355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Сомерсет Моэм » Покоритель Африки » Текст книги (страница 5)
Покоритель Африки
  • Текст добавлен: 20 июня 2017, 14:00

Текст книги "Покоритель Африки"


Автор книги: Сомерсет Моэм



сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Джордж с криком рухнул в кресло и расплакался, а Люси обхватила его за плечи.

– Прекрати, Джордж! Держи себя в руках! Сейчас нам потребуется вся смелость, какая только есть у нас.

– Я этого не перенесу, – простонал юноша.

Люси нежно поцеловала брата.

– Будь храбрым, милый. Будь храбрым ради меня.

Однако Джордж все еще всхлипывал. Дик увел его под руку. Люси обернулась к Алеку, который до сих пор так и не сдвинулся с места.

– У меня к вам вопрос. Вы обещаете ответить честно, даже если это причинит мне сильную боль?

– Обещаю.

– Вы следили за процессом с самого начала и знаете все подробности. Вы лично считаете, что отец виновен?

– Какая разница, что я считаю?

– Прошу, скажите.

Алек поколебался и очень тихо ответил:

– Будь я присяжным, мне оставалось бы только согласиться с вердиктом.

Люси уронила голову на грудь. Слезы брызнули из ее глаз.

Глава VII

На следующее утро Алек Маккензи прислал Люси записку с просьбой о встрече. Он собирался зайти сразу после полудня и выражал надежду, что они смогут поговорить наедине. Люси села подождать его в библиотеке и взяла в руки книгу, однако читать не смогла. Она вдруг расплакалась. С того самого момента, когда до нее дошла страшная весть, Люси изо всех сил сохраняла самообладание; всю ночь она пролежала, стиснув кулаки – лишь бы не поддаться отчаянию. Она должна быть сильной: ради Джорджа, ради отца. Теперь напряжение достигло предела. Девушка осталась одна и уже не пыталась сдержать слез.

Ей разрешили увидеться с отцом. Люси с Джорджем отправились в тюрьму, и теперь она припоминала подробности того короткого разговора. Это было ужасно – казалось, сердце вот-вот разорвется от боли.

Ночью Люси охватило негодование. Она прочла отчеты о процессе в нескольких газетах и уже не сомневалась в виновности отца – девушку поразила низость совершенного преступления. В суде зачитывались его письма к несчастной жертве, при одной мысли о которых Люси заливалась краской. Сплошная ложь – лицемерная и бесстыдная. Девушка вспомнила ответ Алека…

Впрочем, в виновности отца ее убедили не газеты и не слова Маккензи. В глубине души Люси, как ни попрекала себя, сама была в ней убеждена. Девушка ни за что не призналась бы себе, что не верит отцу; на словах и даже в мыслях она твердо стояла за его невиновность, однако где-то в потаенных уголках ее сознания таился суеверный ужас. Он преследовал ее словно призрак – лишенный телесной формы и потому необъяснимый. Страх охватил ее – физически, осязаемо, – когда Роберт Боулджер впервые привез в Корт-Лейс весть об аресте отца, и потом снова – в его квартире на Шафтсбери-авеню, когда она различила за добродушной улыбкой потаенный стыд. Несмотря на все обаяние отца и его нежную любовь к детям, Люси поняла, что Фред Аллертон – лжец и мошенник. Она презирала его.

Однако при виде отца – затравленного, так сильно переменившегося с последней встречи (что отмечал еще Дик в ходе процесса) – гнев отступил, осталась одна жалость. Люси горько укоряла себя. Как могла она быть столь бесчувственной к его мучениям? Сначала отец не мог вымолвить ни слова. Он молча смотрел то на сына, то на дочь умоляющим взглядом и прочел крайнюю степень отчаяния на лице Джорджа. Тот стыдился смотреть на отца и отводил взгляд. Фред Аллертон внезапно постарел и как-то усох, его лицо осунулось, а кожа была пепельного оттенка, словно у умирающего. Держался он смущенно, словно стеснялся своих посетителей. Люси страшно переживала, что не может обнять отца. Совершенно сломленный, тот расплакался.

– Доченька, ты теперь меня ненавидишь? – прошептал он.

– Что ты, папа, я люблю тебя еще сильнее, чем прежде.

Люси говорила от всего сердца. Девушку терзала совесть, она мучительно перебирала в уме, могла ли еще что-то сделать, чтобы предотвратить катастрофу.

– Я не хотел, – сокрушенно выдавил он.

Люси смотрела в эти несчастные глаза. Как жестоко, что ей не позволено их поцеловать.

– Я бы все заплатил, дай только она мне чуточку времени. Удача совершенно от меня отвернулась. Я был вам плохим отцом.

Люси сообщила, что леди Келси вернет бедняжке восемь тысяч фунтов. Милая тетушка заявила об этом сама, еще прежде чем Люси подумала намекнуть. Им совершенно незачем отягчать совесть страданиями несчастной вдовы.

– Элис – добрая душа. – Он обращался к дочери, словно та – его последняя надежда. – Люси, ты ведь не бросишь меня?

– Я буду приходить к тебе, как только позволят.

– Недолго. Надеюсь, я скоро умру.

– Не смей. Держись, будь сильным ради нас. Мы всегда будем любить тебя, папа.

– Что же теперь будет с Джорджем?

– Не беспокойся, мы что-нибудь придумаем.

Джордж покраснел, не находя слов. Ему было горько и стыдно. Он мечтал поскорее выбраться из этого ужасного места и с облегчением вздохнул, когда надзиратель объявил, что время вышло.

– Прощай, Джордж, – сказал отец.

– Прощай.

Джордж продолжал угрюмо смотреть под ноги. Отчаянье совершенно охватило Фреда Аллертона: он понял, что сын его ненавидит. Ведь именно к Джорджу он всегда испытывал особую привязанность и очень гордился этим прелестным юношей – а тот теперь мечтает поскорее забыть об отце. Однако на душе у несчастного было так тяжело, что вместо горьких упреков с его губ сорвался лишь всхлип.

– Прости меня за все, Люси.

– Держись, отец. Мы тебя по-прежнему любим.

Он выдавил печальную улыбку. Люси сказала «мы», но говорила только о себе. Дети ушли. Фред Аллертон исчез во тьме.

Слезы немного успокоили Люси. Лишившись сил, она легче переносила страдания. Теперь предстояло позаботиться о будущем. Скоро придет Алек Маккензи. Люси не понимала, зачем тот прислал записку и что важного собирался сказать. Все мысли девушки были об отце и, главное, о Джордже. Она вытерла глаза и, глубоко вздохнув, погрузилась в методическое обдумывание сложной проблемы.

Вошел Алек, и Люси торжественно поднялась ему навстречу. На мгновение он замер, пораженный ее миловидностью. Люси была из тех, чья красота расцветает в трагических обстоятельствах; душевные страдания придавали ей особую прелесть, а неподвижный взгляд наполнял усталое лицо печальным величием. Она бесстрашно несла свою скорбь, и Алек, понимавший толк в героизме, видел в этом истинное величие души. Последнее время он нередко останавливался у «Дианы» Ферса и тоже видел в этом портрете цветущую красоту Люси Аллертон. Однако теперь девушка походила на грустную королеву, англичанку до мозга костей, несущую свою нестерпимую печаль с царственным достоинством – и все равно прекрасную благодаря особому величию духа.

– Простите, что навязываюсь вам в такой день, – медленно произнес Алек. – Просто у меня мало времени и нужно срочно с вами поговорить.

– Как хорошо, что вы пришли. – Смутясь, она не находила подходящих слов. – Я всегда вам рада.

Маккензи смотрел на девушку ровным взглядом, словно повторяя в уме только что прозвучавшие любезности. Она улыбнулась:

– Я так благодарна вам за заботу. Ваша доброта помогла мне вынести все… что случилось.

– Ради вас я готов и не на такое, – ответил Алек, и ее внезапно осенило. Люси поняла, зачем он пришел. Сердце застучало в груди как безумное. Она и помыслить не могла…

Люси села, ожидая, что Алек заговорит, но тот даже не шелохнулся. В минуты серьезных раздумий он погружался в странное оцепенение.

– Я просил вас о встрече наедине, потому что хотел кое-что сказать. Хотел сказать еще после встречи в Корт-Лейс, но тогда я собирался в путешествие, из которого одному Богу известно, когда вернусь – и вернусь ли, – поэтому счел за лучшее промолчать.

Он замер и посмотрел на нее в упор. Девушка молча ждала.

– Я прошу вас стать моей женой.

Люси глубоко вдохнула, сохраняя все то же торжественное выражение лица.

– Вы поступаете как настоящий рыцарь, но не сочтите меня неблагодарной, если я откажусь.

– Почему же? – спокойно спросил он.

– Я должна заботиться об отце. Если понадобится, буду жить возле самой тюрьмы.

– Вы сможете жить там и будучи моей супругой.

Она покачала головой:

– Нет, я должна оставаться одна. Когда отца выпустят, я стану жить с ним. И я не приму имени честного человека, словно бегу от своего собственного.

Она чуть помедлила в нерешительности, а потом заговорила низким, дрожащим голосом:

– Вы не представляете, как я гордилась нашим добрым именем. Столетиями Аллертоны были почтенной семьей, внесшей, верила я, свою лепту в величие Англии. А теперь мне ужасно стыдно. Дик Ломас посмеивался над моим преклонением перед предками. Признаю, я вела себя глупо. Я никогда не придавала большого значения положению в обществе и прочему, но семья – совсем другое дело. А мой отец – он так и не понял, что поступил низко, недостойно. В Аллертонах какой-то изъян. Я не могу стать вашей супругой, опасаясь, что испорченная кровь перейдет к детям.

Он слушал, потом подошел и положил руки ей на плечи. Ровный, спокойный голос Алека как-то сразу успокоил девушку.

– Мне кажется, вам будет проще помочь отцу с Джорджем, став моей женой. Будет нелегко. Почему вы лишаете меня радости помочь вам?

– Мы должны справиться сами. Благодарю вас, но вы ничем нам не поможете.

– Я чувствую себя так неловко… Не знаю даже, как и сказать. Кажется, я полюбил вас еще в первый день в Корт-Лейс. Тогда я сразу не понял, что случилось, – просто ощутил, что в мою жизнь вошло что-то новое и странное. С каждым днем я любил вас все сильнее, пока наконец это чувство не захватило меня полностью Я никогда не любил никого, кроме вас, и уже никогда не полюблю. Именно вас я искал всю свою жизнь.

Не в силах вынести взгляд Алека, Люси опустила глаза, и по щеке девушки протянулась тень ее изящных ресниц.

– Тогда я не осмелился признаться. Даже если я был вам небезразличен, нечестно связывать вас обещанием, отправляясь в экспедицию. Теперь время пришло. Я уезжаю через неделю, и знай я, что вы тоже меня любите, – это придаст мне сил и смелости. Я же люблю вас от всего сердца.

Только теперь Люси подняла глаза. В них сверкали слезы – но не те, прежние слезы невыносимой боли.

– Я не могу сейчас за вас выйти. Это будет нечестно. Я целиком принадлежу отцу.

Он отпустил ее плечи и шагнул назад.

– Подчиняюсь вашей воле.

– Прошу, не считайте меня неблагодарной. Я горжусь вашей любовью – она словно вытащила меня из бездны. Вы даже не представляете, как помогли мне.

– Нет, я хотел помочь, но вы не позволили.

Внезапно у нее мелькнула удачная мысль, и девушка радостно вскрикнула – вот оно, решение!

– Нет-нет, вы можете мне помочь. Возьмите с собой Джорджа.

– Джорджа?

Алек молча обдумывал неожиданное предложение.

– Я доверяю вам собственного брата. Вы сделаете из него сильного, благородного мужчину. Прошу вас, дайте ему возможность смыть с семьи позорное пятно.

– Вы понимаете, что ему придется терпеть голод, жажду и всяческие лишения? Мы отправляемся не на пикник.

– Пусть Джордж пройдет через все. Это идеальная возможность. Сейчас он лишился веры в себя – а взявшись за благородное дело, почувствует себя мужчиной.

– Нам предстоит немало сражаться. Было бы глупо перечислять все опасности, но сейчас они серьезнее, чем когда-либо. В этот раз нас ждет победа или смерть.

– Его предки смело смотрели в лицо любой опасности.

– Его могут ранить или убить.

На мгновение Люси засомневалась, а потом, едва шевеля губами, произнесла:

– Если он погибнет как смельчак – мне не о чем сожалеть.

Алек улыбнулся неисчерпаемой храбрости Люси. Он гордился ею.

– Тогда сообщите Джорджу, что я с радостью возьму его с собой.

– Могу я его позвать?

Алек кивнул. Она позвонила и попросила слугу привести брата.

Вошел Джордж. Напряжение последних дней и страшный приговор сказались на нем куда сильнее, чем на Люси. Юноша выглядел больным и усталым. Его переполнял стыд. Уголки рта капризно опустились, а на красивом лице застыла страдальческая гримаса. Алек окинул Джорджа спокойным взглядом, с сожалением отметив, как тот еще молод. Его хрупкое очарование словно взывало к сочувствию в сердце отважного путешественника. Интересно, каков этот юноша характером? Впрочем, Алек принял и полюбил Джорджа сразу – просто потому, что он был братом Люси.

– Джордж, мистер Маккензи предлагает тебе отправиться с ним в Африку! – радостно воскликнула она. – Ты поедешь?

– Я поеду куда угодно, лишь бы выбраться из этой злосчастной страны, – устало отозвался он. – Выходя на улицу, я чувствую на себе чужие взгляды. Люди шепчутся: вот идет сын грязного мошенника, которого осудили на семь лет. – Он вытер платком руки. – Мне теперь все равно. В Оксфорд я не вернусь – там со мной и разговаривать никто не станет. В Англии мне делать нечего. Боже, лучше умереть!

– Джордж, прекрати.

– Тебе хорошо, ты ведь женщина. Кто теперь одолжит мне хоть шесть пенсов? Как он мог? Как он только посмел!

– Джордж, постарайся выбросить это из головы, – мягко сказала Люси.

Юноша собрался с силами и сердечно улыбнулся Алеку:

– Как здорово, что вы обо мне подумали!

– Прежде чем решишься, ты должен понять: будет нелегко. Предприятие тяжелое и опасное.

– Что ж, насколько понимаю, выбора у меня нет?

Алек протянул юноше руку и сдержанно улыбнулся – что бывало с ним очень редко.

– Надеюсь, мы поладим и будем друзьями.

– Джордж, ты вернешься, и все останется позади. Ах, будь я мужчиной – отправилась бы с тобой! Перед тобой весь мир, Джордж, и возможности совершенно безграничные. На тебя – вся надежда. Ты – моя гордость, моя вера. Ты прославишься и вернешь мне доброе имя, силы и чистоту.

Голос ее дрожал от волнения, и Джордж тут же залился краской.

– Я эгоистичная скотина! – воскликнул он. – Я думал только о себе, а о тебе никогда и не вспоминал.

– И не надо. Просто будь смелым, честным и стойким.

Слезы сверкнули в глазах Джорджа. Он обнял сестру, прижал ее к сердцу, как ребенка.

– Мне так тяжело покидать тебя, Люси.

– Милый, мне еще тяжелее. Тебе предстоят великие подвиги, а мне остается только сидеть и ждать. Но все равно езжай. – Голос девушки дрогнул, и она зашептала: – Помни, ты отправляешься в путь не только ради себя, но и ради меня. Любой твой бесчестный поступок убьет и меня тоже.

– Клянусь, Люси, тебе не придется стыдиться.

Она с улыбкой поцеловала брата. Алек взволнованно молчал.

– Что ж, довольно сантиментов, а не то мистер Маккензи сочтет нас сумасшедшими. – Она радостно посмотрела на Алека. – Мы так вам благодарны.

– Боюсь, отправляться придется совсем скоро, – сказал он. – Джордж должен быть готов через неделю.

– Если понадобится, он будет готов через сутки, – ответила девушка.

Юноша отошел к окну и закурил. Ему хотелось успокоить нервы.

– В ближайшие дни мы вряд ли сможем увидеться, – добавил Алек. – Сейчас очень много дел, а на выходные я уеду в Ланкашир.

– Жаль.

– Вы не измените своего решения?

Она покачала головой:

– Нет. Я должна оставаться свободной.

– А когда вернусь?

Люси тепло улыбнулась:

– Если ваши чувства не изменятся, спросите снова.

– А ответ?

– Возможно, ответ будет другим.

Глава VIII

Через неделю Алек Маккензи с Джорджем Аллертоном выехали с вокзала Чаринг-Кросс. Они отправлялись рейсом «Пиренейско-восточной пароходной компании» из Марселя в Аден, а там должны были пересесть на немецкий пароход до Момбасы. Леди Келси так испереживалась, что не стала провожать племянника. Люси была только рада возможности поехать на вокзал вдвоем с братом. Там их уже поджидали Дик Ломас и миссис Кроули. Поезд ушел, а Люси все стояла, не шевелясь, чуть в сторонке. Девушка даже не помахала вслед, лицо ее было почти бесстрастно. Миссис Кроули плакала, не стесняясь, и вытирала глаза крошечным платочком. Люси поблагодарила американку.

– Подвезти тебя до дома? – всхлипнула миссис Кроули.

– Я, пожалуй, возьму кеб, а вы лучше захватите Дика, – спокойно ответила Люси и, не прощаясь, медленно пошла прочь.

– Что за невыносимый народ! – воскликнула миссис Кроули. – А я-то хотела броситься ей в объятия и хорошенько поплакать прямо на перроне. У вас нет сердца.

Дик взял ее под руку и помог усесться в экипаж, а миссис Кроули продолжала свой монолог:

– Слава Богу, у меня есть чувства, и я не боюсь их выказывать. Я одна плакала. Я знала, что расплачусь, и специально захватала три платка. Вот, посмотрите, – она вытащила платки из сумочки и сунула Дику, – мокрые насквозь.

– Вы словно торжествуете? – улыбнулся Дик.

– А вы совершенно бессердечны! Двое юношей отправляются в долгое и опасное путешествие, и бог знает, вернутся ли назад, – а вы прощаетесь, словно они едут на денек поиграть в гольф. Одна я сказала, как сильно волнуюсь и как мы будем по ним скучать. Ненавижу вашу английскую сухость! Ставлю десять к одному, что когда я буду уезжать в Америку, никто не придет меня проводить – а если и придет, то просто кивнет и скажет: «Счастливого пути. Желаю приятно провести время».

– Когда вы будете уезжать, я стану кататься по земле, скрежетать зубами и вопить что есть мочи!

– Да уж, пожалуйста! А я проплачу всю дорогу до Ливерпуля, буду мучиться головной болью и чувствовать себя жалкой и несчастной.

Дик на секунду задумался.

– Мы просто инстинктивно опасаемся выставлять чувства напоказ. Не знаю почему. Наверное, это привычка или наследство суровых предков. Мы стыдимся, когда другие видят, что мы волнуемся, но я не уверен, что наши чувства при этом менее глубоки. Разве вам не кажется, что в наглухо скрытой печали есть особая красота? Вы же знаете, я искренне восхищаюсь Люси. Когда она подошла к нам там, на перроне, в ее спокойствии мне виделась особая прелесть.

– Вздор! – бросила миссис Кроули. – Повисни она в слезах на шее брата так, что их пришлось бы разлучать силой, – вот это бы мне понравилось.

– Вы заметили, что Люси ушла, не попрощавшись? Это ничтожное упущение – признак глубочайших переживаний.

Они подъехали к крошечному домику миссис Кроули на Норфолк-стрит, и та пригласила Дика зайти.

– Присядьте, почитайте газету, а я пока попудрю носик.

Дик устроился поудобнее и мысленно благословил очаровательную хозяйку, когда внушительного вида дворецкий принес все необходимое для коктейля. Миссис Кроули почитала все английское, словно музейные экспонаты. Ее гостиная была обставлена изящнейшей чиппендейловской мебелью, узорчатая обивка безупречна, а с гравюр меццо-тинто смотрели дамы сэра Джошуа Рейнольдса. На каминной полке красовался лоустофтский фарфор, а на столике – коллекция старых серебряных ложек. Дворецкого хозяйка подобрала под стать дому. Его важное лицо без намека на улыбку хранило налет мрачной торжественности. Миссис Кроули с поражавшим дворецкого нахальством относилась к нему как предмету интерьера; он же, в свою очередь, считал хозяйку сумасшедшей иностранкой, но вместе с тем был предан ей до глубины своей суровой британской души и заботился о госпоже с трогательной нежностью.

Дик счел, что крошечная гостиная весьма уютна, и когда миссис Кроули, спустя целую вечность, наконец оторвалась от туалетного столика, он пребывал в отличном расположении духа.

– Вы настоящий герой, – сказала она, быстрым взглядом окинув бокалы, – ждали меня, не притронувшись к коктейлю.

– Ричард Ломас – воплощение учтивости. К вашим услугам, мадам, – высокопарно отозвался Дик. – Жалок тот, кто утром пьет в одиночестве. Вечером, когда вы без воротничка и в тапках, с трубкой в зубах и хорошей книгой в руке, бокал виски с содовой крайне уместен в одиночестве; предобеденный же коктейль расцветит одна лишь беседа.

– Вы, кажется, совершенно здоровы, – заметила миссис Кроули.

– Так и есть. А что?

– Вчера я прочла в газете, что доктор предписал вам отправиться в Европу до конца зимы.

– Доктор получил две гинеи, а предписание я сочинил сам, – объяснил Дик. – Помните, на днях я подробно объяснял, что планирую удалиться на покой?

– Помню и категорически этого не одобряю.

– Я решил, что если брошу дела без всякого повода, меня сочтут безумцем и упрячут в сумасшедший дом. Вот я и изобрел себе хворь, а дальше все просто. Мой оппонент не будет голосовать до конца этой сессии[6], а со следующих выборов место займет более достойный – Роберт Боулджер.

– А что, если вы пожалеете об этом шаге?

– Когда-то давно я, с присущим юности пылом, верил, что все в жизни необратимо. Это обман. Одно из величайших достоинств жизни – что ее можно сколько угодно начинать по новой. Человеку дано достаточно времени, чтобы все перепробовать, – это-то и придает жизни особый вкус.

– Я не одобряю ваш легкомысленный подход. Мне жизнь кажется беспредельно серьезной и сложной.

– Заблуждение моралистов. На самом деле жизнь такова, какой вы ее делаете. Моя вот – проста и беззаботна.

Миссис Кроули задумчиво посмотрела на Дика.

– Интересно, почему вы так и не женились?

– С удовольствием объясню. Потому что мое остроумие неисчерпаемо. Еще в ранней юности я понял, что мужчины часто делают предложение не потому, что хотят жениться, а потому, что исчерпали все предметы для разговора.

– Важное открытие, – улыбнулась хозяйка.

– Едва сделав его, я тут же начал развивать свои способности к болтовне, понимая, что при малейшей опасности должен иметь наготове подходящую тему. В последний оксфордский год я потратил немало времени, перенимая это искусство у лучших мастеров.

– Я что-то не замечала в ваших беседах особого блеска, – повела бровью миссис Кроули.

– Я стремился не к блеску, а к безопасности, и горжусь, что никогда не молчал, когда требовалось вставить слово. Сладкое очарование юности я встречал рассуждениями о свободе торговли, а отчаянные старания зрелости разбивались о краткий курс философии.

– Когда со мной заговаривают о философии, я тут же краснею, – призналась миссис Кроули.

– Ветреная вдовушка неопределенного возраста обратилась в бегство, так и не дослушав о драматургах эпохи Реставрации; и немало старых дев религиозного склада пали жертвами моих исключительных познаний о миссионерской деятельности в Центральной Африке. Одна герцогиня настойчиво интересовалась моими намерениями, но я поразил ее в самое сердце статьей из «Британской энциклопедии». Разведенная американка упала в обморок, когда я стал шептать ей на ушко о тарифе Маккинли. И это только самые серьезные победы. Не стоит и упоминать, как часто я спасался от озорного взгляда эпиграммой, а от томного вздоха – удачным четверостишием.

– Не верю ни единому слову! – возмутилась миссис Кроули. – Вы не женаты просто оттого, что никто не согласился.

– По меньшей мере вы оцените по достоинству, что я единственный за десять дней знакомства не предложил вам руку и сердце, сраженный угольными шахтами в Пенсильвании.

– Дело едва ли в шахтах, – ответила миссис Кроули. – Я отношу такую популярность на счет моих исключительных личных качеств.

Посмотрев на часы, Дик обнаружил, что от коктейля у него проснулся аппетит. Он предложил миссис Кроули разделить с ним ленч, и вскоре оба уже с радостью направлялись к дорогому ресторану. Они забыли и об Алеке с Джорджем, мчавшихся в неизвестность, и о Люси, тоскующей в своей комнате.

Для Люси наступила бесконечная череда унылых дней. Дик уехал в Неаполь и даже не писал ей, наслаждаясь обретенным бездельем. Миссис Кроули, собиравшейся в Египет, пришлось срочно вернуться в Америку в связи с болезнью сестры, а леди Келси, не выносившая суровой северной зимы, отправилась в Ниццу. Люси с ней ехать отказалась. Даже зная, что не сможет видеться с отцом, она не могла покинуть Англию, не могла видеть счастливых лиц, наполнявших Ривьеру, пока он страдает. Девушку ужасало, что она ведет роскошную жизнь, пока отец томится взаперти; глядя на уютный, изящно обставленный дом, она сразу представляла его тюремную камеру. Люси хотелось побыть одной.

Она никуда не ходила, проводила дни в одиноком поиске душевного спокойствия, подолгу гуляла в парке с собаками и много ходила по картинным галереям. Явно не осознавая их действия, девушка смутно чувствовала исходящий от живописных шедевров покой. Нередко Люси садилась в Национальной галерее перед какой-нибудь знаменитой картиной, и та наполняла ее душу тихой, незамутненной радостью. Иногда она отправлялась к величественным статуям, украшавшим подножие Парфенона, и со слезами на глазах благодарила богов за удивительную гармонию мира. Музыку Люси почти не слушала, потому что не могла держать в узде свои чувства: бурные аккорды симфонии и предсмертные муки Тристана лишали девушку остатков самообладания, так что, придя домой, она в рыданиях бросалась на постель.

Величайшее утешение Люси находила в книгах. В ее памяти смутно всплывали слова Алека, и она взялась за греческих авторов, которых тот так обожал. Эврипид в переводе дал ей кое-какое представление об оригинале, и девушка нашла в изысканных древних трагедиях отражение своей собственной судьбы. Сложность великого драматурга, его сомнения, отчаянье, его любовь к красоте отзывались в ее сердце неподвластным современному писателю образом. В трагедиях, где человек неизменно оказывался игрушкой судьбы, Люси находила утешение собственной печали. Без всяких размышлений, почти неосознанно она пришла к мысли, что смирение и твердость могут обратить кару богов к лучшему. Все поправимо, кроме человеческой слабости, и даже в позоре, несчастье и бедности можно вести жизнь, исполненную величия. Человек, раздавленный жестокой судьбой, может подняться над сломившей его безжалостной силой.

Так Люси противостояла невыносимому позору. В тихом уголке Гемпшира, где она провела детские годы, окруженная воспоминаниями о предках, родовая гордость была превыше всего, – теперь же девушка боялась, что порча охватит и ее, и Джорджа. Ей оставалось лишь сносить кары богов, но Джордж… Джордж – мужчина. Он – ее единственная надежда. Теперь же девушку вдруг охватила паника. В приступе невыносимого ужаса она прикрыла ладонями глаза, лишь бы избавиться от жуткой мысли: что, если брат не оправдает надежд? Да, Джордж обаятелен и красив – но ведь и его отец улыбался с той же искренностью и очарованием. Что, если и сын скрывает за ними слабость и лицемерие? Враждебный голос нашептывал Люси, что ей иногда приходилось отводить глаза – лишь бы не видеть, как Джордж совершает нечто отвратительное. Но ведь это было в молодости. Она специально ограждала брата от своих мучительных терзаний – что ж удивляться, что он вырос легкомысленным и беспечным? Нет, она не станет сомневаться в Джордже – она просто не имеет права, ведь с ним умрет последняя надежда. Ей остается сомневаться только в себе.

Когда ей разрешили написать отцу, Люси решила его подбодрить. Мысль, что он вернется к ней только через пять с лишним лет, долго не давала девушке начать письмо, но она не теряла присутствия духа – наоборот, стремилась воодушевить отца. Он должен понять, что любовь дочери никуда не пропала, что он может по-прежнему на нее рассчитывать. Наконец пришел ответ. Уже через несколько недель непривычная пища и перемена образа жизни сказались на здоровье отца, и тот угодил в лазарет. Люси была благодарна судьбе за эту передышку, ведь в тюремном госпитале, должно быть, не так уныло, как в камере.

Она получила письмо от Джорджа, а затем и от Алека. Алек кратко рассказывал о путешествии по Красному морю и прибытии в Момбасу. В его резковатых, неловких строках и словом не упоминалось о любви и о помолвке, которую Люси почти что обещала ему по возвращении. Джордж, очевидно, находился в превосходном настроении и писал, как всегда, с детской непоследовательностью, со множеством жаргонных словечек и не сообщая никаких новостей. Трудно было догадаться, что письмо отправлено из Момбасы, накануне опасного путешествия в сердце Африки, а не из Оксфорда перед началом футбольного матча. И все же Люси обращалась к письмам снова и снова. Оба были крайне сухи, и при мысли, как негодовала бы, прочтя их, Джулия Кроули, девушка улыбнулась.

Люси пыталась со слов Алека вообразить картину, открывшуюся глазам брата. Пароход подходил к берегу, а она словно стояла рядом, облокотившись о перила. Море было ярко-ярко-синим, а небо – словно перевернутая медная плошка. Вдали тянулся невысокий, поросший кустарником берег, у рифа плясали пенные буруны. Показался остров Момбаса с заросшими позициями береговой батареи, которая когда-то контролировала вход в гавань; на полянках над коралловыми утесами виднелись дома с белыми крышами и просторными верандами. Взгляд привлекала необычная, мрачная красота пальмовых рощ на другом берегу. Далее пролив сужался и шел мимо старого португальского форта, напоминавшего об отважных мореплавателях, которые первыми бороздили далекие моря. За фортом белые здания спускались к самой воде. Тут теснились плетеные африканские хижины с соломенными крышами, а рядом целый флот туземных судов. На причале вопили и толкались люди: полуобнаженные и странно одетые, в их числе заморские арабы, суахили и кое-где чернокожие из внутренних областей страны.

Стали приходить новые письма от Джорджа, Алек же больше не писал. Дни тянулись медленно. Леди Келси приехала с Ривьеры. Дик вернулся из Неаполя к лондонскому сезону – он всячески наслаждался бездельем, опровергая предсказания, что не сможет обойтись без работы. Миссис Кроули снова поселилась в доме на Норфолк-стрит. Она присылала Люси с каждой почтой длиннющие письма, и девушка с нетерпением ожидала ее возвращения. Из всех друзей, пожалуй, лишь маленькой американки она могла совершенно не стесняться. С миссис Кроули – иностранкой – было легче разговаривать, а та слишком любила Люси, чтобы проявлять жалость. Выборы прошли раньше ожидаемого, и Роберт Боулджер занял парламентское кресло, которое с радостью освободил Дик Ломас. Бобби был совершенно очарователен. Он окружал Люси заботой, и девушка была поневоле тронута такой преданностью. Едва оправившись от первого потрясения после страшного приговора, она получила от Бобби письмо с предложением руки и сердца. Впрочем, Люси была благодарна ему за избранный способ выразить чувства и в ответном письме со всем возможным тактом объяснила, что хотя не может принять его любовь, она искренне ценит его дружбу.

Жизнь в Лондоне и в поместье леди Келси на берегу Темзы казалась Люси сном. Она ощущала себя фигуркой в череде призрачных картин на белой простыне – такие показывают на ярмарках. Душой Люси была в сердце Африки, неистовый полет воображения рисовал ей каждый день жизни Джорджа и Алека.

Далеко позади остались железная дорога и прочие признаки цивилизации, привычные для уже освоенных белым человеком земель. Люси знала, как ликовал Алек, покидая их, как воодушевлялся свободой. Он становился увереннее, когда понимал, что дальше нужно полагаться лишь на собственные силы, а успех предприятия зависит от него одного.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю