Текст книги "На Старой площади"
Автор книги: Станислав Меньшиков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)
Чтобы завершить тему о социал-демократии, расскажу еще об одной встрече, которая состоялась в конце 1980-х годов, когда я на Старой площади уже не работал. На этот раз судьба занесла меня в Стокгольм, где готовил статью о шведской модели социализма для пражского журнала компартий. Я имел подробную беседу с одним из «ясных голов» тамошней соцпартии, фамилию которого я, к своему стыду, забыл. Рассказав мне многое о тамошней социальной системе, собеседник перешёл на злободневную тогда тему судеб СССР. Это было перед самым концом горбачевской перестройки, и многим как у нас, так и на Западе становилось ясно, что дело идет к развалу если не государства, то социального строя.
– Очень печально, если ваш социализм рухнет, – сказал швед. – Да, идеологии у нас во многом разные, но Вы даже не представляете, насколько нас все же объединяет внутреннее родство. Поражение социализма в такой огромной и мощной стране, как Советский Союз, будет сильным ударом и по нашему социализму, по всей западной социал-демократии. Поэтому у нас к вам только одно пожелание – держитесь как можно крепче.
Конечно, голос нашего шведского друга не был услышан. Логика истории оказалась иной. Но он был прав: после распада СССР и перехода в России к капитализму социал-демократия перенесла сильный удар, в том числе и в Швеции, где на несколько лет она лишилась власти. В других странах Западной Европы социал-демократия выжила и кое-где даже вернулась к власти. Но всюду сильно поправела, во многом сравнявшись по взглядам и на практике с буржуазным центром политического спектра.
ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
Резервы рабочего времени
В первые дни работы в ЦК я получил от Вадима Загладина несколько дружеских советов. Один из них состоял в том, чтобы не торопиться с выполнением заданий. Если сказано подготовить некий текст, скажем, к пятнице, то писать его надо сразу же, класть в сейф и раньше времени не подавать начальству. Так образуется резерв времени, которое можно использовать для других занятий. Работать к сроку было признаком хорошего тона. Излишнее рвение возбуждало чувство ревности у коллег и раздражение у начальства, т.к. сбивало его с собственного личного графика.
Я, конечно, усвоил это правило ещё на прежних местах работы и потому почти всегда находил время для собственного литературного и научного творчества. Так было и в ЦК. Тем более что предложений печататься и выступать было хоть отбавляй. Два-три раза в год я печатал свои «подвалы» или «трехколонники» по вопросам мировой экономики в «Правде», что считалось весьма престижным. Писал и статьи по внешней политике, например, о рейгановской программе «звездных войн» для журнала «Международная жизнь». Я уже упоминал о статье о «длинном цикле» Кондратьева в «Коммунисте», вызвавшей проблемы с теоретиками из Компартии США.
Кроме того, считал своим долгом издать подготовленный за время работы в ООН моей покойной первой женой Мариной Меньшиковой глоссарий экономических терминов. Его согласилось издать новосибирское отделение издательства «Наука». Эта книга под моей редакцией вышла в 1983 году под названием «Английские экономические термины».
Другой долг был перед моим отцом, который после ухода на пенсию работал над своими мемуарами и не успел их закончить. По оставленным им рукописям и черновикам я подготовил к печати первый том этих воспоминаний о годах его работы послом в США. Весь этот период пришелся на время пребывания у власти Н.С. Хрущева, и передо мной встала сложная задача: как писать, не упоминая Никиту Сергеевича, имя которого оставалось «табу» для печатных изданий вплоть до середины горбачевского времени. Приходилось называть его то председателем Совета Министров СССР, то «советским руководителем», но фамилию не упоминать. Но и в таком, сильно кастрированном виде книга проходила с большим трудом.
Сначала её отправили на внутреннюю рецензию в американский сектор нашего же отдела, где предложили снять то место, где рассказывалось о перипетиях очередного приезда в США А.И. Аджубея, зятя Хрущева. Аджубей установил контакт с Робертом Кеннеди, братом президента, и обсуждал с ним проблемы, возникшие на ту пору в советско-американских отношениях. Он действовал, не ставя в известность МИД и советского посла в Вашингтоне. Когда по его отчёту у А.А. Громыко возникли недоуменные вопросы, он обратился за разъяснениями к послу. Было очевидно, что, будучи нетрезвым, Аджубей перепутал суть высказываний Кеннеди. Чтобы не ввязываться в историю с близким родственником советского лидера, посол дал уклончивый ответ в МИД. Сотрудник нашего американского сектора счёл этот эпизод «не существенным» и предложил его снять. Издательство с ним согласилось.
На заключительной стадии верстка мемуаров попала в Главлит и там застряла. В это время надо мной сгустились тучи, и ни издательство, ни Главлит не хотели связываться с «сомнительным», теперь уже бывшим консультантом ЦК. Мне пришлось зайти в Кремль к Володе Пархитько, помощнику А.А. Громыко, который тогда был Председателем Президиума Верховного Совета СССР. Пархитько позвонил начальнику Главлита и от имени своего шефа поинтересовался судьбой мемуаров посла Меньшикова. Этого звонка было достаточно, чтобы Главлит тут же дал добро на выпуск книги. Она вышла в свет в апреле 1986 года под названием «Вашингтон, 16-я улица. Из записок советского посла».
Помимо этого я подготовил новую книгу о капитализме, вышедшую в свет в 1986 году, где писал о некоторых новых тенденциях, которые представляли особую опасность для социалистической системы.
Главной идеей книги была формула о переходе капитализма в новую, транснациональную фазу, которая поначалу способствовала подъёму экономики. В некоторой степени это было связано с длинным циклом Кондратьева. Опасность для социализма была в том, что капитализм получил при этом ещё одно «второе дыхание», тогда как социализм адекватного ответа на этот раз не нашёл. Опасность была и в том, что транснациональный капитализм формировался при гегемонии США, которые были для Советского Союза главным геостратегическим, а не только социально-экономическим соперником. Это также определяло активизацию США и НАТО в гонке вооружений, которая ослабляла СССР экономически.
Не все эти выводы в той книге были сделаны в прямой форме, но они, что называется, напрашивались по смыслу текста. Горбачевская эра в нашей стране ещё только началась, и тогда не было ясно, к чему она приведет. Горбачев признал наличие у нас глубокого структурного кризиса, но его политический курс оказался не контрнаступлением, а фактической сдачей позиций внутри и вовне. Когда я писал эту книгу, предусмотреть такой ход событий в полной мере было нельзя. Но некоторые признаки назревавшего в партии идейного кризиса уже тогда можно было видеть по отдельным эпизодам. Расскажу об одном из них.
Вокруг партийной программы
Вскоре после смерти Л.И. Брежнева при Ю.В. Андропове было принято решение о подготовке новой редакции Программы КПСС, которую предстояло принять на очередном съезде партии в 1986 году. Работа по составлению этого документа началась заблаговременно – в 1983 году. Как всегда, на загородной даче засела очередная группа, в которую входили представители Отдела пропаганды, а также директор Института США и Канады Георгий Арбатов, политический обозреватель «Известий» Александр Бовин и только что назначенный директором ИМЭМО Александр Яковлев. Отбор группы был странным, т.к. в неё не вошли такие видные идеологи того времени, как главные редактора «Правды» Виктор Афанасьев и «Коммуниста» Ричард Косолапов, директор Института философии АН Георгий Лукич Смирнов и другие. По-видимому, на таком составе группы настоял новый Генсек Юрий Андропов, который лично знал Арабатова и Бовина, работавших в руководимом им Отделе социалистических стран ЦК ещё до его перемещения в КГБ. Знал ли он об особых настроениях этой группы? Не мог не знать.
Когда предварительный набросок новой Программы был готов, его разослали по Политбюро, и Б.Н. Пономарев направил его некоторым консультантам, в том числе и мне. Меня сразу же неприятно поразило, что в этом варианте был полностью выброшен известный текст В.И. Ленина, с которого традиционно начинались все предыдущие Программы, принятые после 1917 года. Отсутствовала и сколько-нибудь глубокая характеристика особенностей современного капитализма. Я сформулировал свои замечания, Пономарев их направил дальше по назначению.
Через некоторое время Ричард Косолапов через члена редколлегии «Коммуниста» Бориса Лихачева познакомил меня с новым вариантом текста, в котором мои замечания не были учтены. Косолапов знал о моих предложениях, был в основном согласен с ними и предложил мне написать для журнала редакционную (т.е. анонимную, без подписи) статью по существу вопроса. Такая статья была мною написана и вскоре опубликована, вызвав соответствующий общественный резонанс.
Теперь о сути разногласий по поводу ленинского текста. Наиболее важным и актуальным я считал классическое положение о том, что мелкое товарное производство рождает капитализм ежедневно, ежечасно, стихийно и в массовом масштабе. Это положение Ленин сформулировал применительно к НЭПу, но оно звучало как предупреждение тем, кто в 1980-х годах ратовал за «рыночный» социализм» без соответствующего контроля и направляющего воздействия государства. Кроме того, в порах плановой экономики укоренился и быстро рос «теневой сектор», который грозил разрушить социализм изнутри. Поэтому я считал необходимым ленинский текст сохранить, как минимум оставить основные его положения. Группа же настаивала, что текст устарел, что Программа должна быть сокращена и не должна вдаваться в «теоретические дебри». Все эти доводы были, конечно, отговоркой, скрывавшей желание подготовить то, что с приходом Горбачева было названо «перестройкой», а на деле было курсом на капитализацию страны.
Не хотела группа принимать и мою характеристику транснационального капитализма. Помню, как на одном из партсобраний в Отделе меня обвинили в каутскианстве, т.е. в перепеве теории «ультраимпериализма» Карла Каутского. Это была, конечно, полная чепуха, поскольку в своем анализе я большое место уделял соперничеству между существовавшими тогда тремя капиталистическими центрами – США, западноевропейским Общим рынком (ныне ЕС) и Японией. Я дал своим критикам отпор, причём настолько чувствительный, что после собрания меня вызывал к себе Анатолий Черняев и журил за чрезмерную «агрессивность».
Вообще надо сказать, что Анатолий нередко принимал сторону упомянутой группы. Как ясно из мемуаров, написанных Черняевым много лет спустя, он в течение всего времени работы в ЦК был двурушником, втайне исповедуя антисоциалистические взгляды. В этом смысле он мало чем отличался от будущего «главного архитектора» перестройки А. Яковлева. Не случайно вскоре после своего избрания Генсеком Горбачев сделал Черняева одним из своих помощников.
Возвращаясь к написанной мною редакционной статье в «Коммунисте», скажу, что довольно долгое время после её публикации моё авторство оставалось тайной. Члены группы бесились, но всё больше по околопартийным сусекам – в открытую полемику на страницах того же «Коммуниста» или «Правды» вступать не решались.
Тем временем скончался Ю.В. Андропов, и Генсеком стал К.У. Черненко. Позиции «группы» ослабели, а редактора «Коммуниста» Косолапова усилились. Ричард считался человеком, близким к новому генсеку. У него на столе в редакции стоял тогда особый телефон прямой связи с Черненко, т.е. минуя обе правительственные «вертушки». На какое-то время «группе» пришлось притаиться.
Но кто-то из редакции журнала всё же проболтался о моём авторстве, и один из членов «группы» Александр Бовин в кабинете Черняева накинулся на меня с грубой бранью. Я тут же предложил ему полемизировать по существу и в открытую. Что касается обвинений в «предательстве», сказал я, то они совершенно не уместны, т.к. я своих взглядов не скрывал и, более того, передал через Пономарева в комиссию, работавшую над текстом новой программы. Черняев слушал наш спор молча. Он явно симпатизировал Бовину, с которым был в приятельских отношениях, но открыто поддерживать его не решался, поскольку чувствовал, что Пономарев на моей стороне.
Но вскоре после смерти Черненко и прихода к власти Горбачева положение стало меняться. Как-то мы с Ричардом обедали в одной из «кремлевских» столовых в Комсомольском переулке, и я завёл с ним разговор об опасностях для социализма пышного расцвета подпольного теневого бизнеса. Я предлагал завести на эту тему дискуссию в его журнале, но он отнесся к моей идее вяло и даже упрекнул в том, что я преувеличиваю серьёзность этой угрозы. Я почувствовал, что при новом генсеке Ричард ведёт себя более осторожно, и не стал настаивать. Но осторожность ему не помогла. Враги Косолапова быстро свели с ним счёты. В январе 1986 года, почти одновременно с моим увольнением из ЦК, его сняли с поста главного редактора «Коммуниста». Он ушёл преподавать в МГУ, где стал профессором кафедры философии.
Ещё о драке с «группой»
Вскоре после моего прихода в ЦК друзья меня предупредили, что моему назначению активно препятствовали Юрий Арбатов и близкие ему люди. Арбатов руководил тогда Институтом США и Канады, и присутствие в Международном отделе сильного американиста с независимыми взглядами его не устраивало. Я никак не думал, что наши прошлые личные трения могут вылиться в более глубокий конфликт. И потому со своей стороны старался избегать прямых столкновений. Но оказался чересчур наивен.
Где-то в начале 1982 года я прочитал в журнале «США: экономика и политика» статью, приуроченную к столетию первого советского посла в Вашингтоне Александра Антоновича Трояновского. Поскольку в ноябре того же года исполнялось 80 лет со дня рождения моего покойного отца, который также работал послом в США, хотя и значительно позже, я подумал, что было бы хорошо отметить его годовщину аналогичной статьей. Я позвонил главному редактору журнала Валентину Михайловичу Бережкову, с которым был знаком много лет, и поделился своим замыслом. Валентин дал «добро», статью согласился написать с моей помощью Вадим Загладин, который и отправил ее в журнал. Каково же было моё удивление и возмущение, когда через месяц-другой позвонил Бережков и сказал, что против публикации категорически возражает Арбатов и что статья напечатана не будет.
Загладин отнёсся к этой новости хладнокровно, возражать Арбатову не стал, хотя у него, как высокого партийного чиновника и члена ЦК КПСС, для этого были все возможности. Отказываясь печатать статью, Арбатов шёл на совершенно ненужный конфликт не только со мной, но и с Загладиным. Я же решил так дело не оставлять и рассказал обо всем Пономареву. Борис Николаевич выслушал меня и тут же позвонил по «вертушке» главному редактору «Известий» Алексееву с просьбой опубликовать юбилейную статью о М.А. Меньшикове. По его предложению текст статьи был подготовлен за подписью Михаила Романовича Кузьмина, бывшего зам. министра внешней торговли СССР, с которым отец долгое время работал. К этому времени М.Р. Кузьмин сам уже был пенсионером и жил на даче во Внуково. Я съездил к нему, он внимательно прочитал и поправил текст, охотно подписав его. Через несколько дней статья была опубликована в «Известиях» под заголовком «М.А. Меньшиков – дипломат Ленинской школы». Надо сказать, что статья Загладина также вышла, но в журнале «Вопросы истории».
Через какое-то время на очередном приеме в Кремлевском дворце съездов, куда нас иногда приглашали по торжественным случаям, ко мне подошёл Арбатов и стал интересоваться здоровьем. Я не стал с ним любезничать, а напрямик выразил свои чувства:
– Наверно, надо сильно ненавидеть сына, – сказал я, – чтобы делать пакости его покойному отцу. Впрочем, – добавил я, – удалось обойтись без твоих услуг.
– Ты об «Известиях?» – поморщился Арбатов. – Мне рассказывали. Там не обошлось без большого давления сверху.
С этим он и отошёл. Меня удивило, что он даже не стал оправдываться и не привёл каких-либо аргументов в защиту своей позиции.
В 1982 году скончался Николай Иноземцев, который 16 лет возглавлял Институт мировой экономики и международных отношений (ИМЭМО) после смерти А.А. Арзуманяна. О моей работе в этом институте в качестве заместителя директора подробно рассказано в другой главе. Когда встал вопрос о преемнике Иноземцева, всплыла и моя кандидатура. Кто именно меня выдвинул, не знаю. Сначала об этом, как водится, пошли слухи в академических и партийных кругах, а потом они стали обретать некоторую плоть. Меня вызвал к себе помощник генсека Ю.В. Андропова Борис Владимиров, которого я знал раньше, когда он работал в Отделе пропаганды. Борис поинтересовался моими настроениями насчет возможной новой работы, сказав, что на это имеются хорошие шансы. Он попросил написать записку с предложениями о том, как дальше строить работу Института. В своей записке я делал акцент на необходимость развить экономическую сторону исследований. Дело в том, что Николай Иноземцев по образованию и профессии был историком и к экономическим исследованиям интереса не питал. Этот участок после моего ухода из института был в некотором загоне. В своей записке я предлагал сделать акцент на прогнозных исследованиях, тем более что при трудностях нашей экономики нужда в этом была большая. Владимиров сообщил мне, что Андропову моя записка понравилась.
О разговоре с Борисом Владимировым я поставил в известность Пономарева. Тот заверил меня в своей поддержке, но предупредил, что ситуация вокруг назначения директора ИМЭМО не простая, что есть конкурирующие кандидаты с соответствующей поддержкой и что процесс назначения может затянуться. Так оно и получилось. До меня стала доходить информация, что в самом ИМЭМО и в президиуме Академии наук кто-то организует кампанию против моего назначения. Я, конечно, мог только догадываться, кто стоит за этой кампанией. Тем не менее из президиума Академии ещё летом 1983 года пришла достоверная информация, что приказ о моем назначении собрал все необходимые визы и не сегодня-завтра должен быть подписан. Но вот неожиданность. В начале сентября стало известно, что возглавлять ИМЭМО будет Александр Николаевич Яковлев, который возвращается с должности посла в Канаде. История этого назначения достаточно поучительна.
Яковлев был «сослан» в Канаду ещё в 1973 году по настоянию М.А. Суслова в связи с делом «русской оппозиции» – лихо закрученной интриги на уровне Политбюро, в которой Александр Николаевич был непосредственно замешан. Так бы и «томился» он в зарубежном изгнании, если бы в 1982 году не скончался Суслов. А в мае 1983 года состоялась поездка в Канаду М.С. Горбачева, который тогда, как секретарь ЦК, курировал сельское хозяйство. Первоначально с этой делегацией должен был лететь и я. Вадим Загладин, сообщивший мне об этом, заметил, что это хорошая возможность познакомиться лично с Горбачевым, который, по общему мнению, находился «на взлёте». Но кому-то эта идея пришлась не по душе, и в поездку отправился другой наш сотрудник. Так или иначе, во время своего канадского визита Горбачев сблизился с Яковлевым. Судя по его мемуарам, Михаил Сергеевич готовил себе будущую команду единомышленников. Достаточно вспомнить, как он красочно описывает свои тайные разговоры во время уединённых прогулок по черноморскому пляжу на госдаче с Э.А. Шеварднадзе. Аналогичные задушевные беседы происходили и в канадской «глуши». Во всяком случае после этой поездки Горбачев стал настойчиво продвигать Яковлева на единственную тогда ещё вакантную и весьма солидную должность директора ИМЭМО. Это была операция с дальним прицелом. В Институте Яковлев проработал менее двух лет. С избранием Горбачева Генсеком он перешёл в ЦК заведующим Отделом пропаганды, а затем началась его звёздная карьера в роли «архитектора перестройки».
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
Ещё об А.Н. Яковлеве
Мои отношения с Яковлевым в то время, по крайней мере внешне, оставались ровными. Пару раз он пригласил меня выступить на научных конференциях в ИМЭМО, чего Иноземцев в бытность мою в ЦК никогда не делал. В другой раз я приглашал его пообедать в «кремлевке» на улице Грановского. Незадолго до его возвращения на работу в ЦК я ездил к нему на госдачу Волынское-2, где он фактически возглавлял группу по подготовке новой программы партии. Там я сказал, что готов ему помогать на новой работе.
– Да, – заметил он в этой беседе, – скоро начнётся время больших перемен и такие, как ты, понадобятся.
Я тогда не знал, что он имеет в виду, а он не стал откровенничать. Я же посоветовал обратить особое внимание на растущий нелегальный частный сектор в экономике и исходившую от него угрозу для социализма. Рассказал ему, что когда-то предложил Абелу Аганбегяну организовать при Новосибирском институте экономики особый сектор по изучению теневой экономики, но тот отказался.
– Еще бы, – с мрачной улыбкой отреагировал Яковлев, – голову отрежут.
Я ответил, что власти-то бояться не следует, а управлять экономикой, не зная, как влияет подпольный сектор, нельзя. Однако у моего собеседника энтузиазма на этот счет я не почувствовал. Мысль его, как позже стало ясно, работала в прямо противоположном направлении.
Я, конечно, знал о близости Яковлева к группе Арбатова, которая, как говорили, в своё время, помогла ему написать и защитить докторскую диссертацию. Но у меня с ним еще с 1960-х годов сложились особые отношения, казавшиеся мне доверительными.
В то время, как и некоторые другие партийные деятели, Яковлев был двурушником. Работая послом в Канаде, он написал и издал книгу о внешней политике США от Трумэна до Рейгана, в которой разносил в пух и прах американский империализм. Вернувшись в ЦК, он очень быстро занял прозападную позицию вполне в духе горбачевского «нового мышления». Американский посол в Москве Артур Хартман рассказывал мне, что он как-то при личной встрече напрямик спросил Яковлева, как совместить его новые высказывания с книгой, которую он написал.
– Интересно, – ответил, улыбаясь, Яковлев, – надо мне книжку эту перечитать.
– Умный человек, – констатировал Хартман, заключая рассказ об этом эпизоде.
Он, конечно, имел в виду изворотливый ум особого рода, который позволил Яковлеву – бывшему заведующему Отделом пропаганды ЦК КПСС, стать идейным и очень агрессивным противником марксизма, называющим его не иначе, как «аморальное учение».
В дальнейшем мне стало ясно, что уже в то время Яковлев относился ко мне недоброжелательно, хотя виду в отличие от Арбатова не подавал. И в основе этого лежала сложившаяся тогда прямая противоположность идейных и политических взглядов. Когда Яковлев при Горбачеве стал секретарем ЦК, он немало сделал для изгнания из аппарата идейно стойких кадров, причём наиболее способных. Немало он сделал и для фактического разгрома Международного отдела. Но об этом в отдельной главе.
Вадим Загладин
Когда я шёл на работу в ЦК, то руководствовался и чисто житейскими соображениями. Моя командировка в ООН подходила к концу, и надо было выбирать работу на родине. Возвращаться в Новосибирский академгородок после кончины моей первой жены не хотелось, а в Москве достойной работы в Академии наук не было. В Международном отделе на руководящих должностях работали мои давние близкие друзья Вадим Загладин и Юра Жилин, которые к тому же охотно звали к себе на приличную должность.
Поработав в ЦК некоторое время, я понял, что отношения с друзьями несколько изменились. Особенно это было заметно по заведующему консультантской группой Жилину. Юра был исключительно талантливым сочинителем начальственных докладов и речей, за что высоко ценился Б.Н. Пономаревым. Но у него было слабое место – в виду моих систематических выступлений в «Правде» и другой печати Юра, должно быть, стал испытывать некоторую ревность. Мы продолжали встречаться, хотя и не домами, но между нами определенно пробежал холодок.
Чего нельзя было сказать об отношениях с Вадимом Загладиным. К моему творчеству он не ревновал, т.к. сам отличался удивительной работоспособностью, постоянно выступал в печати и по телевидению. Мы регулярно встречались и в нерабочее время, ходили друг к другу в гости, общались семьями в ресторанах, вели задушевные, часто весьма доверительные разговоры по острым политическим вопросам. Вадим был большой любитель вкусно поесть и выпить, но никогда не терял рассудка. В отличие от Яковлева и Черняева он верил в то дело, которым занимался, и был весьма умелым дипломатом в общении с зарубежными друзьями, коллегами и противниками. Хотя в общении с ним постоянно чувствовалась дистанция, ощущение близости отнюдь не пропадало.
Надо сказать, что какой-то особой протекции он мне по отделу не оказывал, и у него были ровные, отнюдь не чиновничьи отношения со всеми консультантами. Но как-то во время внерабочего общения он стал мне говорить, что ввиду возникших претензий начальства Юре Жилину, якобы, придется уйти, а мне, возможно, занять его место. Я возражал, что это крайне неудобно по моральным соображениями, т.к. Юра был нашим общим другом. Не знаю, сообщил ли Вадим об этом разговоре Жилину, но только, вероятно, пошел некий слух, т.к. Юра стал вести себя со мной более настороженно. В другой раз Вадим сказал, что хотел бы выдвинуть меня зам. завом и начнет на этот счет прощупывать почву у высокого начальства.
Новый, 1984 год Вадим пригласил нас встречать у него в дачном поселке, где в общей столовой собиралась высокопоставленная компания. При этом он заметил, что мне будет полезно познакомиться с А.М. Александровым-Агентовым, помощником генсека (Брежнева, а затем Андропова) по международным делам. Я зрительно знал Александра Михайловича, который, действительно, участвовал в новогодней встрече, был очень общителен и весел. Но, когда я предложил Вадиму меня представить, тот, не моргнув глазом, сказал мне, что за столом Александра Михайловича нет. Прогуливаясь на следующее утро по дачному поселку, Вадим сказал, что с моим замзавством пока не получается, т.к. есть и другие кандидаты. С тех пор мы к этой теме больше не возвращались. То ли после смерти Брежнева при Андропове и Черненко его позиции в верхах ослабли, то ли он сам вёл какую-то кадровую игру, думать об этом не хотелось ни тогда, ни тем более сейчас.
Были у Вадима и другие странности. Как-то, расчувствовавшись, он спрашивал, может ли он на меня рассчитывать и не предам ли я его? В другой раз мы решили отужинать в ресторане «Арагви». Дело было в феврале 1984 года, мы в то время были обеспокоены здоровьем Андропова. За столом я спросил Вадима напрямик, как ОН?
– Плохо, – коротко ответил он
– Но ещё жив?
– Да, ещё жив, – ответил Вадим и вдруг предложил выпить за здоровье генсека. Мы подняли бокалы и чокнулись.
А на другой день узнали, что генсек умер накануне. Причем Жанна, жена Вадима, сказала Ларисе, что во время нашего застолья в ресторане он знал о смерти, но будто бы «боялся раскрыть государственную тайну». Можно понять его привитую с годами патологическую чиновничью боязнь сказать лишнее слово даже с близкими друзьями. Но как объяснить пренебрежение вековечным православным правилом, по которому за здоровье покойников не пьют?
На американском направлении
Я уже писал, что по работе в ЦК мне много раз приходилось ездить за границу, чаще всего в капиталистические страны. Для этого нередко использовались приглашения участвовать в различных конференциях и других встречах, которые приходили ко мне и лично, поскольку я был известен на Западе, и по линии разного рода международных организаций.
Так было, например, в январе 1981 года, когда по приглашению Конфиндустрии (Конфедерации итальянских промышленников) я выступил на её конференции с докладом об экономическом положении в СССР.
В эти годы побывал я и в других странах. Но главным моим направлением оставалось американское. Речь идёт не только о командировках, но и о деятельности на месте – в Москве. Например, очень часто к нам приезжали видные деятели из этой страны, которые считали своим долгом наведываться в разные высокие инстанции, в том числе и в Международный отдел ЦК. Принимал их, как правило, В.В. Загладин, который приглашал на эти встречи именно меня, а не заведующего американским сектором. Это было логично, т.к. речь шла вовсе не о коммунистах, а о представителях американской элиты. Сам Загладин блестяще владел французским и немецким, но неплохо изъяснялся и по-английски. В переводчике он не нуждался, но часто, когда речь заходила о деталях американской политики, переключал разговор на меня. Хотя по большей части американские гости старались зондировать политические настроения в наших верхах, им приходилось делиться неофициальной информацией о том, куда ведут дело их собственные лидеры. Такая взаимная «торговля» информацией обычно составляет значительную часть любой внешнеполитической работы.
В те годы скончались по очереди три генсека ЦК КПСС: Л.И. Брежнев – в ноябре 1982 года, Ю.В. Андропов – в феврале 1984 года и в марте 1985 года – К.У. Черненко. И каждый раз после очередной кончины Вашингтон присылал на похороны высокопоставленную делегацию, главной целью которой было знакомство с новым советским лидером. В 1982 году приезжали вице-президент Джордж Буш-старший и госсекретарь Шульц, в 1984 году – Буш и лидер республиканцев в сенате Бейкер, в 1985 году Буш привез личное послание М.С. Горбачеву от Рейгана с приглашением посетить США. Буша всякий раз сопровождали советники, которые обязательно заходили поговорить с Загладиным (и со мной).
В Вашингтоне тогда внимательно следили за нашими новыми лидерами, в том числе за состоянием их здоровья. Очень скоро они узнали о тяжелом заболевании Андропова и при встречах постоянно спрашивали, ходит ли он на работу. Аналогичная ситуация сложилась потом с Черненко. Приход к власти Горбачева был встречен с немалыми ожиданиями. Он был сравнительно молод, так что можно было в расчете на него выстраивать и более долговременную политику. А главное – после поездки Горбачева в Англию в декабре 1984 года (ещё до его прихода к власти) Тэтчер доверительно сообщила Рейгану, что «с этим человеком можно иметь дело». От его предшественников Запад не ждал крутых поворотов, и соответственно американо-советские отношения пребывали в застывшем состоянии.
Тем не менее и в эти годы шли взаимные поездки, велись переговоры, шли контакты по линии посольств. Меня с женой часто приглашали на приемы в резиденцию американского посла Артура Хартмана – знаменитый «Спасов-хаус» (на Спасо-песковской площадке), куда я ходил с санкции В. Загладина. Хартман был опытный дипломат с длинным послужным списком. Одно время он был помощником государственного секретаря США по делам Европы, затем послом в Париже и с 1981 года – в Москве. Человек он был общительный, не строил из себя «фигуру высшего пилотажа». У меня с ним сложились хорошие деловые отношения, что иногда помогало проталкивать визы для наших неформальных делегаций, направлявшихся в США. Но не только. Иногда посол отводил меня в небольшую комнату недалеко от гардероба, где передавал информацию, предназначенную для неформальной передачи нашим партийным верхам. Разумеется, ни Загладин, ни я не пытались подменять собой официальные каналы по линии МИДа. Это был один из тех дополнительных каналов, которыми обе стороны пользовались в годы холодной войны, чтобы сократить издержки от неизбежного трения на официальном уровне.
