Текст книги "Шепот ужаса"

Автор книги: Сомали Мам

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

Глава 9. Кратьэх

Пьер приступил к работе в Кратьэхе, старом колониальном городе, расположенном на изгибе Меконга, в двухстах милях к северо-востоку от Пномпеня. В ноябре 1994 года мы поселились в одной из комнат большого дома у реки, который снимали несколько человек, также работавших в организации «Врачи без границ», – так было дешевле. Мы вскладчину платили камбоджийке, которая готовила и убирала.

Пьер не хотел раскошеливаться на кухарку, считая, что это слишком дорого, да и вообще не желал проводить слишком много времени за болтовней с соотечественниками. Такой он был. Пьер: если мы оказывались в Камбодже, он предпочитал жить, как все местные. Мне это в нем нравилось. Он с большей охотой заходил в придорожные забегаловки и ел рис в обществе коллег-камбоджийцев, предпочитая его жареной курице в кругу врачей-французов.

В общежитии было совсем даже неплохо. Я помогала убираться кухарке, пожилой женщине лет пятидесяти по имени Веасна, которую все звали Ивонн – так иностранцам было легче. Поначалу женщина удивлялась. Она думала, что раз я французская кхмерка, значит, стою выше простых кхмеров. Я призналась ей, что на самом деле совсем не французская кхмерка, но о своем прошлом рассказывать не стала.

Вскоре после приезда я отправилась повидать приемных родителей. Мы встретились не слишком далеко, в Кампонгтяме, где жила Соеченда, – я хотела увидеться с ней и ее недавно родившимся ребенком. Соеченда сама выбрала себе мужа: после школы она поступила в педагогическое училище в Кампонгтяме, где и познакомилась с будущим мужем, тоже студентом. Я слышала, что оба теперь работают в министерстве сельского хозяйства.

Я ужаснулась тем условиям, в которых они жили. Соеченда с мужем, двумя детьми постарше и грудным младенцем ютились в какой-то развалюхе. Семья в самом деле бедствовала – недавно Соеченда ушла с работы, где им давно уже не платили зарплату, да ко всему прочему их еще обокрали.

Приехала Сопханна, и мне снова стало не по себе: она очень исхудала и постарела, в ней не осталось ничего от былой красоты и молодости. Сопханна привезла с собой пятилетнего сына и дочь Нинг, хорошенькую малышку трех с половиной лет.

Последними приехали родители на стареньком мотоцикле-такси – они совсем постарели. Выглядели мои родные грустными, а когда мы увидели друг друга, заплакали. На меня накатила волна любви и жалости к ним – в письмах они никогда не рассказывали о своих напастях, говорили, что все хорошо и не просили, как другие, выслать денег.

Я подумала: да, теперь-то я знаю, зачем вернулась, – позаботиться о семье. В свое время они протянули мне руку помощи, приняли к себе, стали моей семьей, и я решила, что никогда больше их не оставлю.

В доме Соеченды из съестного ничего не нашлось, даже риса, только несколько клубней батата, а ее сыновья были худющими. Я пошла и купила мешок риса в пятьдесят килограммов, а еще кур и рыбу для супа. Я накупила огромное количество еды, но вся она была тут же съедена – до такой степени мои родные оголодали.

В доме Соеченды я провела два дня. В первый день, когда мы стали укладываться, отец спросил, не удобнее ли мне будет жить в гостинице. Для меня это прозвучало как оскорбление. Пусть я и была во Франции, я осталась все той же. Я ответила отцу, что меня по-прежнему зовут Сомали, именем, которое он мне дал еще в детстве. Но, по правде говоря, меня поразила жуткая грязь в доме, я уже отвыкла мыться на улице, не снимая одежды, да и кровать казалась неудобной. Да, я изменилась.

* * *

Вернувшись в Кратьэх, я сказала Пьеру, что хочу помочь своим родным. Он ответил: «Деньги твои, делай, что хочешь». Я передала родителям деньги, на которые они могли бы закупить товар, чтобы потом продавать его. В свое время родители долгое время жили на деньги, полученные от продажи школьных принадлежностей, которые я купила на сто долларов. Еще задолго до того, как выражение вошло в нашей деревне в пословицу, отец говорил: «Хочешь человеку помочь, дай удочку, а не рыбу».

Днем я часто бывала в государственной клинике, где обосновался персонал «Врачей без границ» и где делали операции. Я помогала им с переводом, поскольку большинство врачей не знали кхмерского. Однажды в клинику привезли знахаря. Он возражал против того, чтобы его поместили в государственную клинику, но был слишком слаб, чтобы сопротивляться. Вызвали меня: старик действительно нуждался в медицинской помощи, но от всего отказывался.

Когда я спросила старика, могу ли помочь ему, он заговорил со мной на своем языке.

Я увидела, что он узнал меня, а еще мне стало ясно, что я в общих чертах понимаю, что он говорит. Не знаю, может, его язык был похож на тот, на котором мы говорили, когда я жила еще в лесу. Я снова, после долгого перерыва, вспомнила свое детство, вспомнила о том, как все было. Я забыла пнонгов. В ту ночь я никак не могла заснуть. Мне вдруг стало ясно, что я ничего не знаю о своих корнях, о том, кто я такая.

Теперь, когда мы вернулись в Камбоджу, мне предстояло решить, чем заниматься дальше. Вопрос денег не стоял – нам хватало. Я попросила начальника Пьера взять меня на работу волонтером – я бы приходила в клинику каждое утро. В конце концов, я имела какую-никакую практику: выполняла в Тюпе обязанности акушерки, правда, знала об этом не так уж и много, не больше других медсестер в том камбоджийском госпитале. А еще я знала французский и кхмерский, что само по себе могло пригодиться.

Я начала работать по утрам ассистентом в группе, занимавшейся лечением пациентов с венерическими заболеваниями. Напарницей у меня была толстая медсестра, я ее недолюбливала. За спиной врачей она, пользуясь их незнанием кхмерского, требовала от больных, чтобы они приплачивали ей за уход, хотя те и не должны были делать этого. Я следила за ходом лечения. промывала ранки и учила больных ухаживать за собой. У них была гонорея, язвы, кондиломы.

В основном в клинику поступали мужчины. По лицу некоторых можно было видеть, что им стыдно, большинство же просто злились. Я их ненавидела. Я знала, что заразились они в борделях. Но их надо было вылечить, потому что иначе они заражали бы этих самых проституток, да и жен своих тоже. Так что я ухаживала за ними.

Однажды к нам поступила девушка из борделя. Ей было лет восемнадцать, я тут же определила, откуда она – такое сразу видно. Я также знала, что она в этом не признается. Разве может «порченая» женщина рассчитывать на лечение в приличной клинике?

Я видела, как обращаются с ней мои коллеги – жестоко и презрительно, поэтому отвела девушку в сторону и спокойно поговорила с ней. Рассказала о курсе лечения, о заболеваниях, передающихся половым путем, посоветовала соблюдать личную гигиену, пользоваться презервативами, предупредила о ВИЧ… По Европе уже лет десять гулял СПИД, но в Камбодже в 1994-м еще мало кто слышал о таком. (Сегодня наша страна занимает одно из первых мест в Азии по количеству инфицированных.)

Я попросила девушку первым делом рассказать остальным о том, чтобы они в случае чего обращались в клинику – я каждое утро на работе. А уж я позабочусь о том, чтобы к ним отнеслись с вниманием. После этого девушки из борделей начали приходить небольшими группками. Кому-то было шестнадцать-семнадцать, кому-то – двадцать один. Не дети, конечно, но все же молоденькие девушки. Кто-то смотрел на меня открыто, с надеждой, однако большинство решились на такой шаг вынужденно, из-за сильных болей.

Я понимала этих девушек, я сама была такой. Я прекрасно знала, как они живут. По ночам мне уже было не до сна в моем доме у реки. Я все думала о девушках, которые больными уходят из клиники и в тот же вечер снова оказываются там, где их бьют и насилуют.

И пришла к выводу, что у меня нет выбора, я должна помочь им выбраться из заключения, покончить с тем, что творится всего за несколько улиц от моего дома. Мало кто мог что-то сделать, но я могла и должна была.

Я знала, где искать этих девушек – я была знакома с их миром и знала, как найти к ним подход. Сами слова значили гораздо меньше, нежели чувства. Когда одна жертва встречается с другой жертвой, они понимают друг друга с полуслова. Я была связана с этими девушками, они доверяли мне, значит, я должна была помочь.

Большинство рассказывали о том, что у них не было даже мыла, чтобы помыться, и я им верила: у меня у самой в свое время не было мыла. Девушки рассказывали, что если клиенты и предохранялись, то пользовались дешевыми тайскими презервативами каких– то необычных форм, которые вечно рвались. Я решила начать с этого. Переговорила с начальником Пьера и упросила его выдать мне запас презервативов и мыла, чтобы раздать проституткам. Хотя ни презервативы, ни мыло не относились к медицинским препаратам, они точно так же способствовали предотвращению заболеваний.

Начальник вздохнул: вообще-то организация не занималась профилактикой, она оказывала в основном экстренную гуманитарную помощь. Однако он каким– то образом достал для меня презервативы и брошюры о том, как уберечься от ВИЧ. Но мыло раздобыть не смог, сказав, что тут мне придется справиться самой.

Я пошла на рынок и купила несколько кусков. Затем, вместо того чтобы раздать презервативы и мыло прямо в клинике тем, кто уже болен, начала ходить по публичным домам и раздавать их всем подряд. Такой подход казался мне более разумным.

Публичные дома в Кратьэхе мало чем отличались от подобных заведений в Пномпене. Разница лишь в том, что в Пхеньяне это обшарпанные строения возле Центрального рынка, а в Кратьэхе – тесные домишки на сваях посреди мусорной свалки у реки. При приближении к этим заведениям меня бросало в жар и накатывала тошнота, однако я делала над собой усилие и превозмогала себя.

Приходила я под видом медсестры из организации «Врачи без границ». Одевалась на европейский манер и входила решительно, как официальное лицо, неся с собой коробку с презервативами. Содержательницам, мибун, говорила, что забочусь о работающих у них девушках – будет лучше, если они останутся здоровыми. Те и не возражали. А еще, думаю, меня немного побаивались – как же, «французская кхмерка», жена белого. Никто не осмеливался преградить мне дорогу.

В первый же такой визит я наткнулась на девочку лет двенадцати, хотя потом она сказала, что ей шестнадцать. Клиент оторвал ей сосок, произошло заражение раны. Я попросила мибун позволить мне отвести девушку в клинику. Сделать это оказалось легко – мибун была сама заинтересована в том, чтобы ее рабыни оставались в хорошем состоянии, к тому же ей не приходилось платить за лечение.

В клинике я села рядом с девушкой – убедиться, что медсестры сделают все, что нужно. Она была веселой и все благодарила меня, у меня же сердце разрывалось.

Так повторилось несколько раз; я поняла, что могу отправляться в свои рейды и чаще. Невозможно было видеть сильно избитую девушку и при этом оставаться равнодушной. Если у меня получалось вернуть девушек обратно к вечеру, ко времени их работы, мибун позволяли мне увозить их в клинику на такси. Мне, конечно, было далеко до Матери Терезы, но я должна была что-то делать, зная, как живут девушки в публичных домах.

Я попросила у «Врачей без границ» машину с водителем, чтобы отвозить в клинику особенно пострадавших девушек. Когда же решение повисло в воздухе, я, отчаявшись, во время очередной поездки в бордель взяла с собой жену начальника Пьера, чтобы та убедилась во всем собственными глазами. Звали ее Мария-Луиза, она тоже была врачом, да к тому же и просто хорошей женщиной. Мария-Луиза увидела грязных избитых девочек, увидела их раны и шрамы и ужаснулась. На обратном пути по дороге в офис она молчала. Потом Мария-Луиза лично проследила за тем, чтобы мне выделили машину.

* * *

Поездка во Францию изменила меня. Я уже не боялась людей. Большую часть дня я проводила в походах по окрестным борделям, причем моей целью было не только раздать презервативы и буклеты о ВИЧ или отвезти девочек в клинику. Для меня очень важно было пообщаться с девочками, наладить с ними контакт.

Еще когда я была в борделе тетушки Пэувэ, мне часто не хватало простого человеческого участия, дружеских объятий, я плакала от одиночества и равнодушия окружающих. Теперь я решила помогать другим.

В Кратьэхе девушки в основном расплачивались по долгам, как и я в свое время. Они отрабатывали то, что назанимали их родители или родственники. Некоторые сами согласились на такой шаг: если ты девочка, ты обязана во всем подчиняться родительской воле. Если семья требует от тебя торговать собой, чтобы младший брат мог ходить в школу или мать играть в азартные игры, ты покоряешься. У тебя нет выбора.

Некоторых девушек продавали насовсем. Эти оказывались в самых жутких местах, где хозяева были самыми жестокими, заведения строго охранялись, а девочек набирали самых молоденьких. Они становились пленницами, и у меня не было возможности вывезти их в клинику. Но в других борделях порядки были не такие жесткие.

Сутенеры знали, что их подопечные не попытаются бежать. Волю девушки легко сломить, она быстро понимает, что ей некуда податься. Она не может вернуться домой, потому что ее там больше не ждут – она ведь «порченая». Она не владеет никакой профессией, не может заработать себе на жизнь. Так или иначе, но она принуждена продавать себя. Я на себе испытала весь этот ужас.

Первая девушка, которой я помогла бежать, была темнокожей, как и я. С длинными волосами, до самой поясницы. Ей было шестнадцать, она работала проституткой около года. Ее сторожили, но я должна была помочь ей.

В Санбо, деревеньке в десяти милях от Кратьэха вверх по течению Меконга, я нашла портниху. Портниха согласилась принимать девушек и обучать их швейному делу, беря по сто долларов за каждую ученицу. Я попросила у Пьера денег. Он дал. Огромной заслугой Пьера было то, что он всегда откликался на подобные просьбы.

Я вернулась в бордель и сказала мибун, что на следующий день девушке необходимо явиться в клинику – пройти курс лечения. Когда же мы с девушкой остались наедине, я сказала ей, чтобы она не возвращалась. Своей напарнице я не доверяла – та слишком любила деньги, поэтому попросила девушку прийти ко мне домой, откуда я отвезу ее в деревню. Когда же в поисках девушки мибун с охранниками пришли в клинику, оказалось, никто ее не видел, и им сказали, что, должно быть, девчонка сбежала, мол, такое иногда случается. Те и ушли.

Деревня Санбо находилась достаточно далеко – там охранники не искали беглянок. Я заплатила портнихе за двух девушек, потом еще за двух, направленных к ней обучаться швейному мастерству. Кроме того, я снабдила их небольшими средствами на жизнь. Я не выкупала их из борделей, нет – таких денег у меня не было. Но я находила для них выход из положения, им оставалось только выбраться из борделя.

Так прошло два месяца, пока один из сутенеров близлежащего борделя не приставил к моему виску пистолет. Я знала этого сутенера. Старика звали Енг. Я не пыталась подговорить к побегу его девушек. Проститутки в его борделе тщательно охранялись, он не позволял им выходить на улицу.

В бордель этого Енга я шла раздать презервативы и поговорить с девушками. Старик дремал в кресле, но как только я начала подниматься по лестнице к дому на сваях, он встал, а в руке у него оказался пистолет. Приставив его к моему виску, старик сказал, чтобы я убиралась, иначе он меня пристрелит.

Я посмотрела на него. Не знаю, откуда во мне взялась смелость, но я сказала: «Убьешь меня, твои жена и дети сядут в тюрьму. За меня есть кому заступиться. Ты знаешь, кто я такая. Все твои родственники распрощаются с жизнью».

И он опустил пистолет. Ведь я была «французской кхмеркой», женой белого.

Потом уже, когда я рассказала об этом случае Пьеру, он посоветовал мне заявить в полицию – так поступил бы любой иностранец. Оказалось, что начальником полиции в нашем округе был брат Ивонн, той самой женщины, которая готовила и убиралась в нашем доме. Енга тут же заключили под стражу; и некоторое время я жила спокойно.

Я понимала, что необходимо было подыскать помещение, где бывшие проститутки могли бы жить в безопасности и получать профессию. Зарплата Пьера была не резиновая, а в борделях томилось еще столько девушек! Будь у меня деньги, можно было бы вызволить пленниц. Тогда я начала записывать свои идеи и задумалась о благотворительной организации, с помощью которой можно было бы собрать необходимую сумму.

Неожиданно я почувствовала себя плохо. Мне никогда не приходила в голову мысль о том, что я могу забеременеть. За все то время, которое я провела в публичном доме, этого ни разу не случилось, поэтому я решила, что не способна родить ребенка. К тому же для пущей верности я принимала противозачаточные пилюли. Поэтому, убедившись в настоящей причине своего недомогания, я запаниковала.

Мне казалось, что я не хочу детей, ведь они такие ранимые, так остро чувствуют боль, их невозможно оградить от невзгод. Мне казалось, что я никогда не смогу воспитывать ребенка как следует, потому что у меня никогда не было матери. Однако Пьер обрадовался и успокоил: «Ничего, природа обо всем позаботится». Хотя я в это и не верила, услышать от него такие слова было приятно.

Пьер начал помогать мне с моей задумкой о благотворительной организации. Вдвоем с Эриком Мёрманом, другом Пьера, также работавшим на «Врачей без границ», они начали писать устав будущей организации. Затем Пьеру пообещали новую работу в Пномпене, в одной американской организации, оказывавшей помощь местному населению. Платить обещали гораздо больше, и Пьер сказал, что принял их приглашение.

Глава 10. Новые начинания

В Пномпене мы подыскали себе квартиру с двумя спальнями на окраине города, в районе Туол Кок. Дома здесь были дешевле, с садиками, однако белые в этих местах не селились. Я и не догадывалась, что мы переехали в самое логово публичных домов.

Однако вскоре это стало известно. Прямо по соседству с нашим домом находился бордель под вывеской «Разбитый кокос» – кокосом кхмеры называют «тайное место» женщины. У борделя стояла мибун и покрикивала на тех девушек, которые завлекали клиентов не особенно активно. Девушки были совсем молоденькие. Я не видела ни одной старше девятнадцати, многие выглядели на двенадцать.

Вдоль всей дороги, ведущей в город, почти на целую милю растянулись убогие лачуги. Стоявшие рядом девушки с размалеванными лицами манили к себе проходящих мимо мужчин. Девушки эти предназначались в основном для местных: водителей такси, строителей, рабочих… Но были и такие бордели у дороги, которые имели свою специализацию. Они торговали маленькими девочками. Местные называли улицу «Антенна» – по высокой башне, передающий радиосигнал. Однако среди иностранцев она стала известна как la rue des petites fleurs – «улица маленьких цветков».

Через несколько дней после переезда к нам зашел полицейский – зарегистрировать нас как новоприбывших. Поскольку Пьер был иностранцем, мы удостоились личного визита полицейского. Это был молодой парень, не старше девятнадцати, и выглядел каким-то голодным. Я угостила его рыбным супом, налила чаю, он же тем временем рассказал немного о себе. Звали его Сриенг.

Я была уже на шестом месяце, но все же не могла сидеть дома сложа руки. Не такой я человек. Я не могла делать вид, что не замечаю борделей вокруг, поэтому снова, как и в Кратьэхе, начала распространять презервативы и беседовать с девушками. Представляться сотрудником из международной гуманитарной организации «Врачи без границ» было не слишком удачной мыслью, но ничего лучшего мне в голову не пришло.

Приходилось заставлять себя идти в эти сырые, грязные подворотни за Центральным рынком, где я когда-то продавала себя. Я так никогда и не смогла дойти до борделя тетушки Пэувэ. Слишком живы были воспоминания – стоило только приблизиться к тем местам, как мне становилось плохо.

Не знаю, узнавали ли меня на улицах. Может, и нет. Я иначе одевалась, да и сама стала совсем другой. Кто разглядит в уверенной в себе, хорошо одетой женщине жалкое, щуплое привидение, которое звали «черной» или Айя? Никого из знакомых я разыскивать не стала.

Всего за два с половиной года Пномпень сильно изменился. Город стал гораздо богаче, людей на улицах заметно прибавилось. Повсюду развернулось строительство. Бордели тоже изменились. Раньше заведения прятались в переулках, теперь же публичные дома подобрались к самым улицам – стояли у всех на глазах. Они сделались официальными заведениями.

Хуже всего были бордели в Свей Пак. У нас с Пьером была машина – тарахтевшая бледно-голубая «Камри», купленная за восемьсот долларов, и я на машине ездила в тот пригород. За шесть миль от Пномпеня попадаешь в целый район борделей, сгрудившихся вдоль главной дороги. В Свей Пак были не только жалкие домишки, но и бетонные здания с высокой оградой и запирающимися воротами. Выглядели они, как крепости, ясно было, что их охраняли с оружием – любой человек, имевший в Пномпене собственный бизнес, имел оружие. В большинство этих домов доступ мне был закрыт. Многие девушки там содержались как пленницы, некоторые были совсем маленькими девочками – Свей Пак специализировался на вьетнамках, красивых и с бледной кожей, а еще на девственницах.

Были девочки не старше десяти лет, а то и моложе. Зачастую они были сильно избиты. Это было ужасно – раньше я такого не видела. Я начала ходить по борделям каждый день, отводя девушек в клинику организации «Врачи без границ» или в госпиталь, где работал Пьер.

* * *

Тем временем Нинг. дочь Сопханны, тяжело болела. Ей было лет шесть, она заболела еще когда семья перебралась в Пномпень. Мы с Пьером отвезли девочку в госпиталь, и у нее нашли туберкулез. Ее лечили в госпитале, но когда выписали, она все еще была очень слаба. Однажды Сопханна пришла ко мне белая как полотно.

Она рассказала, что муж собирается отдать Нинг соседке – та предложила забрать девочку, поскольку сама была бездетной. Даже деньги за нее предложила. Муж сказал, что раз Нинг все время болеет, лучше ее отдать. Сопханна пришла ко мне с просьбой найти какой-нибудь выход. Мы нашли его: Пьер и я, носившая своего ребенка уже восемь месяцев, решили взять Нинг к себе. Она была самым замечательным ребенком на свете, такой ласковой, мы в ней души не чаяли.

Время родов приближалось, а я все еще не свыклась с мыслью о том, что у меня будет ребенок. Живот рос, ребенок внутри толкался, скоро ему потребуюсь я, но меня до сих пор пугала даже мысль о предстоящем материнстве. У меня у самой матери не было, и я ощущала всю болезненность этой пустоты. Себя же в роли матери я вообще не представляла. На душевную поддержку Пьера рассчитывать тоже не приходилось: он не понимал моих мучительных сомнений. Его больше забавляли изменения в моей внешности: он говорил, что я стала прямо-таки огромной – настоящий танк.

Несколько месяцев мне снились кошмары. Я видела жуткие образы тех женщин, которым «помогала» в родах, когда была акушеркой в Ttone. И я сказала Пьеру, что ни за что не стану рожать в местной больнице. В Камбодже все продавалось, даже дипломы, в том числе и медицинские. Он успокоил меня и предложил родить в тайской больнице, в Бангкоке.

За две недели до родов я вылетела в Бангкок. Там меня встретила мать Пьера. Теперь она была гораздо любезнее, мы даже подружились. Больница оказалась очень чистой, отлично оборудованной, однако мое душевное состояние оставалось прежним. Врачей я не понимала – они говорили на тайском и английском, а английского я тогда еще не знала.

Врач сказал, что схватки уже начались. Все прошло быстро – я родила еще до того, как успел прилететь Пьер. Имя малышке мы уже дали заранее. После долгих обсуждений предпочли довериться провидению: открыли словарь и первое, что нам попалось, было название турецкого города. Вот так наша дочь получила имя: по названию места, находившегося между Камбоджей и Францией, – Адана.

Сразу после родов мне передали младенца. Я взяла на руки это теплое и такое прекрасное существо. Дочь спокойно посмотрела мне прямо в глаза. В тот вечер со мной что-то произошло. У меня как будто началась новая жизнь. Я понимала, что вот он, мой ребенок, моя малышка, она вышла из меня, как я вышла из чрева своей матери, которую не помню и никогда уже не узнаю. Всю ночь я плакала, не сводя с дочери глаз. «Моя крошечка, я не хочу, чтобы тебе выпало то, что выпало мне, – говорила я. – Я никогда не оставлю тебя и всегда буду оберегать».

Мы вернулись в Пномпень. Свекровь была очарована Аданой. Она со всем примирилась, ведь я подарила ей внучку Пьер тоже радовался. Когда мы вышли погулять вместе с Нинг и Аданой, Пьер сказал мне, что я такая красивая и такая счастливая!

* * *

Когда Адане исполнился месяц, мне позвонил Роберт Дойч, американец, и попросил прийти по очень срочному делу. Роберт возглавлял группу PADEK – «Партнерство в целях развития Камбоджи», работавшую с выселенцами – бедняками, которых лишили жилья. Он сказал, что сейчас в его кабинете находится женщина, которая утверждает, будто ее дочь продали в публичный дом. Женщина хочет вернуть своего ребенка. Роберт подумал, что, может быть, я смогу ей помочь.

Девочке еще не исполнилось тринадцати лет, звали ее Срей. Мать рассказала, что подозревает подругу невестки. Я наведалась в тот район, где жила женщина: соседи рассказали, что подруга эта нигде не работает, но время от времени у нее появляются немалые деньги. Еще они рассказали, что брат этой женщины служит в полиции.

По дороге домой я зашла в наш полицейский участок и разыскала Сриенга – молодого полицейского, который приходил к нам. Я объяснила ему, что мы задумали, и попросила тайно проследить за той женщиной. Сриенг тут же согласился.

Через несколько дней Сриенг рассказал мне, что та женщина ходила в местный публичный дом, который расположен рядом с моим домом. Мы решили, что на следующий день Сриенг пойдет туда под видом клиента. Спросит, не поступали ли новенькие, и попытается вызнать, нет ли среди них Срей. Так он и сделал, на что мибун сказала ему: «Она еще слишком больна, чтобы принимать клиентов».

Я переговорила с Робертом, и он сказал, что мы вдвоем отправимся в полицию. Мать Срей всего-навсего простая бедная женщина. Если она станет действовать в одиночку, полицейские и пальцем не шевельнут. Но если мы с Робертом подадим официальную жалобу от имени организации, полиция будет вынуждена что-то сделать. Только на это мы и рассчитывали.

Наш официальный визит и заявление вызвали в полиции много шума. Нас заверили, что в этом вопросе разберутся и примут меры. Но не все было так просто. Вообще-то в то время полиция мало помогала нашей работе. Многие полицейские и сами были замешаны в таких делах: либо работали в борделях охранниками, либо сами пользовались их услугами. Многие даже вкладывали личные средства в развитие того или иного публичного дома.

Тот первый рейд оказался сущим фарсом. У борделя собралось человек десять полицейских. С ними были и мы с Робертом, а также мать девочки. Когда мы вошли через главный вход, сутенеры и почти все девушки выбежали через черный. Однако Срей, та, за которой мы пришли, осталась. Она лежала на грязной подстилке, бледная как мел. У нее был сильный жар, она никого не узнавала. Несколько недель сутенеры накачивали ее наркотиками – кажется, метамфетамином.

Мы отвели Срей в полицейский участок, чтобы она рассказала, что с ней произошло, и выдвинула обвинение. Девушка едва стояла на ногах. Ушла Срей с матерью. На следующий день я навестила ее, принесла лекарства. Но у Срей, уже приученной к наркотикам, началась ломка, недержание мочи. Было видно, что мать не в состоянии справиться с дочерью, она пыталась спрятать ее от соседских глаз. Спустя несколько дней мать пришла ко мне и попросила забрать Срей – ей такая дочь была не нужна.

Срей оказалась первой жертвой держателей притонов, поселившейся у нас. Нам негде было размещать девушек, не хватало денег, чтобы открыть приют, однако дома у нас были две спальни и гостиная. Не то чтобы очень большие, но место нашлось.

* * *

В начале 1996 года Пьер, Эрик и я закончили работу по учреждению благотворительной организации, посредством которой можно было бы помогать проституткам. Мы очень долго не могли подобрать название – тут надо было проявить особую деликатность, чтобы не навлечь на девушек, которые будут жить в нашем приюте, еще больший позор. И остановились на AFESIP. В переводе с французского это звучит примерно гак: «Действия для женщин в чрезвычайных ситуациях». В этом названии все было правдой и при этом не было прямой отсылки к проституции.

Мы пришли с нашей идеей в представительство Европейского сообщества, находившееся в Пномпене. Наш проект нуждался в финансировании. Прошло три месяца, но ответа мы так и не получили. На телефонный запрос секретарь ответила, что не может найти заявку. Тогда мы пришли на прием к главе представительства и рассказали ей о проекте, но в ответ услышали: «О чем вы говорите? В Камбодже нет проституции». А ведь женщина провела в стране не меньше года.

Я никогда не отличалась излишней тактичностью. «Мадам, – сказала я ей, – вы живете в мире кондиционированных офисов и отелей. А Камбоджа – страна без кондиционеров. Выйдите наружу и оглядитесь».

Итак, денег мы не получили, хотя все крупные международные организации, которые были в Камбодже и в чью задачу входило финансирование таких вот инициатив, идущих «снизу», уже знали о нашем проекте. Однако помощь проституткам не входила в число их приоритетных задач, так что они не торопились помогать нам. Правда, когда кто-нибудь из журналистов хотел написать статью о торговле секс-рабынями в Камбодже, эти организации направляли журналиста ко мне. Но наша AFESIP никогда не упоминалась в статье – там мелькали лишь названия крупных организаций.

Одно время зарплата Пьера казалась нам прямо таки роскошной, однако ежемесячные три тысячи долларов теперь целиком и полностью шли на наши повседневные нужды и мою деятельность. Пытаясь при нести в дом побольше денег, я начала работать в агентстве недвижимости – подыскивала жилье иностранцам, которые к тому моменту практически наводнили страну, приезжая работать во всевозможные неправительственные организации, оказывавшие помощь местному населению. Но денег нам требовалось гораздо больше – мы хотели открыть приют, где бывшие проститутки могли бы жить и осваивать какую-нибудь профессию. Впрочем, то, что я зарабатывала, уже было подспорьем – я помогала девушкам, покупала им швейные машины.

Для иностранцев я искала приличные дома с красивыми садиками, а не безликие бетонные особняки, натыканные по всему городу. Я понимала, что нужно иностранцам, потому что и сама теперь была немного иностранкой.