Текст книги "Шепот ужаса"

Автор книги: Сомали Мам

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

* * *

Вдруг из деревни явился дедушка. Ему снова нужны были деньги. А еще он принес для меня письмо. Да, письмо. Сопханна выходила замуж и просила меня быть на свадьбе ее подружкой. После того как дедушка ушел, я отпросилась из госпиталя. По дороге остановила велосипедиста и заплатила ему, чтобы он подвез меня в деревню на багажнике. Приехала я вечером накануне свадьбы, и когда вошла в дом, Сопханну как раз готовили к церемонии.

Я спросила у Сопханны: «Кто же твой муж?» Но она не знала. Только махнула рукой в сторону молодых парней, собравшихся возле дома и наблюдавших за приготовлениями: «Может, один из них». Я спросила: «Tы рада?»

На свадьбе должен был присутствовать священник, предполагалось, что невеста несколько раз сменит наряд и макияж, готовились угощения, устраивалась настоящая церемония, но Сопханна смотрела каким-то отсутствующим взглядом. Мне тогда было пятнадцать, значит, Сопханне – все восемнадцать. Мне казалось, что это настоящее везение, ведь ее не торопили с замужеством, хотя я слышала, как кое-кто из деревенских называл дом Мам Кхона домом старых дев.

Отец был учителем, человеком ученым, мама тоже получила образование. Так что они не принуждали Сопханну. Мама как-то вошла к дочери и спросила: «Ты хочешь замуж?» Ну а Сопханна ответила: «Как вы пожелаете». Только так следует отвечать послушным дочерям. Для нее это было в порядке вещей. Да и для меня тоже.

Сопханна не спрашивала у меня про то, что происходит между мужем и женой наедине, так что я ничего ей не рассказывала. О таком не принято говорить. Но я слышала слова мамы: «В первую брачную ночь ложись спать лицом к мужу. Если повернешься к нему спиной, значит, разведешься. И позволь ему делать с собой то, что он захочет». Я поняла, что так всегда и происходит в браке, что именно в этом его суть.

Дедушки дома не было, поэтому я с радостью решила остаться на ночь в доме отца. Сопханна приготовила мне платье. Во время свадьбы я очень гордилась тем, что меня представляют как сестру Сопханны; семья жениха решила, что Мам Кхон и Пен Нави – мои настоящие родители, моя настоящая семья. Оказалось, жениху тоже восемнадцать, он был из соседней деревни, а у нас скрывался от солдат из правительственных войск, которые недавно приходили призвать всех мальчиков.

После свадьбы я вернулась в Тюп. Вскоре после этого муж снова уехал, но на этот раз надолго. Вдоль границы с Таиландом шли ожесточенные бои. «Красные кхмеры» получали подкрепление, теперь они были уже армией, обосновавшейся в Таиланде. Каждый раз под конец года оккупационные силы Вьетнама переходили в наступление и громили базы боевиков, однако с наступлением сезона дождей «красные кхмеры» снова возвращались. Решено было соорудить на границе нечто вроде стены из фугасов и засад, чтобы «красные кхмеры» не проникли к нам.

Муж ушел с личным составом в сторону границы. Проходили недели, а он все не возвращался.

Через месяц после ухода мужа снова заявился дедушка. В тот, первый раз я дала ему денег, и он ушел. На этот раз дать было нечего, и он побил меня. Давно уже он не делал этого. А потом, после побоев, сказал мне: «Собирай вещи. Поедем в большой город навестить тетушку».

Глава 4. Тетушка Ноп

Под большим городом имелась в виду столица. В те годы Пномпень нисколько не напоминал процветающий город, жизнь в котором бьет ключом. Далеко не везде еще провели электричество. Бродяг на улице было гораздо меньше. Здания выглядели серыми и убогими, стекол в окнах не было; дороги представляли собой мешанину из мусора, камней и грязи. Прошло десять лет после того, как «красные кхмеры» опустошили город, выслав всех горожан в исправительно-трудовые лагеря, а дороги и прочие коммуникации так и не были приведены в порядок.

Меня совершенно поразил шум, а еще улицы и множество домов. Я никогда не видела такого богатства и таких толп. Страной все еще управляли коммунисты, но уже появились ночные клубы с местной музыкой, бары и много-много гуляющих вечерами людей.

Я увидела огромные рынки, на которых что только ни продавалось: рисоварки и автомобильные запчасти, целые развалы еды, среди которых были овощи и фрукты, каких я в жизни не видела, а уж рыба лежала бесконечными рядами – насколько хватало глаз. Повсюду было видимо-невидимо мотоциклов – я даже не представляла, что столько вообще бывает, – а еще выкрашенных в черный цвет велосипедов советского производства, новеньких, блестящих.

В столице на велосипедах ездили даже девушки. Некоторые люди выглядели настоящими небожителями.

Но я не верила, что наш с дедушкой визит в город связан с чем-то хорошим. Я знала – от этого человека ничего хорошего ждать не приходится.

Приехали мы уже в сумерках. Тетушка Hoп жила в маленькой грязной квартирке в доме на старой и узкой улочке возле Центрального рынка. В полумраке – электричества в доме не было – мы поднялись по ступенькам: квартира находилась на втором этаже. Тетушка приоткрыла дверь и без стеснения оглядела меня с ног до головы.

Думаю, тетушке было тридцать пять. Она происходила из чамов и была мусульманкой, как дедушка, но одевалась на западный манер, а стриженые волосы укладывала волнами. У нее было полное лицо, а косметики явно чересчур – пятна румян и брови, нарисованные высоко на лбу. Мне она показалась страхолюдиной – прямо демон или злой дух. Лицо тетушки ничего не выражало; я ни разу не видела, чтобы она улыбалась.

Пока они с дедушкой говорили, мне велели помыться. Я зашла в уборную, где царила кромешная тьма. Днем в уборной становилась видна жуткая грязь, в темноте же казалось, что ты заперт, как в гробу. Потом мне часто приходилось мыться в этой комнатенке.

В тот вечер дедушка и тетушка Hoп посмотрели на меня и еще о чем-то переговорили. Мне же велели пойти в спальню, где сидела еще одна девушка, чуть старше меня – лет семнадцати или восемнадцати. У нее были миндалевидные, как у китаянки, глаза, но темная кожа. Она не заговорила со мной, и я тоже промолчала.

Затем дедушка ушел. Я видела, как тетушка Hoп перед уходом дала ему деньги. Мне он сказал: «Делай, что велит тебе тетушка. Я еще вернусь».

Тетушка Hoп делила жилье с женщиной того же возраста, у которой была дочь – та самая девушка, сидевшая в спальне на кровати. Девушку звали Мом. После ухода дедушки женщины велели мне сидеть тихо, а Мом тем временем накрашивала меня; потом женщины дали мне платье и туфли и сказали, чтобы я шла с ними.

Мы вышли из квартиры и спустились по лестнице. Было уже довольно темно, и я споткнулась о валявшийся на дороге мусор. Меня провели по длинному грязному и темному коридору между двумя магазинами, выходившими фасадами на улицу. Коридор вел на задний дворик, откуда лабиринтом расходились другие переулки. Мы подошли к дверному проему и стали взбираться по разбитой лестнице без перил.

На первом этаже находилось что-то вроде жилого помещения. Оно никак не отделялось от лестничного колодца – голый бетонный пол, на котором составлены кровати. Можно было разглядеть и закопченную плиту. Кроватей было много, они представляли собой тюфяки, сплетенные из травы и брошенные на подгнившие доски. В помещении было грязно.

Я пишу об этом, превозмогая себя, только потому, что делаю это в последний раз. Мне больше не хочется вспоминать тот кошмар никогда.

Хозяйку звали тетушка Пэувэ. Она была маленькой, довольно упитанной женщиной с родинкой на нижней губе и волосами, закрученными в узел. Приходившие в ее дом мужчины были клиентами ее заведения.

* * *

Зашел мужчина, и я видела, как он говорит с тетушкой Пэувэ. Тетушка подала знак Мом, и девушка, прежде чем встать, шепнула: «Лучше тебе узнать обо всем сразу. Ты в борделе. Делай, что велят, иначе будут бить». Она ушла; пришел еще один мужчина, и тетушка Пэувэ сказала ему: «Эта цыпочка новенькая, только-только из деревни».

В углу стояла кровать, отгороженная длинным куском ткани. Мужчина зашел за эту перегородку. Тетушка подошла ко мне, но когда я сказала «Нет!», ударила по голове: «Нет или да, но ты все равно сделаешь это».

Ее мужа, Ли, в тот момент не было, но были охранники.

Я отодвинула занавеску, и мне стало страшно – я будто бы оказалась в одной клетке с голодным диким зверем. Мужчина был высоким, лет тридцати с небольшим – может, полицейский, а может, конторский служащий. Он сказал: «Раздевайся. И лучше не упирайся – я не хочу тебя бить».

Я жила в деревне, а там никогда не раздеваются донага. Даже моются в одежде и переодеваются, накинув на себя большой кусок ткани. Раздеться перед незнакомцем я никак не могла и стала сопротивляться. Но он все равно добился своего. Правда, ему пришлось попотеть – я боролась.

Чтобы проучить меня, он сделал это со мной еще раз. Когда он закончил, из носа и губы у меня текла кровь, я чувствовала себя грязной, повсюду были следы крови и спермы. Наступило утро; уходя, он сказал: «Увидимся вечером».

Мы вернулись в квартиру тетушки Hoп, помылись и легли спать. Я люто ненавидела дедушку за то, что он сделал со мной. Наступил вечер; пора было снова краситься перед выходом. Когда мы пришли к тетушке Пэувэ, она сказала мне: «Больше так не делай. Я отдала тебя ему, потому что он добрый, я знала, что он не станет измываться над тобой, как некоторые».

Помню, что следующий мужчина оказался бородатым и жирным; он бил меня ремнем с пряжкой. Его звали Ли. Это был муж тетушки Пэувэ, он жутко злился. У него вообще был крутой нрав. На военной службе ему оторвало ступню, так что он ходил с костылем. Этот Ли огрел меня костылем и изнасиловал, а потом отдал двум своим охранникам. Один их них был кхмером с опухшим лицом алкоголика, другой – китайцем с жестким выражением лица и устрашающим телом: худощавым, в сплошных мускулах. Этого я особенно ненавидела – уж очень он был жестоким.

Камбоджийцы вообще отличаются жестокостью – им ничего не стоит забить человека насмерть. Не стоит верить мифам о мягкой кхмерской улыбке. Мужчины в Камбодже могут выглядеть кроткими, но в ярости они способны убить голыми руками.

После всего этого меня спустили в подвал, где были змеи и скорпионы. Их там разводили специально, чтобы запугивать нас, девушек. Не убивать, а именно запугивать. Подвал был тесным, совершенно темным, в нем воняло, как из сточной канавы. Связанную, меня оставили в подвале, вывалив напоследок змей прямо мне на голову.

То была комната наказаний. Меня часто таскали туда, я считалась трудной. Клиентам не нравилось, что я такая уродина, или же им казалось, что я смотрю на них каким-то недобрым взглядом. В общем, жаловались на меня часто. Другие девушки рассказывали, что в комнате наказаний даже умирали. Они очень боялись оказаться там из-за духов умерших. Но привидения меня не пугали. Что мне было бояться мертвых! Я тоже плакала, но лишь потому, что была сиротой, что ничего не могла сделать, плакала из-за того, что меня насиловали, били, морили голодом. Я плакала от боли душевной, а не физической, оттого что не могла отомстить своим мучителям. Ни дедушке, ни охранникам, ни даже собственным родителям, уготовившим мне такую участь. Я отчаянно нуждалась в материнской ласке и в то же время ненавидела мать за то, что ее нет рядом. В моей жизни не было места любви.

Не помню, когда меня выпустили, – прошло много времени. Может, целый день. Мне помогла выбраться Мом – собственные ноги меня уже не слушались. Тетушка Hoп до того сердилась, что сказала: «Ни крошки у меня не получишь». Но я и не хотела есть. Тетушка Hoп собиралась побить меня, но тетушка Пэувэ остановила ее – мол, я и так получила свое сполна. Так оно и было на самом деле – пережитых мною мук хватило бы на двоих. Меня заставили весь день убираться, а спать не позволили – ведь я ничего не заработала. Мом сжалилась надо мной – промыла ссадины перекисью водорода. Она-то знала, каково это.

После этого я стала принимать клиентов. Выбора у меня не было.

* * *

Днем мы сидели в квартире тетушки Hoп. И вот через некоторое время к нам привели третью девушку. Тетушка специализировалась на новеньких, которых ей поставляли прямо из деревень. Но поскольку она сдавала комнаты приличным людям, ей не хотелось, чтобы клиенты ходили прямо к ней домой, так что по вечерам она отводила нас в заведение тетушки Пэувэ.

Итак, мы были собственностью тетушки Hoп, но именно тетушка Пэувэ всем заправляла и отстегивала своей товарке долю. Таких, как тетушки Ноп и Пэувэ, называли мибун – содержательницами притона с проститутками. Они за нами присматривали, кормили нас и одевали, хотя вообще-то мы за все это платили, и жили вместе с нами. А на ночь сдавали нас в аренду.

Некоторых девушек продают таким женщинам свои же родители, родственники, мужья… Цена зависит от возраста и привлекательности девушки, а также от предприимчивости и связей того, кто задумал на этом нажиться. В наше время девушек, бывает, похищают, но вряд ли такая практика была распространенной во времена моей молодости. Большинство тех, кто попадал к тетушке Пэувэ, оказывались у нее в качестве своеобразного первоначального взноса в счет уплаты долгов. Предполагалось, что девушки будут работать, пока не выплатят весь долг семьи или пока не расплатятся и по новым долгам – бывало, родители продлевали рабство своих дочерей.

Никто не хочет возвращения в семью той, которая побывала в борделе. В Камбодже проституток называют срей коук, что значит «порченая» – в том смысле, что исправить уже ничего нельзя. Такие женщины обесчещены, одним своим существованием они уже бросают тень на всю семью. Никому не хочется, чтобы стало известно о проститутке в их доме.

Клиенты обращались с нами ужасно. Для них мы были товаром. Часто мне говорили: «Я заплатил целое состояние, а ты даже несимпатичная», – а затем следовал тычок или удар о стену. Некоторым нравилось причинять нам боль, они делали это специально. Приходилось принимать грязных, вонючих мужчин. Грязь меня особенно отталкивала. Грязь и вонь.

Самыми жестокими были солдаты и те, кто когда-то служил. Им была свойственна какая-то особенная свирепость. Они не владели собой и в любую минуту могли убить. Помню одного, который служил вместе с Ли и остался без обеих ног – торчали только культи. Он был не в своем уме. Мне до сих пор снятся кошмары, в которых я вижу его.

Я старалась никогда не смотреть клиенту в глаза. Я даже не пыталась сделать вид, будто клиент мне нравится. Закрывала глаза и плакала. Но это никого не трогало. Мне встречались полицейские, владельцы лавок, солдаты, рабочие… Молодые и старые. Иногда это были водители-дальнобойщики или таксисты, перевозившие пассажиров на большие расстояния – они снимали кровати на боковых дорожках вдоль Центрального рынка. Всего-навсего кровати – деревянные настилы с противомоскитными сетками, которые хозяева по вечерам выносили на улицу; такая кровать стоила всего двадцать пять центов. Все это тоже унижало.

Не было ничего необычного, когда мужчина платил за одну девушку, а потом уводил ее к себе, где его уже дожидались человек десять-двадцать. Чаще так поступали китайцы. И когда такой клиент приходил снова, мы не могли отказать ему, хотя прекрасно понимали, что нас ждет. За отказ следовало наказание.

Мы, как японские гейши, покрывали лица толстым слоем белил в виде пастообразной смеси из таиландской белой пудры и кокосового масла. Такая паста делала нашу кожу белой, что нравилось клиентам, а еще скрывала следы побоев.

Хуже всего было мириться с грязью. Она была повсюду: на кроватях, в самом борделе тетушки Пэувэ, на улицах… А еще меня постоянно преследовал запах спермы. Я его ненавижу. Даже теперь он иногда накатывает на меня, обычно после того, как я поговорю с девушкой, работавшей проституткой. Во время разговора я справляюсь с собой – ведь девушке важно, чтобы я выслушала ее. Но потом ничего не могу поделать с этими ощущениями: вонь буквально захлестывает меня. Подступает тошнота, мне кажется, что я пропахла этим запахом насквозь, что никогда уже не отмоюсь. В шкафчике в ванной комнате у меня полно всевозможных кремов, ко ничто не может вывести этот запах.

В борделе я всегда старалась соблюдать личную гигиену. В Тюпе я научилась варить листья тамаринда в соленой воде и промывать этой водой раны, причем как можно чаще. Другие девушки не особенно заботились о собственной чистоте. Мы редко разговаривали между собой. В публичном доме для девушки существует только одна реальность – клиенты, а кому хочется об этом говорить. Да и тетушкам Hoп и Пэувэ не нравилось, когда мы болтали.

Дедушка частенько наведывался к тетушке Hoп, и та всегда давала ему деньги. Поначалу я ничего ему не говорила – может, оттого что была слишком напугана. Но потом, когда он пришел в третий раз, я спросила, зачем он поступил так со мной. Дедушка ответил, что это не моего ума дело. Видно, считал, что я не вправе даже спросить. И я тоже так думала. Я думала, что не имею права ни спросить его, ни возразить ему, ведь я принадлежу этому человеку. Так уж вышло, и ничего тут не поделаешь.

* * *

Время от времени к тетушке Hoп наведывался муж, когда ему нужны были деньги. Он не больно-то одобрял то, чем занималась его жена, но и не пытался остановить ее. Да и дома бывал редко – жил с другой женой, от которой у него родилось двое детей. К тому же увлекался азартными играми. А через некоторое время его не стало. Говорили, попал в автокатастрофу, разбился на мотоцикле. Произошло это спустя полгода после того, как я оказалась в Пномпене. Чтобы отдать мужнины долги, тетушке Hoп пришлось расстаться с квартирой.

Однажды тетушка Hoп в очередной раз повела нас к тетушке Пэувэ и оставила там – мы стали ее собственностью. С той поры мы принимали клиентов в борделе тетушки Пэувэ, спали там же, на грязных подстилках в два ряда, прямо на виду у проходивших по лестнице. Ужасное место – у меня до сих пор мурашки по коже, стоит только вспомнить. В уголке была лежанка, на которой спала сама тетушка Пэувэ, – она соорудила себе комнатушку, отгородив ее блоками из шлакобетона. Свою комнату она всегда запирала, так что я ни разу не была там. Та «комната», где меня в первый раз отдали мужчине, принадлежала младшей сестре тетушки Пэувэ. На ее большой кровати за деревянной перегородкой мы часто спали там все вместе днем. За занавеской находилась уборная, где мы мылись, зачерпывая черпаком грязную воду из таза.

Не могу вспомнить, были ли в комнатах окна. Даже если и были, то дневного света все равно не хватало – так тесно прижимались друг к другу дома, стоявшие в боковых улочках за рынком. Мы зажигали масляные лампы, а уже потом, гораздо позже, когда в городе провели электричество, нам повесили лампочки.

Готовили мы на жаровне в той же комнате, где были наши кровати; проходившие по лестнице останавливались и спрашивали, что готовится. На верхних этажах жили мотоциклисты, развозившие пассажиров по городу или исполнявшие работу курьеров.

Днем охранники спали в одной комнате с нами. По ночам мы работали. Тетушка Пэувэ обращалась с нами вполне сносно – конечно, если мы слушались ее. Иногда даже разговаривала с нами. Тетушка вообще была женщиной привлекательной. Были у нее и дети, двое, они жили там же. Тетушке приходилось нелегко: муж бил ее и постоянно изменял ей – спал со всеми нами.

* * *

Время от времени мы, конечно же, подхватывали какую-либо болезнь. Но нам повезло – СПИД в то время еще не распространился так, как сейчас. Если я заболевала, то знала, что делать, как-никак в Tюпe я работала медсестрой. Покупала лекарство и обмывалась водой с тамариндом – может, этим и уберегалась.

Но в чем мне по-настоящему повезло, так это в том, что я не забеременела. Если девушка беременела, ее отправляли к подруге тетушке Пэувэ, делавшей аборты. Возвращалась девушка бледной и с кровотечением. Но как только кровь переставала идти, как только девушка начинала вставать, к ней тут же, без всякого сострадания, приглашали клиента.

Иногда клиенты приходили прямо к нам, а иногда мы стояли на улице около Центрального рынка, прямо за углом. Многие клиенты, совсем как в деревне Тхлок Чхрой, называли меня кхмао. Стоила я недорого – обычная уличная шлюха. У меня не было, как у некоторых девушек, постоянных клиентов – я ведь была темнокожей, к тому же совсем не улыбалась.

Но как-то один мужчина заинтересовался мной. Он приходил несколько раз. Между нами возникло что-то вроде дружбы. Он признался, что любит меня и хочет на мне жениться. Произошло это спустя полгода после того, как мы переехали жить к тетушке Пэувэ; мне хотелось верить этому мужчине, хотелось думать, что я смогу выбраться из этого чудовищного кошмара.

Видно, хозяйка узнала о том, что затевается: она сказала, что забьет меня до смерти, если я вздумаю улизнуть, не выплатив прежде все долги. Но охранники к нам привыкли и уже не сторожили так бдительно, как раньше. Однажды ночью, возвращаясь от клиента, я не вернулась к тетушке Пэувэ, а отправилась к тому мужчине.

Ему было около тридцати, красотой он не отличался, но говорить был мастер. И мне очень хотелось верить ему. Утром он отвез меня на стоянку грузовиков и сказал, что нам надо ехать в Пойпет – это на границе с Таиландом. Посадив меня в кузов грузовика, направлявшегося в Баттамбанг, он пообещал, что там мы встретимся. В кузове сидела еще одна девушка. Когда к вечеру мы прибыли в Баттамбанг, водитель и другие мужчины, сидевшие с нами, изнасиловали нас. Оказалось, тот мужчина продал нас с девушкой водителю.

Я была в ярости и отчаянии, отвращение переполняло меня. На следующий день, когда грузовик остановился в Сисопхоне, я спрыгнула и убежала. Я вспомнила, что у приемной матери были родственники, выходцы из Китая. Расспрашивая всех и каждого, я отыскала этих родственников.

Муж с женой согласились взять меня к себе. Я смотрела за их детьми, готовила, стирала… Я почти поверила в то, что наконец-то нашла себе пристанище. Через неделю жена уехала на рынок продавать золотые украшения. Тем временем ко мне подошел ее муж и пригрозил облить кислотой, если я стану сопротивляться. Кислотой он промывал золото. Муж хозяйки изнасиловал меня, пообещав убить, если я хоть слово пикну.

Я тогда решила, что все люди одинаковы, все мужчины похожи друг на друга. Еще через неделю я стала умолять мужа хозяйки отпустить меня. Наконец он согласился. Даже дал мне в дорогу денег и золотое ожерелье. Когда я спросила, как мне доехать до столицы, он посоветовал сесть на грузовик до Баттамбанга и переночевать там, а уж потом отправиться в Пномпень.

Я успела доехать до Баттамбанга, когда увидела хозяйку, – та кого-то искала. Прямо на улице она схватила меня за волосы и обвинила в том, что я украла у нее ожерелье. После чего потащила в полицейский участок, где муж подтвердил ее рассказ. Меня бросили в тюрьму: всем ясно было, что ожерелье украла я, ведь его нашли у меня в сумке.

В участке сидели трое-четверо полицейских. Они сказали: «Если хочешь выйти отсюда, плати». Денег у меня не было – их забрали. Тогда полицейские по очереди избивали меня и насиловали всю ночь. При этом они со смехом приговаривали, что такова плата, а потом еще и дружков своих позвали. Бессмысленно было бороться с ними – меня только сильнее били, как будто провоцируя на сопротивление. Утром я оказалась на улице.

Идти мне было некуда. Вернуться обратно в Тхлок Чхрой я не могла. Если меня там кто и ждал, так это дедушка. И хотя я звала Мам Кхона отцом, ясно было, что он не сможет защитить меня. Оставалась только столица – никаких других мест я не знала.

У меня не осталось ни денег, ни ожерелья; я упросила таксиста подбросить меня до города. Но мне было всего шестнадцать и прямо на лбу у меня было выведено: «ПРОДАЕТСЯ». Теперь-то я знаю, что таксисты тесно сотрудничают с публичными домами: привозят в бордели не только клиентов, но и девушек. Видимо, тот водитель узнал меня, а может, слышал, что я пропала – темнокожая девчонка с длинными волосами, дикарка из Пномпеня со шрамом на лице. Так что он подвез меня прямо до Центрального рынка. И когда я вышла, меня уже поджидал Ли с охранниками.

* * *

Мне как будто ни в чем не было везения, у меня не получалось сбежать так, чтобы меня не поймали. Меня будто бы преследовал злой рок, мою жизнь точно пересекла некая дьявольская тень.

…Ли сначала бил меня тростью, потом раздел и привязал к кровати. Все, кто приходил, получали удовольствие, глазея на меня. Несмотря на работу в борделе, я оставалась такой же стыдливой, поэтому очень переживала. Ночью я по-прежнему лежала привязанной, а брат Ли и его друзья забавлялись со мной. Так продолжалось неделю. Я заболела, меня трясло в лихорадке.

Именно тогда Ли выведал, чего я в самом деле боюсь. К наказанию он подходил с основательностью какого-нибудь ученого – хотел добиться от нас беспрекословного подчинения. Этот Ли понял, что подвал меня не пугает – я не визжала там, как другие девушки. Лишь презрительно смотрела на охранников, представляя, как в один прекрасный день разделаюсь с ними. Если мне было больно, я старалась не показывать этого, не желая доставлять своим мучителям удовольствие.

Но однажды Ли опрокинул на меня ведро живых червей. Отвратительных, вроде тех, что заводятся в протухшем мясе. Когда он увидел, до чего я боюсь этих тварей, начал подкрадываться ко мне спящей и бросать червей на меня, засовывать их мне в рот. Я все время боялась, что черви прогрызут во мне дырки. Вот что я вижу в кошмарных снах, которые снятся мне до сих пор.

* * *

После неудачного побега я решила, что в другой раз даже пробовать не буду. Куда бы я ни попала, везде одно и то же. К тому же тетушка Пэувэ, если мы слушались ее, не была с нами жестока. Знаю – такова психология рабов. Но тем не менее это способ выжить.

Другим девушкам я рассказала: «Там, на свободе, еще хуже. Здесь нас, по крайней мере, защищает полиция». Словом, я окончательно сдалась.