Текст книги "Магелланово Облако. Человек с Марса. Астронавты"

Автор книги: Станислав Лем

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 53 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

Роды проходили медленно; около четырех часов пульс плода стал меня беспокоить; я подождал некоторое время, рассчитывая на силы природы, но, когда сердце неродившегося ребенка явно начало слабеть, решил сделать инъекцию. Подготовил инструменты, разложил салфетки и нашел голубую жилку на мраморно-белой руке женщины.

– Это совсем не больно, – сказал я, – смотри, вот уже все.

Прозрачная жидкость уходила из шприца. Почувствовав сопротивление поршня, я отвел ладонь. В это мгновение на потолке вспыхнула красная лампочка и сразу со всех сторон послышался дребезжащий голос:

– Внимание! Тревога! Готовность второй степени…

Раздался треск, пол заколебался под ногами, свет погас. Я стоял в темноте над кроватью роженицы и в тишине слышал ее дыхание. Вспомнил, что выключатель запасных рефлекторов находится у изголовья кровати, и стал его искать. Однако, не успев его найти, ощутил очень сильный толчок, похожий на удар невидимого молота об пол. Одновременно из скрытых репродукторов послышался металлический хрип; он все усиливался и перешел в судорожное рычание.

– Мила! – крикнул я. – Мила, держись!

Новый толчок отбросил меня от кровати. Я упал и потерял ориентировку. Вскочил, ударившись головой обо что-то. Раздался новый удар, я зашатался, протянул вперед руки. Все происходило в кромешной тьме, перед глазами мелькали какие-то цветные пятна. Я понапрасну таращил глаза, пытаясь что-нибудь разглядеть. Я не чувствовал ни малейшего страха, только ощущение невыносимого бессилия, переходившее в гнев. Из репродукторов, наполнявших воздух адским воем, раздался похожий на рыдание крик человека, с трудом переводившего дыхание:

– Готовность… третьей степени… включаю… аварийную сеть… Внимание…

Затем раздался двойной удар, словно рядом взорвался мощный заряд, и голос, настолько слабый, что я скорее догадался о смысле слов, чем их расслышал, произнес:

– Сила тяжести… не действует…

Мое тело теряло вес.

«Какая глупость! – мелькнуло у меня в голове. – Ну почему я не ношу с собой фонарика!» Я не носил его потому, что освещение на корабле представлялось мне абсолютно застрахованным от случайностей. Я повис в воздухе, беспомощный, как щенок, которого схватили за шиворот, и в отчаянии начал кричать:

– Мила… отзовись…

Загорелись зеленоватые аварийные лампочки. Я наискосок висел в пространстве, метрах в четырех от кровати. Мила полусидела, прикрывая одной рукой живот, а другой судорожно ухватившись за металлический поручень. После нескольких неудачных попыток мне удалось добраться до нее. Она была очень бледна. Мы посмотрели друг другу в глаза. Я попытался улыбнуться.

– Ничего, это бывает! – прокричал я, хотя она не могла ничего услышать: вой над головами не прекращался.

Новый толчок чуть не оторвал меня от кровати. Я поспешно привязался ремнями к ее спинке, чтобы высвободить руки. Корабль опять задрожал, но уже по-иному. Каждые несколько секунд повторялся дьявольский свист, заканчивавшийся глухим ударом. Я понял: в глубине «Геи» разрушались герметические переборки, отделяющие один отсек от другого. Это уже не происшествие, это катастрофа.

Лицо Милы с огромными неподвижными глазами было прямо передо мной. Вдруг она изогнулась всем телом, что-то закричала – я не мог расслышать. Приблизил лицо к ее губам.

– Мама! Мама! – будто издали донесся до меня ее голос.

Послышался еще один удар, словно переборка рухнула где-то рядом с родильным отделением. В этот момент, за долю секунды, у меня промелькнули, как молнии, две мысли: одна, что роды идут и ничто, кроме смерти, не может их остановить. И другая: лаборатория Анны размещена на верхнем ярусе, вплотную к оболочке корабля. Я словно увидел ее беззащитное, любимое тело и лавину падающих во мраке металлических конструкций. Сердце замерло, словно его пронзили. Я сжался и рванулся от кровати: бежать, разбивать голыми руками стальные стены, погибнуть вместе. Рвался, как безумный, забыв про ремни, которыми минуту назад привязался к кровати.

Роженица выгибалась, что-то кричала, широко раскрыв рот. Я уже не пытался бежать. Протянув руки, нащупал горячую, влажную головку, слепившиеся от крови волосенки младенца.

Призрачный свет аварийных ламп дрожал; сохранялась невесомость; вокруг наших голов летали разные инструменты. В какой-то момент большой прозрачный сосуд с кровью поднялся и проплыл около моего виска, засверкал рубином под лампой и отскочил от перегородки. Я не слышал стонов Милы, лишь видел искаженные муками губы и сверкающие зубы.

Вой, грохот, гул раздавались над нами. Я еще сильнее наклонился, заслонив собой ее живот. Свет замигал; еще секунду были видны лампы, как фосфоресцирующие шары. Потом установилась темнота, а вместе с ней – полная тишина, в которой внезапно послышался слабый, но очень отчетливый писк. В левой руке я держал – не знаю, сколько уже времени, – инструмент. Нашел на ощупь пуповину, перерезал. Удалось дотянуться до столика, вытащить из коробки несколько салфеток, сложить их и обернуть тельце новорожденного. Наверху снова что-то щелкнуло.

– Держись! – крикнул я женщине, ожидая толчка, но его не последовало.

В репродукторе долго слышался треск, потом раздался знакомый голос. Говорил Ирьола:

– Товарищи, где бы вы ни были, сохраняйте спокойствие. Произошло столкновение «Геи» с мелким космическим телом. Мы овладели положением. Пять верхних ярусов временно отрезаны от остального корабля. Сейчас включим аварийные гравитационные приборы, приготовьтесь к тому, что к вам возвратится ощущение тяжести. Через пятнадцать минут передадим новые сообщения. Сохраняйте спокойствие и оставайтесь там, где вы сейчас находитесь.

Репродуктор щелкнул, снова стало тихо. Загорелись лампы. Послышался глухой, частый стук: с возвращением силы тяжести посыпались на пол инструменты и аппараты, какой-то стеклянный предмет разбился, и его осколки, звеня, рассыпались по полу. С минуту я повозился, развязывая ремни, которыми привязался к кровати. Потом отнес ребенка в ванную. Из кранов бежала теплая вода. Ребенок оживился в ванне и попискивал все громче, мигая большими голубыми глазами. Я забинтовал ему животик и вернулся к матери, по-прежнему прислушиваясь к происходящему за стенами родильного отделения. Сначала было слышно отдаленное бульканье, словно с большой высоты падали каскады воды, потом лихорадочно застучали молотки и послышался свист газа, вырывавшегося из узких труб; что-то заскрежетало, кто-то с огромной силой тащил грузы по шероховатой поверхности, потом раздался короткий звук, согревший мое сердце: заработал лифт.

Проходили минуты. Мила, совершенно измученная, лежала на спине; у нее было маленькое, детское личико, очень похожее на лицо ее ребенка, – его самого, тепло укутанного, я все еще держал на руках.

«Я сделал все, что должен был сделать, – подумал я. – Ребенок живет, Мила чувствует себя хорошо, теперь можно идти…» Однако я остался на месте. Открылась дверь, вошел Шрей. За ним шел автомат с круглой лампой, отбрасывающей сильный матовый свет. Параллельно движению лампы на стене, словно живые, двигались тени от предметов.

Шрей остановился в нескольких шагах впереди автомата, окинул взглядом родильный зал, кровать с роженицей, разбитые и в беспорядке разбросанные по полу инструменты, пятна крови и наконец посмотрел на меня.

– Только что родился? – спросил он, глядя на ребенка у меня на руках. Слабая, невеселая улыбка смягчила его губы.

– Что с ней?.. – с трудом вымолвил я.

Шрей не понял.

– Ты о ком? – спросил он.

У меня перехватило дыхание. Это в его лаборатории Анна была ночью.

– Что… с ней?.. – повторил я, не смея назвать ее по имени.

– С Анной? – догадался Шрей. – Она была у меня дома, сейчас придет сюда… Ты что, хочешь задушить ребенка! – закричал он, увидев, как крепко я прижал его к груди.

Я дышал теперь, как после быстрого бега.

– Что случилось с кораблем, профессор?

– Я знаю столько же, сколько ты. Мне сейчас звонил Тер-Аконян, он пытался связаться с тобой, но неудачно.

– Я был здесь.

– Да, – Шрей кивнул. – Он не хотел вызывать врачей через общую сеть, чтобы не нагнетать тревоги. Нам нужно подготовиться, сейчас начнут поступать раненые…

В коридоре послышались шаги и голоса. Открылась дверь, вошла Анна. Все еще держа ребенка на руках, я подбежал к ней и замер. Коридор не был освещен. Лишь из глубины его, в метре от пола к нам тянулась вереница мерцающих огоньков. Это были носилки, покрытые белыми полотнищами. Из-под покрывала ближайших носилок свешивалась, бессильно покачиваясь, женская рука.

Пролетая 170.000 километров в секунду, «Гея» встретила по курсу метеорит. Эхо радара обнаружило его на расстоянии 90.000 километров. Потребовалась тысячная доля секунды, чтобы автоматы нацелили на него дезинтегратор. Метеорит, получив удар лучистой энергии, распался. «Гея» же, продолжавшая мчаться, не снижая скорости, оказалась на месте взрыва, когда процесс атомного распада еще продолжался. Волна пылающих осколков ударила в верхнюю часть брони и разорвала ее на девятиметровом участке. Облако раскаленных газов ворвалось внутрь корабля, прорвало все слои внутренней изоляционной оболочки и пробило баки с водой в месте, где под ними проходят трубопроводы холодильной сети с жидким гелием.

Это случилось как раз в то время, когда автоматы проверяли герметичность труб; жидкий гелий циркулировал под большим давлением, а все краны, автоматически выключающие его приток, были заблокированы. Жидкий гелий с температурой всего на три градуса выше абсолютного нуля с огромной силой вырвался из разорванных, труб и бурным потоком хлынул через запасную вентиляционную шахту в центральную аппаратную, стекая по оболочкам автоматов. Все электрические провода, с которыми он соприкасался, были заморожены и превратились в сверхпроводники. Вместо передававшихся в определенном порядке импульсов и сигналов возник хаос перепутанных токов. Непрерывно поступавший гелий заливал аппаратную, и автоматы под влиянием сверхпроводимости один за другим выходили из строя.

Прямо под аппаратной, в кабине рулевого управления, на этот момент – три часа сорок семь минут – был лишь один человек – дежурный астрогатор Сонгграм. Он не мог ни заблокировать магистральный трубопровод жидкого гелия, ни опустить герметические переборки, ни закрыть пробоины в оболочке временным тампоном: одни автоматы были совершенно парализованы, другие действовали, как помешанные, искажая команды и отдавая за долю секунды по нескольку различных, часто противоречивших друг другу приказов. Сонгграм не мог установить связь ни с кем и с трудом сумел объявить тревогу по аварийной радиотелефонной сети, поскольку и ее кабель на некотором протяжении подвергся воздействию жидкого гелия.

Он был один. Висевшие перед ним циферблаты и указатели уже ничего не измеряли и не показывали; все контрольные лампочки гасли и загорались без малейшего смысла, корпуса трансформаторов дрожали, некоторые сгорели, в других от перенапряжения группами перегорали предохранители – по контрольным приборам проскакивало фиолетовое пламя. Сонгграм знал, что гелий скапливается у него над головой, и понимал, что рано или поздно гелий заполнит всю аппаратную, проникнет в глубоко укрытый электрический регулятор атомных реакций и корабль погибнет.

Неизвестно, о чем он думал, ни то, что он делал, было зафиксировано регистрационной аппаратурой: она действует на принципе сверхпроводимости и ее не затронула катастрофа. В кабине рулевого управления становилось все холоднее, потолок, над которым перекатывалась большая масса жидкого гелия, сверкал изморозью, на досках пюпитров оседал иней, дыхание вырывалось изо рта белым паром. Гелий наверху все кипел и заливал секции автоматов, расположенные выше, а через отверстие в броне каждую секунду улетучивались сотни кубических метров воздуха. Сонгграм еще раз попытался пустить в ход центробежные насосы, дистанционно управляемые предохранительные затворы и включить аварийную сеть, проложенную параллельно основной, но это ему не удалось.

Был еще один способ. Он знал, что, если открыть вентиляционные клапаны в потолке, скопившийся над ним гелий хлынет в кабину рулевого управления и, прежде чем он заполнит ее, температура наверху поднимется – хотя и незначительно, но достаточно для нормальной работы автоматов; после этого автоматы уже сами остановят приток гелия. Электрорегулятор аппаратуры был заблокирован, и надо было открывать клапан вручную, поворачивая маховичок вентиля на боковой стене кабины управления. Открыв один клапан, он успел бы выбежать из кабины, но он не был уверен, что через это отверстие из аппаратной будет уходить гелия больше, чем поступает туда из лопнувших труб. Открыв все клапаны, он не успел бы спастись. Жидкий гелий замораживает так быстро, что погруженный в него человек за секунду превращается в стекловидную мумию. Сонгграм еще раз попытался запустить центробежные насосы, но безрезультатно.

Тогда он перестал нажимать на кнопки. Четыре секунды с долями он не делал ничего. Потом начал открывать клапаны один за другим. Он успел открыть четыре. Гелий четырьмя водопадами стал низвергаться в кабину, автоматы вверху были освобождены, и все произошло так, как предвидел Сонгграм. Одни автоматы прекратили доступ гелию, другие пустили в ход насосы, и те выкачали гелий из кабины рулевого управления; третьи закрыли отверстие в оболочке слоями быстро твердеющего, металлизированного цемента, выбрасываемого под высоким давлением, выключили гравитационное устройство и опустили в глубине «Геи» герметические переборки, чтобы не дать испаряющемуся гелию смешаться с воздухом в жилом отсеке. Потом из аварийных люков выползли механоавтоматы; они двинулись в резервные проходы, пробрались между изоляционными оболочками аппаратной и принялись ремонтировать взорванный резервуар с водой. Они работали непрерывно до шести часов утра и устранили следы катастрофы внутри корабля.

Несколько членов экипажа были легко ранены на третьем и четвертом ярусах осколками лопнувших труб. Перевязав раненых, мы пошли с Ирьолой в кабину рулевого управления, уже просушенную и приведенную в порядок. Когда мы уходили оттуда, было семь часов утра. Тихие пустые коридоры были залиты искусственным светом. Ирьола дошел со мной до места, где дороги наши должны были разойтись, но все шел дальше, словно не мог меня оставить. Перед самой дверью больницы – я туда возвращался, чтобы осмотреть контуженых, – он внезапно остановился.

– Если бы я не сделал этого подсчета… – сказал он.

Я вопросительно посмотрел на него. Но он не глядел на меня.

– Я не мог удержаться… Ты знаешь, ему не нужно было… Достаточно было открыть один клапан. Он мог бы…

Я понял:

– Он не знал?

– Не мог знать. На подсчеты надо было затратить по меньшей мере несколько минут. Он не позволил себе этого.

Я молчал, перед глазами вновь возникло то, что я увидел в кабине рулевого управления: пустое, большое помещение, в котором почти не осталось следов катастрофы, и все еще стоявший – с рукой на маховичке вентиля, не окончившем последний оборот, – памятник астрогатору.

Ирьола все сильнее сжимал мои пальцы.

– Ты… не знал его…

Он вдруг осекся, и я второй раз за этот год увидел плачущего мужчину.

На следующий день инженеры приступили к восстановлению металлической брони «Геи» в месте разрыва. Открылись аварийные люки, и на поверхность корабля вышли механоавтоматы. Людям представилась единственная в своем роде возможность вылазки в межзвездную пустоту.

В той части палубы, где сходились коридоры, работа была в разгаре. Каждую минуту из шахты высовывался какой-нибудь автомат, а другие, ожидавшие у транспортера, нагружали его инструментами и металлом, после чего стальное создание, не оборачиваясь, входило в лифт, шагая так тяжело, что казалось, пол прогибается под ним.

Желающих выйти на поверхность «Геи» оказалось много, и мне пришлось долго ждать своей очереди. Наконец я очутился у барокамеры. Амета, уже приготовившийся к выходу, помог мне надеть скафандр. Я влез в него через широко раскрытое головное отверстие; затем на плечи мне был опущен круглый воротник, наподобие кружевного жабо, какие носили в древности, с той только разницей, что это металлическое жабо, где помещались аппаратура обогрева и дыхательные трубки, было довольно тяжелым. Поверх него на меня надели шлем из прозрачной пластмассы с выпуклым забралом над глазами. При движениях я ощущал два толстых скафандра – внешний, металлический, с плотным серебристым покрытием, с виду напоминающим пух, и внутренний, шелковистый на ощупь. Там, где действовала сила тяжести, двигаться в этом массивном убранстве было нелегко. Подталкиваемый сзади, я попал в барокамеру; сквозь стекла шлема электрический свет казался желтоватым и слабым, и я потерял из виду Амету. Последним торжественным движением автомат у выхода проверил, плотно ли присоединен кислородный баллон, после чего крышка внутреннего люка закрылась. Несколько секунд я слышал легкое шипение воздуха, потом, не прижимаемая более внутренним давлением, у моих ног открылась крышка внешнего люка, и я начал спускаться по лесенке; сначала ноги, потом корпус и голова оказались снаружи «Геи» – впервые за четыре года.

Держась за конец трапа, я встал на металлическую оболочку; магниты подошв крепко пристали к ней. Я выпрямился. Глаза еще не отошли от света помещений, однако через несколько секунд они приспособились к темноте. Внешняя оболочка «Геи» была неподвижна; лишь внутренние, населенные помещения корабля вращались подобно гигантской карусели для создания искусственной силы тяжести. Там, где я стоял, все было неподвижно. Вокруг, образуя горизонт, сверкали во мраке скопления светил Млечного Пути. Я перестал ощущать тяжесть скафандра и чувствовал себя голым, словно вся поверхность моего тела была отдана во власть пустоте. Опасаясь, как бы из-за неосторожного движения не сорваться с невидимой стальной оболочки, я съежился и припал к ее твердой поверхности. Вспомнив, что с горловиной внешнего люка меня связывает длинный трос, которым опоясали скафандр перед выходом, я стал судорожно искать его и, нажав случайно на выключатель магнитов, свалился в бездну. Расширенными от ужаса глазами я увидел, как медленно разматывается равномерно уложенный, светящийся люминесцирующий трос. Он вытягивался, как длинная белая пуповина, пока я не повис наискосок, словно воздушный шар, под кораблем – или над ним – в отсутствие тяготения это было все равно. Я задрал голову кверху – звезды. Я взглянул вниз, под ноги, – звезды; всюду были мертвая темень и застывший в ее пропастях звездный песок. Я почувствовал внезапное головокружение и судорожно зажмурился. Удары пульса глухим эхом наполняли небольшое воздушное пространство вокруг моей головы.

Я опять открыл глаза и перевел взгляд от знакомых очертаний Большой Медведицы ниже, туда, где между эпсилоном и дельтой Кассиопеи светила неподвижная искорка – Солнце. Оно было такое невзрачное, такое непохожее на все мои воспоминания о нем, что я не почувствовал ни тоски, ни даже удивления, а лишь безразличие, под которым скрывалось неподвластное разумным аргументам неверие в то, что эта желтоватая пылинка, ничем не отличающаяся от многих тысяч других, – мое родное светило.

Мне захотелось взглянуть на «Гею». Я думал, что увижу висящее неподвижно в пространстве темное, стройное веретено, но не увидел ничего. И во второй раз отвратительный страх схватил меня за горло; мелькнула ужасная мысль, что трос развязался и я остался один в бескрайней кромешной тьме. Охваченный паникой, я беспомощно извивался, как слепой червяк, пытаясь ухватиться за что-нибудь, прикоснуться к какой-нибудь твердой опоре. Сердце стучало как молот, взглядом я пытался охватить небо. Всюду неподвижно светились миллионы звезд, настолько слабых, что я не видел собственных вытянутых рук, будто растворился в этой всепоглощающей черноте. Я слышал лишь шум крови в своих жилах, видел непроглядную бездну и – больше ничего.

Неожиданно в поле зрения очутился длинный змеевидный трос, который связывал меня с кораблем. Напрягая до боли глаза, я увидел «Гею» или, скорее, догадался, что она рядом, – ее рыбий контур закрывал звезды. Корабль образовал черный провал среди южных галактических скоплений. Я торопливо начал перехватывать трос и через несколько мгновений почувствовал твердую опору, уткнувшись обоими коленями в бронированную оболочку корабля. Вспомнил про магниты и включил их. Теперь я мог ходить. Вдруг совсем близко вспыхнул зеленый светлячок: лампочка чьего-то скафандра. Кто-то стоял и смотрел, как работают механоавтоматы. Я подошел ближе. Несколько рефлекторов освещали место работы. Края развороченной брони, причудливо оплавленные при ударе, отбрасывали уродливые тени под лучами рефлекторов. Одни автоматы отрезали стальные лохмотья, другие сшивали раны электрической дугой, следом за ними принимались за работу шлифовальные машины. Они отбрасывали во мрак снопы золотисто-лиловых искр. Это было потрясающее зрелище: машины, словно какие-то чудовища, скорчившиеся под вечными звездами, создавали разноцветные миры и те гасли, едва возникнув.

По другую сторону площадки горел еще один зеленый светлячок. Я зашагал к нему. И снова меня окружил поблескивавший звездами мрак. Не хотелось верить, что «Гея» и вправду стремительно мчится – я на себе ощутил относительность движения: понятие скорости не значит ничего, если скорость не соотносится с другими объектами. Сначала я подумал, что одиноко стоящий человек – Амета, но он был выше Аметы. Я поднял руку, собираясь коснуться его плеча, и тут же опустил ее. Это был Гообар. Он стоял, скрестив руки на груди, освещенный снопом искр, летящих рядом с нами, и смотрел в бесконечную пустоту Вселенной. Он улыбался.