Текст книги "Змиев Угол (СИ)"

Автор книги: Софья Ролдугина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Софья Ролдугина
Змиев Угол

Когда Влади вернулся с матерью из больницы, ему уже ничего не хотелось – только лечь и уснуть.

В четырнадцать лет врачей бояться стыдно, но сегодня его напугали до чертиков. За две недели обследования на Влади никто даже не взглянул хмуро – не то, что голос повысить или, скажем, обругать за нарушение режима. И чем больше скапливалось в личном деле бумажек с результатами анализов, снимками и заключениями, тем улыбчивей становились врачи и доброжелательней – медсестры. Апельсины, шоколадки и комиксы появлялись на столике в палате будто сами по себе, а дежурная сестра, толстенькая и вечно заплаканная любительница сентиментальных романов, вечером то и дело заглядывала и спрашивала нежным голоском:

– Ничего тебе не нужно, соколик? Ты скажи, если чего надо, не стесняйся.

Мать сидела в больнице неотлучно, даже ночевала в приёмном покое. Временами она брала у врача личное дело Влади, вчитывалась в блеклые бумажки, истыканные синими штампами, и почему-то кусала губы.

Самому Влади заветную папку с заключениями никто не давал.

И от этого мурашки по спине бежали, а в голову лезли всякие дурные мысли.

А сегодня главврач позвал мать в кабинет и о чем-то проговорил с ней целых два часа. Вышла она с покрасневшими глазами, бледная, но – удивительное дело – улыбающаяся.

– Пойдем, – сказала она. – Больше нам тут делать нечего.

– Нашли, почему башка болит постоянно? – буркнул Влади. От больничной одежды, кажется, все тело чесалось. Натянуть обычные джинсы с футболкой и влезть в разношенные кеды стало уже навязчивой идеей. – Две недели продержали, ё-моё… Математичка меня убьет.

– Нашли, – материна улыбка стала шире, а глаза вдруг повлажнели. – Ничего особенного, говорят. Вегето-сосудистая дистония. Возраст такой, скоро пройдет. Если сильно болеть будет, мы тебе укол сделаем. Нам лекарство хорошее выписали, слона вылечить можно, – и она потрепала его по голове. Рука была холодной, как лед. – А насчет математики – даже и не задумывайся. Врач вообще тебе посоветовал месяц-другой отдохнуть. Хочешь, я отпуск возьму, вместе на море съездим?

Влади представил море – жара, песок, соль, духота – и башка тут же заныла.

– Нет, – он поморщился. – Обойдусь.

У ворот ждал отец с машиной. Он не улыбался, не шутил, в отличие от врачей, но почему-то без споров позволил Влади сесть на почетное переднее сиденье, которое всегда занимала мать, а радио с любимого «Ретро» по первой же просьбе переключил на «Рокс».

Доехали быстро.

Дома Влади сразу убежал в душ – отмыть ненавистный больничный запах, а потом завалился в комнату – спать. Голова опять разболелась, так что компьютер даже и включать не хотелось. И еще – тошно было от всего. Как будто самая основа мира уже раскололась, а он, Влади, еще об этом не знал.

Отец с матерью вполголоса ругались на кухне, и до комнаты иногда долетали обрывки фраз:

– …два месяца, сказали. И это в лучшем случае…

– …говорить ничего…

– …какой еще бабке? Если даже тут…

– …прав, конечно. Да, да, прости. Пусть поживет у твоей матери. Ему же там понравилось вроде, а на учебу глупо…

Влади поморщился, нашарил под подушкой наушники, заткнул уши и тихо включил музыку.

В последнее время засыпать без этого было все труднее.

К рекомендации врачей «отдохнуть в тишине» мать отнеслась со всей серьезностью. Взяла на работе отпуск, заставила и отца то же сделать и на следующий же день огорошила Влади новостью:

– Баб Ядзю помнишь? Ну, папину маму? Мы вот с Олегом посоветовались, – оглянулась на мужа, бледно улыбаясь, – и решили, что тебе полезно отдохнуть будет. А классной твоей я уже позвонила, она разрешила тебя на каникулы забрать на два месяца пораньше. Не переживай, с экзаменами мы все устроили.

У Влади, еще с нового года жившего с чудесной перспективой остаться на второй год, как камень с сердца упал. К тому же баб Яна в деревне жила, там тихо было – не то что в городе, напротив завода, где каждый день что-то грохотало над ухом.

Вещи собрали за два дня, купили билет на поезд – и поехали.

Баб Ядзина деревня называлась Змиев Угол. Почему «змиев», и дураку понятно: гадюк, ужей и медянок в округе водилось немерено. Местные к ним давно привыкли, даже самые маленькие девчонки не визжали, завидев в траве живую ленту. Ужей вообще частенько держали за домашнее зверье. Влади помнил, как он сам лет восемь назад, бывало, притаскивал в дом «охотничий трофей» и по нескольку дней пытался приручить его, подкармливая молоком и лягушками. Потом, правда, по бабкиному велению змейку приходилось отпускать – а то рассердится еще «ихний старшой».

Тогда, в детстве, эти рассказы слушать было и жутко, и сладко. Особенно зимой, у печи, в прихлёб с травяным чаем.

С тех пор много что поменялось.

К деревне проложили асфальтовую дорогу вместо прежней разбитой грунтовки. По периметру «сады» – дорогие дома в центре – обнесли железным забором. Там лаяли угрюмо цепные собаки и стояли под навесами дорогие автомобили, белели среди подстриженных хвойников обшитые сайдингом и крытые новенькой черепицей дома… Но жизни не было. Она бурлила дальше, «за краём», как говорили тутошние бабульки – среди приземистых, сказочных избушек, утопающих в плетях зеленого хмеля и одичалых кустах сирени. Обширные не огороды – огородищи размежевывались низкими заборами из серых от времени жердин, уложенных на вбитые в землю колья. По вытоптанным дорожкам прохаживались то кошки, то куры, а то и вовсе вислоухие беспородные псы с желтоватой шерстью, которых всех кликали на один лад – «киселями».

За деревней начинались высокие холмы, поросшие ельником. Местные гордо называли их «горами». Там всегда росло полно грибов, ягод, всяческих съедобных корешков и лечебных травок, но собирали их осторожно – змей остерегались. Особенно весной, когда те были спросонья злющие и гораздо более ядовитые, чем летом и осенью. Гулять молодежь ходила «на озёры» – вниз, за дорогу, к запруженному ручью – и на поле. Летом, когда трава начинала сохнуть, и буйная зелень выцветала, там было скучновато, но вот в конце апреля – сказочно.

Из-за школы Влади не бывал весной в Змиевом Углу уже лет семь.

– Баб Ядзя, мы приехали! – издалека, еще от калитки крикнул он. Мать шикнула было, но потом спохватилась, заулыбалась опять, забрала у Влади сумку с одеждой и подтолкнула его к дорожке:

– Беги, беги. Ты у нее один внучок, вот она соскучилась, наверно.

В два пополудни – и это Влади с детства помнил прекрасно – в деревне никто не обедал. Если не работали, особенно летом, в жару, то устраивали обычно тихий час. Но бабка, видно, нарочно поджидала дорогих гостей, чтобы накормить их с дороги – в гостиной, в «покое», был уже заранее накрыт стол. Когда Влади вбежал в дом, Баб Ядзя как раз заливала кипятком огромный заварочный чайник в красных маках, подаренный ей в прошлый приезд.

– Кто это – мы? – с показной суровостью сдвинула она брови. – Не знаю никаких «мы», которые в покой заходят, не разумшись. Кто потом полы мести будет?

– Я буду! – радостно пообещал Влади, на ходу скидывая кеды. – Привет, баб Ядзя! А мы тебе привезли соковыжималку, будешь теперь из яблок заготавливать сок на зиму, как хотела. И кофе купили, как ты сказала. Вон, папа несет сумку!

– А что ж это он несет, а ты ему не помогаешь? – сощурила баб Ядзя голубые глазищи. – Глянь-ка, и мамка с двумя сумками идет! А ну-ка, догнал, отобрал да сам принес!

– Слушаюсь!

В шутку козырнул бабке, скинул тяжелый рюкзак, влез опять в кеды, сминая задники – и понесся к матери.

Почему-то стало легко, а тревога отступила и затаилась.

Кормила баб Ядзя всегда вкусно и много – так, что от стола Влади отваливался сытой пиявкой. А сегодня впервые за долгое время голова не болела, так что аппетит появился просто зверский. Родители тоже подкладывали себе добавки, даже вечно сидящая на диете мама. А вот баб Ядзя больше смотрела на Влади – внимательно, с задумчивым прищуром. Один раз поднялась – и потрепала его по русым вихрам, в ответ на вопросительный взгляд пробормотав по-старушечьи:

– Эх, совсем большой вырос, не узнать…

Вместо чая она заварила Влади какую-то жутко горькую траву с желтым соком и пятилистными цветочками и строго сказала, что это от мифической «вегето-сосудистой дистонии». Бабку в семье было принято слушаться, поэтому спорить ему и в голову не пришло – выпил, как миленький. А потом, от сытости и радостных переживаний, его стало клонить в сон. Мама дала добро на разбор вещей и даже позволила поселиться опять в комнатке со скошенным потолком, под самой крышей, где маленький Влади жил раньше, до школы.

Вещей-то, впрочем, и было немного. Куртка на случай холодов, двое джинсов, кроссовки на дождливую погоду и сандалии – на жару, четыре футболки и безмерное количество непарных носков – результат самостоятельных попыток Влади собрать свой багаж. Ноутбук родители взять не разрешили – мол, пускай глаза отдыхают, да и все равно в деревне интернета нет. Зато подложили несколько книжек, удобно разместившихся на полочке над кроватью.

Сама комната поменялась мало – те же вязаные полосатые дорожки на полу, занавески в крупных цветах, подбитая в длину кровать, переделанная из детской, дареный плед в крупную зелено-коричневую клетку, стол, стул да огромный плюшевый медведь, привезенный, да так и забытый в доме. В углу стоял деревянный ларь, в котором хранились запыленные детские игрушки, вроде выстроганных из палки сабель или старинных солдатиков, а еще Владины детские рисунки и сточенные почти под ноль карандаши – в идеальном порядке, как и всё здесь.

Разобрав вещи, Влади переоделся из городских джинсов в рваные и мягкие «деревенские», а потом, подумав, спустился вниз, чтоб попить нормального чаю, а то привкус от горького отвара никак не хотел исчезать. Никакой двери между двумя комнатами внизу и в помине не было – так, шторка из раскрашенных деревянных бусин, а ходил Влади тихо. Поэтому совершенно случайно подслушал он обрывок разговора.

– Как, мама? Ты его посмотрела? И как он?

Голос отца был непривычно мрачным.

– Плохо, – ответила баб Ядзя задумчиво. – Привези ты мне его на полгода пораньше, может, чего и сделала бы… Ай, Ольга, погоди бледнеть, дай договорить сперва. Есть один способ. Верный. Но коли все получится, но вы его года три уж точно не увидите, может, даже семь лет. А дальше – по обстоятельствам… Малой, ты чего стоишь? Уши греешь? – ворчливо прикрикнула Ядзя, и Влади поёжился. Иногда ему казалось, что бабка может видеть сквозь стены. – Коли уже спать не хочешь, так бери ведра да наноси мне воды в бак – тебе и самому вечером помыться захочется.

– Ядвига! – укоризненно прошептала мама. – Нельзя так.

– А почему это нельзя? – удивилась баб Ядзя. – Влади, внучек, помнишь, где ведра-то стоят?

– Ага, – вздохнул Влади.

Вот такие ситуации, когда кого-то под умным предлогом спроваживали, чтоб без помех наговориться, он различал преотменно.

А бак для воды – вот удобное совпадение – стоял как раз в сенях. Оттуда и захочешь – не услышишь ничего, не толкнув прежде скрипучую входную дверь.

И пока столитровый бак наполнился до краев, взрослые успели все обсудить и до чего-то договориться. У матери выражение лица было пасмурное. Отец, напротив, повеселел. А у баб Ядзи словно бы зажегся в глазах странный огонек – то ли азарт, то ли упрямая решимость. Неизменный платок она с головы сняла, и на плече теперь лежала седая коса в руку толщиной – на зависть всем Владиным одноклассницам.

И даже, может, маме.

Хотя мамины рыжие волосы все равно были красивее.

– Наносил? – насмешливо спросила баб Ядзя.

– Угумс.

– Вот и умничка. Пойдешь со мной травки разбирать?

От бабкиных «травок», которыми называлось все – от огромных, в человечий рост, веников, до малюсеньких, в пыль растертых цветочков – Влади чихать хотелось неимоверно. Но этими самыми травками Ядзя и зарабатывала на жизнь, продавая их соседям и даже гостям из других деревень, так что относиться к ним он привык со всей серьезностью.

– От кашля, от жара, от слабости, от сглаза, – приговаривала баб Ядзя за работой, а поймав скептический взгляд, усмехалась: – Что? Не веришь? А кто у меня цветочек брал волшебный, чтоб Майку приворожить?

После этого вопроса Влади обычно краснел помидорно и утыкался в работу.

Время в деревне текло медленней, чем в городе – и одновременно быстрее. Каждый отдельный день шел долго, никак не заканчивался. Утром отец будил Влади на рыбалку, завтракали причем, как правило, на берегу; потом обедали днем и все вместе уходили куда-нибудь на прогулку – в лес, за ручей, на поле – к развалинам старой церкви, иногда и в «горы» поднимались. Вечером Влади сидел подле бабки и помогал ей по хозяйству либо с травами.

И так совершенно незаметно прошла целая неделя.

Когда Влади понял это, то удивился жутко. Досуг был занят так плотно, что даже на книжки, привезенные из города, не осталось ни сил, ни интереса. Телефон – и тот валялся разряженный под кроватью, последний раз он понадобился, чтобы сфотографировать свежепойманного карпа. А сейчас, под вечер, как назло захотелось отдохнуть как-нибудь цивилизованно – пройти квест в игре, скинуть друзьям пару сообщений. На худой конец, почитать…

Но только Влади потянулся к книжной полке, как с первого этажа громогласно окрикнула его Ядзя:

– Внучек! Ты бы спустился, помог бабке старой…

– Ага, старая… А кто сегодня двухведерный умывальник поднял случайно и не заметил? Я, что ли? – пробурчал Влади, но все спустился вниз. – Ба, чего тебе?

– Да я свою котомку оставила в лесу, а она мне сейчас позарез нужна, – баб Ядзя действительно выглядела донельзя огорченной. – Сбегаешь? Мне вот совсем срочно надо, а я сама туда часа два ковылять буду.

– А где это? – неохотно спросил Влади, снимая куртку с крючка. Уже время шло к полуночи, наверняка похолодало и роса выпала. Вместо сандалий хорошо бы кроссовки одеть, а еще лучше – сапоги резиновые.

Ночью в лесу на змею наступить – раз плюнуть.

– Тут недалече, на горе, где дыра в земле и кучи валежника лежат. Знаешь место?

– Так туда же вроде ходить нельзя? – удивился Влади.

«Дыра в земле» – это был колодец. Глубокий, старый-старый, похожий на трубу, уходящую вниз до бесконечности. Только тихий плеск от брошенного камня подсказывал, что где-то на дне есть вода. А деревенские дети говорили, что якобы подземный ручей, который питает этот колодец, вливается где-то и в «озеро». За дырой высился огромный гладкий камень, по форме напоминающий яблоко с выкушенной на пробу четвертушкой. Был он странного сине-серого цвета со слюдяной искрой и звался алтарным.

– Конечно, нельзя, – ворчливо откликнулась баб Ядзя. – Там на камне редкий лишайник растет. Он боли унимает, но если его много употребить – видения будут. Да и вообще-то помереть можно… Вот знахарки исстари слухи и распускают. Ну, да лишайник не кусается, а от змей я тебе клюку свою дам. Если поползет на тебя гадюка, ты ее тихонько в сторону и отведи, только не бей и не серди. И смотри, чтоб она на клюку не намоталась, а то махнешь еще – и сам на себя змею забросишь. И фонарик Олегов еще возьми.

Бабка дело советовала. Фонарь был новый, очень яркий – на диодах, и пристегивался ремешком на руку. Покупали его еще зимой, для летних походов, а потом захватили с собой в деревню.

Влади застегнул молнию на куртке, запихал джинсы внутрь резиновых сапог, сунул фонарик в карман, ухватил клюку и выскочил за порог. Баб Ядзя шагнула следом, теребя седую косу.

– Если сразу не найдешь, то особенно не рыскай там, по потемкам-то. Я тогда лучше сама завтра схожу… Ну, иди – одна нога здесь, другая там.

И Влади пошел, куда послали.

В деревне обычно спать ложились рано – кроме тех, кто жил в «садах» за железным забором. Те могли до утра гулять, особенно если приезжали гости. А вот на окраине в окнах не горело ни одного огонька. Но света хватало – луна отъелась уже почти до полного кругляша и лениво поглядывала вниз, словно раздумывая, сейчас закатиться или еще на боку полежать. Поэтому идти вдоль домов было не страшно.

А дальше начиналась обычная такая деревенская жуть.

Ночной лес – это всегда страшновато. Особенно для городских. Особенно такой, настоящий лес, в котором деревья растут как попало, а не стройными рядами, как в парках, а подлесок такой густой, что на метр вперед уже ничего не видать. Свет фонаря упирался в густую листву и беспомощно рассыпался по ней. А в чаще что-то то и дело таинственно трещало, ухало, шуршало и шебуршало. До горы идти было порядочно – минут тридцать по часам, целую вечность по внутреннему времени. Иногда на тропинку выползали ужи – точнее, Влади предпочитал думать, что это были именно ужи, а не злющие по весне гадюки с медянками. Тогда он почтительно останавливался, топал громко, стучал по земле клюкой – предупреждал змей о том, что собирается идти вперед. Обычно через полминуты змея раздумывала лежать на Владином пути и уползала обратно в чащу – охотиться на мышей и лягушек.

Правда, чем выше забиралась тропинка, тем больше становилось змей. Одна из них даже поползла Влади навстречу, но он, памятуя о Ядзиных советах, осторожно переправил ее на обочину. Змея была красивая – черная, с серыми зигзагами на спине, и очень сердитая. Свернувшись под большим кустом папоротника, она долго шипела Влади в спину – влажный звук, клокочущий, неприятный. От него стало как-то зябко и муторно, как во время тяжелой болезни, когда выходишь ночью в повлажневшей от пота одежде на кухню за водой, а ото всюду сквозняки дуют.

Тропинка неожиданно вильнула, как мартовская кошка – хвостом, и вывела на большую поляну. Трава здесь была ниже, зато повсюду лежали высокие кучи перегнивающего валежника и листьев, будто их кто-то по осени нарочно сгребал. Влади повел фонариком из стороны в сторону и вздрогнул: на ближней прогалине вились друг вокруг друга две здоровенные, по метру длиной, змеи. Кажется, гадюки – желтых ужиных ушек у них не наблюдалось. Трава же вокруг то и дело таинственно шевелилась, и если каждый шорох считать за змею, то выходило, что их тут собралось не меньше двух десятков.

Впрочем, попыток подползти к Влади и нагло напасть на него со спины они не предпринимали – и то хлеб.

А тропа упиралась в колодец, прямо за которым, шагах в десяти, высился алтарный камень. И, кажется, на нем что-то лежало – не очень большое, то ли сверток, то ли сумка. Влади почувствовал, как по губам расползается улыбка. Нашел!

Осторожно раздвигая перед собой траву, чтобы ненароком не наступить на кого-нибудь, Влади направился к камню. И чем ближе подходил – тем выше тот делался. С двадцати шагов еще можно было заглянуть на уступ и посмотреть, что там лежит, а вот стоя вплотную – уже нельзя.

– Ну ё-моё… – пробурчал Влади, прислоняя клюку к камню и укрепляя фонарик ручкой в земле, чтоб получился рассеянный свет. – Это что надо было сделать, чтоб туда сумку закинуть? – он примерился и поудобнее ухватился за край выступа, ища, где бы поставить ногу, чтоб подтянуться и заглянуть наверх. – От маньяка она отмахивалась, что ли?

И в ту же секунду что-то врезалось ему в спину с такой силой, что буквально впечатало в камень. Из легких выбило воздух. Влади закашлялся и попытался отпрянуть, но уперся спиной во что-то теплое.

Явно живое. И человекоподобное.

– Ой…

Писк получился совсем не мужественный.

«Маньяк», – промелькнуло в голове паническое.

А он, Влади, еще умудрился клюку из рук выпустить…

Человек шагнул вперед, к каменюке, удерживая Влади за плечи. Тот попытался извернуться, но куда там! Хватка у незнакомца была железная. Легче поезд на рельсах оттолкнуть.

– Аххашш… – выдохнул человек Влади прямо в ухо. Что-то холодное, влажное и легкое, как бабочкино крыло, щекотнуло мочку. – Раньше они девками отдаривались, а теперь мальчишку прислали… И что мне с тобой делать, малой?

Желудок, кажется, завернулся узлом. Влади замер.

– А… отпустить?

Человек то ли засмеялся, то ли закашлялся, но – отступил. Влади, кося одним глазом, потянулся к бабкиной клюке, и только ухватив ее покрепче, рискнул обернуться.

Поодаль, почти что над самым «колодцем», стоял, скрестив руки на груди, парень – высокий, гибкий, как лоза. Волосы у него выглядели так, словно их не стригли и не расчесывали лет десять – всклокоченные, длинные, даже на вид жесткие. В тусклом свете луны они отливали медью. Кожа тоже была странная, похожая на мелкую золотистую чешую; Влади даже подумал сначала, что это трико такое чудное, и только потом сообразил – на парне-то ни единой нитки нет.

– Насмотрелся?

Влади б сейчас поклясться мог, что парень это произнес, не раскрыв рта. А звук шел снова из-за плеча, будто шипел кто-то в самое ухо.

– Я-а-а-а… – Влади начал говорить, да забыл, что хотел сказать – осекся и попятился, пока опять спиною в камень не уперся.

Парень с любопытством склонил голову набок. Глаза у него отливали кошачьей желтизной. В уголке рта мелькало что-то черное – показывалось на секунду и исчезало. Влади сощурился, вглядываясь… и со свистом втянул воздух, чувствуя, как в глазах темнеет.

У незнакомца был самый настоящий раздвоенный язык. И не дурацкий, разрезанный на кончике, как у страшного дядьки из одной рок-группы, а именно что змеиный – тонкий, длинный, трепещущий, как у гадюки или ужа. Влади вспомнил странное прикосновение к уху, и ноги у него подкосились. А парень нахмурил брови и отвернулся.

– Трус…

И опять голос звучал над плечом. На сей раз – укоризненно, с разочарованием.

– Я-а-а… – снова заблеял Влади. Справиться с собственным онемевшим языком было почему-то труднее, чем поднять пресловутый умывальный бак. – Меня баб Ядзя послала… Она котомку тут оставила. Наверное.

– Наверное? – парень опять то ли раскашлялся, то ли рассмеялся, то ли расчихался. Но разочарование из голоса исчезло, и Влади почему-то почувствовал гордость за себя. – Эту, что ли? – и, присев на корточки, он гибко потянулся к пышной куртине травы. Выудил сверток – и кинул его Влади: – На.

Бабкина котомка оказалась легкой-легкой – видимо, внутри одни травы и листья были. Но не успел Влади обрадоваться, что все почти закончилось, как парень, по-прежнему глядя на него снизу вверх, сощурился – и спросил:

– Что в обмен отдашь?

Влади стиснул котомку так, что внутри что-то захрустело, и машинально ответил:

– Не знаю.

– Не зна-а-ешь? – задумчиво протянул парень, шурша пальцами в сухих листьях. – Ладно, отпускаю тебя на первый раз. Но чтоб до конца седмицы придумал, чем отдариваться будешь, и вернулся. Понял?

Сказал – и взглянул так, что спорить расхотелось. Влади кивнул, уже предчувствуя, что если обманет – случится что-то очень плохое.

– Раз понял, так иди. И не бойся. Они тебя не тронут.

«Кто?» – хотел спросить Влади, но перевел взгляд на тропинку – и в горле тут же пересохло.

Везде, сколько хватало глаз, были змеи. Красноватые медянки, черные толстые гадюки, ужи с желтыми «ушками»… Одни лениво ползли куда-то по своим делам, другие – лежали, как сухие ветки, третьи – словно бы дремали, свернувшись в кольца. Трава вокруг беспрестанно шевелилась.

И было тихо-тихо.

Торопливо подобрав клюку и фонарик, Влади поднялся на ноги, одернул задравшуюся куртку, сунул котомку под мышку – и припустил по тропинке, на ходу перепрыгивая через змей. Те и вовсе не обращали на него внимания. Только одна здоровенная гадюка приподняла голову и прошипела что-то нелюбезное.

На краю поляны Влади обернулся. Парень все так же сидел на земле, запрокинув голову к звездному небу. Он был совершенно реальный, живой, не похожий на призрак или галлюцинацию. Сминались под его руками упругие стебли лесной травы; проседал валежник под тяжестью тела… Влади отчетливо помнил и запах – что-то землистое, кисловато-хвойное, и ощущение теплых ладоней на своих плечах.

Совсем, как человек… Да только не бывает у людей такой странной кожи и змеиного языка.

Сделалось жутко – аж до взмокшей спины.

Влади развернулся и, уже не думая ни про гадюк, ни про медянок, сделал шаг, другой – и опрометью кинулся вниз по тропинке. Ветки хлестали по лицу, трава цеплялась за ноги…

До дома он добежал за десять минут, самое большое.

Легкие горели и болели так, что больно было дышать.

А голова, что самое удивительное, – нет.

Баб Ядзя поджидала Влади, сидя на порожке. Завидев его, сначала вгляделась пристально – а потом заворчала, по обыкновению:

– Явился… Где гулял-то? Уж второй час ночи, мне мамка твоя чуть голову не сняла. Ох, котомку принес! Вот умница, ай, молодец… Давай сюда. И чего трясешься? Видел что?

Надо было бы, наверно, сказать правду – уж бабка-то бы не стала смеяться над небывальщиной, но Влади почему-то отвернулся и соврал:

– Ага, – кивнул и отдал баб Ядзе котомку. – Гадюка на дорогу выползла. Здоровая такая…

– Ох ты, кровиночка моя… – вздохнула баб Ядзя и тяжело поднялась на ноги. – Вот натерпелся-то, небось, после города от наших краев отвыкши… Пойдем, я тебе чайку сделаю, с пирожком. Заодно мамке на глаза покажешься, успокоишь ее…

Лег Влади в итоге поздно. Полночи проворочался, вспоминая, что у камня случилось. И чем дольше думал об этом – тем все назойливей возвращалась мысль, что этого парня он где-то видел. Света на поляне не хватало, фонарик ведь почти сразу завалился на бок и подсвечивал только траву и валежник. Но Влади почему-то уверен был, что глаза у парня на солнце были бы зеленовато-желтые, как у бабкиной кошки Аськи, а кожа на ощупь – теплая, слегка шершавая и будто бы припудренная, хотя и это он тоже ниоткуда знать не мог.

Так он и ерзал на постели почти до самого рассвета. А когда заснул – примерещился ему кошмар. Будто бы свернулась вокруг дома в три кольца огромная змея с золотыми глазами, подняла голову и заглянула в окно к баб Ядзе.

И все бы ничего, плюнуть – и забыть тот сон. Да вот только по утру зелень на грядках была примята – так, словно кто-то волоком мешок тащил через весь огород…

Три дня Влади ходил как в воду опущенный. Мама сразу это заметила и стала вокруг него хлопотать, как вокруг тяжелобольного. То сладкое что-нибудь подсунет, то по волосам погладит, то просто обнимет вдруг… Отец хмыкал и только иногда говорил:

– Ну Оль, не надо, он не маленький все же. Смотри, ему неловко уже.

И только бабка вела себя точно так же, как прежде – ни единой поблажки. Работой нагружала по самое не хочу. Влади чуть ли не весь огород у нее переполол. И, сидя на корточках между грядок, не раз замечал, как шелестела ботва или показывалось на дорожке на секунду гибкое змеиное тело – черный росчерк на земле.

После прополки баб Ядзя обычно отправляла Влади за водой к колодцу. Умывальник наполнялся в два захода, а вот для того, чтоб бак залить, нужно было раз десять сбегать. На восьмую ходку Влади уже уставал как собака и иногда присаживался прямо на землю, опираясь спиной на прохладный сруб. А за колодцем, поодаль, был ничейный сад – яблони, вишни, здоровенный дуб, на который деревенские привесили качели, да две лавки друг напротив друга. Вот там-то и собиралась обычно местная детвора. Самая мелочь, лет пять-шесть – ребята постарше уже в школу днем ходили, в соседнюю деревню. В основном, девчонки одни были; они то кукол приносили и устраивали дочки-матери, то играли в «магазин», устраивая из лавки прилавок, то в «городки» или «биточки»… А иногда, особенно вечером, усаживались в кружок под дубом и начинали страшные истории рассказывать. Влади обычно не прислушивался, но порой, когда отдыхал вот так, краем уха что-то улавливал.

– …а потом появился огромный Змейс! – с жуткими завываниями рассказывала старшая девчонка. Смешная такая, с топорщащимися черными косичками и вся в веснушках. Влади даже имя ее запомнил – Йолька.

– Полоз, Полоз, да? – загалдели остальные.

Йолька сделала страшные глаза.

– Не-е. Полоз добрый. А этот – Змейс! Он был злой. И за то, что мальчик порушил его дом, каждую ночь он приползал и откусывал от мальчика по кусочку! Пока не осталась одна голова! С-с-с!

Грозно зашипев, Йолька встала на четвереньки и поползла на подругу. Та взвизгнула и, хохоча, кинулась прочь. И через минут над садом уже стоял гвалт:

– Не догонишь, не догонишь, Змейс! Растяпа, растяпа! У-у, не боюсь!

А вот Влади стало страшно.

Закончив с водой, он уселся на порог, пригретый весенним солнцем, и стал думать. Можно было б, конечно, завтра же попросить родителей – и уехать из деревни. И пусть его тогда тот змей со всеми долгами ищет хоть до посинения… Но если уже совсем честно сознаваться, то не хотел Влади уезжать в город. Там каждый день болела голова, там была жуткая больница с улыбающимися врачами и тоненькой папочкой, куда ему заглядывать запрещалось. Там мать со отцом на кухне о чем-то спорили до хрипоты и умолкали тут же, как только Влади появлялся в дверях…

Может, рассказать им обо всем?

Влади представил, как описывает матери ночное происшествие, и скривился. Да уж, она бы сразу побежала в полицию звонить, заявлять о нападении маниака на любимого сына… И что бы тот сын в заявлении написал? Что странный парень со змеиной кожей пощекотал ему ухо раздвоенным черным языком? Что у его ног вились гадюки и ужи? Что глаза у того парня светились?

Нет, не пойдет…

– Что пригорюнился? Али сделал уже все, что я говорила?

Баб Ядзя подошла тихо – ни одна доска в капризном полу и не скрипнула. Влади посмотрел на бабку снизу вверх, вздохнул – а потом решился.

– Баб Ядзя… А вот если бы тебе кое-кому надо было что-то подарить за помощь – ты бы что подарила?

Она задумчиво оперлась плечом на дверной косяк.

– Уж и не знаю. Смотря какому человеку и за какую помощь.

– Найти он мне помог кое-что, – Влади уставился в пол и закончил совсем тихо: – И он, может, очень странный человек…

– Вот оно что, – протянула баб Ядзя. – Ну, ты сегодня карасей наловил. Вон они, в ведре плещутся. Их и отнеси – чем не подарок? Только сырых несподручно дарить как-то. Давай-ка мы из них пирог сделаем?

– Давай, – у Влади от сердца отлегло. – А что мне надо делать?

– Ну, перво-наперво ты тех карасей почисть. Потом луку с тобой нарежем для начинки и тесто замесим… Ты иди, а я пока печь затоплю.

С пирогом управиться получилось только к ночи. Баб Ядзя, укладывая гостинец в корзинку, несколько раз переспросила:

– А точно тебе сейчас идти надобно? Может, утром? Утро вечера мудренее.

Но Влади только головой мотал упрямо. Боялся, что если теперь не пойдет, то до завтра всю решимость растеряет.

Перед выходом выбирать пришлось, что взять – клюку бабкину или фонарик, вторая-то рука с корзиной занята была. Безоружным совсем в такое змеиное место идти – страшно. А с другой стороны, что та палка против Змея? Так, тростиночка. Он, вон, какой сильный… А вот без с фонаря в потемках можно так с горы укатиться, что костей потом не соберешь.