Текст книги "Век Екатерины Великой"

Автор книги: София Волгина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Осенний прозрачный лес с перелесками и полянками во всей своей красе расстилался перед их взором. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь оставшиеся листья, играли бликами. Таинственное дыхание деревьев и шорох листвы навевали необычное, приятное настроение.

Салтыков принялся рисовать картину придуманного им плана касательно того, как скрыть их отношения глубокой тайной, говорил о том счастье, коим они оба могли бы наслаждаться. Екатерина молча слушала, тем самым вызывая все новые и новые страстные признания поклонника.

– Милая Екатерина Алексеевна, я прошу вас позволить хотя бы надеяться на то, что вы, по крайней мере, ко мне неравнодушны.

Екатерина неопределенно повела бровью, затем молвила:

– Разве я могу помешать игре вашего воображения?

Салтыков, бросив на нее обиженный взгляд, спросил:

– Екатерина Алексеевна! Одно ваше слово… Согласитесь, я не самый захудалый человек, среди тех, кто вас окружает, не так ли?

– Так ли, – засмеявшись, повторила его слова Екатерина.

Лицо Салтыкова просияло.

– Ну вот видите!

Великая княгиня расслабила удила коня, готовая тронуться с места.

– Уже много времени прошло, граф. Наверное, больше часа. Нас могут хватиться.

Салтыков не хотел уезжать.

– Да, хорошо, – медлил он, – сейчас поеду, но токмо скажите, что вы ко мне неравнодушны.

Екатериной и в самом деле овладело беспокойство, ей показалось, что их беседа длится бесконечно долго.

– Да! Да, но токмо убирайтесь! – вырвалось у нее.

Напряженное доселе лицо Салтыкова паки просветлело.

– Я запомню сие, – сказал он с улыбкой и пришпорил лошадь.

– Нет, нет, – крикнула ему вслед Великая княгиня.

И услышала в ответ торжествующее:

– Да, да!

Екатерина тронула поводья и медленно направилась в сторону трубящих рожков охотников, ругая себя за опрометчивость.

Вернувшись вечером в дом, находившийся на острове, уставшие охотники поужинали. Во время ужина поднялся сильный ветер с моря, вздыбивший волны столь сильно, что они поднялись до ступеней лестницы. Весь остров покрылся водою на несколько футов над уровнем моря. Все были принуждены оставаться у Чоглокова, пока не утихнет буря и не спадет вода, что продолжалось часов до двух или трех утра. В то время Сергей Салтыков нашептывал Екатерине Алексеевне, что нынче само небо благоприятствует ему, доставляя возможность дольше любоваться ею, и наговорил еще множество подобных вещей. Он и в самом деле выглядел счастливым. Она думала, что сможет управлять и его и своей головой и направлять их, а тут поняла, что и то, и другое весьма трудно, коли вообще возможно. Так, собственно, и оказалось: той же ночью Салтыков через окно проник в комнату Екатерины, благо ни фрейлин, ни Никитичны рядом не было, и сумел взять дотоле неприступную Великую княгиню.

Происшедшее поразило Екатерину. Фактически, она пришла в себя примерно дней через десять, все те дни размышляя, как она могла так легко сдаться Салтыкову. Легко ли? Думая об отношениях с Салтыковым, который жил в ее мыслях теперь и день и ночь, она записала в своей заветной тетради свои сокровенные мысли, среди коих были и такие: «я нравлюсь, стало быть, половина искушения заключалась уже в том самом. Вторая половина в подобных случаях естественно следует из самого существа человеческой природы, понеже идти на искушение и подвергаться ему – очень близко одно от другого. Хотя в голове и запечатлены самые лучшие правила нравственности, но как скоро примешивается и является чувствительность, то непременно очутишься неизмеримо дальше, нежели думаешь. Я, по крайней мере, не знаю до сих пор, как можно предотвратить сие. Может быть, скажут, что есть одно средство – избегать, но бывают случаи, положения, обстоятельства, где избегать невозможно; в самом деле, куда бежать, где найти убежище, как отворачиваться посреди двора, который перетолковывает малейший твой поступок. Итак, коли не бежать, то, по-моему, нет ничего труднее, как уклониться от того, что вам существенно нравится. Поверьте, все, что вам будут говорить против оного, есть лицемерие и основано на незнании человеческого сердца. Человек не властен в своем сердце; он не может по произволу сжимать его в кулак и потом опять давать ему свободу». Перечитав свою запись, Екатерина подумала, что не все отразила в сих строчках касательно своих чувств. Как возможно описать то, что Сергей стал для нее целым миром, наполненным сладким воздухом, без коего ей до боли трудно дышать?

Через короткое время каким-то невообразимым образом Великий князь заподозрил или даже догадался об их отношениях. По-видимому, Екатерина, несмотря на свою скрытность и осторожность, не смогла на сей раз спрятать то, что бывает написано на лице у любой счастливой женщины. Великий князь не нашел ничего лучшего, нежели поведать все Чоглокову, когда тот навестил подопечного в его покоях. Не мешкая, Петр Федорович предложил ему присесть в кресло и приступил к изложению своих догадок.

– Вы знаете, Николай Наумович, мне кажется, вы неправильно выбираете себе друзей. Вы предпочитаете графа Сергея Салтыкова, в то время как именно я – ваш настоящий друг, а не он.

Чоглоков даже опешил от такового поворота дел.

– С чего вы взяли, Ваше Императорское Высочество?

Петр хитро усмехнулся.

– Я давно знаю о вашем пристрастии, я бы даже сказал, влюбленности в мою жену.

Чоглоков даже привскочил на кресле и собирался встать, но Великий князь похлопал его по плечу, усадив назад.

– Я вас прекрасно понимаю, камергер, сердцу не прикажешь! Я тоже влюблен теперь в Марфу Исаевну Шафирову и ничего с оным не могу поделать. Моя супруга имеет другого в своем сердце – Сергея Салтыкова, и они оба обманывают вас и смеются над вашими чувствами.

Покрасневший как рак Чоглоков молчал и недоверчиво исподлобья смотрел на Великого князя. Тот говорил спокойно, словно бы о постороннем для него случае.

– Ввиду оного, стало быть, я говорю вам исключительно ради того, чтобы вас не одурачили. За сим я вас более не задерживаю.

Чоглоков вышел от князя сам не свой, что сразу отметили фрейлины Великой княгини Марфа и Анна Шафировы. Как поняла Екатерина Алексеевна, Сергей Салтыков, не имел себе равных в умении интриговать. Он легко втерся в доверие к двум ее новым фрейлинам, дабы те пересказывали ему разговоры, которые вел на его счет Великий князь. Оные сестры, бедные, глупые и очень корыстные, действительно стали с ним очень откровенны в весьма короткий срок. Марфа Шафирова скоренько и выведала от своего поклонника, Великого князя, истинную причину кручины обер-гофмейстера Николая Чоглокова – у него появился недруг в лице Салтыкова.

Салтыков, обнаружив, что Великая княгиня совершенно невинна и коли учинится зачатие ребенка, то ему так или иначе придется держать ответ, предпринял все возможное, дабы оградить себя от неприятных последствий. Он методично узнавал мнения вокруг него и у Великого князя, и у Чоглокова с женой, и у Бестужева, и у самой императрицы. По ходу своих дел, он такожде сумел выведать, что Бестужев заинтересован в хороших отношениях с Великой княгиней.

* * *

Елизавета Петровна последнее время все чаще болела, и канцлер подумывал, с кем можно будет в дальнейшем вести государственные дела и с кем строить отношения против своих врагов при дворе, коими являлись в первую очередь Шуваловы. Великий князь Петр Федорович никак для такой роли не подходил. Оставалась Великая княгиня с ее умом и умением владеть собой. Зная о неожиданно зародившемся пристрастии Великой княгини к графу Салтыкову, канцлер с радостью принял его у себя. Он встретил Салтыкова чуть ли не с распростертыми объятьями, повел его вглубь своего просторного кабинета, с порога заведя беседу. Быстро и коротко расспросив о семье и родственниках, он перешел на дела придворные.

– Я знаю, вы немало вращаетесь при Малом дворе, где менторами при Великокняжеской чете служат Чоглоковы.

– Да, я бываю там постоянно, Ваше Сиятельство, – сдержанно ответил Салтыков.

Канцлер зорко посмотрел ему в глаза.

– Уверен, хотя вы очень к ним близки, но судите о них так же, как я, понеже вы неглупый молодой человек.

Салтыкову очень польстило то, что канцлер так полагает. Шаркнув ногой, он поклонился.

Сергей впервые разговаривал с графом и исподволь разглядывал его сутуловатую фигуру, избегая смотреть в пронзительные прозрачно-голубые глаза: правильно сказывали, от его взгляда ничего не ускользало. Канцлер любезно предложил ему занять кресло и сам устроился поудобнее.

– Ну, как поживают Великий князь и его княгиня? – спросил он с улыбкой и уточнил: – Хотя о Петре Федоровиче я все знаю в подробностях. Интереснее узнать, чем занимается Екатерина Алексеевна.

Сие был как раз момент, от коего зависело будущее расположение к нему Бестужева. Сергей не оплошал:

– Вы ведь сами знаете, Алексей Петрович, как она умна. Она никогда не бывает в плохом расположении духа, всегда приветлива, открыта для разговора, всякий раз готова помочь, поддержать…

– О да! Сего у нее не отнять, – согласился канцлер, доброжелательно кивнув головой в белом парике с такими же, как у Сергея, крупными локонами до плеч.

– Единое, что ей, право, не нравится, – вдруг добавил граф Салтыков, – что она с супругом своим всю ночь занимается экзерцицией ружьем. Они стоят попеременно на часах у дверей. Думаю, оное занятие весьма наскучило ей, да и руки и плечи от ружья болят.

Бестужев от неожиданной сентенции графа сидел как громом пораженный, с полуоткрытым ртом и застывшим взглядом. Салтыков молчал, ожидая, что же скажет канцлер. Тот, придя в себя, обхватил голову руками, затем обратил к графу недоверчивый взгляд.

– Как же она может терпеть таковое обращение? Отчего же не обратится к императрице?

– Она не смеет доложить о том императрице, страшась тем прогневить государыню…

Салтыков поспешил завершить свою тираду главной мыслью:

– Зная, что я буду у вас, Великая княгиня просила меня передать вам, Ваше Сиятельство, о своем наипачем к вам благорасположении.

Малоподвижное лицо канцлера ожило, глаза заблестели. Он, словно приняв некое внутреннее решение, приветливо обратился к графу:

– Что ж, в благодарность за благоволение, кое Великой княгине угодно мне передать, я отплачу ей маленькой услугой, за кою она останется, я думаю, признательна мне: я сделаю Чоглокову кроткой, как овечка, и Великая княгиня сможет творить все, что ей заблагорассудится, не боясь доноса императрице.

– В самом деле, Ваше Сиятельство, сие возможно?

– Отчего нет? Нынче же через моего секретаря велю передать сей церберше во всем способствовать Ея Высочеству.

– Да, но там есть еще ее муж…

– С ним сложнее, но и на него можно найти управу. Чоглоков, как вы сами понимаете, глуп. Постарайтесь втереться к нему в доверие, подарите что-нибудь, а наипаче всего найдите в нем что-то, чему можно будет потакать. Ну, я думаю, вы с вашим умом разберетесь, граф.

В дверь постучали, и вошел один из секретарей с бумагами. Канцлер велел ему немного обождать в приемной.

– Да, – вдруг понизив голос, сказал канцлер, склонившись к нему, – вы бы позаботились и о Великом князе.

Прозрачно-голубые глаза смотрели, проникая туда, куда Салтыков никого не допускал – в его мысли, из чего он понял, что хитрый лис Бестужев знает о том, что происходит в спальне Великой княгини.

– Чего вам стоит, – продолжал Бестужев, – споить его хорошенько, дабы лекари смогли сделать ему пустяшную операцию. Вы знаете, о чем я говорю. Петру необходимо помочь, он попросту трусит, но надобно ж ему когда-то стать мужчиной. Оное всем пойдет на пользу, в том числе вам с Великой княгиней.

Бестужев и Салтыков понимающе переглянулись.

Канцлер поднялся, показывая, что разговор окончен. Салтыков встал следом, поклонился. Бестужев проводил его до двери, сказав напоследок:

– Очень скоро Великая княгиня увидит, что я не такой бука, каким меня рисовали в ее глазах.

Сергей Салтыков вернулся в полном восторге от канцлера Бестужева, лично давшего ему полезные советы. Все сие очень сблизило Салтыкова и Великую княгиню со всемогущим помощником императрицы. Однако им пришлось призадуматься: прежде им казалось, что они так ловко и незаметно для посторонних встречаются, что окромя них двоих ни одна живая душа не ведает об их связи.

Прошло всего лишь несколько дней, как вдруг Чоглокова отвела Великую княгиню в сторону и сказала:

– Послушайте, я должна поговорить с вами очень серьезно.

Екатерина, вестимо, вся обратилась в слух. Чоглокова в обыкновенной своей манере начала вещать о своей, сохранившейся несмотря ни на что, любви к мужу, о том, как она умно ведет семейную жизнь, как важно женщине иметь детей, и все в подобном духе. Завершила она свою длинную речь совершенно неожиданным утверждением:

– Вы знаете, бывают иногда положения высшего порядка, которые вынуждают нас делать исключения из правил.

Чоглокова выдержала многозначительную паузу. Екатерина сделала внимательное лицо.

– Вы увидите, как я люблю свое отечество и насколько я искренна, – вдруг с большим достоинством заявила Чоголокова.

С каждым ее последующим словом Великая княгиня все более изумлялась, не зная, что и думать – было ли сие коварной ловушкой, или она говорила искренне:

– Я уверена, вы кому-нибудь отдали бы предпочтение: предоставляю вам выбрать между Сергеем Салтыковым и Львом Нарышкиным. Ежели не ошибаюсь, то избранник ваш Нарышкин.

От неожиданности Екатерина невольно воскликнула:

– Нет, нет, отнюдь нет!

Поняв, что выдает себя, Екатерина Алексеевна порешила молчать. Опустив глаза, она, стараясь скрыть смущение, как ученица на уроке, внимательно слушала свою воспитательницу.

Та спокойно предположила:

– Ну, коли не он, так другой.

Великая княгиня не возразила более ни словом, и Чоглокова продолжила:

– Вы увидите, что я не буду вам помехой.

Чоглоковой было совершенно невдомек, что она весьма опоздала со своим предложением.

Екатерина и Сергей не могли поверить ничему, что давало им свободу в их близких отношениях.

– Скорее всего такие наставления ей дал канцлер Бестужев, – предположил граф Салтыков, – коего Чоглокова просто обожает и слушает каждое его слово.

– Возможно, она просто мстит Петру Федоровичу, у них непростые отношения.

– Что-то не поделили? – заинтересовался граф.

– Ах, не будем об том, Сережа, – попросила Екатерина. – Меня интересует, ужели канцлер поставил в известность императрицу?

– Не думаю. Хотя кто знает: раз вопрос стоит – быть наследнику или нет, то скорее всего он предложил, а она согласилась на оное.

– Поверить в оное неможно. Ей весьма важно, дабы ребенок был романовской, Петра Великого, крови.

Неожиданно императрица подарила Великому князю имение Люберцы, верстах в пятнадцати от Москвы. Но прежде, чем переехать туда, супруги должны были присутствовать на празднике: двадцать пятого апреля императрица праздновала десятилетнюю годовщину своего коронования в Москве. Она объявила, что церемониал будет в точности соблюден сообразно с тем, как был установлен в день самой коронации. Великая княгиня и Великий князь заинтересовались, как сие будет происходить.

Они получили приказание явиться к обедне в собор. Накануне императрица ночевала в Кремле. Екатерина и Петр выехали в девять часов утра из Летнего дворца в парадных экипажах и проехали всю Москву. Камер-лакеи шли пешком. Великий князь с женой вышли из экипажей у церкви. Чуть позже подъехала туда и императрица со своим кортежем, в малой короне на голове. Плечи ее укрывала тяжелая императорская мантия, кою, как всегда, несли камергеры. Государыня Елизавета Петровна встала в церкви на свое место, и во всем нынешнем действе, на взгляд Великокняжеской четы, не было ничего нового и необычного, чего не совершалось бы во все большие праздники. Так что юбилейный год восшествия государыни не произвел на них никакого особливого впечатления. Случившееся в те дни событие с Захаром Чернышевым озаботило Петра и Екатерину, как и весь Санкт-Петербург, гораздо сильнее. Оказалось, что Захар Чернышев и полковник Николай Леонтьев поссорились между собою из-за игры в карты у Романа Илларионовича Воронцова, что закончилось дракой на шпагах. Граф Захар Чернышев получил настолько тяжелую рану в голову, что его не могли вывезти из дома графа Воронцова, настолько он был плох. Чернышева вынуждено оставили в доме вице-канцлера. Оное известие весьма расстроило Великую княгиню, понеже она очень любила Захара. Леонтьева по приказу императрицы посадили под арест. Их поединок продолжительное время обсуждал весь город, понеже и у одного и другого дуэлянта имелось множество друзей и многочисленная родня. Леонтьев был зятем графини Румянцевой и весьма близким родственником Паниных и Куракиных. Граф Чернышев такожде имел родственников, друзей и покровителей. Сам Роман Воронцов, в доме коего случилась ссора, приходился отцом крестнице императрицы и Великого князя. К счастью, после долгих треволнений и опасений за жизнь Чернышева сильный организм оного пошел на поправку. Дело сумели замять – тем все и завершилось.

* * *

Екатерина сильно простудилась. Пролежала она с температурой около недели, а по выздоровлению с мужем отправилась не в Люберцы, а в Ораниенбаум, где снова целый день проводила на лошади и в мужском костюме. Чоглоков и его жена, доселе грубоватые в обращении, стали намного обходительнее – видимо, получив соответствующий указ от Бестужева. Окромя всего, Екатерина много времени проводила с четырехлетним сыном Чоглоковой, Наумом, и заслужила за то прямо-таки любовь матери малыша. Сергей Салтыков, убедив Николая Наумовича, что не стоит слушать глупости Великого князя о его, Салтыкова, недружелюбии к нему, стал близким поверенным и советчиком Чоглоковых. Сия дружба весьма заинтересовала придворных, понеже ни один человек, обладающий здравым умом, не стал бы просто так водиться с людьми, подобными Чоглоковым, тем паче – хитроумный граф Сергей Салтыков. Недолго пришлось присматриваться: уж слишком с завидным постоянством Екатерина встречалась со своим любимцем. Слух о сей связи дошел до ушей императрицы, находившейся тогда в Петергофе.

Гневаясь на что-то, государыня, не называя причину оного, имела привычку придраться совершенно к иному, к чему другой человек придраться бы и не додумался. На сей раз, узнав об отношениях невестки с Салтыковым, императрица, всегда благосклонная к привычке Екатерины одеваться в мужскую одежду, теперь вдруг выразила неприятие оному. Она заявила Чоглоковой, что манера Екатерины Алексеевны ездить верхом мешает ей иметь детей, и что костюм ее попросту неприличен.

По поводу отсутствия детей Чоглокова паки прозрачно намекнула государыне, что вина в отсутствии беременности лежит не на Великой княгине, и что, хотя Их Императорские Высочества живут вместе, а между тем возможности зачатия не происходило. Ответ сей совершенно вывел императрицу из равновесия, и она принялась отчитывать гофмейстерину за плохую работу. Елизавета Петровна напомнила ей, что та поставлена смотреть за ее племянником и невесткой, дабы направить их отношения в нужную сторону. Напоследок, дабы больнее уколоть гофмейстерину, разгневанная государыня заявила, что ее презренный муж Чоглоков настолько глуп, что позволяет водить себя за нос всем, кому не лень.

Сей разговор весьма расстроил Марию Симоновну, и она пересказала его Салтыкову, продолжавшему ходить в друзьях одновременно и у наследника, и у Чоглокова.

После встречи и доверительной беседы с Бестужевым Сергей сговорился с некоторыми своими приятелями споить Великого князя Петра Федоровича до бесчувствия, что было совершенно нетрудно сделать, понеже наследник любил приложиться к горячительному питью. После жалобы Чоглоковой на пристрастный разговор с государыней Салтыков положил действовать быстрее. На одной из очередных вечеринок друзья под его руководством не забывали подливать Петру крепкого вина, затем его, заснувшего прямо на стуле, завалили на стол и прооперировали – придворные лекари дожидались тут же, за дверьми. После оного маленького события Петр Федорович совершенно забыл своих оловянных солдатиков, особливо после того, как Чоглокова нашла для него хорошенькую вдовушку, дабы обучить его становлению мужчиной. Петр Федорович на радостях даже несколько раз являлся в спальню к своей законной супруге, чем привел ее в крайнее изумление.

Однако императрица явно гневалась на распространившиеся слухи. Испуганные полюбовники понимали, что надобно срочно что-либо предпринять для пресечения оных. В очень секретном совещании, устроенном Екатериной с Салтыковым и Нарышкиным, было решено, что Сергей с Левушкой под предлогом болезни родителей поедут к себе домой на месяц. На следующий же день они покинули двор. Болезнь и смерть матери Сергея Салтыкова продлила его отсутствие, во время коего императрица велела – к неудовольствию Великой княгини, да и наследника – приехать из Ораниенбаума к ней в Кронштадт, куда она отправилась для открытия канала Петра Первого, начатого по его приказанию и теперь законченного. Императрица хотела остаться в Кронштадте, дабы видеть, как снова выпустят воду из канала, но, разгневанная, уехала на третий день, понеже спуск не удался из-за инженерной ошибки. Из Кронштадта каждый вернулся к себе. Императрица Елизавета поехала в Петергоф, а Петр и Екатерина – в Ораниенбаум. Екатерина скорее рвалась домой, понеже чаяла, что Сергей сумеет извернуться приехать повидаться с ней, но, увы, надежды ее оказались напрасны.

Только весной следующего года Малый двор наконец выехал в Люберцы. Бывший там каменный дом, выстроенный еще сподвижником Петра Великого, светлейшим князем Александром Меншиковым, развалился, и жить в нем стало совершенно невозможно, а потому во дворе разбили палатки. Екатерина была в тягости, и совсем некстати: ей приходилось спать в кибитке. Утром с трех или четырех часов сон ее прерывался ударами топора и шумом, производимым на постройке деревянного флигеля, который спешили поставить в двух шагах от их палаток. Про скачки и охоту ей следовало забыть.

К Петрову дню двор вернулся в Москву. Екатерину одолела необычайная сонливость, поелику она спала по целым дням до двенадцати часов и ее с трудом будили к обеду. Но радость материнства, к большому сожалению, отложилась. Через два месяца плод сорвался при нестерпимых муках. Императрица навестила ее в тот самый день, когда она захворала, и крайне огорчилась состоянию невестки. В течение шести недель, оставаясь больной в своей комнате, Екатерина смертельно скучала, тоскуя и плача по Салтыкову.

Великий князь почти не навещал ее. Он предпочитал оставаться в своей комнате. Без ведома Чоглокова он забавлялся с камердинером и несколькими калмыками-лакеями, а такожде развлекался вином и другими крепкими напитками. Часто случалось, что люди Великого князя не слушались и плохо ему служили, ибо забывали, кто он такой, будучи пьяны. Оскорбленный Великий князь хватался за палку или обнажал шпагу, но не мог заставить их повиноваться. Разобиженный Великий князь в таких случаях спешил за помощью к жене. Больная Екатерина Алексеевна шла в его комнаты и наводила порядок.

Чоглоков, расстроившись, что его подопечный стал супругом Екатерины в полном смысле сего слова, просил и получил разрешение поехать в одно из своих имений на месяц, чему весьма порадовалась Великая княгиня. Но Сергея не было рядом, и Екатерина тосковала. Спасали голштинские дела Великого князя. Она подготовила бумаги и передала одному из тамошних министров, что переговоры с Данией прерываются на неопределенное время.

После недолгого пребывания в Летнем дворце Малый двор перебрался в Зимний. Приехал долгожданный Салтыков, но Великой княгине показалось, что он стал меньше за нею ухаживать, что он стал совершенно невнимательным, надменным и рассеянным. Отношение таковое сердило ее, и она часто пеняла ему на то. Граф Сергей приводил ей свои хитроумные доводы и уверял, что Екатерина просто не понимает, как ловко ему удается устраивать их встречи. Он был, по-видимому, прав, понеже она находила его поведение довольно странным.

Первого ноября, в три часа пополудни, кавалеры Нарышкин, Салтыков, Великий князь и другие прошли в покои Ивана Шувалова поздравить с днем его рождения. Екатерина с фрейлинами и камер-фрау Владиславовой оставалась в покоях приболевшей Чоглоковой.

– Бедная государыня, как она, думаю, испугалась, когда молния ударила прямо в церковь Вознесенского монастыря, – сочувственно говорила Мария Симоновна.

– Тем паче, что оное случилось прямо в день ее именин. Как же повезло ей, что она в то время находилась в приделе церкви, разговаривала с настоятелем монастыря, – добавила Екатерина Алексеевна.

Никитична, покачав головой, грустно молвила:

– Раньше старые люди говорили, мол, в таких случаях надобно думать, что не все хорошо в том монастыре. Перст Господний указывает на то самой императрице.

Все посмотрели на камер-фрау, примолкнув, переваривая сказанное.

– Но сие не я утверждаю, – пояснила Никитична, – так считали люди в старину.

– А вы слышали, – вдруг вспомнив, поспешила поделиться Чоглокова, – что у нашего первого лейб-медика Бургавы прибавился еще один умалишенный?

– Колико их уже там? – поинтересовалась одна из сестер Шафировых.

– Теперь у нас при дворе целая больница для безумцев. То их вообще не было, а то, как императрица поместила сошедшего с ума камер-лакея Березовского в комнату рядом с лейб-медиком, так набралось уже человек пять, – сказала фрейлина Гагарина и начала считать, загибая пальцы: – Подполковник Лейтрум, майор Чоглоков, монах Воскресенского монастыря, срезавший бритвой причинное место.

– А майор Чоглоков, родственник Николаю Наумовичу? – спросила Владиславова.

– Да, очень дальний, – неохотно ответила гофмейстерина.

– Тот первый камер-лакей, сказывают, буйный, – отметила Анна Голицына.

– Нет, новый – не буйный. Оный майор гвардии Семеновского полка, Чаадаев, выглядит вполне нормальным. Я его видела, да и муж мой говорит, что его прежние друзья приходят к нему за советами, а он им дает вполне здравые рекомендации.

– Странно… А в чем же его безумие?

Чоглокова наморщила лоб.

– Николай Наумович говорил, что Чаадаев считает Господом Богом шаха Надира, иначе Тахмаспа-Кули хана, узурпатора Персии и ее тирана. Когда врачи не смогли излечить его от сей мании, его поручили попам. Они убедили Елизавету Петровну приказать изгнать из него беса. Она сама присутствовала при том обряде.

– И что же? Исцелился? – полюбопытствовала Дарья Гагарина.

– Не могу сказать, не ведаю того.

Великая княгиня знала из разговоров Великого князя с камер-лакеями и Чоглоковым, что майор, скорее всего, замешан в грязном деле касательно взяточничества в податной ревизии, куда он был ранее назначен. Ему грозил суд, от коего он отделался сей хитростью. Токмо Екатерина Алексеевна хотела поведать им сию версию, как послышался шум и громкий топот. Вбежали кавалеры, вернувшиеся от камергера Шувалова.

– Горим! – крикнул Салтыков, глядя на Великую княгиню.

Близко подбежав к ней, он как будто хотел схватить ее за руку, дабы скорее вывести. В последнюю секунду Никитична сама ухватила рукав растерявшейся подопечной и потащила из комнаты. Люди выскакивали на улицу. Горела угловая балюстрада большого зала. Солдаты и слуги выносили мебель и все, что могли. Екатерину, впрочем, как и остальных, поразила одна странная вещь: удивительное количество крыс и мышей, которые спускались по лестнице гуськом, не слишком и торопясь. Через несколько минут все объяло пламенем. Великий князь с капельмейстером Арайи, который явился к нему на концерт, стояли в безопасном месте, не сводя с огня глаз. Все произошло в двадцати шагах от флигеля, где несколько минут назад находилась Великая княгиня с фрейлинами. Нельзя было оказать никакой помощи сему обширному деревянному дому – за недостатком инструментов, понеже те немногие инструменты, которые имелись, находились как раз под горящим залом, в центре строений. Через три часа все здание сгорело. От огня несло таким жаром, что всем пришлось отойти на значительное расстояние.

Из своего огромного гардероба императрица потеряла в том пожаре все, что привезла в Москву. Она лишилась четырех тысяч платьев. Великой княгине было приятно узнать, что из всех она пуще всего пожалела платье, шитое из материи, когда-то подаренной Екатериной. Она лишилась и других ценных вещей – среди них таз, осыпанный драгоценными каменьями, который граф Румянцев купил для своей государыни в Константинополе и выложил за него восемь тысяч дукатов. Все сии вещи помещались в гардеробной, находившейся под залом, где начался пожар.

Причиной же возгорания оказалась неисправность печи.

Приказав отстроить новый дворец в шесть недель, императрица отправилась к себе в Покровское, а Малый двор на некоторое время переехал в очень маленький и неудобный дом Чоглоковых на Слободской улице. Потом их перевели в большой архиерейский дом, который тоже загорался раза два, но огонь всякий раз успевали затушить. Сергей Салтыков такожде не очень-то стремился встретиться лишний раз с Великой княгиней, а потому она злилась и часто плакала.

– Отчего ты обещал улизнуть с обеда у Чоглокова, а сам пришел вместе с ним? – спрашивала она в раздражении.

– Катенька, – оправдывался Сергей, нежно целуя ее в уста, – нешто ты думаешь, будто я не хотел?

Он уселся за столом подле нее и ни минуту не оставлял в покое со своими нежностями. Великая княгиня делала вид, что они ей неприятны.

– Так уж я и поверила, – Екатерина косилась на него недоверчивым взглядом.

– Спроси кого хочешь, – горячо возражал Салтыков, обнимая ее плечи. – Спроси хоть у…

Екатерина, заметив, как он отводит взгляд, резко перебила:

– Не собираюсь никого спрашивать!

Передернув плечами и сбросив его руки, она подумала про себя, что все-таки не мешало бы и проверить.

Салтыков терпеливо продолжал объясняться:

– Не виноват я, душа моя. Скоро двор отправят в новый дом в Люберцах, вот там нам будет проще встречаться. А в сей тесноте, где все как на ладони – согласись, встречи слишком опасны.

Крепко взяв ее за обе руки и притянув к себе, он страстно осыпал ее лицо и шею поцелуями.

Через минуту Великая княгиня была уже не такой колкой. Да, умел князь Салтыков убеждать.

Однако на почве любовных переживаний вторая беременность Великой княгини такожде сорвалась.

* * *

Императрица велела готовиться к поездке в Москву в середине декабря, дабы новый, пятьдесят четвертый год встретить в Первопрестольной. Сергей Салтыков остался в Санкт-Петербурге и приехал лишь спустя несколько недель. Прибыла в Москву и Чоглокова, оправившись от последних, седьмых по счету, родов. Так как Москва велика необыкновенно, и до двора добираться долго, Сергей Салтыков прикрывался оным, вольно или невольно, из боязни попасть в немилость императрицы – али, возможно, из желания помучить Екатерину. Он сократил свои посещения императорского двора. Великая княгиня страдала в его отсутствие, однако он приводил ей такие основательные и серьезные причины, что после разговора с ним ее ревнивые (и близкие к правде) догадки исчезали.