Текст книги "Рукопись, найденная в ванне"

Автор книги: Станислав Лем

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

– Пойдемте. Я еще постараюсь достать для вас обеденные талоны.

– Что это было? – с трудом пробормотал я.

Умирающий все еще выстукивал поочередно то по два, то по пять раз.

– О, ничего особенного. Демаскировка.

– И… как же так? Мы… просто уйдем?

– Да.

Он указал на хрипящего.

– Понимаете, там уже не мой отдел.

– Но этот человек…

– Семерка им займется. Ага, вот уже идут из Теологического, видите?

И в самом деле, по коридору к нам приближался офицер-священник, перед которым шел мальчик с колокольчиком.

Заходя в лифт, я все еще слышал стук шифрованной агонии.

Кабина остановилась на десятом этаже, но майор не спешил отворять дверь.

– Могу я попросить у вас кодосохранитель?

– Извините? – не понял я.

– Я имел в виду ту ампулу…

– А-а, конечно…

Я все еще сжимал ее в руке. Он спрятал ее в кожаный футляр, напоминающий портмоне.

– А что в ней такое? – спросил я.

– Да, собственно, ничего особенного.

Он дал мне первому выйти из лифта.

Мы направились к ближайшей двери. В квадратной комнате сидел неимоверно толстый человек, который, помешивая чай, грыз конфеты из бумажного пакета.

Кроме него здесь никого не было. В задней стене кабинета имелась маленькая, совершенно черная дверца. Даже ребенок едва ли смог бы в нее протиснуться.

– Где Прандтль? – спросил Эрмс.

Толстый офицер, не переставая жевать, показал ему три пальца. Мундир на нем был расстегнут. У меня создалось впечатление, что он вот-вот стечет со стула, на котором сидит.

У него было отекшее лицо, налившаяся жиром шея, вся в складках, дышал он шумно, с присвистом. Казалось, того и гляди задохнется.

– Ладно, – сказал майор. – Прандтль сейчас придет. Вы пока подождите здесь. Он вами займется. Когда освободитесь, зайдите, пожалуйста, ко мне за талонами. Хорошо?

Я обещал, что не премину это сделать.

Когда он ушел, я перевел взгляд на толстяка. Тот с хрустом поглощал конфеты.

Я присел на стул у стены, стараясь не смотреть на болезненно жирного офицера, потому что он раздражал меня своим чавканьем, а еще более тем, что выглядел так, словно его в любую минуту может хватить апоплексический удар. Складки кожи на его шее прямо-таки посинели под щетиной коротко остриженных волос. Его тучность была его крестом, мученичеством. Он дышал, прилагая такие усилия, на которые можно было решиться, пожалуй, лишь в случае крайней необходимости, и то на минуту, а он делал это постоянно, и притом будто бы вообще этого не замечал.

Он боролся за каждый глоток воздуха и грыз конфеты. Я испытывал неодолимое желание вырвать у него пакет со сладостями. Он жрал их, глотал, краснел, синел и лез липкими пальцами за новыми. Я переставил стул и сел к нему боком. Повернуться к нему спиной я как-то не решился – вовсе не потому, что это было бы невежливо, но просто я боялся, что он там сзади задохнется, а мне вовсе не хотелось иметь позади себя труп.

На некоторое время я прикрыл глаза. Много бы я дал, чтобы выяснить, улучшилась ли моя ситуация. Мне казалось, что да, но слишком многое этому "да" противоречило. То, что Эрмс готов был меня отравить – а сомнений в отношении содержимого ампулы у меня не было, – в этом я не имел к нему претензий. Несколько хуже обстояло дело со старичком в золотых очках. У меня не было уверенности, окончательно ли я развязался с этой историей. Во всяком случае, не было похоже, чтобы это дело грозило мне какими-либо неприятностями в будущем. Теперь у меня была более серьезная причина для озабоченности – инструкция. Дело было вовсе не в том, что она очень уж сильно походила на протокол моих перемещений внутри Здания и даже, более того, моих мыслей. В конце концов я все еще мог оставаться объектом испытаний, хотя Эрмс и отрицал это категорически. Ведь он сам потом признал, что разговор наш не следует понимать буквально, что он является шифром, а значит, каким-то образом соотносится с не названными непосредственно значениями, которые стояли за ним, как невидимые призраки. Гораздо хуже было нечто иное.

В глубине души я начал сомневаться в самом существовании инструкции.

Правда, я старался убедить себя, что ошибаюсь, что моя подозрительность не имеет оснований, что без действительного намерения послать меня куда-то с весьма важной миссией никто не интересовался бы мной и не подвергал никаким испытаниям. Ведь у меня ничего не было на совести, и я не имел здесь, собственно, никакого веса, кроме этого неожиданного назначения, этой все время откладываемой, задерживаемой и вновь частично подтверждаемой миссии.

Если бы мне позволили в ту минуту задать один, только один-единственный вопрос, он звучал бы так: чего от меня хотят? Чего от меня хотят на самом деле?

Я готов был с радостью принять любой ответ – кроме одного.

Офицер за столом оглушительно засопел. Я вздрогнул. Высморкавшись, он заглянул в платок, потом, сопя, с разинутым ртом и оттопыренными губами, спрятал его обратно в карман.

Дверь отворилась. В комнату вошел высокий, худой, сутулый офицер. Было в нем что-то такое – трудно было сказать, что именно, – отчего он производил впечатление штатского, переодетого в мундир.

В руках у него были очки, которыми он быстро вертел, стоя в шаге от меня.

– Вы ко мне?

– Я к господину Прандтлю из Отдела Шифрования, – ответил я, слегка приподнимаясь с места.

– Значит, ко мне. Я капитан Прандтль. Пожалуйста, не вставайте. Вы насчет шифров, да?

Эта фонема прозвучала как сделанный в меня выстрел.

– Да, господин капитан.

– Пожалуйста, без званий. Чаю?

– Охотно.

Он подошел к маленькой черной дверце и из руки, которая через нее высунулась, принял поднос с двумя уже наполненными стаканами. Он поставил его на стол и надел очки. Тут же лицо его словно бы подобралось, худое, вызывающее, все в нем встало на исходные позиции и застыло.

– Что же такое, по-вашему, шифр? – спросил он. – Пожалуйста, расскажите мне, что вы об этом знаете.

Он словно бы бил металлическим голосом во что-то твердое.

– Это система условных знаков, которую можно при помощи ключа перевести на обычный язык.

– Да? А запах? Например, запах розы является шифром или нет?

– Нет, поскольку он не является символом чего-то, а лишь самим собой, запахом. Если бы он означал что-то другое, тогда он мог бы, будучи символом, стать знаком шифра.

Я отвечал по возможности оживленно, пытаясь продемонстрировать умение ясно мыслить. Толстый офицер наклонился в мою сторону, его мундир вспучился на жирном брюхе, собрался складками, грозя оборвать пуговицы. Я не обращал на него внимания, глядя на Прандтля, который снял очки, чтобы повертеть их в руках, отчего лицо его расслабилось.

– А как вы думаете: роза пахнет так просто или с определенной целью?

– Ну, она пытается привлекать запахом пчел, которые ее опыляют…

Он кивнул.

– Хорошо. Перейдем к обобщениям. Глаз преобразует луч света в нервный код, который мозг расшифровывает и воспринимает как свет. Ну, а сам луч? Он ведь ниоткуда. Его послала лампа или звезда. Информация об этом заключена в его структуре. Ее можно расшифровать…

– Какой же это шифр? – прервал я его. – Ни лампа, ни звезда не пытаются ничего скрыть, в то время как шифр скрывает свое содержание от непосвященных.

– Да?

– Но это же очевидно! Дело-то ведь в намерениях посылающего сообщение.

Я замолчал и придвинул к себе чай.

В стакане плавала муха. Секунду назад ее там точно не было. В таком случае, ее, наверное, подбросил толстый офицер? Я взглянул на него. Он ковырял в носу. Я выловил муху ложечкой и бросил на блюдце. Она упала на него со стуком. Я потрогал ее пальцем. Она была из дутого металла.

– В намерениях? – проговорил Прандтль, снова надевая очки.

Толстый – глядя на моего наставника, я старался не терять и его из виду

– шарил, пыхтя, по карманам, лицо его при этом делалось все более бессмысленным, шея у подбородка раздувалась, как воздушный шар. Вид его прямо-таки вызывал отвращение.

– Вот световой луч, – продолжал Прандтль. – Его послала какая-то звезда. Какая? Гигант или карлик? Горячая или холодная? Какова ее история? Что ждет ее в будущем? Можно ли узнать об этом по ее лучу?

– Можно, располагая соответствующими знаниями.

– И чем тогда будут эти знания?

– Чем они будут?..

– Ключом. Разве не так?

– Ну…

Я медлил с ответом.

– Световой луч не является шифром.

– Нет?

– Нет, потому что никто не скрывал в нем эти сведения. Впрочем, если следовать вашей точке зрения, то можно прийти к выводу, что все является шифром.

– Правильно, мой дорогой. Все является шифром или маскировкой чего-то. В том числе и вы.

– Это шутка?

– Нет. Это правда.

– Я являюсь шифром?

– Да. Либо маскировкой. Точнее, связь здесь такая: каждый шифр является маской, камуфляжем, но не каждая маска является шифром.

– В отношении шифра я мог бы в конце концов согласиться, – произнес я, осторожно подбирая слова. – Вы имеете в виду, вероятно, наследственность, эти маленькие наши собственные изобретения, которые мы носим в каждой частичке своего тела, чтобы оттиснуть их в потомках… но маскировка? Что я имею с ней общего?

– Вы?.. Прошу прощения, – ответил Прандтль, – но меня это дело не касается. Не я буду решать ваше дело. Ко мне это не имеет никакого отношения.

Он подошел к дверце в стене. Из руки, которая в ней появилась – должно быть, она была женской, поскольку я заметил покрытые красным лаком ногти, – он взял бумажку и протянул ее мне.

"Угроза флангового удара – точка, – читал я, – направить подкрепления в сектор УП-19431 – точка – за квартирмейстера седьмой оперативной группы Ганцни рст плк дипл – конец".

Я поднял голову, откладывая в сторону обрывок телетайпной ленты, и слегка подался вперед.

В стакане плавала вторая муха.

Жирный офицер, должно быть, бросил ее туда, пока я был занят чтением. Я посмотрел на него. Он зевал. Это выглядело так, словно он умирал с разинутым ртом.

– Ну, что это такое? – спросил Прандтль.

Его голос донесся до меня словно издалека. Я заставил себя встряхнуться.

– Какая-то расшифрованная депеша.

– Нет. Это шифр, который требует расшифровки.

– Но ведь это какое-то секретное донесение.

– Нет, – он снова отрицательно покачал головой. – Маскировка шифров под видом невинных сообщений, вроде каких-то там частных писем или стишков – это все относится к прошлому. Сегодня каждая сторона стремиться создать у другой видимость того, что посылаемое не является шифровкой. Вы понимаете?

– До некоторой степени…

– А теперь я покажу вам тот же самый текст, пропущенный через ДЕШ – так мы называем нашу машину.

Он снова приблизился к дверце, выхватил из белых пальцев ленту и вернулся с ней к столу.

"Баромосовитура инколонцибаллистическая матекосится чтобы канцепудроливать амбидафигигантурелию неокодивракиносмейную", – прочитал я и посмотрел на него, не скрывая изумления.

– Это вы называете расшифровкой?

Он снисходительно усмехнулся.

– Это второй этап, – объяснил он. – Шифр был сконструирован так, чтобы его первичное декодирование давало в результате нагромождение бессмыслиц. Это должно было бы подтвердить, что первичное содержание исходной депеши не было шифром, что оно лежит на поверхности и является тем, что вы до этого прочли.

– А на самом деле… – поддержал я его.

Он кивнул.

– Сейчас вы увидите. Я принесу текст, еще раз пропущенный через машину.

Бумажная лента выскользнула из ладони в квадратной дверце. В глубине промелькнуло что-то красное. Прандтль заслонил собой отверстие. Я взял ленту, которую он мне подал. Она была теплой, не знаю только, почему: от прикосновения человека или машины.

"Абрутивно канцелировать дервишей, получающих барбимуховые сенкобубины от свящеротивного турманска показанной вникаемости".

Таков был этот текст. Я помотал головой.

– И что вы намерены делать с этим дальше?

– На этой стадии заканчивается работа машины и начинается человеческая. Крууух! – крикнул он.

– Нууу?

Вырванный из оцепенения жирный офицер застонал. Мутными, словно затянутыми пеленой глазами он посмотрел на Прандтля, тот бросил ему в лицо:

– Канцелировать!

– Нее, – проблеял толстый фальцетом.

– Дервишей!

– Бууу! Деее!

– Получающих!

– О… от… – стонал толстяк.

Слюни текли у него изо рта.

– Барбимуховые!

– Ве… ве… м-м… мууу… иску… искусственные м… м! М! Хи! Хи-хи!

Толстяк зашелся неудержимым смехом, который перешел в посинение его лица, тонувшее в наползающем на него жире. Он рыдал, хватая ртом воздух, слезы текли у него из глаз и исчезали в складках обвислых щек.

– Довольно! Крууух! – рявкнул капитан. Затем обратился ко мне: – Осечка. Ложная ассоциация. Впрочем, почти весь текст вы уже слышали.

– Текст? Какой текст?

– "Не будет ответа". Это все. Крууух!

Он повысил голос. Жирный офицер содрогался всей своей затянутой в мундир тушей, вцепившись в стол толстыми, похожими на колбаски пальцами. После окрика Прандтля он притих, с минуту еще повизгивал, потом стал гладить обеими руками лицо, словно хотел таким образом унять себя.

– "Не будет ответа"? – тихо повторил я.

Мне казалось, что недавно я уже слышал от кого-то эти слова, но не мог вспомнить, от кого именно.

– Довольно скудная информация.

Я поднял глаза на капитана. Его губы, все это время остававшиеся искривленными, словно он ощущал во рту какую-то легкую горечь, чуть усмехнулись.

– Если бы я показал вам текст более богатый по содержанию, мы оба могли бы потом об этом пожалеть. Впрочем, и даже в этом случае…

– Что даже в этом случае? – резко спросил я, словно эти невзначай брошенные слова затронули какую-то неимоверно важную для меня вещь. Прандтль пожал плечами.

– В общем-то, ничего. Но я показал вам фрагмент современного шифра, не слишком сложного, однако находящегося в употреблении. Впрочем, он имеет многослойную маскировку.

Он говорил быстро, словно бы пытаясь отвлечь мое внимание от недосказанного намека. Я хотел вернуться к нему, открыл уже рот, но вместо этого высказал:

– Вы говорили, что все является шифром. Это была метафора?

– Нет.

– Следовательно, каждый текст…

– Да.

– А литературный?

– Ну конечно. Прошу вас, подойдите сюда.

Мы приблизились к маленькой дверце. Он открыл ее, и вместо следующей комнаты, которая, как я предполагал, там находилась, я увидел занимавший весь проем темный щит с небольшой клавиатурой. В середине его виднелось нечто вроде никелированной щели с высовывавшимся из нее, словно змеиный язычок, концом бумажной ленты.

– Процитируйте, пожалуйста, фрагмент какого-нибудь литературного произведения, – обратился ко мне Прандтль.

– Может быть… Шекспир?

– Что угодно.

– Так вы утверждаете, что его драмы – это набор зашифрованных депеш?

– Все зависит от того, что мы понимаем под депешей. Но, может, нам лучше все же проделать этот опыт? Я слушаю.

Я опустил голову. Долго я не мог ничего вспомнить, кроме снова и снова приходящего на ум возгласа Отелло: "О, обожаемый задок!", но эта цитата показалась мне слишком короткой и не соответствующей требованиям.

– Есть! – вдруг сказал я и поднял голову. – "Мой слух еще и сотни слов твоих не уловил, а я узнала голос: ведь ты Ромео? Правда?"

– Хорошо.

Капитан быстро нажимал на клавиши, выстукивая изреченную цитату. Из похожей на отверстие почтового ящика щели поползла, извиваясь в воздухе, бумажная полоса. Прандтль осторожно подхватил ее и подал мне. Я держал в руках кончик ленты и терпеливо ждал. Она медленно, сантиметр за сантиметром, выползала из щели. Слегка натягивая ее, я чувствовал внутреннее подрагивание механизма, который ее перемещал.

Легкая дрожь, ощущавшаяся через полоску бумаги, внезапно прекратилась.

Лента продолжала выползать, но уже чистая. Я поднес отпечатанный текст к глазам.

"Подлец мать его подлец руки и ноги ему переломать со сладостью неземной мэтьюзнячий выродок мэтьюз мэт".

– И что это значит? – спросил я, не скрывая удивления. Капитан покивал головой.

– Я полагаю, что Шекспир, когда писал эту сцену, испытывал неприязненные чувства к лицу по имени Мэтьюз и зашифровал их в тексте драмы.

– Ну, знаете, никогда в это не поверю! Иными словами, он умышленно совал в этот чудесный лирический диалог площадную брань по адресу какого-то Мэтьюза?

– А кто говорит, что умышленно? Шифр – это шифр вне зависимости от намерений, которыми руководствовался автор.

– Разрешите? – спросил я. Затем приблизился к клавиатуре и сам настучал на ней уже расшифрованный текст.

Лента ползла, скручивалась в спираль. Я заметил странную улыбку на лице Прандтля, который, однако, ничего не сказал.

"Ес ли бы ты мне да ла эх рай ес ли бы ты мне эх рай да ла бы да ла рай эх ес ли бы", – увидел я аккуратно сгруппированные по слогам буквы.

– Ну так? – спросил я. – Что же это такое?

– Следующий слой. А чего же вы ожидали? А? Мы просто докопались до еще более глубокого уровня психики средневекового англичанина, и ничего более.

– Этого не может быть! – воскликнул я. – Значит, этот чудесный стих – всего лишь футляр, прячущий внутри каких-то свиней: дай – и рай? И если вы заложите в свою машину величайшие литературные произведения, непревзойденные творения человеческого гения, бессмертные поэмы, саги – из этого тоже получится бред?

– Конечно. Ибо все это бред, дорогой мой, – холодно ответил капитан. – Диверсионный бред. Искусство, литература – разве вы не знаете, для чего они предназначаются? Для отвлечения внимания.

– От чего?

– Вы не знаете?

– Нет.

– Очень плохо. Вы должны знать, ибо, в таком случае, что вы здесь делаете?

Я молчал. С напряженным лицом, кожа на котором натянулась, словно полотно, обтягивающее острые камни, он тихо сказал:

– Даже разгаданный шифр все равно остается шифром. Под взором специалиста он сбрасывает с себя покров за покровом. Он неисчерпаем, не имеет ни пределов, ни дна. Можно углубляться в слои все менее доступные, все более глубокие, и этот процесс бесконечен.

– Как же так? А… "не будет ответа"? – Я напомнил ему его предыдущую расшифровку. – Ведь вы представили мне эту фразу как окончательный вариант.

– Нет. Это тоже лишь этап. В рамках определенной процедуры – существенный, но только этап. Подумайте, и вы придете к этому же сами.

– Не понимаю.

– В свое время поймете, но и это будет лишь следующим шагом.

– А вы не можете мне в этом помочь?

– Нет. Вы должны прийти к этому сами. Каждый должен познавать это сам. Это существенное требование, но вы, как отмеченный, один из немногих… Вы ведь знаете, чего от вас ждут… К сожалению, я не могу уделить вам больше времени. В будущем я сделаю для вас, что смогу. Разумеется, в служебном порядке.

– Но как же так? Ведь я, собственно говоря, по-прежнему не знаю… – торопливо заговорил я, сбитый с толку. – Вы ведь должны были познакомить меня с шифрами, которые понадобятся мне в связи с миссией.

– С вашей миссией?

– Да.

– И каково ее содержание?

– Подробностей я не знаю… Полагаю, что они содержатся в инструкции. Она у меня здесь, с собой, в папке – но я не могу ее вам показать сейчас. Где моя папка?

Я сорвался с места, заглянул под стол – папки не было. Я глянул в сторону жирного офицера. Глаза у него были, как у уснувшей рыбы. Воздух посвистывал, проходя через его полуоткрытый рот.

– Где моя папка?

Я повысил голос.

– Спокойно, – проговорил за моей спиной Прандтль. – У нас ничего не может пропасть. Крууух!

Потом с укоризной произнес:

– Крууух! Отдай! Слышишь? Отдай!

Толстый пошевелился, и что-то шлепнулось на пол. Я схватил папку, пощупал, полна ли она, и выпрямился.

Неужели он сидел на ней? И когда он успел стащить ее прямо из-под моего носа? Видимо, он был, вопреки обманчивой наружности, чрезвычайно ловок.

Я уже совсем было собрался открыть папку, как вдруг сообразил, что не смогу извлечь необходимую информацию из зашифрованного текста, а капитан, не зная, о чем идет речь, не сможет дать мне соответствующий ключ. Это был порочный круг.

Я сказал об этом капитану.

– Это, пожалуй, упущение со стороны Эрмса, – закончил я.

– Вот уж не знаю, – ответил он.

– Я пойду к нему! – бросил я почти с вызовом.

Это означало: сейчас я пойду и доложу, что ты умываешь руки, чиня тем самым препятствия миссии, которую доверил мне сам главнокомандующий.

– Пойду сию же минуту! – загорелся я.

– Вы можете поступать так, как считаете нужным, – ответил он. Затем добавил с некоторой нерешительностью: – Вот только в курсе ли вы относительно действующей здесь практики?

– Не из-за этой ли практики я ухожу с пустыми руками? – холодно спросил я.

Прандтль снял очки, словно маску, и под ними на его как бы внезапно обнажившемся лице обнаружился отпечаток мучительной беспомощности. Я почувствовал, что он хочет мне что-то сказать и не может, или же ему нельзя это делать.

Враждебность, которая нарастала между нами во время разговора, вдруг исчезла.

В охватившем меня замешательстве я с удивлением обнаружил что-то вроде неопределенной, может быть, бессмысленной симпатии к этому человеку.

– Вы выполняете приказы? – спросил он так тихо, что я едва расслышал.

– Приказы? Да.

– Я тоже.

Отворив дверь, он неподвижно стоял возле нее, ожидая, когда я выйду. Когда я проходил мимо, он приоткрыл рот, но слово, которое он хотел произнести, так и не прозвучало. Он лишь дохнул на меня воздухом, овеяв мое лицо, отступил назад и захлопнул дверь прежде, чем я успел понять, что, собственно, произошло. Я остался в коридоре с папкой, крепко зажатой в руке. Что ж, хотя визит в Отдел Шифрования и не принес того, что я от этого ожидал, ибо я ни на шаг не приблизился к желанной миссии, но, по крайней мере, мне теперь было куда идти, а этим никак не следовало пренебрегать. "Девять тысяч сто двадцать девять" – мысленно повторил я, предвкушая, что теперь явлюсь к Эрмсу уже не с претензиями, а просто приду за обеденными талонами, которые он обещал мне достать.

А это был неплохой предлог для того, чтобы начать более серьезный разговор.

Я миновал уже порядочное количество белых дверей, как вдруг до меня дошла суть того, что содержится в моей папке. Если весь шифр – даже в мыслях я называл это шифром – звучит так же, как те места, которые я прочел в кабинете Эрмса, то следующие страницы могут заключать в себе описание моих дальнейших хождений по Зданию, в том числе и тех, о которых я пока не имел ни малейшего представления.

Если везде, где бы я ни находился, мне намеками давали понять, что о моих поступках знают больше, нежели я думаю, и если временами переставали быть тайной даже мои мысли – на это указывал прочтенный у Эрмса фрагмент, – то почему папка не может содержать описание моих последующих блужданий, а также то, что ждет меня в самом конце?

Я решил ознакомиться наконец с содержимым папки, удивляясь теперь лишь тому, как это не пришло мне в голову раньше. У меня в руках была собственная судьба, и я мог в нее заглянуть.