся с профессором, который остался дома. Допускаю, что Борис Янович вел себя довольно активно по отношению к грабителю. Он не боялся ни Бога, ни черта и сохранил физическую силу, несмотря на возраст.

– Но Маркерту стало плохо, потому он и не пошел на концерт, – возразил Конобеев.

Старцев пожал плечами.

– Мы не узнаем, что там происходило, пока вы не отыщете и не схватите убийцу, – сказал он. – И все-таки я склонен считать, что это заурядное уголовное преступление.

«И Жуков хотел бы так считать, – подумал Прохор Кузьмич. – Ему-то, да и всем нам, террористический акт закордонных злоумышленников вовсе ни к чему…»

Конобеева так и подмывало спросить Старцева про фигурку апостола Петра в кулаке покойного, но про фигурку никому, кроме оперативных работников, не было известно. И Конобеев считал себя не вправе сообщать об этом Валентину Петровичу, даже если бы тот и не преминул дать полезный совет. Впрочем, раскрытие этого факта перед кем бы то ни было строжайше было запрещено и самим Александром Николаевичем, а сейчас, когда в кармане Конобеева лежала эта бумага, касающаяся личности Старцева… Нет, Прохор Кузьмич, конечно, ничего не скажет ему про апостола Петра и странный предсмертный намек покойного.

– Валентин Петрович, каким человеком был Маркерт?

– Сложным, Прохор Кузьмич… Очень сложной личностью был Борис Янович. И этим все сказано. Никакие определения не исчерпают, пожалуй, его натуры, характера, внутреннего облика. Кроме того, в нем уживались сразу несколько психологических типов, и трудно было заранее угадать, какой из них проявится в тот или иной момент.

– Нелегко было с ним работать, а?

– Как раз работать было легко. Маркерт прощал многое, если знал, что человек одержим работой. Он и сам трудился дай Бог каждому.

– А в личной жизни?

– Маркерт был гостеприимным хозяином, прекрасным рассказчиком, остроумным, порой язвительным, но непременно вежливым. Правда, мог и обложить провинившегося, как одесский биндюжник, а то и спустить с лестницы, как он сделал это однажды с молодым дальним родственником.

– С Арнольдом Заксом?

– Ну да, с этим рыбаком…

– А не скажете ли, Валентин Петрович, почему Маркерт так яростно протестовал против работы Валдемара Петерса?

– А, вы про эту историю с «Тайной вечерей»… Видите ли Борис Янович не любил авантюристических наскоков новоявленных атеистов на религию. Он считал, что выступивший против веры человек должен поначалу глубоко освоить религиозные постулаты, проникнуться ими в гораздо большей степени, нежели сами вероучители. В противном случае такие атеисты становятся заурядными болтунами, приносящими чахоточной, худосочной пропагандой один вред. Человек огромной эрудиции, знавший почти все европейские языки, живые и мертвые, Маркерт не терпел халтуры в научной работе. А открытие Петерса отдавало сенсацией, что уже само по себе ставило Бориса Яновича во главе противников Валдемара.

– А вы сами как отнеслись к истории автопортрета Леонардо да Винчи?

– Весьма любопытные построения у Валдемара Петерса. И теперь, когда он подтвердил свои логические выводы, проиграв их на компьютере, остается только радоваться за нашего аспиранта.

– Он сейчас в университете?

– Говорят, отправился в туристический поход по Взморью. Наверно, и не знает, что его работа утверждена в Москве.

– Вы, Валентин Петрович, поддержали Валдемара Петерса против Маркерта?

– Нет, я занял нейтральную позицию. Нельзя было предавать Валдемара анафеме, как сделал это Борис Янович, но и не стоило курить ему фимиам, осыпать розами и осенять венцом. Нет слов, Петерс сделал любопытное открытие. Но если вы в курсе дела, а это, видимо, именно так, то согласитесь, что работа Петерса лежит скорее в области криминалистики, нежели эстетики…

– Пожалуй, в вашем заключении есть резон, Валентин Петрович. А не было ли у Маркерта других причин неприязненного отношения к аспиранту?

– Понимаю… Вы имеете в виду дружбу Татьяны с Валдемаром… Да, профессор знал об этом. Петерс бывал в доме Маркертов. Не думаю, чтобы Борис Янович поощрял эту дружбу, но особого недовольства, на мой взгляд, покойный не высказывал. Вообще, в семейных вопросах Маркерт был скорее конфуцианцем. Впрочем, я понимаю его и где-то солидарен, так как наши судьбы похожи. У нас с Борисом Яновичем почти не осталось родственников, потому мы оба так весьма щепетильны в семейных делах…

– Поясните, пожалуйста, какая здесь связь с конфуцианством, Валентин Петрович. Вы ведь специалист в этой области?

– Да, я защищал кандидатскую по Конфуцию, это латинизированное имя древнекитайского мыслителя Кун-цзы, создавшего в шестом-пятом веках до нашей эры оригинальное этико-политическое учение. Позднее учение Кун-цзы превратили в религию, которую исповедуют в настоящее время только в одном Китае триста пятьдесят миллионов человек.

– Приличная цифра, – заметил Конобеев.

– Не буду вдаваться в подробности, связанные с этим учением… Конфуция вряд ли привлечешь в качестве свидетеля по делу об убийстве профессора-атеиста, тем более что Маркерт специализировался исключительно по христианству. Что же касается учения Кун-цзы в области семейных отношений, то главным здесь был принцип: «Любить своих родных, это и есть гуманность». Конфуций защищал необходимость укрепления родовых связей, кровного родства. Самая идея гуманности в учении Конфуция зижделась на таких понятиях, как верность семье, почитание родителей и старших.

Понятие гуманность, по Конфуцию, весьма велико. Сюда входят и храбрость,и знание,и почтительность,и великодушие,и искренность.Но в конце концов весь свод этих понятий, называемый жень (гуманность), замыкается на два основных положения. Они были высказаны самим Кун-цзы и его учеником Юй Цзы: «Почитание родителей (сяо) и уважение к старшим (ти) – являются сущностью жень.

– А как это увязать с личностью Маркерта?

– Видите ли, Маркерт, лишенный родственников в силу известных вам причин, заменял понятие кровного родства родством духовным. Валдемара Петерса Борис Янович не считал близким себе по духу. Поэтому вряд ли профессор относился серьезно к возможному союзу между дочерью и аспирантом.

«А ты, конечно, был самым что ни на есть его родичем по духу, с тобой можно было бы и кровно породниться», – подумал Конобеев, вспомнив о двойном листочке из разлинованной в клетку школьной тетради.

Он решил на первый раз ограничиться тем, что услышал в ответ на собственный вопрос. Последних слов Старцева было достаточно для того легкого прощупывания, какое поручил ему Жуков.

Теперь надо было увести разговор в сторону. Необходимо закончить эту встречу чем-нибудь, имеющим весьма отдаленное отношение к покойному профессору и к тем, кто был с ним связан, кровно или духовно.

– Будучи специалистом по учению философа, который так ратовал за укрепление семьи и брака, вы остались, тем не менее, холостяком, – заметил с улыбкой Конобеев. – Извините, может быть, я сказал бестактность…

– Ну что вы, Прохор Кузьмич! У вас уже в силу профессии не может быть бестактных вопросов… Да, я холостяк. Но почему вы употребили слово «остался»? Мне ведь только сорок пять лет. Самое время подыскивать невесту. А до этого я учился, некогда было думать о домашнем очаге.

– Теперь у вас новая забота: кафедра, – сказал Конобеев.

– Вы правы. Но тянуть с матримониальными проблемами, видимо, больше нельзя… Иначе я в самом деле останусь холостяком. Не сосватаете ли вы мне кого-нибудь, Прохор Кузьмич?

Они оба рассмеялись.

– Между прочим, исповедующие конфуцианство, – заговорил Валентин Петрович, – раз в году, в день зимнего солнцестояния, совершают жертвоприношение Небу. В этот день мужское, светлое, активное начало, именуемое силой Янь, берет верх над темным, женским, пассивным началом – Инь! В Китае в честь этого дня сооружен даже величественный Храм неба. Поэтому не торопите меня, Прохор Кузьмич… Не приближайте тот день, когда надо мной возьмет начало сила Инь.

– Не буду, Валентин Петрович. Оставайтесь светлым и активным. Ладно?

– Вот и договорились. Спасибо!

IV

Александр Николаевич ждал звонка из Москвы в двадцать два часа. В такое время обычно звонил Бирюков, когда на Западноморском управлении висело трудно расследуемое дело, подобное этому, нынешнему.

Но Бирюков позвонил раньше на целый час. Начальник управления поднял телефонную трубку, чувствуя, как потянуло и заныло в левой части груди.

– Да, я слушаю, – сказал он. – Жуков у телефона. Добрый вечер, Василий Пименович. Согласен с вами, не очень добрый… Нет, погода отличная. Выберетесь в дюны? Не верю. Все обещаете, обещаете… Пока глухо, Василий Пименович. Работаем… Нет, версий много, и с аспирантом как будто бы версия перспективная. Не нашли еще Петерса. Объявили розыск. Тут еще кое-что завязалось, но говорить пока рано. Проверяем. Завтра что-нибудь прояснится. Да мы понимаем, стараемся… Кого посылаете? А… все ясно. Решили, что не справимся? Конечно, понимаю, что в помощь… Разумеется, встретим. Утром выезжает? Завтра? Сам его встречу, большой ведь он специалист… Классик. Да я не обижаюсь, Василий Пименович! Мне даже лучше, если есть возможность свалить проколы на московского человека. Шучу, конечно. Из шкуры вылезем, снова перешерстим стоящие зацепки и моменты, подергаем путевые ниточки, заново проверим. Да и свежая голова, взгляд со стороны – это хорошо. Поможет нам по-иному увидеть, в другом свете… Хорошо, Василий Пименович, сделаем как приказано. Спасибо, дома все в порядке. Есть! Хорошо. Так точно! Будет исполнено. Всего вам доброго, Василий Пименович.