Текст книги "Осмотр на месте"

Автор книги: Станислав Лем

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

Можно ли управлять эволюцией шустров? Можно, конечно можно, но не по чистому произволу, не как в голову взбредет, подобно тому как можно выращивать разные сорта пшеницы, яровой или озимой, но нельзя сделать так, чтобы из колосьев сыпались дыни. А с шустрами возникает еще одна трудность: их эволюция зависит от мипров (микропрограммирующих устройств), а мипры от кодокодов (когерентно дозируемых кодов), а кодокоды не помню уж от чего. Однажды пущенный в ход процесс до определенной, не известной заранее степени развивается самостоятельно, словно везущая седока упряжка лошадей, которые слушаются вожжей и кнута и не показывают свой норов, но мчатся они все быстрее по все менее и менее знакомой нам местности, – с той только разницей, что коней все-таки можно поворотить, а цивилизацию – вряд ли.

То есть: в принципе можно, конечно, – и люзанцы могли бы, – отказаться от шустров, вернуться к природной среде обитания, но это стало бы для них катастрофой, размеры которой невозможно предугадать, катастрофой более страшной, чем если бы на Земле взорвали все электростанции, сожгли библиотеки, разогнали инженеров, ученых и медиков, – стоит ли описывать последствия такого возвращения к Природе?

Днем я спал, а ночи просиживал в архивах МИДа. Я там совсем неплохо устроился. В письменном столе я держал кофеварку, сахар, мыло, полотенце, чашку, только ложечка куда-то запропастилась, так что кофе приходилось мешать ручкой зубной щетки, – я все время забывал принести новую ложечку, бомбардируемый множеством фактов, которые даже не пробовал упорядочить; но я заметил, что о высоких материях Энции уже, пожалуй, кое-что знаю, зато о вещах обычных по-прежнему ничего, ибо люзанские историки противоречили курдляндским, и наоборот. Я сидел в самом центре большого города, но чувствовал себя Робинзоном Крузо на необитаемом острове. Два дня я изучал анатомию и мифографию курдля. У него огромные плавательные мехи по обеим сторонам легких, и тот, кем курдль подавится, может в них очутиться. Там будто бы хватает места для тридцати молодцов с каждого боку. Говорят, когда-то курдлей дрессировали и использовали в военном деле, наподобие боевых слонов. Некоторые члацкие племена считали вулканы безногими курдлями; возможно, отсюда и пошли легенды о пирозаврах – ведь вулканы дымят. Любопытно, что даже в учебниках по анатомии то и дело попадались дифирамбы Председателю, а сразу же после них – диатрибы против люзанцев. Мифография была интереснее. Нашему святому Граалю соответствовал святой курдль, а первые космогонии члаков исходили из того, что космос устроен по образу и подобию суперкурдля, или супердля. Верховный жрец, возносивший к нему молитвы, имел сан курдинала. Много там было и непонятного. Паладинов, отправившихся на поиски святого курдля, называли желудочниками. Не искали же они курдля, сидя в его желудке? Впрочем, стоит ли подходить к мифологическому мышлению с обычными мерками? Я наткнулся даже на кучу рецептов приготовления жареного горыныча, или жарыныча. С другой стороны, никаких горынычей почти наверняка не было. Или тут мы имеем дело с метафизикой пресуществления? Корешки уже просмотренных книг я помечал мелом, чтобы не возвращаться к ним. Мне и без того казалось, что я увязаю во всевозможных глупостях и мелочах. Длинные ноги болотных чудовищ половинники называли не конечностями, а бесконечностями. Некогда существовала секта каудитов, или хвостистов, которые измеряли длину хвоста курдля и предсказывали по ней, насколько удачной будет охота. Что-то от этой традиции сохранилось, коль скоро по сей день присваивается ученое звание доктора honoris caudae.[26]26
  в уважение хвоста (по аналогии с honoris causa – в уважение заслуг) (лат.)


[Закрыть] Но, в конце концов, это могла быть просто опечатка. Председатель, как утверждают его апологеты, низвел курдля с небес на землю в рамках обмирщения культуры, тем самым сделав его доступным своим соотечественникам. Поскольку вулканы считались безногими курдлями, вырывание ног означало причисление к лику блаженных. Вот и пойми это, кто может. Люзанские агенты, переодетые в члаков (так называемые лжеполовинники), будто бы прокрадываются в населенных курдлей. Таковым вероломцам иногда удается спровоцировать беспорядки среди субъектов, сосланных в задние области градозавра (задопоселенцев); этот элемент ненадежный и ретроградный, по причине своего местожительства. Особенно темен вопрос о бешенстве курдлей: люзанцы объясняли его политическими волнениями, а курдляндские официальные источники – саботажем. Я долго не мог разобраться в этой сумятице, ибо не знал политической доктрины члаков, а не знал я ее потому, что какой-то болван-библиотекарь поместил весь раздел «Нациомобилизм» вместе с «Автомобилизмом» – под рубрику «Городской транспорт и Коммуникация»; я же искал ее под рубриками «Доктрины Политические», «Политические Доктрины», «Идеологии» и так далее. На нужную полку я наткнулся совершенно случайно, когда мне понадобился тяжелый и толстый том в качестве пресса: дело в том, что для большего удобства я иногда снимал брюки и заметил, что они сильно помяты, а ходить в Министерство с утюгом и гладильной доской было как-то не с руки. Отнюдь не Председатель предложил идею нациомобилизма, или державоходственности, но общественный деятель XVIII столетия Ксарбаргсар, который описал идеальное государство как Всеобщее Переплетение Счастливцев, сокращенно ВПС (этот мыслитель имел несносную привычку сокращать предложенные им термины, так что в конце концов пришлось взять листок бумаги, чтобы записывать все эти сокращения, иначе просто голова кругом шла). Практическим осуществлением своей теории Ксарбаргсар интересовался очень мало, захваченный благостными видениями Рая на Энции, и лишь его двоюродный брат Гагагакс открыл тождество идеального государства с идеальным курдлем. В двух словах эта идея заключалась в синтезе противоположностей – Натуры и Культуры; члак создан силами Природы и потому лишь на лоне Природы может чувствовать себя по-настоящему хорошо; однако же культура тоже необходима ему, в противном случае он мало чем отличается от животных. И как курдль, будучи сам животным, вне всякого сомнения есть неотъемлемая часть Природы, и надо только его окультурить, то есть заселить, преобразить его грубую Животность, но не меняя его сути. Думаю, я верно излагаю мысли этих двух выдающихся родственников, у которых позаимствовал свою основополагающую идею Председатель. Снаружи природный, внутри благородный, или облагороженный, курдль должен был стать основной ячейкой государства еще и ввиду наличия почтенной традиции, а именно обрядов, легенд и мифов, связанных с меграми и члаками, с их ноевым ковчегом и так далее. Однако основоположники нациомобилизма поставили дело на более реальную почву, перевернув курдля с ног на голову, вернее, не самого курдля, а отношения между ним и члаком. Прежде курдль был высшим существом, а члаки чтили его как бога; поэтому следовало его разбожествить, дабы отныне он сам служил члакам. Результатом внедрения этой идеи в жизнь как раз и стали градозавры, мокрополисы, топартаменты, градбища (пастбища для градоходов) и так далее. Появились также, как это обычно бывает, когда возвышенная идея соприкасается с шершавой реальностью, различные сложности, не предусмотренные отцами нациомобилизма, начиная с поносов и прочих недугов градоходов, и полки целого библиотечного зала сгибались под тяжестью томов, посвященных анализу имманентных и акцидентальных изъянов державохождения. Трудов этих было столько, что у меня ныла спина и трещал позвоночник от одного только таскания их вверх-вниз по библиотечной лесенке. Тем не менее, твердо следуя своему решению исследовать все до конца, я продолжал читать. Тонкость и замысловатость рассуждений возбуждали уважение, однако, хотя я ни разу не наткнулся на это слово, я все сильней ощущал, что жить в курдле было неудобно; но ни один курдляндский теоретик никогда не сказал бы чего-либо подобного. Они говорили о временных трудностях, связанных с недостаточной вентиляцией, о неудовлетворительном качестве фильтров и смрадоуловителей, о заболеваниях позвоночника, вызванных необходимостью жить на корточках (в курдле трудно выпрямиться в полный рост, особенно на низших должностях); но о том, чтобы просто покинуть эти населенные внутренности, никто даже не заикнулся. Это, должен сказать, немало меня удивляло, – какая такая абсолютная необходимость заставляла их так мытарствовать? Ответы на этот неизбежный вопрос лились сущим дождем из всех трудов, которые я читал; говорилось о синтезе натуры и культуры, о сочетании этих противостоящих друг другу начал и ориентаций, и вздумай я изложить лишь главнейшие аргументы поборников державоходственности, бумаги бы не хватило. Возможно, думал я, они настолько привыкли, что иначе не могут; с другой стороны, привычка как-то не вяжется со столь неутомимым пропагандистским напором. Решив наконец, что эта инопланетная загадка мне не по зубам, я отказался от дальнейшего чтения в зале классиков. Председателю был отведен весь следующий зал, но я только раз заглянул туда и немедленно дал отбой. Имелся еще третий зал, так называемых Отщепенцев, или ересиархов курдлизма; главным из них был казненный за свои убеждения мудрец, имени которого ортодоксы не называли, а именовали его либо Мерзейший Матец, либо Матейший Мерзец. Я пролистал его основной труд в разделе запрещенной литературы и благодаря этому узнал две вещи. Во-первых, имя этого отщепенца не поддавалось транскрипции ни на один из земных языков, поэтому в каталогах он фигурировал как Kinderlos, Sansenfants или Бездетник, что будто бы передавало смысл, содержавшийся в его курдляндском прозвище. Во-вторых, в ереси, которую он проповедовал, я не смог усмотреть ничего ужасного и даже особенно оригинального. Просто он предлагал ночью спать в курдле, а днем выходить наружу, занимаясь кто чем хочет, и именно это до глубины души возмутило правоверных курдлистов. Хоть убейте, не знаю, почему эта банальная мысль привела их в такой ужас. Продвигаясь вдоль полок, я добрался до книжек для школьного чтения. В них содержались нравоучительные истории о том, как в прадавние времена лжеполовинники, то есть люзанские агенты, чтобы обмануть праполовинников в их градоходах, распускали клеветнические измышления и вели подрывные беседы; например, они пропагандировали наоборотничество, то есть предлагали перевернуть курдля так, чтобы хвост оказался на месте головы, и наоборот. Они рассчитывали, что если им удастся подбить на это курдолюбивых поселян, то начнутся хаос и смута, а тогда они вызовут подлых своих соплеменников, дабы общими силами навалиться на дезориентированный градоход. Выгнав законных жильцов на верную смерть под градом метеоритов (ибо все это происходило в эпоху мегров), люзанцы заняли бы их место, расположившись поудобнее в реквизированном курдле. Но всегда находился герой, который пресекал эти гнусные замыслы в зародыше. Особенно запала мне в память история о храбром мальчишке, который в одиночку справился с целой бандой мерзавцев; он бесстрашно забрался в горло курдля и стал щекотать его в небо, пока тот, наконец, не обрушил на затаившихся чужаков гастрический потоп. Детские книжки призывали детвору сохранять бдительность по отношению к вагантам-провокантам, которые пытаются отбить сонного или задумавшегося курдля от стада или же используют пожарные лестницы в поисках его щекотливых мест, поскольку великан, подвергаемый непрерывной щекотке, проявляет склонность к бурным внутренним потрясениям. Впрочем, у люзанских специалистов по школьному образованию я прочитал, что причины так называемых потрясений вовсе не политические. Изверг – это не курдль, вывернутый наизнанку саботажниками, но градоход, обитатели которого повально гонят самогон и, по пьяному делу, до тех пор отравляют животное, пока оно не дойдет до белой горячки и не начнет бросаться на прочих курдлей. Ибо пьянство – сущее социальное бедствие Курдляндии, о чем, однако же, книжки для школьников умалчивают. Впрочем, в самих курдлях будто бы ходят по рукам листовки, в которых утверждается, что градоходы грызутся между собой из-за корма, а стрнаки вместе со своими семьями и протеже учиняют тайные оргии, отплясывая вовсю внутри несчастных, падающих с ног престарелых курдлей, и не одного из них затанцевали уже насмерть. Этот запрещенный официально танец называется курдаш. Источником подобного рода сенсаций обычно являются задопоселенцы, и именно на них ссылаются люзанские курдлисты из Института Теории Государства, утверждая, что члаки – всего лишь паразиты курдлей, и о каком-либо симбиозе первых со вторыми речи быть не может. От бродяжничества праполовинники перешли к перипатетизму, от перипатетизма к препаразитизму, а от него к обычным формам тунеядства. Как ни странно, эти эксперты расходятся по вопросу о том, живы курдли или мертвы. По мнению некоторых, тут случилась история, подобная той, что описана у барона Мюнхгаузена, когда волк наскочил на запряженную в сани лошадь, вгрызся в нее сзади, проел насквозь, сам оказался в упряжи и помчался по дороге уже в качестве тягловой силы. Именно так будто бы поступили члаки с курдлями. От гигантов, понемногу выеденных изнутри, осталось всего ничего, самое большее – скелет и огромная шкура с бронированными позвоночными дисками, и активисты попеременно приводят в движение этого трухляка, а проще сказать – этот труп, о чем, однако, упоминать запрещено, чтобы не огорчать Председателя. Председатель твердо верит в превосходное здоровье и юношескую резвость градозавров, тем более что сам он живет не в курдле, а совершенно обычной резиденции, окруженной прекрасным парком, и о внутреннем положении в курдлях узнает из правительственной прессы. Впрочем, люзанский психосоциолог Тюрртирркарр полагает, что идея нациомобилизма жива, хотя курдли сдохли, ибо вера, как известно, горами движет, а трупами и подавно. Это, конечно, обман, но население принимает его на ура, и ничего удивительного. Ведь они залезли в этих тварей, спасаясь от мегров, в целях самосохранения, а не по идеологическим соображениям, и сознание своего подчиненного положения на планете подспудно их угнетало. Попросту говоря, противно им было так жить, особенно если учесть, что паразитизм никем на Энции не одобряется. Кому на Земле придет в голову утверждать, что образ жизни блох или солитеров есть высшая форма социализации? Но именно Председатель, соединив в единое целое теорию идеального курдля с традиционными легендами, а также с искаженными до неузнаваемости эпизодами истории цивилизации и эволюции, удовлетворил политические амбиции члаков, подчеркивая в своих трудах самоотверженный и потому возвышенный образ их житья-бытья, ведущий прямиком к светлому будущему.

Таково мнение сторонников крайней концепции, называемой мумификационной, или трупохожденческой. Однако нет недостатка в авторах, которые держатся более умеренных взглядов. Они указывают, что время от времени градозавры валятся наземь как подкошенные, чего гипотеза трупохождения не объясняет. Значит, они все таки живы, хотя, может быть, еле дышат, а впрочем, иногда и рыкают – на так называемых ревонстрациях, или народных рычаниях, приуроченных к государственным праздникам. Что касается их общественного строя, то он феодально-кастовый в анатомическом смысле. Положение гражданина определяется местом, которое выделено для него в курдле. К сожалению, имеются еще и другие точки зрения, но я просто не в силах изложить их все; да и все равно невозможно было оценить истинность ни одной из них. Я уже хотел распрощаться с этим разделом библиотеки, как вдруг наткнулся на груду брошюр и газет, сваленных в углу между двумя шкафами. Похоже, они были списаны и предназначены к вывозу на свалку. Тут я призадумался по-настоящему: все они, хотя и были люзанского происхождения, расточали дифирамбы нациомобилизму. Чихая от пыли, я все же уселся над этой кипой, заглядывая то в репортажи, то в стихотворения, поэмы и драмы, воспевающие очарование жизни в градозаврах, где все друг дружку знают, где нет никакого отчуждения, разъединения и шустринного наблюдения, где все зовут друг друга по имени и сердце каждого бьется в унисон с сердцем этого доброго, изумительного существа, которое, узнав ближе вкусы своих жильцов, выбирает на пастбищах травы и ягоды, способные доставить им особое удовольствие. В этой груду я отыскал целые подшивки журналов «Чары курдля» и «В курдельной тиши», песенник, из которого мне запомнилась песня «Эх, живоглотик, живоглот», а также либретто оперы «Курделио». Однако попадались и брошюры диаметрально противоположного содержания, в которых брюхо курдля уподоблялось геенне, а в одном памфлете утверждалось даже, что миллион лет назад на Энции высадились некие праастронавты и поселили на загрязьях парочку пирозавров, а та наплодила целые зловонные стада, каковая диверсия имела целью сбить Энцию с благопристойного пути развития. Это, к сожалению, удалось, ибо гадкие монстры поглотили не только члаков, но и люзанцев, во всяком случае духовно, коль скоро теперь их головы забиты проблемой курдля, или скурдления как спасения.

Отсюда можно было заключить, что на Энции нет других забот, кроме одной-единственной: «Быть или не быть в курдле». Но я решил распрощаться с ней, и к тому же ненадолго. Меня ожидали нетронутые доселе ряды шкафов с регулярными шеренгами книг, трактующих о более высоких и сложных материях. Когда я переступил порог первого зала, книжное собрание люзанистики бесчисленными рядами своих корешков бросило мне вызов, от которого ноги у меня подогнулись. Nec Hercules contra plures,[27]27
  и Геркулес бессилен против множества (врагов) (лат.)


[Закрыть] мелькнуло у меня в голове, но я тут же добавил: Sursum corda.[28]28
  возвысимся духом! (лат.)


[Закрыть] С этой мыслью я ринулся один против Энции – против громоздящихся друг на друга, словно геологические слои, духовных отложений чужого мира.

Никогда относительность красоты не проявляется столь удручающе, как при встрече двух планетарных рас различного происхождения. Профессор Шимпанзер в своей «Сравнительной энтропологии» цитирует отчет для служебного пользования, который представили своим властям энцианские монстроведы, изучавшие множество земных телепередач. Особенно поразили их конкурсы на звание «мисс Вселенная». Воплощением зла люди считают земную гравитацию, причем борьба с нею возлагается на строго определенные части тела. По непонятным причинам женщины обязаны выказывать свое участие в этой борьбе постоянно, а мужчины лишь время от времени. По-видимому, осознание такой диспропорции вызывает протесты самок гомо сапиенс, именуемые движением за женскую эмансипацию. Его участники демонстративно отказываются носить под одеждой специальную упряжь (хомуты), которая противодействует гравитационному опаданию млекопитающих отростков, символизирующих жизненную активность. Борьба бюстов с силой тяготения неизменно заканчивается их поражением, о чем людям должно быть известно заранее, поскольку с возрастом натяжение кожных тканей ослабевает. Тем не менее самцы отказывают потерпевшим поражение самкам хотя бы в частице того обожания, которым они окружали их, пока видимость независимости от гравитации сохранялась. Несправедливость этого кодекса поведения тем более поразительна, что, как уже говорилось, самцы лишь иногда обязаны демонстрировать подобную суверенность, да и то в течение очень недолгого времени. Откуда взялся этот обычай, установить не удалось. Скорее всего, он имеет религиозное (метафизическое) обоснование, хотя тут все земные верования словно воды в рот набрали, что свидетельствует о крипторелигиозном характере борьбы вышеуказанных частей организма с силой земного притяжения. Разгадать эту загадку мешает многофункциональность органов, отряженных на противогравитационную борьбу, поскольку, вследствие единственного в своем роде, невиданного в целой Галактике срастания выделительных и родительных органов у земных млекопитов, никогда до конца не ясно, в каком именно качестве активизируются данные органы, будь то частным или публичным образом. Биологические осложнения, доведшие анатомию человека до столь плачевного состояния, безусловно, находят свое искаженное отражение в его культуре и религии. Во всяком случае, отождествление зла с землей не подлежит сомнению; поддаться гравитации окончательно – значит свалиться в яму, именуемую гробовой, поэтому умерших зарывают в землю. В этой области обязательны ритуалы коллективного самообмана: хотя земляне, вне всякого сомнения, знают о разложении трупов, этому противоречат все многосложные действия, сопутствующие укрытию умершего от чужих взглядов (для этого употребляются футляры из одеревенелых материалов, а чтобы труднее было установить, что происходит с телами, преданными земле, место захоронения прикрывают массивными конструкциями из камня, гранита и других магматических горных пород).

Такими видят нас энциане, говорит профессор Шимпанзер, и тут ничего не поделаешь, ведь им приходится судить о нас, как слепому о цвете. Им недоступны какие-либо понятия, связанные с эротикой, ее духовной и чувственной стороной, поскольку природа устроила их размножение на совершенно отличный от земного манер. Они не имеют внешних половых органов, не спариваются, не копулируют, и даже понятие семьи не предполагает у них биологического родства, так как оплодотворение женского яичка совершается путем полимиксии, или, говоря менее ученым языком, при участии по крайней мере двух самцов. Чтобы понять, как до этого дошло, следует обратиться к самому началу эволюции жизни на Энции, и профессор Гораций Гориллес, к фундаментальной монографии которого «Вегетативная прокреация» отсылает профессор Шимпанзер (он постоянно цитирует Гориллеса, отдавая ему предпочтение перед другими энциологами), наглядно обрисовал этот необычный для нас способ размножения.

Три миллиарда лет назад Энция выглядела в космическом пространстве как бледно-салатный диск. Но не зеленоватые тучи закрывали ее поверхность, а триллионы насекомых гораздо меньше комара. Насекомые эти, получившие название зеленушек (Gorilles Viridans Ohrentangi L), выполняли функции земных водорослей, поскольку обладали способностью к фотосинтезу; паря на границе стратосферы, за миллиард лет они насытили атмосферу кислородом. А так как, образно выражаясь, тамошние пастбища реяли в небесах, эволюция высших животных тоже рвалась наверх, и уже начиная с первых рептилий и пресмыкающихся пошли летающие виды, аналог наших травоядных, и чем лучше они летали, тем успешней пользовались неисчислимыми запасами пищи в зеленых живых облаках Энции. Покрытосемянные растения не появились здесь никогда, а болотные вместо хлорофилла содержат неизвестный на Земле дыхательный пигмент, который разлагает сульфиды и сульфаты, обильно смываемые с вулканических плоскогорий в грязеан. Животные, приспособившиеся к такой сульфидной пище, не могли распространиться по всей планете и оказались прикованы к трясинным пастбищам, в том числе самые крупные из них – курдли. У этих животных было множество паразитов и симбионтов «небесного», как выражается профессор Гориллес, происхождения, так как многочисленные виды зеленушек, утрачивая зеленый пигмент, а вместе с ним нередко и крылышки, переходили на мясную пищу, сопутствуя крупным стадам рептилий и прочих земноводных, обитающих на загрязьях. Перспективы развития жизни, как объясняет доктор Ахиллес Павиани (на которого ссылается Гориллес), определяется кормовой пирамидой в целом, то есть тем, кто кого на данной планете ест и кем, в свою очередь, поедаем. Сульфидными растениями (Sulphuroidea Ohrentangi) питались пролазы, ползучки и другие болотистые вместе с курдлями; а сами они служили пищей хищникам – быстрым, проворным, по большей части прыгающим и потому двуногим (весьма похожим на двуногих кенгурообразных земноводных юрского периода), и кормежка обычно носила характер погони; такие гиганты, как курдли, пытались скрыться от хищников, ныряя в болотную жижу, а все остальное убегало от клыков и когтей стремительных выгрызов, загрызов и перегрызов, как их называют Авраам Гиббон в своей «Historia naturalis praedatorum Entianum».[29]29
  Естественная история энцианских хищников (лат.)


[Закрыть] Шимпанзер, Гориллес и Гиббон без оговорок принимают утверждение энцианских биологов, что, как это ни огорчительно, Приматы всегда и везде обязаны своим разумом так называемому прохождению через стадию хищничества. Дело в том, что для травоядных существует лишь настоящее время, потому что жратва у них прямо под носом, и точка, зато хищники по природе вещей устремлены в будущее, ведь им приходится выжидать добычу, подстерегать ее, выслеживать, подкрадываться, преследовать, разгадывать все ее увертки, и это способствует росту сообразительности в тем большей степени, чем смышленее добыча. Разум существует только в потенции, он как бы спит, пока добычи хватает; но если ее мало, наступает кризис, и тот, у кого в голове пусто, погибает голодной смертью. А условия жизни на Энции были исключительно тяжелы и опасны; мало того, что в вулканические эпохи теплое плоскогорье становилось зоной смерти, но вдобавок планета, будучи расположена в созвездии Тельца, часто подвергалась страшным лучевым ударам Новых звезд, которые в нем вспыхивали; результатом этого каждый раз было ужасающее истребление животных и гибель подавляющего большинства атмосферных зеленушек, но также – ускоренная генетическая перестройка выживших видов благодаря мутациям. Выглядело это так, говорит профессор Павиани, словно кто-то молотил цепами в амбаре, полном мышей; ясно, что спасутся самые смышленые и самые быстрые. Нашим биологам казалось, объясняет профессор Шимпанзер, что решающую роль в антропогенезе сыграло прохождение через арбореальную (древесную) стадию, или, как ехидничают некоторые, обезьянизация и дезобезьянизация некоторых примитивных видов, которые сперва позалезали на деревья, где приобрели цепкость рук, прямую осанку и зоркий взгляд, потому что иначе не перескочишь с ветки на ветку, а затем, когда из-за оледенения леса вымерзли, им пришлось спуститься с древес на землю и приняться за поиски пищи, которая не ждет пассивно, пока ее съедят, как яблоко или банан. Но прохождение через стадию хищничества важнее, чем прохождение через арбореальную стадию; кто влез на дерево круглым идиотом, не поумнеет, спустившись на землю. На Энции лесов не было, не было и куда взбираться, так что Приматы произошли там от крупных пернатых. А случилось так потому, указывает доктор Шимпанзон (не путать с доктором Шимпанзером!), что крупные энцианские пернатые обладали исключительно большим для пернатых мозгом. А это, в свою очередь, объясняется тем, что зеленушки, которые дышат не как животные, а как растения, могут подниматься очень высоко – в стратосферу, где уже не хватает кислорода для легочников; поэтому питающиеся ими птицы буквально задыхались, взлетая за летучим кормом, а так как от кислородного голодания первыми гибнут нервные клетки мозга, естественный отбор действовал в направлении увеличения числа этих клеток: если их было очень много, птица могла выжить даже тогда, когда часть мозга отмирала. Мозговые клетки, как известно, не восстанавливаются. Таким образом, масса мозга энцианских пернатых росла и стала чем-то вроде избыточного материала, в котором позднейшие события высекли – спустя миллионы лет – искру разума. Но случилось это, когда пернатые уже перестали летать и в качестве крупных двуногих нелетов занялись охотой на болотистых низменностях. Именно поэтому энцианин похож на человека лишь тогда, когда стоит неподвижно; если же он начинает двигаться, то видно, что ноги он переставляет, как страус – они сгибаются в коленях назад, – а голову может повернуть на 180 градусов; грудь у него бочкообразная, кости рук – большие и полые, а на скелете остались следы в том месте, где прикреплялись мышцы крыла. Глаза у него круглые, лицо крайне для нас неприятное, так как вместо носа и рта посередине лица у него угловатый бугор с широко расставленными ноздрями; впрочем, это вовсе не ноздри, но выходные каналы половых органов; а его живот и лоно гладкие, как у куклы: не будучи живородящим млекопитающим, он не имеет ни пупка, ни гениталий. Мне не хватило здоровья, чтобы до конца продраться через учебники Шимпанзера и Гориллеса; вместо того, чтобы ясно сказать, что, чем, как, почему и зачем, они заполнили тысячи страниц популяционной генетикой нелетов и праэнциан; к счастью, я обнаружил краткий органологический очерк магистра Стенли Лемура и буду его придерживаться. Правда, Лемур – ученый пониже рангом, чем Орентанг, Шимпанзер, Гориллес и прочие люзанисты, знает, может быть, несколько меньше, но мне этого было совершенно достаточно. Он говорит, что все высшие животные Энции размножаются как растения, но не совсем, потому что делают они это на бегу. И притом на полной скорости. И все же этот способ размножения следует назвать растительным, мужественно настаивает С. Лемур, хотя оппоненты ругают его на чем свет стоит за слишком упрощенный подход. Энцианские пернатые не откладывают яиц. Кажется, самые древние археоптериксы откладывали, но для бегунов-нелетов, преодолевающих ежедневно несколько десятков миль в погоне за пищей, яйцеродность была бы пагубной помехой. Эмбрионы, похожие скорее на губки, чем на яйца, самка носит под брюхом в складках кожи, отчасти напоминающей сумку кенгуру. Это еще как-то соотносится с земными условиями. Однако сам акт оплодотворения не имеет с ними ничего общего. Самка оплодотворяется посредством orificia oviductales,[30]30
  яйцеводные отверстия (лат.)


[Закрыть] располагающихся над ротовым отверстием, а самцы вместо коллоидного семени вырабатывают летучую пыльцу, которую они выбрасывают через аналогичные отверстия, настигнув самку во время брачного бега. Шимпанзер не согласен тут с Орентангом, а тот с Гориллесом. Игнорируя их споры, Лемур заявляет, что виной всему было бедственное положение, в котором некогда очутились животные на Энции. Оно торопило их принять определенные формы, которые были унаследованы прежде, чем появилась возможность дальнейшей дифференциации. Иначе говоря, этот половой и в то же время некопуляционный способ размножения гораздо примитивнее земного. Я, однако, должен честно признать, что излагаю точку зрения исследователей-людей, которые происходят от обезьян и потому считают, что чем ближе родство разумных существ с земноводными (а пернатые восходят к ним по прямой линии), тем меньше делает это им чести. Энциане придерживаются прямо противоположных взглядов. Примитивизм, и притом самого худшего сорта, утверждают они, проявляется там, где дефекацию от прокреации отделяют какие-нибудь миллиметры, а то и меньше. Этот способ остается нейтральным с нравственной точки зрения до тех пор, пока еще нет нравственности, то есть пока поведением животных управляет слепой инстинкт. Однако же этот экономичный способ сочетания в одном месте и в одном канале столь диаметрально противоположных функций, как удаление из организма нечистот и занятия любовью, должен был стать проклятием создающего культуру разума. Поскольку любое живое существо избегает собственных выделений, это всеобщее отвращение надлежало как-то преодолеть, и эволюция воспользовалась приемом столь же простым, сколь и циничным, превратив места naturaliter[31]31
  естественным образом (лат.)


[Закрыть] омерзительные в притягательные – благодаря таящемуся в них наслаждению. Эти несчастные, безгранично наивные люди, заявил энцианский людист Пиксикикс, целые столетия ломают головы над тем, почему копуляция доставляет их самкам чувственное наслаждение, тогда как у низших животных ничего подобного не наблюдается. Поразительно, добавляет этот постпернатый мудрец, что разумное существо может обманывать себя так долго и так успешно, как бедные земляне! Того, кто спаривается нерефлективно, не нужно заманивать посулами удовольствий, преодолевающих отвращение. Улитка, жаба, жираф или бык ничегошеньки себе не думают, когда наступает период течки; но чтобы подавить какое-либо мышление у тех, кто не только может, но и должен пользоваться разумом, необходимо затуманить их мозг автонаркозом, и именно эту роль играет оргазм. Помрачающий сознание спазм быстро проходит, и ясность мышления возвращается. Бедные, невинные жертвы эволюции, обманутые ею! – восклицает в этом месте своей «Сравнительной гомологии» доктор Пиксикикс. – Вся Галактика должна сочувствовать вашим тщетным душевным борениям, от которых вы не избавились по сей день и не избавитесь никогда, ибо с таким уродством уже ничего не поделаешь. Добавлю кстати, что в разделе люзанской поэзии я нашел несколько поэм, оплакивающих наше сексуальное увечье, которое особенно сильно сказалось на земной философии и религии, заставив их отчаянно изворачиваться. Немалое впечатление произвел на меня «Неморальный трактат» Хетта Титта Ксюррксирукса, начинающийся следующими строфами: