Текст книги "Тупик доброй надежды (СИ)"
Автор книги: София Бронштейн
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
Не житье – бытье.
Паучиха
Я сплету паутину – ажурное нежное кружево,
Будут нити прозрачны и ядом медовым сладки.
И беспечный, как сон, мотылек, и муравей -
неустанный стахановец-труженик
Попадутся в мои беспощадные шелковые силки.
По утрам бриллиантовой россыпью росной
покрыты тенета,
Так красиво, что сердце мое замирает в груди.
В мой безвыходный рай я тебе
открываю ворота – заходи.
День и ночь я плету своей цепкой любви паутину,
Ею заткан кустарник, и лес, и твое холостое жилье.
На тебя я закинула сеть, как на крупную рыбу в путину.
Я сплету паутину – и ты попадешься в нее.
Побег
Живу деталью в интерьере
В тобой навязанной манере,
Как Вий, не поднимая век,
Но я жива, по крайней мере -
Побег.
Не от кастрюль и ложек-плошек,
От плюшевых собак и кошек,
Где простыни белы, как снег,
Где ты сидишь, такой хороший -
Побег.
И не от золота бесстыжего,
Его дурного глаза рыжего -
Оно не скрасило мой век,
Но душу как мочалку выжало -
Побег.
Не жить, друг друга избегая,
Как два волнистых попугая,
Которых кормит человек.
Из одноклеточного рая -
Побег.
Удавка шелковая свита,
Но воля – нет, не позабыта:
Истоки помнят устья рек.
Все решено, и дверь открыта -
Побег.
***
Брутальные брюнеты бесстрашны, как тореро,
Блондиночки-туристки уже готовы пасть.
Ах, что за темперамент – без удержу, без меры,
Его безумна сила, несокрушима власть.
Ах, бледные девицы из северного края,
Ах, чопорные дамы, ах, пуританский стиль!
Бегите искушенья, скорее прочь из рая
В свой дом, как в безопасный холодный монастырь.
Ах, страстные мужчины, коварные мужчины,
И речи ваши лживы, и сами вы – обман,
Но вам не покоряться есть лишь одна причина -
Став рыбой хладнокровной, вернуться в океан.
И там, в глубинах темных, недостижимых солнцу,
Прожить в тоске и мраке остаток рыбьих лет.
В крови холодной рыбьей едва ли страсть взорвется,
Когда призывно взглянет – ах, боже мой! – брюнет.
***
Елене Ковриго
Да не исчезнет красота
Из нашей повседневной жизни,
Как солнца свет, морские брызги,
Сирень цветущего куста.
И нежность персиковых щек,
И губ черешневая нота,
И брови дерзкого разлета,
Что не нахмурены еще.
Лица изысканный овал,
Изящный жест и томность взгляда -
Цветок таинственного сада
И в скань оправленный опал.
Да не исчезнет ясность глаз,
Во сне сомкнутые ресницы
И руки, словно крылья птицы,
Благословляющие нас.
И значит, жизнь не так пуста,
Пока в ней женщины прекрасны,
Душевны песни, небо ясно.
Да не исчезнет красота.
СОЛО ДЛЯ ДВОИХ
***
И снег был нестерпимо бел,
Как саваны для обреченных,
Когда касался наших тел
Разгоряченных.
Нас накрывал незримый смерч,
Несущий забытье кому-то,
Где размыкание рук – как смерть,
Пусть даже только на минуту.
И снег нездешней белизны
Был сладок сладостью нездешней,
Он расцветал среди зимы
Кустом сирени белой вешней.
Смывая поцелуй с лица,
В сугробы рухнем мы с тобою,
Как в шкурки белого песца,
Постеленные нам зимою.
Той белой снежностью с тобой
Я был обвенчан, как увечен,
И вдох, и выдохнаш любой
Был краток и беспечно вечен.
Вальс
Папа учил меня вальс танцевать, вальс.
С мамой они восхитительно танцевали под патефон -
Лучшая в мире пара, высокий класс,
Словно не вальс их кружил, а волшебный сон.
Папа был замечательный, великолепный танцор:
Офицерская выправка, особенный флотский шик.
Это редко, но все же встречается до сих пор
У тех, кто с юности кортик носить привык.
Я училась под «Вальс о вальсе» Шульженко
Ибыла неуклюжа, но папа не жалел для меня сил,
В каждом своем движении, в каждом жесте
Благороден, изыскан и невероятно красив.
Лишь на балах Офицерских собраний, давно
уже канувших в Лету,
На паркете ореховом, помнящем
мазурку и полонез,
Дамы кидались в вальс, как в любовь
по выигрышному билету -
Безрассудно, беспамятно, безоглядно,
безудержно, без...
***
Абраму Гроссману
Прости меня, весна, но мне милее осень,
Когда светает в семь, когда темнеет в восемь,
Но долог теплый день сентябрьский, пока
Слезам небес еще не приспешило литься,
Так предзакатна нежность старика,
Оправленная в горечь палых листьев.
Прости меня, весна, но астр осенних очи
Жгут душу языками бледного огня.
Прости меня за то, что сон прошедшей ночи
Отчетливей, чем явь сегодняшнего дня.
Весенняя пора, забава молодых...
Прости меня, весна, но осень мне милее,
Когда метет листва по выцветшим аллеям,
И до зимы созреть успеет новый стих
Под музыку ветров в размере семь восьмых.
Выпускной
И танцы босиком на мостовой,
На теплой черепаховой брусчатке,
Где свежий ветер в бархатной перчатке
Легко ерошит клен над головой,
И наших ног не вечны отпечатки
Под вечной пятипалою листвой.
Доселе ненадеванные туфли
Отброшены – мешают! – в пыль обочин,
И губы так предательски припухли
От взрослых поцелуев этой ночи,
Лицо горит от ласковых пощечин
Кленовой целомудренной листвы.
Нас никогда не понимали вы,
Солидные всезнающие люди,
У вас, у взрослых, никогда не будет
Ни танцев босиком на мостовой,
Ни лиц, исхлестанных ночной листвой,
Когда бушует вечер выпускной,
Когда возможны всякие безумства,
И целоваться нестерпимо вкусно,
И мы считаем, что уже не дети.
Но встанет день, недетских сказок полный,
В халате желтом, как рабочий полдень,
С холщевою петелькой на спине,
Наш первый день во взрослом первом лете,
Как первый шаг по будущей стерне.
Фокстрот
Переменным шагом лисьим,
Чтоб дыхание рот в рот,
Чтобы быстро, очень быстро -
Фокстрот.
Тонких юбок колыханье,
Обнаженных рук разлет,
Твоего бедра касанье -
Фокстрот.
И танцзал бескрайней тундры,
Пол качается, как плот,
Это радостно и трудно -
Фокстрот.
Страстный выдох саксофона
Упоителен и быстр,
От хрустального плафона
Под ногами россыпь искр,
И по лунной их дорожке
Музыка легко несет
Золотые босоножки,
Наш серебряный фокстрот.
Но крепки твои ладони,
И нежна твоя рука.
В этом сладостном полоне
Я на миг – и на века.
***
Аркадию
Сосны по щиколотку в воде,
Совсем уже скоро поспеет лещина.
Быть любви, и значит, что быть беде,
Или я не женщина, а ты не мужчина.
Солнце встанет по пояс в цветах и траве,
Словно глазунья с зеленым луком,
Солью выбеленные волосы на твоей голове
Будут пахнуть морем и близкой разлукой.
В центре круглой поляны, упругой,
как плоский живот,
Пуп земли – муравейник, в котором
никто не живет,
Новорожденных елочек нежные мягкие жала.
Все пройдет, мы же знали, что все пройдет,
Будет то же, что было, и тоже пройдет,
Где поляна грудью к воде прижалась,
Соль морская, как иней, на травы падет,
И цветы умрут, и траваумрет,
И останется только печаль и жалость.
***
Февраль.
Достать чернил и плакать.
Открыть заветную тетрадь,
Слезами все вокруг закапать:
Буфет, столешницу, кровать
(Теперь в ней будет мокро спать),
Пером страницу исцарапать,
Дождаться марта.
Зарыдать...
Какое низкое коварство -
Весенний приступ графоманства,
И с ним никак не совладать.
Такая пакость, хуже пьянства.
Но, впрочем, есть одно лекарство:
Разлить чернила.
Не писать.
***
И – ни вкуса, ни цвета, ни запаха
Нет у нашего позднего завтрака
С послевкусием ночи любви,
И рубашки крахмальные заморозки
Поцелуи остудят твои.
Эта ночь вне законов морали -
Петухи уже трижды орали,
Но рассвет еще не наступал,
И глаза мы не закрывали,
Чтобы он нас врасплох не застал.
Я сварю тебе черного кофе,
Как когда-то мы пили на Корфу,
Норецепторы обожжены.
Так изыскан твой мраморный профиль,
Только кончики пальцев нежны.
Целомудренны мы и бесстыдны,
Прозорливы и недальновидны,
Мы не ведаем будущих бед.
Совпадают у нас биоритмы:
Поздний завтрак, почти что обед..
Разлука
В ротонде круглой, как арена,
Где старый мрамор прост и чист,
Два атрибута неизменных:
Лоза и прошлогодний лист.
Я говорю тебе слова,
Ты слышишь, но не понимаешь,
Меня ты даже обнимаешь,
Но плеч касаешься едва.
Уже предчувствуя разлуку,
Ты мне протягиваешь руку,
Но холодна твоя рука,
Судьба, как пони, мчит по кругу,
Опилки свежие копытя,
И ясно нам наверняка:
Мы больше не нужны друг другу,
И хочется завыть и выпить.
В ротонде круглой, как манеж,
Судьба по кругу, точно пони,
Безостановочно бежит,
И прошлогодний лист дрожит
В моей оставленной ладони.
Сиртаки
Ремешки сандалий моих плетеных
Обвивают голень до яблок коленей,
На холмах в оливковых рощах темных
Легконогих ланей мелькают тени.
И туника расшита золотой нитью,
Схвачена под грудью пояском блестящим,
Словно мрамор колонн с виноградной
плетью
Сопрягает прошлое с настоящим.
За вечерней трапезой с сыром козьим
И инжиром сладким, и вином терпким
Виноградные благословим гроздья
Поцелуем нежным, объятьем крепким.
Твоих сильных рук огрубела кожа
От работ трудных, от морской соли,
И мою судьбу прочитать можно
По суровым складкам твоих ладоней.
И когда туманы скрывают тайны,
И сирокко сдувает с волн белую накипь,
Мы танцуем лучший на свете танец -
Нам завещанный эллинами сиртаки.
Наша цепь неразрывна, как море и берег,
Где лоза беременна виноградом,
Опустевшая амфора вином бредит,
И мое плечо да с твоим рядом.
И, мудрей Диогена, в дубовых бочках
Вызревает вино цвета темной крови.
Мы сиртаки танцуем не поодиночке,
Потому что лишь вместе мы с богами вровень.
Монотонный ритм нарастает мощно
От простого престо до грома крещендо.
Этот танец не дань уходящей моде,
А веленье души и желанье сердца.
Возьмемся крепче за руки,
И раз, и два, и раз, и два,
Над морем солнца зарево
Затеплилось едва.
И мы с тобой, и мы с тобой
Судьбы читаем знаки,
Наш танец вечен, как любовь -
Божественный сиртаки.
Кафе "осень "
Аркадию
Эта осень с пейзажей Моне и Сезанна,
С полотняными крышами кабриолетов,
Заштрихованы косо зонты парижанок
Моросящим дождем, отпевающим лето.
Саксофон, пианино, труба и гитара,
Деревянных столешниц незахватанный глянец,
Мы с тобою такая прекрасная пара,
Жаль, для нас он последний,
этот медленный танец.
Мы с тобою случайны, как блюз в подворотне,
Как монашки в притоне, клошары в Версале.
Значит, было угодно погоде, природе,
Чтобы лето в фаворе, а осень в опале.
И сейчас мы случайны при встрече короткой
В придорожной кафешке с остывшим "эспрессо".
Облетевшие листья повзводно, поротно
Погибают в кострах без борьбы и протеста.
Словно пьяные ангелы, музыканты безгрешны,
Фары наших машин от тумана слезятся,
И рыдает в кафе саксофон безутешно
На последних аккордах прощального танца.
Просигналит клаксон с легкой долей цинизма,
Но как будто впервые от создания мира -
Эта осень в манере импрессионизма,
Эта горечь и страсти в манере Шекспира.
Танго
Лизнуть соленое запястье,
Глоток текилы илимон -
Парит безудержное счастье
Под старенький аккордеон.
Это тайна
Со вкусом манго,
Этот танец
Зовется танго,
Это странно,
Но это именно так.
Браслеты звякнут на запястье,
На палец виски "Баллантайн" -
И снова кружит в вихре страсти
Наисладчайшая из тайн.
Ноги лижет,
Как пес бродячий,
Юбок нижних
Атлас горячий,
Ближе, ближе -
И мы едины с тобой.
Не выпускай мое запястье,
Еще не кончился полет
Звезды, упавшей в одночасье
На пол с заоблачных высот.
Только роза
В зубах зажата,
Тела бронза
В лучах заката,
Это доза,
Адреналина в крови
На запястье
Браслеты дрогнут,
Эхо страсти
Не будет долгим,
Это счастье -
Лишь танго нашей любви.
Попытка шансона
Давиду Теперу
Не убить здесь вечер ранний
Нет причины ни одной,
Мудрый лабух ресторанный,
Ты сегодня мне родной.
Я по жизни неприкаян,
Мне б погреться у огня
До того, как брат мой Каин
Доберется до меня.
Здесь по паре каждой твари,
Но любой один, как перст,
Здесь лабают на гитаре
И танцуют под оркестр.
Я, случайный посетитель,
Здесь пропью последний грош,
Искуситель и спаситель,
Только душу мне не трожь.
Где объедки и окурки,
И французские духи,
Три блатных аккорда"Мурки"
Отпускают мне грехи.
Увезет меня «Извозчик»
От засиженных столов
В мир восторженных эмоций
И высоких чувств и слов.
И покажется, что справной
Будет завтрашняя жизнь.
Мудрый лабух ресторанный,
Это чудо удержи.
Румба
Это молнии меч,
Сумасшедшая бомба,
Этот огненный смерч
Называется румба.
Не смеюсь и не плачу,
Но в руках твоих таю,
Мой потерянный мачо,
Я тебя обретаю.
Не серебряный рубль -
Звон гитары и банджо,
Уведи меня, румба,
Убеди меня, румба,
Околдуй меня даже.
Разрази меня гром,
Все равно не раскаюсь,
Что горячим бедром
Я к тебе прикасаюсь.
И полжизни не жалко
За продление мига,
Обнимай меня жарко,
Ненасытный амиго.
Я не прячу колени
И браслет на лодыжке,
Убегаю из плена,
Но ты в спину мне дышишь.
Оттолкнешь и притянешь,
То так нежно, то грубо,
Отдалишь и приманишь,
Словно жизнь – это румба.
Своим сердцем разбитым
Я за все заплатила,
Мой партнер динамитный,
Смуглотелый латинос.
Мое пестрое платье -
Как летящая клумба,
И последним объятьем
Завершается румба.
Я к ногам твоим рухну,
Обессилена страстью.
Будь ты проклята, румба.
Будь ты вечною, румба,
Моя гибель и счастье.
***
Когда я приеду к тебе, то пускай будет
раннее утро,
И даже не утро само, а еще предрассветье,
Пока не проявлены краски на клумбах, и
кажется хмурым
В бесцветной листве, как в засаде,
вчера затаившийся ветер.
От крохотной площадисерой такой,
привокзальной, -
Там дремлют ларьки, опустив занавески
из ситчика цвета шафрана.
И вечная лужа у входа стремится
казаться хрустальной,
Ажирный котяра – приблуда буфетный,
на миг приоткрывает своизеленые фары.
Я двинусь со скоростью солнца по улице,
словно по небу,
И ветер проснется, и шею мою поцелует
щекотно,
И хлынет в лицо запах свежепеченого хлеба,
И вспыхнут цветы опереньем жар-птицы
победительно ибесповоротно.
И будет светло, когда я поднимусь по
ступеням,
Отбросив багаж немудрящий:
сувениры, открытки, платочки...
Откроется дверь без звонка, у меня подогнутся
колени,
И солнце над нами встанет твердой и
окончательной точкой.
Про кошку
Очень трудно найти черную кошку в темной
комнате, особенно, если ее там нет.
Старинная мудрость
Мы ищем кошку в темной комнате,
Пока не зажигая света,
Мудрец считал,там кошки нету,
Вы помните?
Она вела себя нахально:
Украла колбасу – и в спальню.
Мы бросились за ней – искать,
Но вдруг наткнулись на кровать,
Мы в темноте о ней забыли,
О кошке мы забыли тоже:
Пусть хоть объестся колбасой,
А мы вдвоем с тобой уплыли
На нашем многоспальном ложе.
Без абажура и босой,
Торшер не лил свой свет на кожу,
Она светилась в темноте,
Где кошки не было в помине.
На белом простынном листе
Твое почти святое имя
Я дал бесстыдной наготе.
Философ, видимо, скучал
И развлекался с кошкой черной.
Чесночный запах источал
Шмат свежей колбасы копченой,
Его хозяйственная кошка
Под тумбу спрятала за ножку.
Но запах непорочных трав
Витал над нами в это лето,
А прав мудрец или не прав,
Нам было безразлично это.
Саксофон
Мелким пуговкам тесно
На шифоновой блузке.
Признаюсь Вам, маэстро:
Я люблю эту музыку.
Не простуженный плакса
Под аккомпанемент -
Гениального Сакса
Зазвучал инструмент.
Змей из райского сада,
Изгибая свой торс,
Искушения ради
К чьим губам ты прирос?
Пустогорлым валторнам,
Выдувающим спесь,
Подпевает с восторгом
Дивный голос, которым
Никогда мне не спеть.
Непростительно мало -
Трехоктавный полет,
Не хватает вокала,
Если он запоет.
И пронзительней жалости,
Многозначнее Канта,
Он для блюзов и джазов,
Для ноктюрнов и кантри.
Воплощенная нежность,
Неприкрытая сила.
Ты же помнишь, конечно,
Как тебя я любила,
Как под праздничной блузкой
Голубого шифона
Было тесно от музыки
Твоего саксофона.
Чаевник
Я умер в прошлый понедельник
От горя и тоски. Во сне,
Когда вечерний бриз-бездельник
Задернул шторы на окне.
Я так Вас ждал на чай в субботу,
Купил пирожное буше
И в чай добавил бергамоту,
Что Вам особо по душе.
И в воскресенье не пришли Вы,
А я так ждал, я был так рад,
Но трюфеля и джем из сливы
Свой потеряли аромат.
Тогда я взял себе и умер.
Зачем мне житьв такой тоске?
А мерзкий телефонный зуммер
Жужжал, как муха на виске.
Пришла молочница во вторник,
Я ей, конечно, не открыл.
Соседский кот, подлец проворный,
Сметану на крыльце разлил
И, нализавшись до отвала,
Кот вышел, видимо, в астрал.
А я лежу, мне горя мало,
Я умер, я же вам сказал.
Была жара, сметана скисла,
Полночный приближался час,
И жизнь, и смерть лишились смысла,
Но тут пришло письмо от Вас,
Что приглашаете к обеду,
Что будете скучать и ждать...
Придется мне воскреснуть в среду,
Я не могу Вам отказать.
***
Час поздний. Пора мне. Прощайте. Простите,
Я что-то сегодня у вас засиделся.
Пойду. А соскучитесь – вновь пригласите
От чистого сердца. От чистого сердца.
Накройте нам стол к полуденному чаю
С любимыми сушками и мармеладом,
А если я раньше по вам заскучаю,
Представлю, что снова мы рядом да ладом.
Ах, как мне от вас уходить нестерпимо,
Но в нашем романе нет сцены постельной,
И щелкнет замок, словно выстрелит в спину,
Как рецидивисту статьи подрасстрельной.
Притворных приличий прилежные танцы -
Зачем мы их так исполняем усердно?
Скажите мне просто: "Вам лучше остаться".
Скажите мне это от чистого сердца.
***
Юлику Татти
Не дожить мне до рассвета
И на помощь не зови -
Этой ночью в это лето
Я сгораю от любви.
Это верная примета -
На двоих один огонь.
Я ворвался в это лето,
Словно прыгнул без билета
В отъезжающий вагон.
И не нужно нам с тобою
Никаких других примет:
Нас на свете только двое,
Никого другого нет.
Нет табу и нет запретов,
Этот танец только мой.
Все, что можно этим летом,
Нам аукнется зимой.
А пока в ловушке лета
Пленены, опалены...
Мне дожить бы до рассвета,
А потом и до зимы.
Музыка. Кода
Леониду Гольдбергу
Не звучи во мне больше музыка,
Не будоражь, не тревожь,
Ты же видишь, от боли я мучаюсь,
Словно плоть мне кромсает нож.
Не звучи во мне больше ни ноткою,
Ни последним эхом зари.
Пожелтевшею старою фоткою
На обоях старых замри.
На костре своей бесноватости
Не сжигай посреди толпы
На крутом эшафоте радости,
На поленьях чужой мечты.
Не терзай ты меня, я смирная,
Я уже не пою – молчу,
По тебе, как по полю минному
Больше я бежать не хочу.
Отпусти меня, ставшая мукою
Наяву и во сне,
Не звучи во мне больше, музыка,
Не воскреснуть мне...
Но всевидящую и мудрую,
Как огонь и живая вода,
Я тебя заклинаю, музыка,
Не оставь меня навсегда.
ПЛЕННИКИ СВОБОДЫ
Волчица
Первый снег под лапами тает,
Вам живою меня не взять,
Я – последняя самка стаи
И последняя в стае мать.
За спиной моей лай собачий -
Приближается смертный час,
Знать, звезда нашей волчьей удачи
Отвернулась нынче от нас.
Мне вожак прохрипел предсмертно,
Боль, выхаркивая из груди,
На последних кровавых метрах:
"Уводи щенят, уводи!"
И бегу я по тайным тропам,
Где смешались и снег, и грязь,
И за волчьим моим галопом
Лишь следов остается вязь.
И, неопытные следопыты,
Спотыкаясь, за мною мчат
Пять последних надежд неубитых,
Пять последних моих волчат.
А за спинами, точно лава -
Не укрыться и не избежать -
Настигает нас смерть-облава,
Но живой вамменя не взять.
И когда, скрываясь из виду,
Мои дети юркнут в кусты,
Я сама под выстрелы выйду
И умру поперек тропы.
Может, я предсмертно завою,
Может, некогда будет выть -
Вы не взяли меня живою,
Ну да, впрочем, и черт со мною,
Лишь волчатам бы выжить и жить,
Чтоб избыв детский страх потери,
По округе сеяли страх
Новой стаи матерые звери
С лютой ненавистью в глазах,
Чтоб над полем заснеженным ловчим
Отделяла от дней вечера
Зверь-звезда цвета крови волчьей,
Той, что пролили вы вчера.
***
Я люблю одиночество, когда ни друзей, ни врагов,
В коммунальном ковчеге и без меня каждой твари
по паре,
Ты напрасно так сладко поешь о любви своей
без берегов,
Я в ней вязну, как муха в ночном
паутинном кошмаре.
Мне милы полевые цветы в керамической вазочке
цвета засохшей травы,
И ненавистны признаний твоих удушающие
объятья,
Я весьма сожалею, но эта роза, увы,
Не подходит к моему платью.
Не дари никогда мне этих колючих цветов
Сотвратительным запахом сладких
духов примитивных,
В их зеленых ладошках зажаты охапки
атласных листов,
На которых таятся пошлейших стишков
непроявленные негативы.
Не хочу больше слышать измышлений
бульварной толпы,
Не хлещи меня своей нежностью,
как сыромятною плетью.
Я уже говорила, мне кажется, что эта роза, увы,
Не подходит к моему платью.
Франсуа Вийону
За густыми облаками
Тайна за семью замками -
Воровской сходняк светил.
Там блестящими руками
Месяц звезды захватил.
Под туманной плащаницей
Темных улиц вереницы
Без названий и имен,
Одноглазой смотрит птицей
Лишь одно среди окон.
Вышел месяц из тумана,
Вынул ножик из кармана -
Вы не смеете не сметь!
Нынче будет без обмана
Либо свадьба, либо смерть.
Пес-поводырь путь укажет,
По раскладу карта ляжет,
Глухо крикнет коростель.
За меня сегодня скажут
Шпага, пуля и кистень.
Ночь черна, как духи ада,
За любым углом засада,
Но меня не удержать -
По заслугам и награда
Тем, кто смеет побеждать.
Этой ночью воровскою
Мы поженимся с тобою,
Что бы ворон не кричал,
Лишь бы с черною бедою
Он меня не повенчал.
Но под утро небо чисто,
Звезд бесценное монисто
Звон рассыплет золотой,
Было весело и честно,
Подфартило нам с тобой.
Мчит блестящая карета
Неизбежного рассвета,
Алый конь как пуля скор,
Едет солнце без билета
Важное, как прокурор.
Добыча
Как ни горько признать, но приходится:
Не охотница я, не охотница,
Я чужая добыча, я дичь,
За которою гонятся.
И в убогой берлоге моей
Ни открытых окон, ни дверей,
Я давно никого не хочу,
Ни врагов, ни друзей.
Тишиной, как медвежьею полостью
С головою укрыта я полностью,
Пусть никто не подходит ко мне
Ни с любовью, ни с подлостью.
Наливается кровью закат -
Он не друг и не враг, и не брат,
Я сама никого не люблю
И никто мне не рад.
***
На заре из Назарета
Без котомки, без дорог
Уходил босой по свету
Молодой кудрявый Бог.
Что он знал о мире дольнем,
Где любой убог и сир?
Просто сердцу было больно
За несчастный этот мир.
Мир, где все погрязли в дрязгах,
Мир духовной пустоты,
Где гораздо больше грязи,
Чем любви и чистоты.
Где безгрешные блудницы
И порочны мудрецы,
Где одним зерном пшеницы
Сыты птицы и певцы.
Что в подлунном мире ценно?
Что спасать, любить кого?
Выход твой на эту сцену
Не изменит ничего.
Люди злы, бесстыдны, грешны,
Душам их спасенья нет...
Хоть на ослике, хоть пеший -
Возвращайся в Назарет.
* **
На землю предков пал туман...
В моем предутреннем окне
За приоткрытой занавеской
Как будто бы пейзаж Моне
Висит нечеткий и нерезкий.
Фантомы улиц и домов,
Машин подводные движенья
И миражи полутонов
Тревожат нам воображенье.
Какое, право, заблужденье -
Искать реальностьв мираже,
Где сыплет мелкий дождь осенний.
На улочках, ведущих к Сене,
Асфальт насквозь промок уже.
Туманным затканы муаром,
Едва мерещатся вдали
На низких берегах Луары
Добротной кладки замков старых
Космические корабли.
Редеет дымчатая вязь,
С лучами первыми борясь,
И побежден ночной туман.
Какой изысканный обман -
Реальность импрессионизма,
И сквозь аквариум окна
Не жизнь реальная видна,
А только ожиданье жизни.
***
Мне от сотворенья мира,
Как кухарке после пира,
Лишь огрызки бытия,
Да немытая посуда,
Да постель чужого блуда,
Только съемная квартира
Относительно моя,
Да еще судьба-паскуда
Стирку в тазик загружая,
Вас встречая, провожая,
Выезжая и въезжая,
Ключ сдавая от дверей,
Знаю я: дыра чужая
Будет временно моей.
Невеселая картинка:
Вянут пестик и тычинка.
Что мое? Шкафов начинка,
Книги, обувь и белье,
Да еще свинья-копилка -
Вот и все, что здесь мое.
И давно уже не важно:
Невезенье ли, удача,
Что бесценно, что продажно,
Что престижно, эпатажно,
Что утрачено однажды,
Что получено на сдачу,
Все на время, не на вечность,
Зверство или человечность,
Бутафорский, настоящий,
Что здесь тускло, что блестяще?
И не редька хрена слаще,
А субботнее вино,
Даже кошка приходяща
Через низкое окно.
Кошке, кстати, все равно.
Неказиста безымущность,
Легкость тяжкого бытья.
Оболочка, а не сущность
Там, где я была не я.
Не жила, а приживалась,
Не гордилась – унижалась,
От меня всего осталось
Неуменье быть вдвоем,
Да кусок души, где жалость
Не сдаваема в наем.
***
Я влюбленная дура,
Я просто влюбленная дура,
Безответно люблю, безнадежно,
Но усердно, без лени,
Безгранична любовь моя,
Словно весенняя тундра,
По которой промчались
Гонимые страстью олени.
И любви моей кустики чахлые
Над ягелем твоего безразличия,
Всего лишь мелкие частности,
Незаметные до неприличия.
Олениха последнего гона
С золотой пятнистою шкурой,
Я с любовью своей,
Как мишень посреди полигона -
Дура дурой стою,
Дура дурой.
Я люблю из последних сил своих,
Но боюсь,
Что меня надолго уже не хватит.
Все кончается,
Даже самый прекрасный стих,
Все изнашивается,
Даже любимое платье.
И когда я пойму,
Что уже не люблю тебя, а ненавижу,
Как равнину – горы,
Как плотину – реки,
И тогда я скажу:
"Поднимите мне веки!",
Потому что по-прежнему кроме тебя
Я ничего не вижу.
Баллада о зависти
Дмитрию Почтарю
Не позавидуй богачу
За то, что денег много,
Не позавидуй палачу -
Его душа убога.
Не позавидуй подлецу
Без совести и чести,
Не позавидуй мудрецу,
Что недоступен лести.
Тому, кто сытно ест и пьет,
Тому, кто в роскоши живет,
Кто режет правду-матку,
Не позавидуй тем, кто врет
Бессмысленно и гадко.
Но обзавидуйся до слез
И до ладоней влажных,
Когда сыграет виртуоз
Тебе ноктюрн однажды.
Тогда каленою стрелой,
Пассаж, исполнив сложный
Пробьет смычок защитный слой
Твоей брони подкожной.
И вот нутро обнажено,
Как будто бы обожжено
Такимвысоким счастьем,
Что может быть всего одно -
Недолго и нечасто.
Не позавидуй, видит Бог,
Ни трусу, ни герою,
Ни мальчику, что душу сжег
Волшебною игрою.
И коль угодно небесам
Сиять высоким светом,
Себе ты позавидуй сам
За то, что слушал это.
***
I
Клен осенний златоглав, как собор,
И помпезен,как гробница вождя.
Скоро будет он расстрелян в упор
Беспощадною шрапнелью дождя.
И каркас ветвей воздев в небеса,
На морозе он замрет, как умрет,
Так оставит архитектор леса
Для собора, что весной возведет.
Но пока еще твой светел наряд
Над панбархатом пожухлой травы,
Душу мне позолоти, листопад,
Ассигнацией сусальной листвы.
II
Куст шиповника в цыганском платке,
Тонких веточек ажурная вязь,
Словно линии судьбы на руке,
Что читает осень, не торопясь.
Все, что будет, знаю я наперед,
Все, что было -запиши и порви.
Заполошною сиреной орет
Кот бродячий, возжелавший любви.
Я, конечно, не помоечный кот,
Но живу, как он, у всех на виду,
Может быть, и мне в любви повезет,
Если к клену, как на паперть, приду.
***
Прошу не справедливости, но милости -
Бессильно слово,
Когда к твоей суровой справедливости
Я не готова.
По жизни я отчаянно спешила,
Искала счастья,
Поэтому, наверно, и грешила,
Молясь нечасто.
И не преумножала, не хранила
Того, что бренно,
Теряла и отчаянно дарила,
Как волны – пену.
При всех своих непоправимых минусах
Мы меру знаем:
Прошу не справедливости, но милости -
И Бог с тем раем.
***
Мужчины, не познавшие меня,
Как жаль, что между нами не случалось
Того непобедимого огня,
Что всех безумств высокое начало.
В греховных снах обиженных мужчин
Являлась в многоженственных обличьях,
Так птица Сирин множество личин
Таит в безликом оперенье птичьем.
И каплей лжи себя не замарав,
Внесу я эту истину в скрижаль:
Мужчины, не познавшие меня,
Мне так вас жаль...
***
Рыдать, страдать и бить посуду
Не буду.
Я посмотрю на это так:
Пустяк.
Я молода, умна, красива,
Спасибо,
И если ты не оценил,
Свалил
И разыграл сюжет избитый -
Иди ты.
***
ГалинеАйзендорф
Февраль опять подкрался незаметно:
Завыл ветрами, замочил дождем.
Забытая мелодия для флейты
Напомнит нам о том, зачем живем.
Кастрюли, поварешки, сковородки -
Наш накрепко зазубренный урок,
Но бабий век не очень и короткий,
120 лет – вполне приличный срок.
Считать года – не женская привычка,
Но дата нынче больно хороша,
Мы юбилей справляем не для птички,
Не для сороки или для синички -
Для Галочки, как требует душа.
Не старясь, только становясь мудрее,
Удерживая прочно высоту,
Свои мы исполняем юбилеи,
Как песни сочиняем – на лету.
Пути Господни неисповедимы,
Но, зная слабость некую свою,
Душе своей решительно велим мы:
"Душа, подвинься, или оболью!"
Мелодия для флейты не забыта,
Но нежной флейте не пришел черед,
И торжествуя над постылым бытом,
Гитара женским голосом поет.
Можжевеловые четки
По бусинам-годам на четках
Судьба прописана нечетко.
Перебери их. Пальцы нежны
И чутко помнят каждый штрих:
Вот эта бусина – надежда.
Был Новый год тогда бесснежный,
Был стол, накрытый на двоих.
Вот эта бусина – иное.
Тогда в гармонии с собою
Мы прожили наш краткий год,
Не споря с выпавшей судьбою
И зная точно: мы с тобою
Одно, хоть нас с тобой и двое,
А наносное все пройдет.
А вот – утраты и потери
Открыли счет, и он велик.
Стояли звери возле двери,
И страшен был их зверский лик.
И бусы вытерты до блеска,
До можжевелова нутра,
Под пальцами струится леска,
Которую сменить пора,
Вот изотрется – разорвется,
Ибусин будет не собрать,
Но вряд ли после доведется
Свою судьбу переиграть.
Изысканны и безыскусны,
Суровой вечности рабы,
Года нанизаны, как бусы,
На тонкой ниточке судьбы.
На пальцах остается запах,
Слегка пьянящий, словно "Брют",
Воспоминаний давних залпы
Еще больней по сердцу бьют.
И нервов крепкие бечевки
От напряжения дрожат.
Жаль, что зеленые девчонки...
Нет, это счастье, что девчонки
О будущем не ворожат
И лишь под старость верят в четки.
Лисы в винограднике
Еще он зелен, виноград,
Еще желания невинны,
И смоква сыпью ягод винных
Не осыпает всех подряд,
И лисы терпеливо ждут,
Таясь в лозовом междурядье,
Как гроздья сладость наберут
В лиловом дымчатом наряде.
А лето делает свою
Непостижимую работу.
И даже ангелы в раю
Потеют до седьмого пота.
И наливаются жарой
Плоды на дереве познанья,
И фиговых листков покрой,
Как будто девственности знамя,
Так раздражает нас порой.
Но зреет, зреет виноград,
И зреют грешные желанья.
У корня дерева познанья,
Как будто в центре мирозданья -
Огрызков яблочных парад.
И, терпеливы и мудры,
В осенних кущах винограда
Дождутся лисы той поры,
Когда, как приз в конце игры,
Им прямо в пасть падет награда.
***
Благословенна ночь – домашнее тепло,
Ладонь твоей рукимоей щекой согрета,
Благословенен дождь, что постучал в окно
И разбудил меня, чтоб я ценила это.
Благословен рассвет. Как сонные сурки
Припухших век своих мы размыкаем щелки,
В прибежище от бед – изгиб твоей руки -
Я утыкаю нос и заспанные щеки.
Благословенен день забот и суеты,
Благословенен день за то, что скоро вечер.
Нас двое – я и ты. Нас много – я и ты.
И на двоих одна жизнь и судьба, и встреча.
Софа Бронштейн, как никто, умеет улыбаться: улыбаться
нежно, улыбаться саркастически, улыбаться язвительно. Ко-
гда-то улыбка Джоконды вывела нас из средневековой тол-
пы к личностям Просвещения.Затем была улыбка
Струйской с портрета Рокотова,создавшаяинтеллигенцию
в стране исхода. А потом появилась улыбка, которая нашему
поколению ближе всего – улыбка Кабирии, улыбка сквозь
