Текст книги "Каникулы совести (СИ)"

Автор книги: София Кульбицкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

5

Удивительно, как быстро сживаешься с парадоксальной мыслью, что ты не кто-нибудь там, а Важная Птица, – и начинаешь получать от этого удовольствие. На Дачу мы ехали маленькой уютной компанией: ваш покорный слуга, Игорь Кострецкий и два симпатичных и любезных…. телохранителя (назовём их так). Место мне отвели безопаснейшее из возможных – в самой серёдке просторного, прохладного, пропахшего дорогими духами салона. Судя по тому, что справа и слева от меня уселось по ибээровцу, меня оберегали от меня же самого.

– Обожаю большие тачки, – с мальчишеской гордостью признался министр, устраиваясь сзади.

И верно, она была большая не то слово – настоящий микробус. Управляла им очень величественная дама, которую мне, впрочем, удалось увидеть лишь мельком: Кострецкий, поиграв хорошеньким, в стразах, пультом, надёжно отделил кабину от салона переливчатой голографической «шторой». За что ему и спасибо. Никогда, никогда мне не привыкнуть к этим современным веб-доскам, – как, наверное, и к нынешней манере госслужащих неумеренно и подчас вульгарно пользоваться парфюмом и декоративной косметикой.

Охрана моя, впрочем, была подкрашена с отменным вкусом. Украдкой косясь на них, я знай усмехался про себя, думая о том, что в прежние времена – эдак полвека назад, – увидев таких рядом, пожалуй, забеспокоился бы за свою мужскую честь. Впрочем, в ту пору я таких, конечно, нипочём бы не встретил. Вместо этого, вероятно, по бокам от меня уселись бы смурные неразговорчивые парни, пригрозили бы мне номерными револьверами, а то, чего доброго, и завязали глаза, – кто их знает, понятия не имею, как это было тогда, в юности меня почему-то не приглашали на правительственные дачи.

Впрочем, эти милашки, хотите верьте, хотите нет, знали своё дело на отлично. Пользуясь пусть и более щадящими, но не менее действенными методами, они не давали мне понять, по какой дороге мы едем, ничуть не хуже своих гипотетических предшественников. Стоило нам выбраться за пределы Четвёртой Окружной, как они тут же умело завязали… нет, не глаза мне, но светскую беседу со мной, поддерживать которую мне, человеку старому и неотёсанному, стоило немалых хлопот.

Помнится, разговор зашёл о музыке. Тот, что справа – смазливый, в перламутровой гамме, – испросил милостивое разрешение босса на участие в дискуссии, после чего принялся доискиваться, «как мне», мол, последний альбом Ди-Анны. (Так и выразился: «Как вам?..» Ох уж мне этот молодёжный сленг.)

Я, старый пенёк, замялся с ответом. Вообще-то я не очень жалую современную попсу. Больше люблю классику или, на худой конец, ненавязчивый русский рок времён моей молодости. Но аудио иногда включаю – нельзя же совсем отставать от жизни. И, соответственно, время от времени слышу эту гнусавую свистульку Ди, которую сейчас где только не крутят. Что и немудрено, учитывая, что она, как говорят – сержант ИБР. Может быть, именно потому я поначалу слегка брезговал ею. Плюс туповатые текстовки и довольно вульгарные мотивчики её сладеньких песенок. Ни одну из них она обычно не успевала довести до конца – эфирное время, как известно, очень дорого, и ведущий врывался со своей счастливой бредятиной в самый разгар необязательного куплета. Но однажды он то ли заснул, то ли что, в общем, песня не прервалась, как обычно, а свободно текла всё дальше и дальше, – и я, наконец, услышал то, что таилось в её финале, ну просто ах. Истоптанная тропинка простенькой мелодии, которую я привык считать надёжнее заламинированного шоссе, оказывается, с каждым шагом утончалась, становилась всё неприметнее, зарастала буйной зеленью звуков, – чтобы, наконец, окончательно потеряться в диких джазовых джунглях, сквозь которые счастливый, ошарашенный, завороженный слушатель с наслаждением продирался добрых три минуты, не меньше.

Я был потрясен. Впервые понял я, зачем люди, у которых есть аудио, тратят бешеные деньги на покупку лицензионных файлов. В общем, альбом я и вправду скачал, чтобы иногда, под настроение, слушать в ванной. И как только об этом пронюхали ибээровцы?!

Покуда я кряхтел да мямлил, подыскивая такие выражения, чтобы и мысль моя была ясна и современно звучало (не хотелось ударить носом в грязь перед этими натасканными, изощрёнными словоблудами!), мимо пронеслось несколько верстовых столбов с яркими огоньками на табло. Прочесть их я, естественно, не успел, – а дальше уже можно было расслабиться, я понял это из того, что меня, наконец, перестали смущать продвинутыми разговорами об искусстве, зато левый, золотисто-бежевый, подбадривающе подмигнул – и обратил мое внимание на красоту заоконных видов.

Те и впрямь были весьма впечатляющи. Сейчас, например, мы ехали меж двумя плотными рядами могучих голубых елей – как на подбор, высоких, махровых и разлапистых. Мощно и торжественно, как раз в моем вкусе. Я с досадой подумал о том, как наслаждался бы сейчас дивным пейзажем, если бы очутился здесь не в качестве эдакого заложника вежливости, а по своей воле (впрочем, по своей воле я бы сюда нипочем не попал!), если б не зундел сзади над ухом Игорь Кострецкий, с присущим ему тончайшим юмором и знанием дела излагая историю происхождения этой редкостной рощи, однородной по составу, то есть сплошь состоящей из одного-единственного растения – генетически модифицированной скороростки, высаженной здесь не далее как десять лет назад исключительно в видах строительства Правительственной Дачи. На этом месте я, уж извините, отключился. Впал в транс, как говорят в моем кругу, а попросту – задумался, ушел глубоко в себя, потеряв нить повествования – и даже не заботясь о том, чтобы в нужных местах кивать головой и угукать, изображая вежливую заинтересованность.

Льщу себя надеждой, что мои собеседники великодушно простили мне это за возрастом и тем, что я – порождение иного режима. Что поделаешь – в те печальные времена, когда я постигал жизнь, этикет не входил, как ныне, базовым предметом в программу средней школы.

О чём же я думал?.. Да всё о том же. Сознавая, какая мне выпала незаслуженно великая честь, я всё же ловил себя на том, что, будь у меня возможность, с удовольствием рванул бы из уютного авто прямо на ходу. Казалось бы, ну чего бояться в моём-то возрасте? – а мне, однако ж, было весьма и весьма не по себе. И дело тут было вовсе не в пугающем и грозном образе хозяина Дачи, богоподобного властителя – в конце концов, я застал ещё (и прекрасно помнил!) то дивное время, когда Саша Г. был всего-навсего полукомедийной, средней руки телезвездой, жрущей ложками поганки и радостно причмокивающей в камеру.

Нет, куда сильнее нервировал меня реальный Александр Гнездозор, Гнездозор-человек.

Конечно, довольно трудно, да и неэтично давать людям какие-либо заочные характеристики. Но, говоря откровенно, он всегда казался мне личностью довольно мутной. Не знаю, как объяснить… Вроде бы он хорошо и умно рассуждал, грамотно строил фразы – и вообще производил впечатление серьёзного и надёжного политика, что вроде бы подтверждалось и на деле. Но я всякий раз не мог отделаться от ощущения, что он, как бы это сказать… не до конца отдаётся происходящему, что большая часть его осьминожьего сознания неспешно шевелит щупальцами где-то в тёмных, недоступных простому человеческому восприятию глубинах, – и, в общем, в каком-то смысле он просто ИЗОБРАЖАЕТ президента, бессмертного лидера, себя самого. Не знаю, чем порождалось это чувство, но было оно крайне неприятным – до того неприятным, что в конце концов я попросту перестал смотреть новости и на том успокоился. Но теперь нельзя было нажать на кнопку «выкл» – и я, несмотря на разгар июля, знобко поёживался, думая о предстоящей встрече.

Игорь Кострецкий – при всём, что я знал о нём – казался мне куда симпатичнее. Вот он-то был рационален до мозга костей – и этой рациональности хотелось довериться. Я скажу сейчас, наверное, странную вещь: реши он даже казнить меня, мне было бы, пожалуй, куда легче принять смерть именно от его руки, чем от кого-нибудь из своих знакомых или коллег. По крайней мере я бы сознавал в последний момент, что кончина моя не случайна, чем-то обоснована – и полезна для государства. Вообще я всё больше чувствовал к Игорю слегка парадоксальную приязнь (она почти не умалялась даже его нескончаемой, праздной трескотнёй, утомившей меня уже чуть не до головной боли). Уже за одно его великолепное чувство юмора я готов был простить ему страшный террор и тысячи за милую душу погубленных жизней.

Мне вдруг захотелось сказать Игорю что-нибудь тёплое, душевное – ну, хотя бы и о семенах скороростки, – и я обернулся. Однако тут же подавился приготовленной фразой, увидев, как тот весело стучит в стекло здоровущим бриллиантом своего дизайнерского перстня, словно приглашая взглянуть на изменившиеся декорации. Мы прибыли.

Машина въехала на небольшую прямоугольную площадку, окаймлённую игривыми туями, от которых, казалось, с презрением отпрянул суровый и ревнивый ельник, – и едва я успел побороть одолевшую меня нервную дрожь, как мы плавно припарковались у массивных узорчатых чугунных ворот, напомнивших мне лестничные перила в жилых зданиях эпохи середины прошлого века.

К моему удивлению, нас всех без единого слова пропустили вовнутрь, не спросив у меня ни персональной нанокарты (которую я предусмотрительно захватил с собой), ни завалященькой медкнижки – и даже не пошерудив по моему телу сверкающими, немного старомодными металллоискателями, которые свисали с вахтёрских поясов наподобие большущих ключей. По всему было видно – Кострецкому доверяют здесь безоговорочно.

Я думал, что сразу предстану перед главой государства – и, естественно, нервничал. Оказалось, зря. Предусмотрительный Кострецкий нарочно поторопился с приездом, чтобы дать мне время освоиться, – официальное же начало Каникул датировалось завтрашним числом. Всё это Игорь сообщил мне, ведя к «гостевому домику» – моему будущему обиталищу. Путь к нему пролегал меж густых, высоких зарослей цветущих роз, и я одновременно любовался ими и недоумевал – что же в них так меня смущает, пока Игорь не объяснил мне, что здешние садовники используют только непахнущие сорта – «иначе мы бы тут с вами давно одурели». И впрямь, розы – всех сортов, мастей и размеров – произрастали на Даче в каком-то диком количестве; впоследствии я узнал (опять-таки от Игоря), что таково было личное указание президента Гнездозора, страстного цветовода.

Симпатичный бежевый особнячок, двухэтажный, с тремя белыми круглыми колоннами по фасаду выглядел очень гостеприимно. Не дав мне как следует оглядеться в просторном холле («позже, позже»), Игорь сразу провёл меня наверх – в роскошный многокомнатный «номер-люкс», где всё, от цветовой гаммы обоев до режима кондиционера, было как нарочно приготовлено для меня. Я первым делом облегчил душу, убедившись в наличии отапливаемого санузла – старый, сугубо городской человек, я, признаться, до ужаса боюсь всяких там загородных прелестей, щелястых «удобств» во дворе, биотуалетов и проч. К счастью, Александр Гнездозор явно не был поклонником сельской простоты. Туалет и ванная, щеголявшие новейшей отечественной сантехникой, были отделаны в замысловатом, кичевом, старинном даже для меня, старика, стиле: над огромной каменной раковиной красовалось столь же огромное зеркало в массивной медной раме, сплошь украшенной замысловатыми завитушками, а в мраморные стены то там, то здесь были вмонтированы гипсовые изразцы с изображением фривольных сценок из жизни хорошеньких, пухленьких ангелят или амурчиков. Пошлятина. Впрочем, я благоразумно решил не делиться с Кострецким своими эстетическими соображениями.

Прочие помещения в моей новой «квартире», по которым хлопотливый Игорь, не откладывая, устроил мне беглую экскурсию, – спальня, гостиная, кабинет и тд., – оказались не в пример проще и, я бы сказал, уютнее. Здесь царил добротный английский стиль, какой я с удовольствием завёл бы и у себя дома, если б только позволяли средства: антикварная мебель, неброский ковролин, старомодные, но очень приятные светильники-бра – и прочее в этом духе. Вот только, признаться, не привык я к таким бескрайним просторам – и теперь подумывал про себя (обижать заботливого министра, пожалуй, не стоило!), что для полного счастья мне по горлышко хватило бы одной гостиной – большой квадратной комнаты в багровых тонах, где имелся отменный велюровый диван (для отдыха) и ещё более отменный, красного дерева, стол (для работы).

Уже вполне самостоятельно обогнув его, я подошёл к окну, с силой потянул витой шёлковый шнур, отдёргивая тяжёлые бархатные шторы, – и мне открылся умопомрачительный вид: широкая изумрудная лужайка, с двух сторон окаймлённая ровными рядами серозелёных туй.

Чуть дальше виднелась мощёная розовым кирпичом дорожка, а за ней – прелестный миниатюрный «готический» замок – с воротцами, башенками и продолговатыми окнами, будто детской рукой составленный из крупного серого камня. Я почему-то сразу решил, что это домик Хозяина – и, когда осторожно высказал своё предположение Игорю, тот разразился привычно-пышными восточными комплиментами по поводу моей проницательности.

На подоконнике лежал изящный, белый с золотом бинокль. Внешне он ничем не отличался от обычного театрального – но, глянув в него и покрутив колёсико, я с ужасом увидел не только мелкие трещины в камне, но и мох, и растеньица, и каких-то гнусных многоногих насекомых в них – и с ужасом и даже некоторой брезгливостью вернул вещицу на место, предоставив ей быть тем, чем она, видимо, и была – элегантным, очень во вкусе Кострецкого, элементом декора.

Симпатичный седой, с густыми белыми бакенбардами слуга (или как его там ещё назвать, метрдотель?..) принёс ужин – несколько больших фарфоровых посудин на «гжелевском» подносе. Тут-то деликатный Игорь и откланялся, сославшись на некие «мелкие, но противные организационные проблемы», которые ему якобы срочно надо было решить.

Я оценил такт министра безопасности, уже откуда-то знавшего, что я предпочитаю ужинать в одиночестве. Гадать, как именно он об этом прознал, мне не хотелось. Я сильно подозревал, что это не единственная (и далеко не самая интимная) моя привычка, о которой ему известно, – и должен заметить, что невовремя прихлынувшие мысли на этот счёт едва не погубили мой и без того жалкий аппетит.

Всё же я съел принесённое, однако вкуса почти не ощутил – так сильно было моё волнение и любопытство. Стыдливо прикрыв грязную посуду полотняной салфеткой (интуиция подсказывала мне, что мыть её за собой ни в коем случае не следует!), я встал, чтобы продолжить исследование загадочных недр своего жилища, – теперь, когда Игорь не дышал мне в затылок, я был не прочь разглядеть его подробнее.

Так называемая «столовая» – смахивающее на операционную продолговатое помещение с длинным дубовым столом, из-за которого через строго равные промежутки торчали высокие, чуть выгнутые спинки аскетичных стульев, – пробудила во мне привитую советским детством классовую неприязнь, и я пообещал себе, что часто бывать здесь не стану – разве что мои высокие друзья нагрянут ко мне в гости. Уютная, в зеленых тонах, спальня заслуживала большего внимания. Меня, правда, слегка позабавили размеры королевского ложа, – но ведь я и дома всегда сплю на разложенной тахте: люблю, старый грешник, чтобы было где раскинуть конечности.

Присев на кровать и слегка попрыгав на ней, чтобы испытать её упругость (на новом месте приснись жених невесте!), я покинул спальню – и двинулся дальше, в рабочий кабинет.

Там было тоже очень славно и пахло деревом. В торце располагался вполне натуральный камин (сейчас он, правда, ввиду июля бездействовал), а на крепком письменном столе с множеством выдвижных ящичков – детская мечта! – стоял ноутбук самой модной марки. (Ещё в Москве Игорь предупредил, что все условия для работы будут мне предоставлены – «только, пожалуйста, не устанавливайте там «телефона доверия», – оговорился он, – это было бы не очень тактично по отношению к хозяину Дачи». Подобная просьба, весьма недвусмысленно выдавшая его мнение о моём воспитании, не на шутку покоробила меня. Впрочем, я очень миролюбиво ответил, что буду только рад отдохнуть от чужих проблем и в кои-то веки заняться чем-нибудь для души – скажем, вкусненькими научными статьями, алчно требующими завершения).

На стену упал закатный луч, окрасив её фрагмент оранжевым, – оказывается, был уже глубокий вечер, и я ощутил ту особую смутную тревогу, что частенько охватывает чувствительного горожанина в неуютной близости природы – чуждой ему стихии. Поёжившись, я включил ноутбук, но даже его мерный гул не избавил меня от ощущения тоскливого одиночества. Покрутившись немного на мягком офисном стуле и бессмысленно поглазев на экран, где, надо же, даже заставка рабочего стола была мне знакома – заснеженный зимний лес, – я решил сойти вниз и разыскать Игоря, который, хоть, наверное, и был очень занят, однако, возможно, из выработанной годами вежливости не отказал бы в компании пожилому, интеллигентному, страдающему от неприкаянности гостю.

Спускаясь, я вновь подивился тому, что и поначалу не ускользнуло от моего внимания – украшающей помпезную мраморную лестницу коллекции замечательной реалистической живописи конца прошлого века. Собрать её придворным искусствоведам стоило, наверное, немалых хлопот – многие из этих работ я узнал, во времена моей молодости они были рассованы по частным собраниям и встретить их можно было только в каталогах, где я, собственно, их и видел. У Бессмертного Лидера, если судить по этой подборке, был довольно консервативный, но тонкий и изысканный вкус.

К моей радости, которую я изо всех сил постарался не выказывать слишком бурно, Кострецкий, каким-то чудом успевший уладить все свои дела с персоналом, уже сам явился по мою душу. Я застал его на террасе сосредоточенно глядящим в крохотный звукофон, который он, увидев меня, тут же спрятал и радостно замахал рукой – оказывается, он звонил мне в номер, спросить: не хочу ли я осмотреть окрестности?.. Конечно, я хотел. Игорь бодро заметил, что он в этом и не сомневался.

Он уже успел сменить свой строгий серый городской костюм на более дачный – летний, светло-бежевый, с распахнутым воротничком. На моё стыдливое бормотание – мне-то, пню замшелому, и в голову не пришло переодеться с дороги – Игорь, однако, замахал руками и принялся уверять, что самое лучшее для меня сейчас – это расслабиться. Официальный этикет на Даче не имеет хождения, по давней традиции здешние гости разгуливают в чём попало (некоторые даже специально свозят сюда вышедшие из моды вещи!), а сам Бессмертный Лидер, тоже в каком-то смысле гость из прошлого, вообще терпеть не может никаких переодеваний – и, как правило, все четырнадцать отпускных дней носит один и тот же застиранный тельник либо майку – в зависимости от погоды.

– Это только один я такой… маньяк, – смеясь, добавил он, осторожно, как бы жену на сносях, беря меня под локоток – и сводя с каменных ступеней невысокой террасы на мощёную розовым кирпичом дорожку. – Невротическая забота о внешности. Возьмёте меня в пациенты, а, Анатолий Витальевич?..

Старательно громоздя фразу на фразу, я, хоть и коряво, но всё-таки ответил, что, мол, на сей раз, пожалуй, нарушу клятву Гиппократа – уж больно обидно мне лишаться удовольствия лицезреть столь редкостную элегантность. Похоже, я не ударил лицом в грязь – моё остроумие было тут же должным образом оценено. Расхохотавшись, министр безопасности погрозил мне наманикюренным пальцем – и заметил, что, мол, коль скоро я «манкирую» своими обязанностями врача, он, пожалуй, пристроит меня на дипломатическую службу.

Меж тем в моих словах почти не было комплимента. Я и впрямь любовался им, впервые имея случай наблюдать его так близко, да ещё вне привычного официоза. Он был чертовски хорош. Я всем телом ощущал сквозившую в каждом его движении вкрадчивую кошачью грациозную силу. От него исходил дорогой, но казавшийся почти естественным аромат древесной свежести. В маленьких, аккуратных ушных мочках посвёркивали крохотные бриллиантики. Ворот романтически распахнутой рубашки открывал по моде безволосую грудь (мне-то что, даже если он её и бреет?!), на которой блестел, подчёркивая ровный матовый загар, трогательный золотой крестик на цепочке. В русых, чуть растрёпанных волосах – ни сединки. Блаженные сорок пять. Мальчишка, по нынешним-то меркам.

Украдкой скашивая глаза, я с жадным интересом разглядывал его лицо, такое знакомое и незнакомое одновременно. Ухоженная линия бровей цвета мокрого, очень мокрого песка. Кошачий разрез лукавых, весёлых глаз. Короткий прямой нос. Подвижный рот, окружённый смешливыми складочками, всегда готовый, чуть-чуть, самую капельку слишком готовый к улыбке. Вот форму его я определить бы затруднился: он всегда или говорил или улыбался – вот как сейчас, например. Мне вдруг пришло в голову, что это, может быть, вовсе и не случайность – я не видел ещё ни одной фотографии Игоря Кострецкого, где его рот находился бы в состоянии покоя. Возможно, ему кажется, что тот не очень выгодно смотрится?..

На миг я ощутил соблазн проверить свою догадку (попросив его, скажем, попозировать мне для незатейливого отпускного фото), – но тут же махнул на неё рукой. Я ведь и впрямь не собирался брать Игоря себе в пациенты – он был вполне хорош как есть! – а, стало быть, и не желал копаться в его потаённых комплексах, даже если таковые – в чём я сильно сомневался – у него были. Вместо этого я вдруг поймал себя на дурацкой, слюнявой мысли, что хотел бы такого сына. А если б мой сын оказался хладнокровным убийцей, погубителем России, я не осуждал бы его, я б им гордился. Ведь это был бы мой сын, и гори всё остальное синим пламенем.

Рассуждая так, я и сам не заметил, как мы обогнули особнячок – и неожиданно оказались на лужайке, куда выходило окно моей гостиной. Тут Игорь, всё это время как-то загадочно, молча улыбавшийся, вдруг оживился – и, чуть не вручную повернув мою неловкую, тугодумную голову в нужную сторону (я, жалкий горожанин, всё никак не мог оторвать глаз от неправдоподобно плоского кругляша закатного солнца, медленно уходящего за дальний лес), заставил меня взглянуть «вон туда-а-а, туда-туда!» – то есть на шеренгу голубоватых туй, из-за которых выглядывало что-то вроде круглого персикового павильона со стеклянной сферической крышей. Игорь считал, что я непременно должен осмотреть это удивительное строение, настоящий шедевр современного русского зодчества. Туда-то мы и направились по окаймившей лужайку розовой дорожке, – причём я осторожно предположил, что шедевральное здание – его, Игоря, домик. Оказалось, нет – министр пристроился совсем в другом уголку территории, близ дубовой рощи. Впрочем, туда мы в конце концов тоже добрались – после того, как я вдоволь (и, признаться, не совсем искренне) повосхищался изысканной персиковой постройкой так и невыясненного назначения. Жилище Игоря – нечто вроде стилизованной китайской пагоды – понравилось мне куда больше, о чём я не удержался ему сообщить – на что Кострецкий добродушно-укоризненно покачал головой, как бы говоря: «Что ж, у каждого свои причуды, но я всё-таки прав».

Меж тем матово-красный солнечный диск, так поразивший меня несколько минут назад, окончательно скрылся за чёрной зазубренной кромкой, оставив по себе несколько зловеще-лиловых хлопьев, тускнеющих с каждой секундой. Мой неугомонный поводырь, упорно не хотевший «домой» и «спатиньки» – ну точь-в-точь резвое дитё в первый день школьных каникул! – предложил прогуляться вниз к озеру по его любимой дубовой аллее, которая, по его словам, становится особенно хороша в такую вот послезакатную пору.

Естественно, я согласился.

Упомянутая аллея начиналась как раз за Игоревой пагодой, – и, едва мы вступили в этот неширокий зелёный коридор, как меня охватило странное тревожное чувство, неизвестно чем вызванное – то ли царящим здесь сумраком, то ли острым запахом зелени и сырости. Силясь хоть немного прибодриться, я с преувеличенной готовностью принялся разглядывать прячущуюся меж деревьев маленькую деталь интерьера – очень ладненькую скамейку-качели на металлических цепях, под пластиковым навесиком. Личная разработка И.И. Кострецкого, художника и дизайнера. Этих скамеечек здесь несколько, сказал он, так что я могу не беспокоиться, что за время прогулки у меня устанут ноги.

Впрочем, думать об этом было рановато – аллея уходила резко вниз, и ноги по ней шли точно сами. Здесь и впрямь было очень красиво, загадочно, как в сказке, и немного зловеще. Вдали смутно отблёскивало что-то, что было, по-видимому, обещанным озером. По мере того, как мы приближались к нему, всё больше смеркалось – и в аллее становилось жутко; уже отзвучивал неясной угрозой шорох вековых деревьев, и мне вдруг пришло в голову, что здесь, пожалуй, очень опасное место для Правительственной Дачи: злоумышленнику не составит труда затаиться в густой зелени.

Этой-то удивительной в своей тонкости мыслью я и решил поделиться со своим обаятельным спутником. Тот обеспокоенно повернулся ко мне всем лицом, чуть светящимся в полутьме, и очень серьёзно спросил:

– Вы чего-то боитесь?

Не за себя, не за себя, поспешил пояснить я, испугавшись, что министр может оскорбиться моим недоверием; но ведь здесь Правительственная Дача, и не дай Бог кто-нибудь отважится на покушение…

– На кого? – спросил Игорь. – На меня?

Он произнёс это непередаваемым тоном, в котором было много чего: и презрение, и язвительность, и неподдельное изумление, и угроза. Больше он ничего не сказал, – но на меня вдруг дохнуло зловещей силой, что заключал в себе этот изящный ферт, и я в растерянности замолчал. И впрямь, было предельно ясно, что никто в более-менее здравом уме покушаться на Игоря Кострецкого не станет, – а, если б какому-нибудь идиоту и стукнула в голову подобная идея, министру стало бы об этом известно куда раньше, чем тот сам бы её осознал. Мне бы на этом успокоиться и сменить тему, но я, старый дурак, как всякий новичок, принялся «обставляться» (жаргон моей юности):

– Нет, я хочу сказать… всё-таки наш Бессмертный Лидер, Александр Гнездозор… не опасно ли…

В следующий миг я весь покрылся холодным потом, осознав, что ляпнул чудовищную глупость, из последствий которой мне, возможно, уже не выкарабкаться. Это было тем страшнее, что Игорь зловеще молчал, как бы предоставляя мне самостоятельно понять всю крамолу сказанного.

Несколько шагов мы сделали в полном молчании, руки за спину, по уже совсем тёмной, зловеще шепчущей аллее, ведущей, казалось, в никуда, – и мысль моя лихорадочно металась, ища опоры; наконец, мне показалось, что я нащупал спасительную ниточку, в которую тут же вцепился с отчаянием утопающего:

– Я хочу сказать… конечно, наш президент бессмертен, я и сам не сомневаюсь в его божественном происхождении, но ведь даже Христа убили, стоит ли рисковать?!

Сказав так, я почувствовал, что совершенно обессилел, что уже не соображаю, что несу, – и что, если Игорь сию же секунду не придёт мне на помощь, я рухну замертво прямо здесь, без всякой кострециллы.

То была страшная секунда. К счастью, Игорь не счёл больше нужным подвергать меня нравственной пытке, – и в следующий миг я почти с эйфорическим облегчением услышал его фирменный короткий смешок, равный в эту секунду помилованию.

– Я ценю вашу бдительность, поверьте, – со вздохом заговорил он, и мой локоть вновь ощутил его ласковую, но крепкую хватку. – Но не бойтесь за господина президента. Его нельзя убить, это я вам заявляю со всей ответственностью как министр государственной безопасности. Вы вспомнили Христа… – он хмыкнул, – это очень тонкая параллель и делает вам честь, но, видите ли… тот, в сравнении с нашим Александром Васильичем, всё-таки, похоже, обладал куда большими возможностями… в частности, у него была свобода выбора, чего у нашего Лидера, увы, увы…

Мы остановились; ещё несколько секунд он странно, пристально, испытующе смотрел мне в глаза – покуда, наконец, ему не показалось, что с меня достаточно, и мы не двинулись дальше – медленно-медленно, ибо мои ноги отчего-то стали свинцовыми, даром что дорога по-прежнему шла под гору.

– Вы, я вижу, не понимаете меня? – спросил он вдруг, и меня вновь бросило в пот. Я готов был откусить себе язык за то, что вообще начал эту тему. Как бы он не расчухал, промелькнуло у меня в голове, что в эту минуту опасность, исходящая от него, кажется мне куда более реальной и пугающей, чем притаившийся в листве гипотетический убийца.

Кое-как я, однако, промямлил, что у меня, мол, и нет нужды в понимании – я верю ему на слово.

– Напрасно, – серьёзно ответил он. – Я ведь ещё не предоставил вам никаких доказательств. Мой вам маленький дружеский совет: никогда не доверяйте никому безоговорочно. Слова – пыль.

Ещё несколько шагов – рука об руку, в тяжёлом молчании, героически преодолевая ставшую адски трудной дорогу. Не поручусь, что я не кряхтел. Когда мы поравнялись с очередной спрятавшейся в зелени качливой скамейкой, Игорь сказал:

– Присядем.

Я повиновался, и мы пристроились рядышком на скамье – как оказалось, очень удобной; маленький мягкий диванчик был, очевидно, обит водоотталкивающей тканью, ибо ладонь моя при касании не ощутила ни малейшей сырости. Игорь вальяжно положил руку на спинку сиденья – и принялся мерно раскачивать скамейку, тут же ответившую ему уютным старомодным скрипом.

– То, что я вам сейчас расскажу, мой дорогой Анатолий Витальевич, – вкрадчиво начал он, – я рассказывать ни в коем случае не должен. Это закрытая, сугубо секретная информация. Разглашая её, я совершаю непростительное должностное преступление. Но мне так дорог ваш душевный покой, что ради него я готов даже преступить закон. Хотя я уверен, что могу рассчитывать на ваше молчание, не так ли?..

Он выразительно глянул на меня, в сумраке его взгляд казался особенно зловещим, и я, сдерживая нервную дрожь, кивнул. Чего он пристал ко мне, в отчаянии думал я, разве я требовал от него каких-то откровений?..

– Вот признайтесь, – продолжал он, – когда я сказал, что господина Гнездозора нельзя убить, вам в голову наверняка закрался вопрос, который вы, видимо, постеснялись задать в силу присущего вам такта. А между тем вопрос этот более чем логичен. Ну, не стесняйтесь, спрашивайте – здесь никого, кроме нас двоих, нет!

Он задорно улыбнулся, сверкнув во тьме белыми ровными зубами, но у меня не нашлось моральных сил ответить ему тем же.

– Боитесь? – хмыкнул он. – Ну, ничего, я думаю, со временем вы поймёте, что меня вам нечего бояться. Я ваш искренний друг. Но, раз уж вы так любите осторожничать, я с вашего позволения, сам задам себе этот вопрос. Можно?