Текст книги "Алексеевы"

Автор книги: С.С. Балашов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Рецензии из различных газет на выступления оперных певцов М. С. Аллиной-Севастьяновой и В. С. Севастьянова

Газета «Вечерняя почта» № 181,21 сентября 1909 года, Казань.

ТЕАТР И МУЗЫКА

Беглые заметки

«Шаляпиниада». Наша опера. «Десять лет и десять спектаклей». Повторные спектакли: «Аида», «Жизнь за Царя» и Аллина в «Антониде», и «Евгений Онегин», где Савранская в Ольге, «Кармен». Возобновление «Гугенот» и «Тангейзер».

Имя Ф. И. Шаляпина продолжает произноситься на все лады и в публике, и в прессе. Говорят и о нём самом, и о его концерте, печатают и воспоминания о нём, и пересказывают его интимные беседы, каким бы не место в прессе. Так один из «перескащиков» напечатал его, будто бы, резкий отзыв об одном оперном артисте-товарище.

Зная Фёдора Ивановича давно, зная его незлобивость и мягкость, мы не можем допустить такого отзыва, а если он и сказал чтолибо подобное, то, думается, нетактично было напечатать полную фамилию его товарища, заслуженнаго артиста.

Да – вокруг имени «артиста-гения» сложилась целая «Шаляпиниада», но переходим к нашей опере; после девяти спектаклей, в которых шли все новые оперы, с десятого спектакля, 19 сентября, начались повторения уже шедших ранее опер; так 19 сентября повторили «Аиду», 20-го утром «Жизнь за Царя», а вечером «Евгений Онегин», а сегодня 21-го повторяется «Кармен». И все эти повторные спектакли представляли большой интерес.

«Аидой» скромно отметили артисты-товарищи, публика, местная пресса десятилетие служения искусству талантливого артиста Василия Сергеевича Севастьянова, стоящаго теперь во главе нашей оперы, впервые выступившего самостоятельно на поприще антрепризы и решившагося познакомить Казань с вагнеровскими операми, ещё не шедшими на нашей сцене, как, напр., «Тристан и Изольда». Ровно десять лет тому назад В. С. Севастьянов впервые выступил на оперную сцену, в Одессе, в труппе кн. Церетелли, в роли-партии Радамеса, в «Аиде», и сразу завоевал себе имя артиста-художника.

В спектакле 19-го сентября, кроме него, выступил и г. Савранский в партии Амонасро. Опера прошла на этот раз более чем хорошо, т. ч., вероятно, сделается репертуарной оперой. Сам юбиляр был, как говорится, «в голосе» и «в ударе»: он и пел, и играл превосходно. От публики и от «артистов-товарищей» ему поданы были лавровые венки. Мимоходом отметим роскошный костюм Радамеса. Кстати упомянем, что на концерте Ф. И. Шаляпина лавровый венок ему был поднесён от В. С. Севастьянова, что, кажется не было отмечено в местной прессе.

Прекрасно исполнил свою партию и г. Савранский, партия от партии завоёвывающий симпатии публики. Говорить об исполнении партии Аиды – г-ю Марковой и Амнерис – г-ю Рыбчинской мы много не будем, скажем только, что «обе» были «лучше». Превосходно дала тип дикарки-эфиопки первая и много величавости и блеска внесла в исполнение гордой царевны вторая; обставлена опера была старательно, оркестр исполнял своё дело превосходно. Хоры звучали недурно. Одно маленькое замечание. При пении хора: «Приди, чело украсим мы», не мешало бы именно «украшать» чело Амнерис цветами и жемчугами, что прежде и делалось, но почему-то теперь – нет.

В «Жизни за Царя» выступили два новых исполнителя: Аллина – в партии Антониды и Жуков – Сусанина.

Г-жа Аллина, с первого выхода завладела вниманием публики – во 1-х, своею внешностью, а во 2-х, более чем прекрасным, музыкальным пением. Сценическая, стройная высокая фигура; оживлённое красивое лицо с необыкновенно ласковой улыбкой – вообще полное красоты и какой-то ясности – прямо очаровали публику.

Голос г-жи Аллиной – небольшой, но симпатичный, ласково-мелодичный, если можно так выразить. Играла она прекрасно – это именно была «красавица девушка» русской песни и жизни.

Приветствуем молодую артистку, только что начинающую свою карьеру.

До выступления в Антониде, она сыграла только десять раз в опере, так что теперь можем отметить, что вступает во второй десяток своих партий. – Г-н Жуков недурно пропел партию Сусанина. Его густой бас совершенно подходит к этой именно партии, но голос его малоподвижен, игра ещё не вполне выработана, но нам думается, что молодой артист выработается в хорошую силу. Жаль, что поздно начавшись – в час, а не в половине двенадцатого часа утра, как обыкновенно начинались у нас утренники, спектакль затянулся до 5-го часа и потому из оперы, и без того идущей с купюрами, выбросили предпоследнюю сцену.

В «Кармен» выступает новый баритон г. Анчаров.

Во вторник, 22-го сентября возобновляются «Гугеноты». Говорят, партия Валентины лучшая в богатом репертуаре г-жи Марковой; роль пажа Урбана поручена г-же Аллиной, а затем возобновляется «Тангейзер», давно не шедший на нашей сцене.

Н. Ф. Юшков

«Гугеноты»

Возобновление оперы Мейербера 22-го сентября состоялось при «полной новой обстановке». Декорации и костюмы в большинстве были совершенно новые и нередко отличались изяществом и вкусом.

В области костюмов я не особенно компетентен, но думаю, что и здесь нашлось бы на что обратить внимание. Очень изящными показались мне, например, костюмы г-жи Аллиной-пажа. Даже хористы не резали глаз, а Колиньи были и совсем недурны.

Из солистов, в смысле исполнения отдельных ролей, не совсем на месте была г-жа Лукьянова. В её средствах совершенно нет блеска, столь необходимого для партии Королевы. ‹…›

Очень музыкально, легко, не без изящества исполнила г-жа Аллина партию пажа. Её голос отнюдь нельзя назвать большим, но он довольно концентрирован и отчётливо-звучен. Впечатление портят иногда некоторые ноты, отличающиеся ясным носовым оттенком. Г-н Севастьянов на славу пропел партию Рауля, уверенно, с хорошим подъёмом. Тяжеловато вышел лишь знаменитый рассказ в 1-й картине, да по местам страдала интонация, но в общем певец был, видимо, в голосе и оставил прекрасное впечатление. С большей похвальбой следует, далее, отозваться об исполнении г-жи Марковой – Валентины и г-на Мозжухина – Сен-Бри.

Остальные исполнители были, в лучшем случае, удовлетворительны, не более.

В оркестре, хорах и общих ансамблях на сей раз сказывалась недостаточность срепетовки и количественной мощи.

С. К.

Из другой рецензии на «Гугенотов»

В главнейших партиях в «Гугенотах» 22 сентября выступили: г-жа Маркова – в Валентине, г. Севастьянов – в Рауле, г-жа Лукьянова – в Маргарите, г. Жуков – в Марселе, г. Савранский – в Невере и г-жа Аллина – в Урбане. Все артисты имели шумный и вполне заслуженный успех. Небольшую, сравнительно, партию Сен-Бри выдвинул г. Мозжухин. Вот артист, умеющий из немногого сделать многое!… Могучий, особенно в верхнем регистре, голос г-жи Марковой, звучал сильно и страстно. С филигранной, прямо кружевной отделкой пропел г. Севастьянов романс в 1-м акте и был великолепен в 4-м, г-жа Лукьянова не произвела особого впечатления в Маргарите. ‹…›

Блестящим графом де-Невер был г. Савранский и с экспрессией спела свою выходную арию г-жа Аллина, выказав лёгкую, красивую колоратуру. Небольшой, серебристый ея голосок звучал отчётливо, ярко, красиво.

Оркестр великолепно, с большим подъёмом и страстностью, вёл г. Голинкин; опера блестела, оригинально была поставлена г. Гецевичем.

В заключение несколько биографических данных. Мейербер родился в конце восемнадцатого столетия – в 1791 году, скончался в конце девятнадцатого – 1864 году; своими произведениями он наполнял дом полвека.

Он происходил из богатой и интеллигентной семьи Беров; к своей фамилии, по желанию своего богатого же родственника, который завещал ему на этом условии всё своё состояние, он присоединил к своей фамилии – Бер его фамилию – Мейер. В числе его учителей музыки был знаменитый композитор и педагог Клементи.

«Русалка»

Поставленная 24-го сентября «Русалка» Даргомыжского исполнена очень неровно, как-то наспех. Дирижёр – г. Голинкин – гнал оперу на всех парах. Хорошо это или плохо, сказать трудно, потому что затягивание темпов при наличных условиях кроме скуки тоже ничего не принесло бы. Пьесу строго не репетировали. Князь, г-н Струков-Баратов, по крайней мере вначале, пока не распелся, был не в голосе, давал напряжённый звук и часто повышал его. Наташа, г-жа Черненко, всё время сильно задыхалась и не поспевала за музыкой.

Остальные солисты по возможности выручали спектакль.

Г-н Мозжухин – Мельник, по-моему, несколько суетливо и, пожалуй, деланно провёл первую половину 1-го акта, но затем, чем дальше, тем исполнение его становилось художественнее и ярче, достигнув прекрасной эстетической высоты в сцене сумасшествия.

Хороши были г-н Мухин в роли Свата, г-жа Рыбчинская – Княгиня и г-жа Аллина – Ольга.

Наконец, следует с признательностью отметить балетный номер, особенно «цыганский танец», исполненный живо, даже захватывающе.

С. К.

Беглые заметки

24-го сентября возобновили «Русалку». Опера шла при убогой обстановке, со старенькими декорациями и, видимо, совсем не срепетированной, поставленной наспех. Наша опера последние дни живёт «Тангейзером»… В партии Наташи неудачно выступала новая артистка Черненко ‹…› Не вполне нас удовлетворили и г. Мозжухин – Мельник, и г. Струков-Баратов – Князь. Лучшими исполнителями оказались г-жи Морозова – княжна и Аллина – Ольга, прекрасно исполнившая популярную песенку «Как у нас на улице». Очень мила была Корженевская – Русалочка. «Апофеоз», как всегда в этот сезон, не был блестящим.

Сегодня идёт «Тангейзер». Спасибо за его возобновление.

Н. Ф. Юшков

Беглые заметки

Утром 1-го октября повторили «Русалку». На этот раз г-жа Черненко провела партию Наташи прекрасно, пела полным голосом; особенно красиво звучали верхния ноты, судя по партиям Сантуцци и Наташи, в ея лице труппа имеет хорошую артистку для бытовых партий.

Вечером того же 1-го октября повторили оп. «Гугеноты», где блистательно выступила в партии Королевы М. С. Аллина – блистательно и по костюмам, и по музыкальной передаче партии. ‹…›

Смотря и слушая в театре г-жу Аллину в партии Маргариты Валуа, – решительно можно было сказать, что это «каждый вершок Королевы Франции» ‹…›

Н. Ф. Юшков

НАШ ТЕАТР

V

оперные силуэты

ЮНЫЕ ДЕБЮТАНТЫ:

Мария Сергеевна Аллина и Дмитрий Иосифович Радецкий

Во вторник 22-го октября, утром, была поставлена опера «Фауст», Ш. Гуно. В этой опере, в главнейших партиях выступили: в партии Маргариты М. С. Аллина, а в партии Фауста – Д. И Радецкий. Этот спектакль можно назвать прямо дебютным для молодых певцов. Правда, и г-жа Аллина, и Радецкий уже выступали на нашей сцене: она пела Пастушку в «Пиковой Даме», Королеву – в «Гугенотах», Джильду в «Риголетто» и Агнессу – в «Орлеанской деве»; но все эти партии, разумеется, не могут и сравниться с партией Маргариты; что касается до г-на Радецкого – то до выступления в «Фаусте» он пел два раза небольшую партию Синодала, в «Демоне». Итак – повторяем – выступления их в «Фаусте» – прямо можно и должно назвать их дебютом, и дебютом весьма удачным.

За много лет нашего наблюдения за оперным делом – смело можем сказать, что таких удачных дебютов мы почти не знаем.

Г-жа Аллина с таким изяществом, с таким горячим подъёмом пела и играла партию-роль Маргариты, что приковала к себе общее внимание. Голос ее звучал прекрасно; она показала и легкость колоратуры, и музыкальность, и способность воплощаться в исполняемое лицо: пред нами была не артистка, а Маргарита Гете.

Мы предсказываем певице блестящую будущность, как когда-то предсказали ее А. М. Пахаловой и отчасти г. г. Брайну и Эрнесту.

Г-жа Аллина принадлежит, по рождению, к театрально-литературной семье, давшей России К. С. Алексеева-Станиславского, вместе с В. И. Немировичем-Данченко, стоящих во главе Художественного театра в Москве, З. С. Соколову (родная сестра М. С. Аллиной), устроившую крестьянский театр в деревне, в Воронежской губернии и др. Вокальное образование Мария Сергеевна получила у Териан-Каргановой; впервые вышла на сцену в театре Консерватории в труппе Кирикова-Цимермана, в партии Микаэлы в «Кармен», выступала в некоторых партиях в Тифлисе; всего до Казани она выступила на сцене девять раз.

Г-н Радецкий – покинул военную службу для сцены; учился в Италии; дебютировал в Казани в партии Синодала.

Мы отступили от предполагаемого правила «Силуэтов», чтобы отметить дебюты юных артистов, о которых были лишены возможности высказаться тотчас после «Фауста».

Н. Ф. Юшков

(Из газеты «Волжское слово» 9-го (22) февраля 1910 г., вторник, издававшейся в Самаре.)

Театр и Искусство. Городской театр

«Тристан и Изольда», поставленная в первый раз на сцене городского театра 6-го февраля, прошла, хотя и при участии лучших оперных сил, – очень слабо.

В бенефис г-жи Аллиной 7 февраля ставилась на нашей сцене в первый раз «Царская невеста» муз. Римского-Корсакова.

Бенефициантка г-жа Аллина в партии Марфы (Царская невеста) и на этот раз блеснула своим колоратурным сопрано; ей особенно удалась красивая выходная ария (II акт) в сцене с Дуняшей (г-жа Морозова). Публика горячо приветствовала первый выход г-жи Аллиной; после III акта при шумных, долго несмолкаемых аплодисментах ей преподнесли подарки. В последнем акте дала правдивую картину страдающей и больной девушки от принятого зелья.

Останавливает на себе внимание квартет во II акте: г-жи Аллина, Морозова, г. г. Мозжухин и Струков-Баратов и в том же акте замечательный ритурнель, блестяще исполненный оркестром.

Декорации и костюмы вполне отвечали месту и времени взятого события.

На долю всех исполнителей, при неоднократных вызовах, выпало много дружных аплодисментов.

Вообще, можно считать этот спектакль удавшимся, как нельзя лучше.

Публики – полон театр.

С. С-ов

Журнал «Новости сезона»

№ 2299, понедельник 5 декабря 1911 года

…В четверг, 1-го декабря, в Учительном доме на Малой Ордынке состоялся первый оперный спектакль под управлением П. Ф. Григорьева. Поставленная в этот вечер «Травиата» прошла с шумным успехом у наполнившей театр публики. Партию Виолетты исполнила г-жа Аллина-Севастьянова, создавшая глубоко трогательный образ и блеснувшая на редкость эффектной колоратурой. В партии Альфреда с успехом выступил артист Сергиевского Народного дома г. Асконенский. Выпуклую фигуру Жоржа Жермона дал г. Григорьев, обладатель большого и красивого баритона. Спектакль закончился горячими овациями по адресу названных исполнителей.

БАЛЫ И ВЕЧЕРА

ОХОТНИЧИЙ КЛУБ

Для второго семейного вечера членов Охотничьего клуба вчера была поставлена мелодичная оперетта Планкетта «Корневильские колокола».

Вчерашний спектакль, видимо, заинтересовал любителей оперетты. Обширный зал Охотничьего клуба был переполнен изящной, нарядной публикой. Интерес этот объясняется участием в оперетте бывш. артиста Императорских театров г. Севастьянова, его супруги М. С. Севастьяновой и М. П. Лакс.

О г-же Севастьяновой приходится говорить как о любительнице. Маленький, но весьма приятный голосок и умение держаться на сцене дали возможность г-же Севастьяновой живо передать образ Серполетты. У многочисленной публики г-жа Севастьянова имела большой успех.

Мила была в роли Жермен г-жа Лакс. Голос артистки вчера звучал хорошо.

Большой, вполне заслуженный успех имел у публики г. Севастьянов в роли рыбака Гренише.

Мелодичные мотивы артистом были переданы с большой музыкальностью и тонкостью.

Хорошее впечатление оставил в роли маркиза де-Корневиль г-н Дубинский. У начинающего артиста большой и приятный голос.

Роль Гаспара в передаче у г. Астрова совсем пропала, у артиста не хватило достаточно драматизма для этой роли.

Остальные исполнители, в особенности хор, поддерживали ансамбль.

Сбор вчерашнего спектакля совет старшин Охотничьего клуба пожертвовал в пользу инвалидов.

Довле

(Газета «Московская газета» № 156, пятница, 11 ноября 1911 г.)

Первые 29 лет с мамой и Алексеевыми

Вместо предисловия

Во все времена находились люди, которые вели дневники, фиксировали на бумаге события, свидетелями которых они были, то есть писали мемуары.

Мемуары известных людей – Личностей, вынесенных на гребень любых областей истории человечества, – всегда находят любителей, их с интересом читают и изучают потомки. Но существует масса мемуаров, воспоминаний людей, самих по себе не известных; эти рукописи, в лучшем случае, лежат где-то в общественных архивах, а чаще остаются в архивах семейных.

В наше время мемуары пишут все, кому не лень, и я в их числе, хотя признаюсь – мне писать мемуары лень, они отнимают массу времени и сил, душевных и физических, но, тем не менее, я пишу быть может потому, что привык жить творческой жизнью! Иначе – пустота…

Честно говоря, я полагаю, что кроме простого желания сесть за письменный стол или осознания своего долга перед историей и памятью об ушедших в «лучший мир» рассказать потомкам о нравах, событиях и людях своего времени, нами, кто не составил себе за истекшую жизнь громкого имени и известности, то есть людьми самыми обыкновенными, подсознательно руководит еще и эгоистическая потребность оставить о себе хоть какой-то, по возможности хороший, приятный, интересный для потомков след о нашем собственном существовании, ведь воспоминания часто пишутся от первого лица. Вообще-то я не вижу в этом ничего плохого, если, конечно, авторы ведут свой рассказ правдиво и объективно, без предвзятости и тенденциозности. Чем больше людей напишет об одних и тех же фактах истории, тем объективнее смогут судить о них потомки. Кроме того, у каждого автора можно почти всегда почерпнуть какие-то частности, дающие дополнительную информацию о событиях и людях с большими именами, о людях, вошедших в историю. Таким образом, можно считать, что в какой-то мере любые мемуары могут представлять для потомков известный интерес.

Ну а если человек, сам ничем не прославившийся (как, скажем, я) принадлежит к семейному клану, из которого вышло много известных общественных деятелей, активно влиявших на течение событий и на судьбы своих современников (как, например, известная семья московских купцов Алексеевых), то, мне кажется, ему сам Бог велит правдиво и объективно (хоть и воспринимая все, как правило, через свое «я», что, увы, неизбежно, написать о людях и событиях, с коими его столкнула жизнь, равно как и об атмосфере той, навсегда ушедшей в небытие эпохи.

В основном я пишу о двух представителях семьи фабриканта и промышленника, потомственного почетного гражданина, коммерции советника Сергея Владимировича Алексеева: его дочери Любови Сергеевне (в замужествах Струве, Бостанжогло, Коргановой) и ее младшей сестре, моей матери, – Марии Сергеевне (в замужествах Олениной, Севастьяновой, известной как оперная певица под сценическим псевдонимом М. С. Аллина). Они мало известны в мемуарной литературе, а между тем обе были Личностями, и их жизни соприкасались с жизнями известных и уважаемых людей.

Так как сам я младший сын Марии Сергеевны, родившийся накануне Первой империалистической войны, то начну писать с этого времени и до Отечественной войны 1941 года, когда их обеих, то есть тети Любы и моей мамы, не стало.

О молодых годах моей матери мною написан очерк «Оперная певица Мария Сергеевна Аллина (Севастьянова)» и совместно с альбомами ее фотографий передан на хранение в архивы Музея МХАТ и Музея-квартиры Ф. И. Шаляпина.

Конечно, мои воспоминания коснутся и других представителей рода Алексеевых, в том числе К. С. Станиславского и З. С. Соколовой из старшего поколения – поколения моей мамы, а также нас, ее детей, наших отцов, наших жен и мужей, маминых внуков – выходцев из старинного рода Алексеевых и косвенных его продолжателей.

Я старался изложить все в хронологическом порядке, чтобы описываемые дни и события следовали строгой чередой, но, конечно, встречаются отступления, так что рассказ мой достаточно фрагментарен и ни в какой степени не претендует на полноту жизнеописания.

Я и моя семья в дореволюционные годы

Я родился 3 октября (20 сентября по старому стилю) 1912 года в Москве, на Петровке, в доме страхового общества «Якорь», где у мамы была большая квартира, в которой жили все мои братья и сестры от ее двух предыдущих браков. Всего нас, детей, было у мамы семеро, я – самый младший. Несмотря на то, что родились мы от разных отцов, мы всегда относились друг к другу как родные.

Мои родители были оперные певцы: мать – колоратурное сопрано, выступавшая под псевдонимом М. С. Аллина или иногда под фамилией второго мужа Севастьянова; отец, Балашов Степан Васильевич (1883—1966), – высокий лирический тенор. По происхождению отец считался сыном крестьянина Рязанской губернии, Зарайского уезда, Белоомутских волости и села, хотя его отец, мой дед Василий Захарович Балашов крестьянином как таковым не был, а работал кем-то вроде эконома у какого-то помещика, содержа на свое жалование семью – жену и восьмерых детей (шесть мальчиков и две девочки).

Моя мать – Мария Сергеевна, урожденная Алексеева (1878—1942), была родной, самой младшей сестрой будущего Народного артиста СССР Константина Сергеевича Алексеева-Станиславского; семья их отца вела свое начало от крепостного крестьянина Ярославского уезда, бесфамильного Алексея Петрова сына (1724—1775).

Первый и второй мужья нашей мамы – Петр Сергеевич Оленин (1870—1922) и Василий Сергеевич Севастьянов (1875—1929) тоже были оперными певцами и театральными деятелями, таким образом, нашу семью можно считать «насквозь театральной».

В первый год моей жизни отец служил в театре Сергея Ивановича Зимина в Москве (в сезон 1912/13 годов), но в начале марта 1913 года дебютировал в заглавной партии оперы «Фауст» Ш. Гуно (Мефистофеля исполнял Ф. И. Шаляпин – это была их первая творческая встреча) в антрепризе Николая Николаевича Фигнера на сцене оперного театра Народного дома в Петербурге.

Дебют прошел удачно, и Н. Н. Фигнер принял отца в труппу с сезона 1913—1914 годов. Это послужило причиной переезда маминой многодетной семьи из Москвы в Петербург (за исключением моей сестры Марины Олениной, которая училась в балетном училище Большого театра и осталась в Москве на попечении бывшей маминой гувернантки Лидии Егоровны Гольст).

Таким образом, в возрасте нескольких месяцев я стал петербуржцем и вся моя дальнейшая жизнь, за исключением военных 1941—1944 годов, была связана с нежно и глубоко мною любимым Петербургом-Петроградом-Ленинградом, вплоть до конца 1977 года, когда, волею судьбы, я возвратился в Москву.

Первую квартиру в Петербурге сняли в доме на углу Кронверкского проспекта и Съезжинской улицы, совсем близко от Народного дома, в котором отец служил в антрепризе Н. Н. Фигнера. Прожили мы там недолго и я, по малости лет, ее не помню. Только знаю по рассказам мамы, что в соседней квартире проживал симпатичный пожилой доктор, который любил заводить граммофон, и почти всегда звучала одна и та же пластинка – песня «Разлука ты разлука…» (у доктора жены не было), а слышимость в комнате, где находилась спальня моих родителей, была очень хорошая, и иногда отец стучал в стенку и кричал: «Доктор, пощадите, перемените пластинку, поставьте что-нибудь оперное». «Сейчас, сейчас поставлю» – кричал в ответ доктор и действительно менял пластинку. Познакомившись, родители стали приглашать его, если в семье кто-то заболевал, а иногда отец, когда ему нездоровилось, стучал в стенку и спрашивал совета у милого, любезного доктора, который сразу, через ту же стенку, давал свою консультацию.

Затем мы переехали в дом № 19 по Съезжинской улице, заняв сначала две квартиры, № 5 и № 6, на втором и третьем этажах для нашей большой семьи с нянькой, экономкой и кухаркой. С течением времени за нами осталась только шестикомнатная квартира № 6 на третьем этаже, в которой мы прожили до апреля 1923 года.

Так случилось, что последним театральным сезоном молодой певицы М. С. Аллиной (нашей мамы) оказался сезон 1911—1912 годов в московском Театре миниатюр, помещавшемся в Мамоновском переулке, ныне называющемся улицей Садовских. В этом здании теперь играет Московский ТЮЗ. Директрисой театра тогда была Мария Александровна Арцыбушева. В репертуаре были одноактные оперы Моцарта, Гретри и оперетты Адама, Оффенбаха, Делиба, Лекока… Но для одной из премьерш театра – оперной певицы М. С. Аллиной периодически включались также отдельные акты из «Травиаты» Верди, в которой певица исполняла одну из своих любимых партий, партию Виолетты. Ее партнером по репертуару и в партии Альфреда в «Травиате» стал молодой, только что принятый в театр тенор Степан Васильевич Балашов (будущий мой отец); до этого он выступал в концертах и был участником московского Кружка исторической музыки.

До сезона 1911/12 годов М. С. Аллина уже успела спеть партию Микаэллы в опере «Кармен» Бизе в спектаклях, шедших на сцене консерватории в Санкт-Петербурге (1908 год), участвовала в Москве в гала-спектаклях, обычно дававшихся по повышенным расценкам в пользу малоимущих студентов; в этих спектаклях Мария Сергеевна исполняла партии Серполетты в оперетте «Корневильские колокола» Планкетта и Арсены в «Цыганском бароне» Штрауса, проходивших в сезонах 1906—1909 годов; Мария Сергеевна была участницей оперных сезонов 1909—1910 годов в Казани и Самаре, исполняла партии колоратурного сопрано в их обширном репертуаре, в том числе свои любимые партии Марфы в опере «Царская невеста» Н. А. Римского-Корсакова, Людмилы в «Руслане и Людмила» М. И. Глинки, Виолетты в «Травиате» Дж. Верди, Маргариты в «Фаусте» Ш. Гуно и другие.

В последующие годы, после моего рождения и переезда семьи в Петербург, мама выступала от случая к случаю. Потом судьба послала ей две неблагополучные беременности от моего отца, с преждевременными выкидышами. Я не помню, когда именно, был еще мал, но знаю, что после одной из них у мамы началось общее заражение крови (сепсис) и консилиум лучших петроградских докторов признал маму безнадежной, смертницей. Мама попросила вызвать из Москвы доктора П. Н. Яковлева, лечившего ее в прежние годы. Приехавший Яковлев пошел против мнения своих коллег и сказал больной, что будет лечить ее новым (кажется, английского производства) препаратом, еще мало испытанным в медицинской практике России, но обнадеживающим, который, возможно, на начальной стадии применения может даже вызвать ухудшение состояния. У мамы не было выхода, она согласилась, и, дав соответствующие указания, Яковлев возвратился в Москву.

Через неделю у мамы наступило ухудшение, о чем доктор Яковлев был извещен телеграммой, и также телеграммой ответил: «Проболеете долго зпт останетесь живы».

Так и случилось. Мама долго болела и за болезнь стала совсем седой, волосы ее сделались голубовато-белоснежными; было маме в это время года 33-34.

Когда Мария Сергеевна поправилась, и на ее прекрасном молодом лице вновь появился румянец, друзья и знакомые стали называть ее Маркизой, так она была хороша.

Мама рассказывала, что незадолго до этого страшного заболевания ей приснился сон, будто она стоит перед застекленной дверью и через стекло видит большой обеденный стол, за которым сидят родные, а во главе стола – ее мать, маманя Елизавета Васильевна; вдруг на мамину голову сверху стал спускаться большой паук (мама не любила и боялась пауков); он хотел вцепиться ей в голову, и все сидящие за столом от испуга ахнули, но маманя встала и, быстро схватив со стола тарелку, бросила ее в стекло двери, разбила его и попала в паука – тот рассыпался на куски, а маманя обратилась к сидящим за столом и спокойно произнесла: «Что вы испугались, я же сказала, что все будет хорошо».

Я родился под трехцветным флагом российского самодержавия и прожил под ним пять первых детских лет, из которых только 1 год и 10 месяцев были мирными, затем началась Первая империалистическая война, естественно, сразу же сказавшаяся прямо или косвенно на судьбах всех людей, населявших, пока еще, великую царскую Российскую империю.

Начавшаяся 14 августа 1914 года война сразу же отразилась и на нашей семье, и лично на мне – был мобилизован и уехал в действующую армию мой отец, мой любимый веселый, так хорошо певший папака. Служил он в 3-м парке тяжелой артиллерии, перемещавшемся по Галиции.

Вскоре начались периодические отъезды мамы (моей мамаки) к отцу в действующую армию, под видом некоего Макара, денщика прапорщика Балашова; так как женщинам было запрещено появляться на фронтах, в целях маскировки мама наряжалась в мужскую военную форму.

Мы, дети, остались на попечении няни Маши Киселевой и экономки, ведшей наше домашнее хозяйство, вдовы генерала Елизаветы Михайловны Сушковой или, попросту, тети Лизы, женщины высоченного роста и могучего телосложения, курившей папиросы и выпускающей дым широкими струями из широких ноздрей мясистого носа.

Из-за войны затормозился бракоразводный процесс мамы с ее вторым мужем Василием Сергеевичем Севастьяновым, поэтому брак моего отца с мамой оставался гражданским, а я, в силу действующих церковных и гражданских законов Российской империи, должен был иметь фамилию и отчество по имени моего крестного отца – Василия Васильевича Балашова и, следовательно, прозываться Степаном Васильевичем Васильевым, а не Степаном Степановичем Балашовым.

Вероятно, кто-то сказал мне об этом или поддразнил меня, научив (малое еще дитя), что моя фамилия Васильев; к тому же, видимо, была у меня врожденная привычка собирать все валявшееся, брошенное, за что меня прозвали Плюшкиным. И вот, слыша как взрослые говорят по телефону, и подражая им, я приставлял кулачок к уху и проговаривал следующую фразу: «Кто говорит?», «Васильев-Плюшкин», «Хорошо, прощайте!».

Судьба воспрепятствовала тому, чтобы родители мои оформили свое супружество официально, мама так и не была разведена с В. С. Севастьяновым, несмотря на хлопоты в течение нескольких лет, чему, конечно, препятствовали и начавшаяся Первая империалистическая война, и последовавшие за ней в России Февральская и Октябрьская революции, принесшие стране нашей разруху, гражданскую войну, голод, террор, беззаконие, страх за судьбы своих близких и свою собственную судьбу.

Однако под сенью красного с серпом и молотом знамени оказалось, что, как говорится, нет худа без добра! Когда пришло время отдавать меня в школу, мама залила (будто невзначай) чернилами страницу в своей трудкнижке[26]26
  Трудкнижки в то время заменяли паспорта, которые были введены в СССР впервые Постановлением ЦИК и СНК СССР от 27 декабря 1932 г. – См. БСЭ. Т. 19.


[Закрыть], на которой я был вписан; мама сказала, что церковная метрика, выданная мне при крещении, утеряна, и тогда в школу меня записали с маминых слов, как Степу Балашова, сына известного певца академических оперных театров Петрограда Степана Васильевича Балашова. Выходит, я прожил жизнь не под своим формально законным именем.

Большая половина детства, юность, годы обучения в советской школе, в советском высшем учебном заведении, первые годы работы инженером-прибористом, вхождения в гущу жизни пали на двадцатые и тридцатые годы, когда еще отголоски революционного подъема и веры, что мы должны жить и трудиться во имя светлого будущего последующих поколений в счастливом социалистическом обществе, которое должны строить вот теперь, своими руками, были очень сильны, а теория жестокой и неизбежной классовой борьбы неуклонно и систематически вбивалась в наши горячие, пылкие, все жадно впитывавшие молодые головы.