Текст книги "Белая бригада"

Автор книги: Станислав Сахончик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Станислав Сахончик
Белая бригада

© Сахончик С.М., 2007

Гибель М-72

Ледокол вспомогательного флота ТОФ «Илья Муромец», на котором я служил судовым врачом, после короткого ремонта в Славянке уже месяц отстаивался в дальнем углу бухты Малый Улисс. Было лето, льдов в ближайшем обозримом будущем не предвиделось, и экипаж был частично в отпусках, а частично талантливо изображал кипучую трудовую деятельность на борту.

Я к тому времени проплавал уже целых четыре месяца, и капитан приказал мне готовиться к получению допуска на несение стояночной вахты в качестве вахтенного помощника.

Судовой врач Ледокол вспомогательного флота ТОФ «Илья Муромец»

– автор книги Станислав Митрофанович Сахончик

Обложившись затрепанными книжками с романтическими названиями типа «КУ-57», «РБЗЖ-НК» и «ТТХ ледоколов типа «Василий Прончищев»[1]1
  «Корабельный устав», «Руководство по борьбе за живучесть надводных кораблей», «Тактико-технические характеристики


[Закрыть] с кипой всяческих инструкций и наставлений, я сутками не вылезал из каюты, а иногда бродил по коридорам, отлавливая штурманов и механиков для разъяснения непонятных терминов, не имеющих ничего общего с анатомией. Они откликались весьма неохотно: кто-то отсылал меня к первоисточникам, кто-то и просто «посылал».

Неожиданно сонная судовая жизнь была прервана приказом – на следующий день выходить для транспортировки грузов в бухту Стрелок. Строго говоря, ледокол не предназначен для перевозки грузов по чистой воде в силу своих конструктивных особенностей.

Ледокол вспомогательного флота ТОФ «Илья Муромец»

Его утюгообразный корпус с высокими надстройками и яйцевидным днищем был подвержен бортовой качке даже в спокойной бухте, а уж на открытой воде при хорошей волне ледокол начинал судорожно болтаться и крениться во всех направлениях, так что все кто был в рубке обязательно пристегивались ремнями, а все что не было вовремя раскреплено, летало по отсекам и каютам, имитируя броуновское движение молекул. Лично я, по незнанию пару раз вылетев из койки, усвоил эту истину накрепко и в шторм в целях профилактики всегда пристегивался к койке танковыми брезентовыми лямками Ш-4, входящими в комплект первой помощи. Утром к трапу подошел автобатовский грузовик, из него выгрузили штук двадцать разнокалиберных ящиков, раскрепив их на верхней палубе и закрыв брезентом. За погрузкой исподтишка следил бригадный «особист», что уже само по себе было явлением крайне редким и потому загадочным. Уже после отхода радист принес штормовое предупреждение, однако капитан и старпом, странно переглянувшись, в один голос сказали: «Ни хрена, успеем!..». Видимо, у отцов-командиров были на этот счет какие-то особые соображения.

Выйдя за мыс Скрыплева, ледокол сразу начал брыкаться, а где-то на полпути, когда нас застиг приличный (балла на четыре) штормик, «Илья Муромец» активно замахал мачтами и стал энергично крениться в бортовой качке градусов до двадцати, после чего за борт из-под брезента вылетел один из ящиков Все эти события вызвали неадекватно бурную радость на мостике, сей факт был торжественно занесен старпомом в судовой журнал, и народ, радостно потирая руки, разбежался по каютам. Все с воодушевлением что-то писали и печатали. Я, единственный не посвященный в эти премудрости, оставался в недоумении, которое вскоре развеял капитан.

Ларчик открывался просто. Лет десять на шее у бригадного особого отдела висел мотоцикл М-72, положенный им по штату. Он смирно стоял в каком-то сарае, и никто на нем отродясь никуда не ездил, ибо морской офицер, едущий в полной форме на мотоцикле, смотрится не менее эффектно, чем собака верхом на заборе. Мотоцикл потихоньку разукомплектовали, оставив в конце концов лишь ржавую раму с колесами, что выяснилось совершенно случайно при передаче склада.

Приближалась инспекторская проверка части с непременными соответствующими оргвыводами, и особисты, тщательно разработав операцию и напустив для пущей важности секретности, единодушно приговорили останки мотоцикла к «высшей мере». В награду за это капитану пообещали закрыть глаза на акты списания всего барахла, которое годами числилось на судне, не будучи «в фактическом наличии».

Мы блестяще исполнили приговор. Мотоцикл в ящике бесследно канул в морскую пучину, унося с собой все проблемы. Погиб, что называется, смертью храбрых на боевом посту, то есть «был смыт за борт при транспортировке в ВМБ Стрелок во время шторма, в результате халатности матроса-практиканта Пизюкова В.П.», с подтверждением соответствующей записью в судовом журнале. А что возьмешь с практиканта, тем более с такой фамилией?

В результате шторм нанес судовому имуществу виртуальный урон, сопоставимый по эффективности с воздействием цунами на Курильские острова. В частности, за борт было «унесено штормовым ветром» два штурманских полушубка, легководолазный костюм, несколько рулонов штурманских карт, две штурманских линейки, два бинокля, вдобавок вдребезги разлетелся секстан. Попутно было «разбито» три четверти тарелок и кружек в кают-компании и столовой команды. В «затопленной» провизионке в негодность пришли два мешка сахара, а также несколько ящиков тушенки и сгущенки (съеденных ночной вахтой за полгода).

Судя по актам механиков, в машинном отделении и кладовых штормом был произведен настоящий погром – было «утоплено и разбито» с полтонны всякого железного хлама, включая ломы с пожарных щитов. Радисты списали две дефицитные лампы ГУ-74, а в шифровальной каюте совершенно неожиданно «разбилась» десятилитровая бутыль со спиртом, числящаяся за старпомом.

Единственным реально пострадавшим лицом оказался боцман, у которого сорвались с креплений и разлились неплотно завинченные два огнетушителя с недавно заведенной бражкой. Все остальные судовые начальники ходили именинниками, поскольку легально списать такую кучу имущества было практически невозможно. Кстати, с парохода тогда никто ничего не унес, у нас это как-то не было принято. Это был наш общий дом, и мы сюда только приносили.

Я тоже попытался было под шумок списать пару шприцев и кружку Эсмарха, пропавшую месяц назад во время ремонта, однако был высмеян капитаном, который сказал, что еще ни разу не видел, чтобы кто-то в шторм ставил клизмы, и ехидно поинтересовался, как я себе это представляю. Я представил и понял, что это не мой случай. Злосчастная кружка «висела» на мне еще полгода. До следующего шторма.

Хроника первой вахты

Шел к концу четвертый месяц моей морской службы на ледоколе вспомогательного флота ТОФ «Илья Муромец». После двух коротких походов в Сов-гавань и напряженной работы в ближайших базах подводных лодок судно встало в планово-предупредительный ремонт (ПИР) в бухте Артур. Льды сами по себе растаяли, и особой работы для нас больше не было. Народ сразу занялся всякими бумажными делами – списанием и получением имущества, сдачей зачетов и допусков и прочей неизбежной на флоте волокитой. Механики начали переборку кое-каких механизмов, добывали запчасти к летнему ремонту.

Но вахту-то должен был кто-то нести, и выбор пал на меня. В принципе врачи нигде не несут дежурную службу, кроме больниц и госпиталей, но в нашей бригаде докторам традиционно доверяли стояночные вахты по судну. Да и как сидеть ничего не делая, когда мужики «пашут» не разгибаясь? Совесть потом заест – ты ведь тоже такой же моряк, как и все, такой же член экипажа.

В темпе сдав положенные зачеты и получив допуск на несение службы в качестве вахтенного помощника капитана, я стал готовиться к первой в жизни вахте. Определенный багаж теоретических познаний и недавно «построенный» комплект шикарной морской формы (а особенно моднейшая фуражка с «крабом»), настраивали на решительный лад. Из зеркала на меня смотрел вполне приличного вида морячина с внушающим уважение количеством шевронов на погонах и специфическим «ледокольным» загаром на лице, изрядно пополневшем на флотских харчах. Для полноты впечатления не хватало только пары орденов на грудь, ну да это, как тогда думалось, дело наживное.

Дежурство пришлось на пятницу, «обеспечивающим» поставили старпома, вечером он показал мне список вахты. У нашего капитана с юмором всегда было хорошо, но тут уж он явно переигрывал.

На вахту со мной шли матросы второго класса Пизюков и Шмаровоз, мотористы Наливайко, Бухало и вахтенный механик Волкодав 2-й (Братья Волкодавы, умные и интеллигентные парни из потомственной морской семьи, абсолютно не соответствовали своей грозной фамилии, а восемнадцатилетние пацаны-мотористы не пили вообще). Надо отдать должное и юмористам из отдела кадров, направлявших на ледокол моряков с самыми экзотическими фамилиями. Был у нас, например, матрос второго класса Вася Здун, по прозвищу «Вездесущий», поскольку дважды его поймали за орошением кнехтов жидкостью собственного производства, что на флоте относится к деяниям предосудительным. Излишне говорить, что в его фамилию и прозвище всегда вкладывался совершенно другой смысл.

Утром, приняв дежурство от начальника радиостанции и сделав первую запись в судовом журнале, я со священным трепетом нацепил сине-белую повязку «Рцы» со звездочкой и пошел на корму, чтобы согласно схеме проверок осмотреть румпельный отсек. Увлекательное путешествие на ощупь в темноте по отсеку было прервано двумя звонками вахтенного матроса («прибытие офицера»).

На корме стоял старший лейтенант из соседней бригады ракетных катеров, в старом рабочем кителе, почему-то спросивший, есть ли у нас брага и коуши. На такой явно провокационный вопрос я с достоинством ответил, что такой ерундой как бражка у нас в экипаже не занимаются (что такое коуши, я просто еще не знал).

Офицер как-то удивленно хрюкнул и странно на меня посмотрел. Видимо, по достоинству оценив новую, необношенную еще форму и медицинский значок, он попросил провести его к старпому.

Там и выяснилось, что данные буксирные приспособления на борту присутствуют, причем в большом количестве, и поделиться ими мы вполне можем. Тем более, что ребятам предстоял перегон ракетных катеров для вьетнамского флота через несколько морей аж до базы в Камрани.

Потом явился разбитной мичман-связист, в старомодных клешах и пилотке на затылке, и практически ввел меня в состояние ступора, попросив «крутануть на турачках» сто метров кабеля с катушки. Оказалось, что загадочные «турачки» – это всего-навсего боковые барабаны нашей кормовой буксирной лебедки. Не зря мне капитан советовал матчасть учить – столько удивительных открытий на родном судне всего-то за пару часов!

Запыхавшийся матрос-рассыльный, придерживая противогаз, передал, что звонили с КПП и что, дескать, «надо что-то забрать». Загадочное «что-то» оказалось выпавшим из такси в обнимку с двумя вещмешками, в дымину пьяным радистом Женей Сидоровым, всего неделю назад временно переведенным от нас на рефрижератор «Ульма» для выхода на обеспечение учений в Южно-Китайское море.

Капитан «Ульмы», предварительно снабдив казенным «шилом», направил Сидорова на склад за запасными радиодеталями к передатчику. Тот детали добыл и, обмыв это дело с мичманами, на «автопилоте» прибыл на знакомый причал, но… не в ту бухту. Безуспешно попытавшись самостоятельно подняться по трапу, Женя с мычанием пал на четвереньки и мужественно добрался до кормы. Стоявший там старпом, наблюдавший Женино «вползание», спокойно покуривая, иронически прокомментировал: «Сидоров, советские моряки обычно ходят с гордо поднятыми головами, один ты с гордо поднятой ж…».

Благоухающего ядреным перегаром Женю пристроили на диванчик в пустую каюту и по радио отправили сообщение на «Ульму», где радиста уже начали «искать с фонарями», потому что судно вышло на внешний рейд и начинало таможенный досмотр.

Только успел подать команду на обед, как на борт прибыли флагманский врач, мой начальник майор Петровский, и розовощекий старлей– «комсомолец» из политотдела.

– Прием задачи «К-1», – причмокнув пухлыми губами и подняв указательный палец-сардельку, многозначительно сказал Петровский на вопрос о цели прибытия. – Да, кстати, ты почему в штаб-то редко ходишь? На той неделе занятия были по обеспечению водолазных спусков, а у тебя еще и допуска нет. Надо получать, а то в рейс не пущу.

– Так уж с армии приучен, товарищ майор, в штаб ходить – только по большой нужде, – брякнул я, явно не подумавши.

– Видал, какие у меня орлы, – захохотал Петровский, – штаб у них вроде гальюна: только по большой нужде и ходят! В таком случае мы к вам на пароход по малой нужде пришли. С ответным визитом, так сказать. Ну да ладно, веди в кают-компанию – перекусить надо.

Отобедав нашими фирменными «муромскими» котлетами, господа офицеры вздремнули в лазарете весь положенный «адмиральский час» и, позевывая, убыли на соседний танкер «Печенга». На том прием загадочной «задачи К-1» для нас и закончился.

Черт, уже пятнадцать часов – время выхода на связь с диспетчером! Лечу, не поднимая головы, по крутому трапу на мостик. В конце трапа утыкаюсь фуражкой во что-то большое и мягкое. Это что-то оказывается внушительных размеров женской попой, обтянутой синими спортивными брюками. Попа исчезает, и на ее месте появляется раскрасневшееся лицо нашей новой дневальной Лукиничны с тряпкой в руках.

– Как-то не с того места мы с вами знакомимся, доктор, – хихикнув, елейным голосом пропела она, вгоняя меня в краску. Чертова баба! Бормоча на бегу извинения, влетаю в ходовую рубку и щелкаю тумблером радиостанции. Успел. Принимаю информацию – в среду сворачиваем ППР. Слава богу, не на моей вахте! Под бортом рычит и дымит мощный дизель – рядом с нашей кормой швартуется катер-торпедолов, с него сходят несколько офицеров с тощими служебными портфелями. С мостика спрашиваю мичмана, куда они потом идут. Оказывается, на внешний рейд. Появляется прекрасный шанс «сбагрить» Женю Сидорова. Быстро его будим, и полусонный, взлохмаченный Сидоров, ароматизируя воздух перегаром, кое-как перевалившись через борт, добирается до катерного кубрика. Одной проблемой меньше. Незаметно настает время ужина, а после него народ идет домой, и на судне остается одна вахта. Пора делать обход помещений. Снова румпельное отделение, машина, гирокомпас, дальше трюм и форпик. Внизу темно, на ощупь ищу выключатель. Не нахожу, промахиваюсь и с матами съезжаю вниз по трапу в трюм. Пять ступенек – гарантированно проверено собственной задницей.

В форпик лезу уже как положено – с аккумуляторным фонарем. Все, ритуальные похождения закончились. Делаю запись в журнале – и на отдых. Передаю бразды правления Волкодаву 2-му, его очередь порулить. На боевых кораблях запели горны – спуск флага. Включаем якорные огни и палубное освещение. Пора ночевать. Слегка вздремнул на диванчике в рубке – предстоит «собачья вахта» до рассвета.

В предутренних сумерках в бухту тихонько, глухо постукивая дизелями, проскальзывает подводная лодка. На рубке видны темные силуэты подводников и огоньки сигарет. Невольно вспоминаю, как проходил стажировку на таких лодках и кошмарные ощущения при учебном выходе через торпедный аппарат.

Заметно светлеет, предутренняя свежесть проникает даже сквозь альпак, металл палубы покрыт влажным налетом мороси, на которой виднеются мокрые следы вахтенных матросов. Ребята на удивление четко несли службу и сейчас, звучно позевывая, драят швабрами корму к приходу капитана.

На берегу появляется первый автобус, в бинокль вижу атлетическую фигуру третьего помощника Севы Ильина. Он должен меня сменить, поэтому торопится и издали машет рукой. С радостью вижу его бородатое лицо с голубыми глазами и белозубой улыбкой. Три звонка – прибыл капитан. На корме «под козырек» отдаю рапорт. Кэп слушает с серьезным лицом, приложив руку к козырьку и посмеиваясь умными стариковскими глазами. Потом скоренько сдаю дела, расписываемся с Севой в журнале, иду на рапорт к старпому.

Получив «добро», передаю повязку Севе, потом душ, в койку и проваливаюсь в беспробудный сон. В обед Волкодав проболтался, что меня всю вахту подстраховывали: они со старпомом контролировали мои хаотичные передвижения по судну, отменяли неразумные команды и потихоньку давали указания матросам. А я-то по наивности думал, с чего это у меня служба по первому разу так гладко идет?

…Прошло полгода. Я уже сам спокойно нес стояночные вахты, ничему не удивлялся и даже слегка поучал нового молоденького штурмана, но всегда знал, что в любом случае, что бы ни случилось, мне помогут и выручат. Без лишнего шума и какой-либо корысти, а просто потому, что так надо! На морях без этого нельзя – на том и стоит флот. Стоял до нас, сейчас стоит и после стоять будет.

Ну, а первую вахту, конечно, запомнил на всю жизнь и сейчас, собираясь на день ВМФ, всегда ее вспоминаю.

День рождения адмирала

В темную и холодную ноябрьскую полночь экипаж ледокола «Илья Муромец», стоявшего на 36-м причале напротив «Пентагона»[2]2
  Здание штаба Тихоокеанского флота во Владивостоке.


[Закрыть], был поднят по тревоге – в одной из бухт на базе атомных подлодок загорелась плавучая казарма. Я в ту ночь был вахтенным помощником и вся кутерьма по вызову на борт командного состава и экипажа, запуску гирокомпаса и двух двигателей легла на нас с механиком и мотористами. Это была третья вахта в моей еще короткой морской жизни и протекала она на редкость бурно.

Разогнав матросов на оповещение и едва успев сделать записи в судовом журнале, я был срочно вызван в штаб бригады. В коридорах царила деловая суета, носились озабоченные флагманские специалисты и матросы-посыльные, верещали телефоны, густо стоял табачный дым и, разумеется, витали некие речевые конструкции на базе слова «мать», без которых на флоте не обходится ни одно осмысленное мероприятие.

Дело оказалось очень серьезным, потери от пожара нешуточными, и о них уже знали в Главном штабе ВМФ в Москве.

Я подошел было с рапортом к комбригу, но капитан первого ранга повел глазами на стоящего ко мне спиной здоровенного дядьку в адмиральской шинели. Тот обернулся, выслушал рапорт, потом критическим взглядом окинул мою тощую фигуру в необношенной еще форме с новенькими шевронами на погонах, фуражке с «крабом», сидящей на голове за счет ушей, задержал взор на медицинском значке, иронически хмыкнул и неожиданно изрек: «О! Еще один физдрон ушастый! Пароход-то ты хоть умеешь готовить, доктор?».

Я было хотел совершенно по-штатски возмутиться за «физдрона», но комбриг (кстати, видевший меня всего второй раз в жизни) исподтишка показал мне приличных размеров кулак и не моргнув глазом бодро доложил, что я один из лучших его кадров и уже максимум через сорок минут судно будет готово к отходу. Хотя это была чистейшей воды импровизация, тем не менее через полчаса (благодаря примчавшемуся капитану) с половиной штурманов и неполным экипажем, погрузив бочки с пенообразователем, ледокол вышел в море, имея на борту почти весь штаб бригады во главе с адмиралом.

Это был мой первый выход в море в экипаже спасателя на реальное ЧП и первое знакомство с контр-адмиралом Акимчиком, начальником аварийно-спасательной службы флота, личностью неординарной и весьма колоритной.

Позже капитан мне доходчиво объяснил, что термином «физдрон ушастый» (в отличие от салаг-матросов) у адмирала Акимчика обозначаются молодые морские командиры, а адмиралы во всем мире относятся к персонам неприкосновенным, обижаться на которых в приличном обществе не принято. Нехай, значит, резвятся, работа у них такая. Как говорится, «чем бы моряк не тешился, лишь бы баб не просил…».

На подходе к бухте было видно зарево в полнеба, со свистом летали, оставляя дымящиеся хвосты, раскаленные бочки, по воде растекался горящий соляр и мазут. Спасательное судно СС-22 и пожарные катера строем фронта из всех стволов сбивали пламя, грозившее охватить береговые склады и плавучий док с ремонтировавшейся в нем подлодкой. В воздухе беспорядочно перекрещивались водяные и пенные струи подсвеченные снизу пламенем и светом прожекторов, создавая невероятно красивую феерическую картину. Наступавший рассвет не чувствовался из-за густой дымной пелены. Наш ледокол и подоспевшие спасательные суда с ходу включились в работу, загоняя струями воды горящий мазут в угол бухты, где его с берега добивали пожарные машины.

К десяти часам утра пламя было сбито, дым рассеялся, и нашим глазам предстала картина полного разгрома, виденного раньше только в документальных фильмах про Перл-Харбор – над водой, покрытой толстым слоем соляра и мазута, сиротливо торчали мачты двух затонувших кораблей, плавали спасательные круги, полузатопленные шлюпки, разбитые ящики, бочки и прочий неописуемый хлам, которого всегда в достатке на месте подобных событий.

Причина была установлена сразу – командир плавказармы, не удовлетворенный обзором пейзажей из каюты, приказал боцману расширить иллюминатор. При помощи ацетиленового резака матросы проделали дыру и ушли, не оставив наблюдателя. Сначала затлела пробковая изоляция, потом полыхнула масляная краска, толстым слоем наросшая в помещениях за долгие годы, – плавказарма ПКЗ-147 начинала службу еще в германском «кригсмарине» и досталась СССР после войны в качестве трофея.

Полусонные матросы-срочники едва успели выскочить на пирс, позабыв все правила и наставления и не задраив за собой отсечные двери и люки, что впоследствии и сыграло роковую роль. Ситуацию усугубило и то, что на корме разом полыхнули сорок бочек солярки, завезенных накануне для отопления ПКЗ (они-то и летали по воздуху во всех направлениях).

Сгоревшая ПКЗ, залитая водой из пожарных машин, с креном на левый борт, носом ушла под воду, утащив за собой и пришвартованный к ней старый разоруженный эсминец, служивший складом запчастей.

Жертв, к счастью, не было, однако матросы остались в чем были и теперь стучали зубами в старой казарме местного стройбата, отходя от шока.

Флотское командование развернуло штаб на нашем ледоколе, адмиралы провели короткое совещание, и через два часа под воду в «трехболтовках»[3]3
  Тип водолазного снаряжения.


[Закрыть] ушли опытные мичманы-водолазы. Здоровенные мужики, участники подъема затонувшего пакистанского флота в Бангладеш, разминирования бухты Дананга и прочих малоизвестных боевых операций по всему миру, попеременно лазили под водой несколько часов и лишь поздно ночью доложили обо всем адмиралу и нанесли на схему обстановку на дне.

На следующий день утром на пирсе выстроились в две неровные шеренги все участники операции, за исключением вахтенных. На левом фланге стояли «погорельцы», одетые кто во что горазд – при помощи стройбата, судовых команд и сердобольного местного населения и выглядевшие как разгромленная банда анархистов времен гражданской войны.

Особенно колоритен был один матрос-бурят, тощие и кривые ноги которого, обтянутые голубыми офицерскими кальсонами, сиротливо торчали из резиновых болотных сапог, рукава замызганной стройбатовской фуфайки свисали до колен, а на стриженой лунообразной голове, сидевшей на тонкой цыплячьей шее, красовалась детская бескозырка с надписью «Герой» и куцыми ленточками. Все, однако, были в тельняшках.

Несмотря на всю серьезность ситуации, смотреть на это погорелое воинство без смеха было невозможно, и задавленные смешки, порой переходящие в откровенное ржание, перекатывались по всему строю моряков.

Адмирал, орлом пройдясь перед первой шеренгой, для начала зычным голосом объявил, что поскольку шайка ушастых физдронов, по недоразумению попавших на флот, утопила свои боевые корабли, всем порядочным морякам предстоит это очень долго расхлебывать. В принципе, вышеуказанные физдро-ны, по мнению адмирала, обязаны были в организованном порядке утопиться сами, но из-за нехватки личного состава им придется здесь «пахать» как минимум до заветного дембеля, а кое-кому предстоит еще и попариться в дисбате на Русском острове.

Затем адмирал лаконично и очень четко поставил задачи на первый день, после чего строй был распущен, офицеры расставили людей на работы, и дело пошло. Оно не прекращалось ни днем, ни ночью, на воде и под водой, целых два долгих месяца.

Контр-адмирал Акимчик парил над этой суетой, держа «всех и вся» в поле своего зрения, разнося и поощряя разношерстную толпу военных и гражданских, подчинив всех своей железной воле. Когда он спал – не знал никто. Когда ночью вахтенные помощники со штабного ледокола по временным, обледенелым дощатым мосткам каждые два часа ползали проверять крен, он был на мостике и выслушивал доклады. Рано утром он обходил места работ, затем из ходовой рубки по радио знакомил всех с обстановкой, воздавая должное всем и каждому сообразно его заслугам, потом весь день допоздна работал в штабе. Даже еду ему носили в каюту.

Дважды адмирала прихватывал приступ радикулита, я как мог ставил его на ноги уколами и мазями, за что он скрепя сердце официально перевел меня из разряда «ушастых физдронов» в категорию нормальных людей. Иногда по ночам, когда я был на вахте, он беседовал со мной о поэзии и смысле жизни, наизусть цитируя древних философов и поэтов, не забывая, впрочем, напомнить, что не мешало бы сбегать на всплывающую корму ПКЗ и измерить крен. Мужик он был образованный, – как-никак две академии, но цитировать наизусть Овидия в ходовой рубке – это, знаете ли, высший пилотаж.

Однажды утром адмирал перед разводом как обычно подошел к рации, нажал тангеиту микрофона и застыл, открыв рот. На его персональном кресле красовалась ушастая плюшевая кукла Чебурашка в черной картонной фуражке с «крабом», контр-адмиральским погоном в лапах и надписью «С днем рождения!» на маленьком плакатике. После секундного замешательства адмирал произнес: «Ну, мля, физдроны…», затем загнул еще пару изысканных выражений и закатился радостным смехом. У него действительно был день рождения!

И тут-то многоопытный адмирал, расслабившись, допустил маленькую оплошность.

Все бы ничего, но он забыл отключить микрофон, и все комментарии вместе со смехом были немедленно разнесены мощными корабельными динамиками по всей бухте, услышаны, поняты и с энтузиазмом подхвачены моряками, выстроенными на кораблях и пирсе для утреннего развода.

Смех катился, набирая силу по боевым кораблям и спасательным судам, витал над черными шеренгами матросов и офицеров, гремел железным эхом в пустом плавучем доке и отражался от окрестных сопок. Тряслись от хохота толстые тетки на камбузах, даже не понимая в чем дело, за компанию ржали стройбатовцы в казарме. Даже от водолазов пузыри из-под воды пошли вроде веселее. Солнце только проглянуло из-за сопок, а всем уже было весело. Славно начинался адмиральский день рождения!

К Новому году операция по судоподъему закончилась, обгорелые корпуса подняли и отбуксировали на металлолом, потери восстановили, кого-то, как водится, наградили, кого-то сняли – и жизнь пошла своим чередом.

Адмирал Акимчик снова отправился к себе в штаб, править обычную рутинную службу до следующего ЧП, которое не заставило себя ждать менее чем через месяц.

Меня перевели на танкер, идущий в Красное море, и больше с эти незаурядным человеком судьба меня не сводила.