Текст книги "Литературный манифесты от символизма до наших дней. Имажинизм"

Автор книги: Станислав Джимбинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

И. СОКОЛОВ
ИМАЖИНИСТИКА

…Ныне в век городов-осьминогов, в век локомотивов, автомобилей и аэропланов, перед современными художниками вырос очень и очень сложный вопрос передать в стихах и на картинах быстро движущиеся машины, передать наше нервное и сумбурное восприятие жителей Нью-Йорка, Чикаго, Лондона, Парижа или Москвы. Чтобы передать динамическое восприятие людей XX века, нужно…

Нужно по строго научному методу выделить из средств художественного творчества только то, что соответствует современному восприятию.

Экспериментальная психология должна научно разрешить все вопросы о динамичности нашего восприятия и нашего мышления. По-моему, отныне предметом исследований экспериментальной психологии должен быть вопрос о динамичности нашего восприятия. Психологи-экспериментаторы должны изучить динамику нашего восприятия в цифрах, в формулах и законах. Они должны в первую очередь установить, какие виды троп наиболее соответствуют нашему современному восприятию, так как тропы всегда были наиболее сильным художественным средством для передачи максимума динамического восприятия в каждой эпохе.

Если наше восприятие изменяется с каждой новой культурно-исторической эпохой, то и тропы тоже должны изменяться от Гомера до нас. Психология должна экспериментально установить, какие виды троп соответствуют Гомеру и какие – нам.

Конечно, современная экспериментальная психология находится еще в детском периоде. Пока что проблема измеримости психических явлений, несмотря па труды Вебера, Фехнера, Гельмгольца, Вундта, Амента, Дельбефа, Штумфа, Эббингауза, Липпса, Челпанова и многих других, находится в зачаточном состоянии. Теперь еле-еле измеряются только грубые первичные ощущения. Теперь не может быть и речи об измеримости целого комплекса ощущений – восприятия. Значит, теперь нельзя никак измерить троп. Но я уверен, что очень скоро психологи-экспериментаторы будут иметь возможность сравнивать интенсивность каждого тропа. Психоэкспериментализм теперь накануне точного измерения высших психических процессов. Психофизика и психофизиология скоро будут изучать, какой силы раздражение и возбуждение вызывает тот или иной вид троп.

Я уверен: психологи-экспериментаторы в лишний раз научно докажут, что статистический подсчет троп в моей «Тропологии» и все мои выводы относительно количественной и качественной эволюции троп соответствуют действительности. Не только статистически, но и экспериментально установят, что такие вымирающие виды троп, как параллелизм сравнений и сравнительный период, растянутые на несколько десятков слов, соответствовали неподвижному, неуклюжему, спокойно-уравновешенному, примитивному восприятию Гомера. Наоборот, краткое сравнение, состоящее из одного или двух-трех слов, наиболее соответствует нашему нервному, скачкообразному современному восприятию.

Имажинисты не должны совсем пользоваться и не пользуются отживающими видами троп. Они культивируют краткое сравнение. Они, употребляя только краткое сравнение, смогут достигнуть того максимума, когда буквально в каждом слове будет заключаться троп. Краткое сравнение как самый компактный образ занимает первое место по своей интенсивности.

Пока что ни в языкознании и ни в психологии совершенно не исследован вопрос о тропах. Еще теперь в науке господствует ненаучное (именно – ненаучное) мнение, что:

«Существенное свойство троп заключается в их живописности и наглядности.

Тропы есть такие слова, такие выражения и такие обороты речи, которые возбуждают в воображении читателя наглядное представление или живой, картинный образ предметов, явлений, событий или действий.

Задача троп состоит в том, чтобы объяснить неизвестное через известное».

В языковедении вопрос о тропах разработан не лучше. чем в школьных учебниках теории словесности. Даже такие ученые как Потебня и Веселовский недалеко ушли от школьно-элементарного понимания сущности троп.

По Потебне, образ есть нечто более простое и ясное, чем объясняемое, и цель образности есть приближение образа к нашему пониманию, иначе образность лишена смысла, образ должен нам быть более известен, чем объясняемое им. (Основные положения его капитального труда «Из записок по теории словесности».)

Троп есть самое сильное средство динамической репродукции представлений.

Репродукцией представлений в психологии называется процесс возобновления тех ощущений, которые когда-нибудь были в нашем сознании вследствие непосредственного возбуждения органов чувств и которые снова возникают в памяти даже в отсутствие внешних, вызывающих их раздражении. Представление – это воспроизведенное ощущение. Наши ощущения сохраняются в сознании и перерабатываются в представления. Если бы ощущения бесследно исчезали бы вслед за прекращением внешнего раздражения, то не было бы никакой душевной жизни.

Представление всегда слабее, бледнее, бестелеснее, чем ощущение. Например, наше представление о лесе гораздо слабее, чем непосредственное восприятие леса. Но представление по своей интенсивности может только приближаться к ощущению, однако никогда его не достигая.

И как раз сущность тропа в том, чтобы наиболее интенсивно репродуцировать ощущения. Чем сильнее и оригинальнее сравнение, тем отчетливее возникают представления в нашем сознании. Вполне законно требование имажинистов: каждый художественный троп обязательно должен быть нов и оригинален. Ведь самое острое и сильное ощущение – это ощущение новизны. Каждый троп, как каждый глоток крепкого кваса, должен бить в нос. Повторенное сравнение не только плагиат, но и глупость. Имажинисты не боятся неестественных, рискованных, натянутых сравнений, ибо абсолютно все сравнения (даже классические пушкинские сравнения) одинаково неестественные и рискованные – они боятся только повторенных сравнений. Не должно быть деления на естественные и неестественные сравнения: есть только сравнения слабые и сильные, новые и не новые.

Уже Потебня говорил, что образность слова равна его поэтичности. Слово же как таковое (по-моему – не образ или истертый образ) теперь в современном сознании не вызывает никаких представлений. Сколько раз поэт теперь ни будет повторять «ужас, ужас» или «печаль, печаль», все равно не произведет никакого впечатления: я ничего перед собой не вижу, кроме только слов об ужасе или печали. Наши классики, очень редко употреблявшие образы, своим постоянным употреблением одних и тех же слов, как печаль или ужас, отучили нас чувствовать за словом ужас или печаль реальный ужас и реальную печаль. Слово «печаль» или «ужас» не вызывает в сознании современного человека представление печали или ужаса.

Таково наше современное восприятие.

Теперь оригинальный художественный образ необходим. И чем больше будет троп в предложении и чем неожиданнее будут образы, тем динамичнее будет репродукция представлений. Насыщенность стихов образами прямо пропорциональна динамичности нашего восприятия. Имажинистский принцип максимального количества троп дает возможность найти предел интенсивности нашего восприятия.

Максимальное количество троп принесло два новых принципа – политропизм и монотропизм.

Когда буквально в каждом слове заключен троп, то среди кучи образов может один образ противоречить другому и даже больше – одна часть образа может противоречить другой части. Но имажинисты не боятся катахрезы. В имажинистской фразе не может быть подразделения на основной троп, на троп первого, второго и третьего порядка. В одном и том же предложении каждый троп не может углублять и расширять какой-нибудь основной троп. Наоборот, каждый троп как самостоятельное целое совершенно не связан с соседними тропами. Политропизм – это максимум неожиданности и новизны в комбинациях образов. Политропизм соответствует скачкообразному, нервному восприятию современного горожанина. Ибо политропизм доводит напряженность восприятия до предела, до эрекции.

Например, у В. Шершеневича:

 
На небосклон белков зрачок луною,
Стосвечной лампочкой ввернуть.
 

Зрачок находится под перекрестным огнем сразу двух сравнений – сравнений с луною и электрической лампочкой.

Но наряду с политропизмом должен расшириться метод монотропизма. Монотропизм – это полный, точный, симметрично развернутый на обе части образ. Только через монотропизм можно достигнуть точности и твердости рисунка в образе.

У А. Кусикова:

 
Подбитым галчонком клюется
В ресницах скупая слеза.
 

Или, например, про пень:

 
Так в глубокую тайну корнями засев,
Молча, молча он думу супит.
 

У Шершеневича:

 
Когда взгляд любовника прыгнет,
Как сквозь обруч клоуна, сквозь уста.
 

У всех этих образов между сравниваемым и сравнивающимся стоит знак равенства.

Японская поэзия в течение целых двенадцати столетий от классических поэтов своего национального расцвета VII и VIII века Хитамаро и Акахито до настоящего времени создавала образцы образов по красоте своих твердых линий.

Теперь, когда даже Бальмонт начал избегать стереотипных троп и когда каждый начинающий поэт пишет новыми и сильными тропами, теперь недостаточно, чтобы троп был новый. Теперь важна степень его оригинальности. важно его качество. Критерием оригинальности тропа может служить степень его трудности по достижению. Тропология установила шкалу технических трудностей для различных категорий троп. Сравнивать абстрактное с абстрактным или даже с конкретным во много раз легче, чем сравнивать конкретное с абстрактным или с конкретным. Конкретное (вернее материальное, вещественное, ограниченное определенным пространством и твердой формой), как, например, самовар или тротуар, сравнить через конкретное – самое трудное.

Тогда же абстрактное понятие, как, например, любовь или футуризм, сравнивать с конкретным – очень легко. Сравнить абстракцию «футуризм» можно одинаково легко с чем угодно – с деревенским франтом, с нильским крокодилом, с Казбеком, со шкафом, с горящим домом и т. д., нужно только придать сравнению чисто внешнюю, механическую, логическую связь. Сравнивать же конкретные предметы, как стул или самовар, очень и очень трудно: число возможных сравнений слишком небольшое. Количество сравнении конкретного через конкретное обычно считается единицами (есть такие трудные для сравнения конкретные предметы, что для них имеется не больше двух или трех возможных сравнений), а количество сравнений абстрактного через конкретное измеряется тысячами. Многие газетные фельетонисты и литературные критики давно выработали такой яркий, образный слог, что чуть не буквально в каждом слове скрыт троп. Но этот «газетный имажинизм» не имеет почти никакой ценности. Они обычно сравнивают абстрактные понятия с чем-нибудь конкретным.

Футуристы наполняют свои произведения, главным образом, такими элементарными тропами, в каких абстрактные понятия вроде жизнь, душа, любовь, счастье, печаль и т. п. сравниваются с чем-нибудь конкретным.

Имажинисты не употребляют абстрактных образов, они употребляют только конкретные образы.

У А. Кусикова:

 
И месяц золотым бумерангом взметнувшись,
Возвращался с поля за бугор.
 

Или:

 
В скворешник глаза зрачков скворцы
Все тащут с солнц и с лун соломки.
 

У В. Шершеневича:

 
Штопором лунного света точно
Откупорены пробки окон из домов.
Мол носа расшибет прибой высоких щек.
 

Или:

 
И складки губ морщинами гармошки.
 

До сих пор был только эклектизм образов. Отныне должно быть единство образов. Не должно быть случайных образов. Все образы должны быть объединены кругом монистического приятия действительности через выдержанность образов или из какого-либо жизненного уклада, или из какой-либо духовной области.

Нервные, разбросанные образы у Вадима Шершеневича объединены психологией урбанизма, а образы Востока и Корана у Александра Кусикова объединены каким-то неосуфизмом (особенно в его «Коевангелиеране» и «Аль-Кадре»).

Единство троп – это их полное единообразие. Но, конечно, единообразие троп не может быть однообразием троп. Однообразие троп бывает только у плохих мастеров, которые из-за отсутствия новых тем и новых подходов к старой теме начинают сравнивать какой-нибудь зрачок то с одним, то с другим, то с третьим (и так до бесконечности, до тошноты), или какую-нибудь луну то с гусем, то с уткой, то с лебедем или то с головой, то с волосами, то с глазом, то с ухом, то с носом, со ртом (и так без конца, чуть не на всю жизнь).

Итак:

Для современного художника слова нужны:

1. Максимальное количество троп, когда буквально в каждом слове заключен троп.

2. Бойкот вымирающих видов троп, троп-дегенератов.

3. Обязательная новизна и оригинальность каждого тропа.

4. Политропизм и монотропизм.

5. Конкретный образ вместо абстрактного образа.

6. Единство троп.

Но все-таки имажинизм профанам будет казаться условной транскрипцией, какой-то проповедью говорить каждое слово обязательно с ужимкой.

1921

И. ГРУЗИНОВ
ИМАЖИНИЗМА ОСНОВНОЕ

* * *

Основа литературной школы, как и всякого направления в искусстве, принцип формальный: определенный творческий метод. Принцип тематического объединения – сельская поэзия, урбанизм, пролетарская поэзия – случайный второстепенный элемент литературной школы, так как прежде всего поэт есть мастер.

Для поэта, как и для всякого мастера, прагматически существует только форма. Дело воспринимающего находить содержание в произведении искусства…

Методом имажинизма в поэзии является композиция образов, фоном для которой служит творческая интуиция, творческий инстинкт мастера.

Важно не одно только количество нагроможденных в беспорядке образов, как это часто бывает у наших многочисленных последователей и подражателей. В произведениях наших вместо механической смеси образов – их химическое соединение, некий организованный сплав.

Для иллюстрации один пример из химии. Формула сернистой кислоты H2SO4. Прибавьте один атом кислорода, получится H2SО4 – формула серной кислоты. Как видите, только от одного лишнего атома кислорода получилась серная кислота, тело, обладающее иными качествами, чем сернистая кислота. Итак: количество при известных условиях переходит в качество.

Нечто подобное наблюдается и в области поэзии. Стихи Л. Пушкина, стихи символистов или футуристов построены как ряд силлогизмов, как рассуждение или повествование с определенной фабулой. Случайное присутствие нескольких образов в стихотворении не изменяет основы его. Основа, представляющая из себя логическую цепь или развитие определенной фабулы, совершенно иная, чем в имажинистической поэзии.

Итак: имажинизм – явление новое по существу.

Поэзия имажинистов по своей форме близка к некоторым новейшим частушкам русским и татарским. Сходство заключается в том, что ряд впечатлений внешнего мира и ряд внутренних переживаний фиксируется слагателем частушки без всякой логической связи. Эти разрозненные лепестки и клочья листьев объединяет определенное лирическое волнение поэта, вовлекая их в сферу свою.

Иллюстрирую татарскими частушками:

 
Отвори в езду ворота,
Чтобы солнце охватило цветы.
Глазами смотрю на всех,
А сердце видит тебя одного.
 

Или:

 
В чугунном котле
Варится наша пища.
Птице не залететь туда,
Где побывает солдатская голова.
 

Как видите, здесь тот же алогизм, как и в поэзии имажинистов.

Кроме того, поэзия имажинистов насыщена до предела образами, в частушках такой насыщенности не наблюдается.

Основное в поэзии – композиция образов. Весь прочий материал поэзии – эвфонию, ритм – мы считаем второстепенным, подчиненным композиции образов.

Естественно, мы отвергаем существующий метр и ритм…

Ритм должен выявлять соответствие и взаимоотношение образов.

Определенная, в течение многих столетий сложившаяся строфика не только не обязательна, но убийственна для поэта. Для каждого произведения следует найти особое, свойственное духу данного произведения строфическое настроение.

Произведение, созданное в тех строфических формах, какие поэт изобрел для данного словесного организма, живой цветок Произведение в форме сонета или рондо – цветок гербаризированный.

Едва заметное музыкальное касание одного слова о другое дает воспринимающему больше, чем фанфары старых точных рифм.

Особым покровительством имажинистов пользовались до сих пор рифмы составные и обратные, рифмы и ассонансы на разноударные слова.

Значительное внимание уделяется также амебам, которыми изобилуют наши стихи. (Очевидно, автор имеет в виду амебейную композицию стихотворных произведений, основанную на параллелизме, повторении тех или иных его значимых частей (строк, полустиший и др.), образов. – Ред.)

Из существенных свойств современной поэзии с неизбежностью вытекает смерть глагола: поэзия образна, глагол безличен, поэтому глаголу нечего делать. Иногда в конструкции фразы глагол отсутствует, и вы чувствуете только аромат отсутствующего глагола. Или ощущаете привкус глагола, которого не существует в языке, который следует еще изобрести.

Есть уже несколько произведений, написанных без единого глагола. Глагол у имажинистов в роли жалкого приживальщика: если он присутствует, его почти не замечают. Отсутствует – о нем мало беспокоятся. И только иногда, в хорошем расположении духа, считают нужным снизойти до него…

В имажинизме природа лирики совершенно изменилась. Лирика утратила старую форму: песенный лад и музыкальность.

Лирическое волнение, как текучая лава по выходе из вулкана – души поэта, застывает: рождается образ.

Появился новый вид поэзии – некий синтез лирического и эпического.

Чистая лирика, как понимали ее раньте, умерла. Эпос давно умер. Кризис драмы окончился ее смертью.

Жива только лирика. Есть только новая форма лирики. Эпос и драма, если они хотят жить; должны найти новые формы.

Мы предвидим в общих чертах те формы, какие примет новый эпос и драма.

Эпос следует вбросить в прозу. Причем в прозе главное – это развитие фабулы сложной и многообразной. В прозе характер события или героя выявляется в процессе головокружительной кинематографической смены фактов…

В драме слово должно играть второстепенную, чисто служебную роль. Следует дискредитировать торжество литературы в театре, слово подчинить свободному жесту актера…

Отдаленный источник формы подлинного драматического искусства: русская народная драма и commedia dell'arte.

Вещи, чуждые друг другу, вещи, находящиеся в различных планах бытия, поэт соединяет, одновременно приписывая им одно действие, одно движение. Рождается многоликая химера.

Отвлеченное понятие облекает в плоть и кровь: выявляется образ нового существа, которое предстает, как видение, как галлюцинация осязания. Преследует вас, как «безумья пес».

Поэт и жизнедатель, и убийца: он сам выбирает или тот, или другой путь.

Мечтой художника химеры взнесены на высоту. И в тишине и в холоде безлюдья они окаменели.

Мы, имажинисты, сбросили с высоты каменных химер, и вот они в дневном свете корчатся на городской площади, удивляя и шокируя зевающую толпу…

Beщи мира мы принимаем только как материал для творчества. Вещи мира поэт пронизывает творческой волей своей, преображает их или создает новые миры, которые текут по указанным им орбитам.

Поистине имажинизм есть совлечение покровов со слова и тайны.

И то, что обычно мыслится как призрачное, мистическое, потустороннее – в имажинистической поэзии освещено светом единого мира, напоено «животной неизреченностью»…

Все чувства наши обострены до крайних пределов и смешаны. Одно чувство переходит в другое: возникают какие-то новые возможности восприятия, иная сфера переживаний.

Так, у С. Есенина ощущение солнечного света переходит в осязание:

 
Ныне
Солнце, как кошка,
С небесной вербы
Лапкою золотою
Трогает мои волоса.
 

У А. Кусикова изощренное восприятие уходящего дня:

 
На цыпочках день уходит,
Шепелявит листва в зарю.
Или восприятие ветра:
Дрогнет и стучится мне в окно котенок —
Предосенний ветер – с перебитой лапкою.
 

А Мариенгоф на слух воспринимает городскую темь:

 
Медленно с окраин ночь —
Дребезжащий черный фиакр.
 

У В. Шершеневича восприятие ландшафта на вкус:

 
Как сбежавший от няни детеныш – мой глаз
Жрет простор и зеленую карамель почек.
 

У И. Грузинова – касание света и звука как двух родственных стихий, проникновение одной стихии в другую:

 
Росы шафранной пелена.
И замирает потный день.
Дебелой жницею луна
Глядит сквозь щели шалаша.
Покорны бытию ночному
Померкли окна деревень.
Лишь писк промокших лягушат
Шевелит лунную солому.
 

Имажинизм – поэзия космическая. Ощущение космического нудит и повелительно требует установить отношение к самой отдаленнейшей из звезд, установить отношение к самому отдаленнейшему болиду, блуждающему в небесных полях…

Осознаю себя как звено, соединяющее прошедшее с будущим, как зерно, прорастающее из земной почвы настоящего в небо будущего.

Мною эстетически изжит Город хамов и мещан.

Я не могу эстетически оправдать тот Город, перед которым преклоняются Верхарн, Уитмен или Маринетти.

Я, современный поэт, одержим соблазном ока, тем соблазном ока, о котором говорил Учитель и, на исходе второго тысячелетия, Уолтер Патер.

Для моего изощренного зрения невыносима дикая смесь красок и линий современного Города.

Этот лупанарий красок и линий следует подчинить воле художника и поэта.

Канаты из бурой копоти и дыма, канаты, за которые подвешены к облакам фабрики и заводы, следует рассеять колоссальными веерами цвета небесного шелка.

Но не о тишине афинской говорю я, не о тишине древней Эллады говорю я. Античное, христианское, западное узко мне.

Мы, имажинисты, зачинатели новой эпохи в искусстве и жизни, мы вестники духовной революции, вестники небывалого цветения душевно-духовных сил человека, человека как цельной творческой личности.

Мы такие же вольные и великолепные, истонченные и разбойные, как деятели эпохи Возрождения – Луиджи Пульчи, Пьетро Аретино, Бенвенуто Челлини.

Мы исходная точка наступающего Ренессанса.

1920