Текст книги "Тот, кто рядом - 3 (СИ)"

Автор книги: София Бисеренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Бисеренко София
Тот, кто рядом – 3

К утру заканчиваю лишь обрисовывать контуры. Проще было бы нарисовать карандашом или углем, без цвета, но зачем?

Рому с Андреем в комнату пускать не стоит. Рома может легко все перевернуть, а Андрей...

Пусть готовая картина будет для него сюрпризом.

После восхода собираюсь вернуться к работе, но в дверь стучат.

Андрей пытается общаться с миссис Ричардс, но у него не получается.

Приходится идти на помощь.

– О, Джон! – радуется домоправительница моему появлению. – Я принесла для вас оладий.

На тарелке – огромная гора оладий. В другой руке у миссис Ричардс – плошка с медом.

– Ваш дед любил мед, – говорит старушка, протягивая мне еду. – Позавтракайте, негоже сидеть голодными.

– Спасибо, миссис Ричардс, – благодарю.

Отдаю еду Андрею.

Не припомню, чтобы я вообще ел при миссис Ричардс, ранее миссис Доусон. В том числе и мед.

Окна приходится открыть. Мне запах красок и растворителей без разницы, но его потянет в комнаты, а там двое людей, которые иногда дышат.

Смешиваю выбранные цвета на палитре.

Обедом, похоже, моих людей накормит снова миссис Ричардс.

Возможно, даже ужином.

***

Работа над картиной занимает оставшееся время до понедельника. Иногда заходит Апрель, критически оглядывает мою мазню и, фыркнув, уходит.

И лишь перед восходом в понедельник я наконец делаю завершающие штрихи.

– Можешь показывать своей куколке, – отзывается откуда-то из-под потолка Апрель.

– Угу, – промываю кисти. – Только пусть еще подсохнет.

– Вот подсохнет, на стенку повесишь. А показать и сейчас можно.

Протираю руки льняным маслом.

В кухне – запах гречневой каши.

Даже не пригорела.

Рома послушно возит ложкой по тарелке. Рядом заправляет свою порцию молоком Андрей.

– Отвлекись, – говорю слуге. – Пойдем, покажу твой портрет.

– А, да, – отставляет в сторону пакет. – Пойдемте.

Картина на мольберте вводит слугу в легкий ступор.

На ней – Андрей и Маша. Только Машу я изобразил старше, лет пятнадцати. Портретный Андрей стоит, обняв ее за плечи.

Думаю, я смог передать то выражение, какое было у него на лице во второй день нашего знакомства. Тогда, в детской больнице, когда он убедился в ее полном выздоровлении.

– Она вырастет такой, да? – тянется рукой к портрету, но я его останавливаю.

– Не трогай, краска еще не высохла... Да, такой.

– А я таким же останусь?

– Ну, лет через десять не сильно изменишься, это точно, – соглашаюсь. – Ты теперь стареешь раза в три медленнее, чем другие. В шестьдесят будешь выглядеть лет на сорок. В сто – лет на шестьдесят максимум.

– Лет через двадцать мы будем выглядеть, получается, ровесниками? Ну, внешне.

– Возможно.

– Спасибо... – тихо говорит. – Мне еще никогда не дарили картины, особенно собственный портрет.

– Всегда пожалуйста, – отвечаю.

***

Собеседование проходит удачно. Олеся и Николай Макаровы будут следующий год опекать Рому. Мои требования они воспринимают адекватно, Рома вызывает у них симпатию. Мое упоминание, что мальчик пережил смерть матери и отказ отца прибавляет еще и сочувствие.

Но посмотрим, как все пройдет. Предусмотреть все нельзя.

Приедут в Москву через две недели. За это время мне нужно подготовить квартиру, оформить документы.

И заняться птенцом, наконец.

Билеты в Москву Роме с Андреем заказываю на среду.

А еще мне надо придумать, что делать с домом в Хабаровске. Учитывая поддельную мать Саши Морозова.

***

– Жаль, не получилось встретиться с Машей, – говорит Андрей перед входом в аэровокзал.

– Ну, она приедет на каникулы, еще недолго, – пожимаю плечами. – К тому же не стоит сбивать ей учебный процесс.

– Это да...

Прощаюсь у входа.

Я прибуду в Москву несколько позже. У меня Апрель.

***

Из Щелкова съезжаем опять в Москву. Выбираю квартиру на последнем этаже двадцатидвухэтажного здания. Она даже обходится дешевле – крайние этажи всегда несколько ниже по цене.

Дом относительно новый – ему нет и пяти лет.

Квартира большая – четыре комнаты, коридор оканчивается большой кладовкой. Риэлтор подсказывает сделать в ней гардеробную. Уверяю, что так и поступлю.

Оформляю покупку с документами на имя Дмитрия Павловича Орешкина.

Слишком уж приметен Марк Витальевич стал последнее время.

Чем хороша Москва – людей много, и никто никого толком не знает. И знать не желает. В подъезде постоянно кого-нибудь встречаю, когда привожу мебель и вещи из магазинов, но со мной никто не здоровается. Как и с Андреем и детьми. И это хорошо.

Собираю шкаф в одной из спален. Предлагали еще к доставке сборку дополнительно, но рабочие доверия не вызвали – не факт, что они мне саморезы молотком забивать не будут.

– Звонили из школ, где учатся Аня, Витя и Рома, – говорит Андрей, подавая отвертку. – Спрашивали, почему они не приходят на занятия. Сказал, что мы по делам в Москве, они приедут чуть позже.

– Хорошо, – киваю, вкручивая саморез, – только они не придут. Когда вернемся в Хабаровск, пойдешь и заберешь их документы, объясняя, что переводишь их в другую школу. Спросят куда – скажешь, что поближе к дому. В восьмую гимназию, например. Или в седьмую, они там рядышком стоят.

– А... а проверять не придут?

– Я разберусь, – всовываю полку. – Как придут, так и уйдут.

– А... они вообще учиться не будут, да?

– С чего ты взял? – беру следующий саморез. – Аню буду учить сам. Возможно, и Витю – но надо разобраться, что он вообще хочет и что вообще может. После четвертого класса пойдет в кадетскую школу.

– Интернат?

– Да, – киваю. – Тут, в Москве.

Молчит.

Кошка трогает лапой пачку саморезов.

Спустя сорок минут шкаф собран. Не идеально, но максимально лучшим способом – сам шкаф не очень качественный. Но дверцы перекашиваться не будут долго.

– А... можно спросить? – вдруг интересуется Андрей.

– Можешь не спрашивать, можно ли спросить, – вздыхаю. – Я же тебе уже говорил. Спрашивай, что хочешь. Отвечу.

– А зачем вам... все эти вещи, предметы? Вам ведь это не нужно, по сути.

– Не нужно, – соглашаюсь. – Но у меня есть люди, которые нуждаются в вещах. Это раз. Два в том...

Поднимаю взгляд на Андрея.

Смотрит внимательно, ожидая продолжения ответа.

– Два в том, – медленно говорю, – что если мы живем среди людей, то мы стараемся быть на них максимально похожими. В пределах разумного, конечно.

– Ясно, – чешет в затылке.

Ясно, что ничего не ясно.

Отбираю у кошки бумагу, в которой были завернуты саморезы. Сами саморезы приходится собирать по всей комнате.

Обустройство обеих квартир занимает неделю. Но с квартирой для Ромы помогает Апрель – я бы не успел один установить все скрытые камеры, которые хотел.

***

Хабаровск встречает промозглым дождем, хотя и середина сентября. Впрочем, дело ближе к октябрю – оно и логично.

Стряхиваем с одежды наледь.

– Как мороженые селедки, – комментирует птенец. – В глазури.

– Чем выше поднимаешься, тем холоднее, – пожимаю плечами. – Одежда остыла. И ты остыл. Потом ты пошел вниз через влажный воздух с моросью, и оно намерзло.

– Да знаю, – встряхивает плащ, с которого летят ледяные крошки.

– Тогда пойдем в дом, – киваю на окна.

Андрей с детьми прибыл домой еще днем.

***

Я могу много. Но только по очереди.

Все и сразу – не получается.

Дети. Апрель. Точнее, сперва Апрель, а затем дети. Птенец – первоочередное.

Ему надо приучаться к свету.

Это во всяких таких фильмах и книжках – укусил вампир, и дальше такое чудище вылезает – и сила есть, и все может.

В жизни так не получается. У только что пробудившегося птенца преимуществ совершенно нет. Свет смертелен. Физической силы нет. Летать не умеет. Ускоряться, оставлять себе знания выпитых – тоже учится не сразу.

Поднимаю голову.

Желтая ветка колышется за окном.

Один плюс – мы "живем" бесконечно долго. Времени может хватить на все.

К свету приучают долго и методично, хотя прием до безобразия простой – океан, глубина... а потом потихоньку в дневное время подъем до максимально терпимого уровня.

Меня этому учить стали в тридцать лет. Раз или два в неделю.

Поднялся я на поверхность первый раз спустя восемьдесят лет. И тут же нырнул обратно – уж больно солнышко жглось.

Искусственный ультрафиолет, кстати, нам безвреден. Как и радиация. Правда, до какого уровня, не знаю – не проверял. Да и не горю желанием проверять. Хотя один раз подобрался к саркофагу Чернобыльской АЭС. Вреда это не принесло, хотя я сильно глубоко и не проникал.

После того, как остался один – тренировки продолжал. И спустя две сотни лет после пробуждения первый раз сумел пробыть на открытом пространстве с восхода до заката.

На день зимнего солнцестояния.

***

Без людей было бы проще – я мог бы оставаться с Апрелем где-нибудь на побережье или острове столько, сколько нужно. Даже с одним Андреем. Кошка не в счет – кошка привычная. Рыбкой бы отъелась.

Но у меня еще Аня и Витя.

И их надо учить.

Пальцы бегают по клавиатуре. На экране – длинный листинг программы.

Рядом со столом горизонтально в воздухе висит Апрель. Перед ним тоже раскрытый ноутбук.

Жмет клавишу, и противодействующая сила немедленно отталкивает его прочь.

Падает на пол.

Вздыхает, возвращается в прежнее положение.

– Слушай, может, я сяду за стол как белый человек, а? – интересуется через пять минут.

– Не-а.

– Ну, а антигравитацию потом потренирую...

– Не-а.

– Ну, Шеш, не будь злым! – канючит.

– Я злой? – прищуриваюсь. – Тебе сколько лет, Младший? Ты летаешь, как г...но в проруби плавает.

– Я в плену семьдесят лет отсидел!

– Вот именно! Тебе наверстывать надо, а не плакаться, какой ты бедный несчастный al'lil, которого злой Наставник заставляет учиться.

– И куда мне торопиться?!

– Куда? – медленно поднимаюсь со стула и закрываю крышку ноутбука, не сдвинувшись в воздухе ни на миллиметр. – Хочешь до трехсот лет птенцом быть?

– Медленно, но верно!

– Да? – прищуриваюсь. – А если у тебя твоя охота начнется завтра?

– В смысле? – вскидывает голову, теряет концентрацию и опять падает на пол. – Ты чего, Старший? Ты чего, прогоняешь?

– Нет, – встаю ногами на потолок. – Я просто не знаю дату своего ухода в Тень.

– И...

– Что, если она будет завтра?! Что, если завтра ты останешься один? Ты подумал? Тебя ж изловят через пару месяцев максимум. Или одичаешь еще быстрее.

Сидит на полу.

– Я...

– Время, Младший. В одну прекрасную ночь я не вернусь к тебе. И дай Тьма, чтобы в эту ночь и другие последующие ты вспоминал меня не с проклятиями, убегая от очередной несостоявшейся жертвы или же от какой-нибудь ловушки, а с благодарностями, понимая, что я успел тебе дать минимум. Необходимый минимум, Апрель. Что ты, хоть и летаешь, как пингвин, но летаешь. И можешь, пусть и с трудом волоча свою тушку, но свалить от людей внизу в недосягаемое место. Что хоть тебя и жжет солнце, но ты можешь выйти на открытое пространство и днем, и твое пребывание в схроне ограничивается пятью минутами восхода или заката, а не двенадцатью часами. Понимаешь? Пять минут – это намного меньше, чем половина суток. Их можно перетерпеть, даже завернувшись просто в плащ. А убегать по воздуху гораздо проще, нежели по земле, участвуя в «забеге с препятствиями». Хотя бы это, Младший.

Отрываюсь от потолка и, перевернувшись в воздухе, встаю на пол обеими ногами.

– Все твои умения, что ты выпьешь – ничто. Люди не летают. Люди не ведают проблемы солнца. Никто и никогда из людей не передаст тебе точные знания, как правильно перенаправить гравитацию. Даже если это и представимо теоретически – только я могу показать это на практике. Указать на ошибки, методы применения. Векторный щит – это наше изобретение. Одно из немногих, сделанных нашим видом. Твой яд – уникальная жидкость, способная не только убивать, но и лечить. Иногда даже возвращать к жизни. Ты можешь не подозревать, но иногда это вполне может понадобится. Например, усыпить еду и сохранить про запас. Поддерживать в ней жизнь ровно столько, сколько требуется. Ты знаешь, сколько я извел людей, прежде чем сумел мало-мальски верно изменить состав яда? Несколько тысяч. При чем это сейчас людей – как песка в пустыне. Раньше их было в миллионы раз меньше. И иногда приходилось заводить, как Аугусто, отдельные деревни. И каждый человек был на счету. А люди имеют свойство дохнуть со временем, просто так – в силу возраста. И ты должен уметь поддерживать в них жизнь пусть не идеально – но хоть как-то. Рисование, приготовление пищи, программирование и переводы – все это чушь, по большому счету. Это развлечение. Ты – не человек, Апрель. И будь добр, постигай науку для не-людей. Потому что люди тебе никогда не станут друзьями. Равными друзьями. Низшими – пожалуйста. Но никогда не равняй их с собой. Никогда.

Что-то я последнее время стал часто проникновенные речи произносить.

Апрель чешет в затылке, поднимается с пола.

– Понял.

Усаживаюсь обратно за ноутбук.

– А ты мог бы убить своего слугу? Я имею ввиду этого, который Андрей, – интересуется на кастильском диалекте спустя минуту.

– Конечно, – пожимаю плечами. – Что за вопросы?

– И что он должен для этого натворить?

– Он должен быть опасен для меня живым, – отвечаю.

– Хм... а пример можно?

– Пример... Несу я Андрея на приемлемой для него высоте, а за нами вдруг увязывается самонаводящаяся ракета. Или же с визуальным наведением – неважно. Если догонит и взорвется – будет хана нам обоим. Если я брошу Андрея и свалю в максимальном темпе – хана будет только Андрею. Сам понимаешь, из двух зол я выберу меньшее.

– Не, я не про это, – отодвигает ноутбук. – Я про другое. Я имею ввиду намеренно лишить жизни. Не выбор погибнуть вам обоим или только ему одному. А какой-нибудь... ну...

– Когда он может жить хорошо и счастливо, но при этом буду страдать я? – договариваю за птенца.

– Да, точно. Именно это!

Задумываюсь.

– Если он попадет в руки спецслужб, скорее всего.

– Но ведь ты можешь всегда выждать время. Лет сто. Через сто лет его уже не будет в живых однозначно, – возражает.

– Но информация, полученная от него, останется. Через сто лет люди будут намного интенсивнее обмениваться данными, чем сейчас. Раньше это было неопасно. Те же сто лет назад – какие были у людей носители? Бумажные в основном. Бумага портилась, терялась. Пересылка занимала время. Сейчас же пара секунд – и любые сведения могут оказаться в любой точке Земли. Я раньше мог, накосячив во Франции, перелететь в Японию и поселиться там без особых хлопот. Теперь же, будь уверен, об инциденте в Москве знают и в США, и в Европе... где угодно, разве что в каком-нибудь Занзибаре не ведают. А через сто лет и в Занзибаре будут узнавать мгновенно.

– И... что делать?

– Вариантов два. Первый – ничего не делать. Сидеть на попе ровно, с людьми общаться только в рамках питания. Второй – саботировать развитие цивилизации, чтобы техническое развитие замедлилось в приемлемых для нас рамках.

– Звучит пессимистично.

– Да, особенно второй вариант, – соглашаюсь. – Ибо нас очень мало, а Аугустовских птенцов еще надо учить. Двести лет – долгий срок, если не четыреста. Я могу заломать любого человека, но они легко задавят меня количеством. И даже если я смогу силой или ядом подчинить себе президента и верхушку страны – стран-то в мире не одна и не две. Договариваться? С людьми договариваться никогда нельзя, птенец. Люди всегда будут искать вариант, чтобы обмануть. Всегда.

– А обмануть их?

– Какая разница, птенец? Неважно, на чем будет основан наш договор, и сколько в нем будет лжи с моей стороны – меня будут хотеть обмануть. И, что самое противное, они будут пытаться, и не раз. И верить мне не будут все равно – буду ли я говорить правду или врать. Это раз. Два в том, что этот договор будет исходить от меня, хотя они будут думать, что сами хотят этого. Если al'lil не хочет, его невозможно заставить, ты помнишь. И я уже буду в заведомо ущербном положении. Мне придется делать вид, что я верю их лжи и иногда поддаваться... и не факт, что однажды я не поддамся настолько, что действительно окажусь побежденным.

– Это да, – вздыхает, кладет руки на стол. – Люди – твари еще те. Размножаются, как тараканы. Признавайся, твоя работа?

Непонимающе гляжу на птенца.

– Ну, ты из нас самый старый тут. Вся нынешняя цивилизация, считай, у тебя перед глазами прошла. Сам говорил, иногда людей приходилось разводить, как кроликов. Это ты им прокачал жизнеспособность и плодовитость?

– Я? – фыркаю. – Нет, они сами. Причем только последние лет сто. До этого смертность была мама не горюй, и даже без учета моих жалких усилий. Потом появилась медицина, и количество факторов, переставших быть смертельными, резко увеличилось.

Барабанит пальцами по столу.

– А если как-нибудь... подсократить их количество? Например, эпидемию какую начать.

– Можно, – киваю. – Только вирус вывести надо. Лаборатория нужна, эксперименты. Это работа не на десять лет. И не на четыре руки – с учетом твоих.

– Аугусто подключить?

– И даже не на шесть.

– Украсть готовый? У людей хранится множество штаммов, потенциально смертельных... если вдруг вырвутся.

– Размышляешь, как уничтожить человечество? – усмехаюсь.

– А почему нет?

...– Если твой птенец спросит тебя, как уничтожить всех людей разом, значит, пришло такое время, – Наставник лежит на гладкой каменной площадке и смотрит в небо. – Хотя лет сто-сто пятьдесят у тебя в запасе, может быть, и будет.

– Всех людей? – хмурюсь. – Зачем? А чем питаться ?

Ничего не отвечает.

– Да и что их уничтожать, – пытаюсь развеять тишину. – Тут месяц работы максимум... Город можно разнести за пару дней... Потом...

– Идиот, – перебивает Наставник . – Лучше на Луну смотри.

– Но...

– Еще раз, – тон обманчиво-спокоен. – Заткнись. Ложись рядом и смотри на Луну.

Затыкаюсь. Растягиваюсь на жестком камне и послушно уставляюсь на круглый белый блин.

Спорить с Наставником – себе дороже...

– Шеш? – голос птенца выводит из воспоминаний.

– Мой Наставник говорил, – медленно произношу, – что если птенец спросит про то, как уничтожить человечество – значит, это время пришло. Тогда я не понимал, что он имеет ввиду. Теперь... теперь понимаю.

– И... что?

– Сто-сто пятьдесят лет в запасе у меня, может быть, и есть, – повторяю слова своего Старшего.

– А он... ему пришлось, да? Потому и Атлантида затонула?

– Возможно, – соглашаюсь. – Но он мне не говорил. Он вообще мало что рассказывал о себе и о времени до того, как обратил меня.

– Ты тоже мало рассказываешь, – пожимает плечами.

Усмехаюсь.

– Апрель, он мне действительно рассказывал мало. Я ничего не знаю о людях, среди которых он жил. Не знаю, сколько лет ему было до обращения, кто был его Старшим. Он никогда не говорил о нем. Я не знаю, были ли у него птенцы или у его Старшего. Он редко что объяснял – все его учение сводилось к приказам и правилам, которые должны были неукоснительно исполняться. Любые мои ошибки и промахи жестко наказывались. Иногда жестоко. Иногда очень жестоко. Я что-то стал понимать лишь спустя пару сотен лет после его исчезновения. И это, поверь, несколько... неприятно. Но я ему благодарен. Каждую ночь и день. За его науку.

Закусывает губы.

– Нелегко тебе пришлось.

– Возможно. Но я выжил. И это его заслуга. В первую очередь.

– Пусть Тьма будет к нему милостива.

– Пусть, – киваю.

***

Слава техническому прогрессу. Если раньше мне бы пришлось долго и муторно изготавливать учебные пособия для детей, то сейчас нужно всего лишь запрограммировать компьютер.

Но вопрос в том, какой компьютер лучше всего справится с поставленной задачей.

"Франкенштейна" переориентировать не буду – он куплен для другого, и лично мой.

Купить еще "железа" – не проблема.

Как и перепрошить два свежекупленных планшета.

Работы много. За день или два – не справлюсь.

К Новому Году – закончу.

***

Из кухни доносится звон посуды.

–...картошку сварим, – голос Андрея.

– И котлет! – вторит ему Аня.

Захожу в кухню.

– Доброе утро, Марк Витальевич! – здороваются оба слуги.

– Привет, люди, – отзываюсь. – Обед готовите?

– Да, – кивает Андрей. – Картошку пюре сделаем, да котлет пожарим.

– Хорошее дело, – соглашаюсь.

Смотрю, как девочка берет кастрюлю, наполненную водой, и пристраивается чистить картошку.

– Где Витя? – интересуюсь.

– Телевизор смотрит.

Вздергиваю бровь.

– Андрей, позови.

– Ага... – откладывает нож.

– "Да, хозяин", – поправляю.

Застывает.

– Мне, по большому счету, плевать на этикет, ты это знаешь, – поясняю. – Но я среди вашего круга общения уже не единственный al'lil. Кто знает, может, вы встретите и еще кого. И этот кто-то может оказаться не так лояльным к нарушению этикета. Мне не хочется каждый раз пояснять, что слуги-то у меня хорошие, только вот этикету не обучены, так что трогать их не стоит, и тому подобное. А если я не успею объяснить встреченному собрату нюансы общения с вами, то вы можете схлопотать нехилых оплеух. Не смертельно, но очень обидно. И даже больно.

Молчат оба.

– Андрей, тебе ясно?

– Да, хозяин.

– Молодец, – благосклонно киваю. – Зови Витю.

– Да, хозяин, – отвечает с секундной задержкой.

– Марк Витальевич зовет, – голос в гостиной.

Фраза волшебная. Витя тут же несется в кухню, опережая моего слугу.

Смотрю на возникшего в дверном проеме мальчика.

– Добрый день, Виктор Васильевич, – здороваюсь.

Дети часто очень чутко чуют перемену в настроении у взрослых. Даже с учетом того, что я al'lil.

– Здравствуйте...

– Скажите мне, Виктор Васильевич, будьте так добры, почему в кухне обедом занимаются двое людей, а не трое?

Молчит. В дверях появляется Андрей. Не знает, то ли обойти Витю, то ли стоять позади, пока мы беседуем.

Не обращаю на него внимания.

– В общем, так, – говорю мальчику. – Если ты не хочешь помогать с обедом, то можешь не помогать. Иди дальше смотреть телевизор. Но тогда обеда ты не получишь. Совсем.

– Я понял... – хмуро бурчит. – Что делать?

– Аня, тебе задание. Научить своего брата чистить картошку.

– Да, хозяин.

– Молодец.

– А вы будете с нами обедать? – интересуется Витя, ковыряя картофелину.

Вопрос с подвохом.

Как кажется ребенку.

– Нет, – улыбаюсь. – У меня дела есть. Я поем потом и не здесь.

Вздыхает.

Уесть меня не получилось.

***

– Будем учиться привыкать к свету, – заявляю птенцу после заката. – Прямо с сегодняшнего вечера.

– И как? На улице ж темнота, – хмыкает, демонстративно смотрит на блеклый луч света на полу коридора.

– Легко, – пожимаю плечами. – Знаешь, а после ночи всегда наступает утро. А после утра – день.

– А восход?

– Раздевайся, – командую вместо объяснений.

Стягивает футболку.

– Все снимай.

– А ты?

– И я, – киваю. – Там, где мы будем, одежда – лишняя.

– Татарский пролив, – комментирует из-за плеча Апрель.

Под нами – водная гладь.

– Именно, – соглашаюсь. – И нам аккурат сюда.

И отпускаю гравитацию.

Тонем с громким всплеском.

Толща воды давит.

Выпускаю воздух из легких. Рядом так же булькает Апрель.

– Смотри, – на глубине в две тысячи метров говорю птенцу на языке жестов, – это стартовая глубина. После восхода поднимемся, насколько ты можешь выдержать...

Апрель смотрит на меня странным взглядом.

– Что-то непонятно?

Дергается вверх, но я его останавливаю, ухватив за ногу.

– В чем дело? – повторяю жесты.

Изображает страдальческий вздох и, кое-как повиснув вертикально, начинает махать руками... морской семафорной азбукой.

– "Я.Н.Е.З.Н.А.Ю.Я.З.Ы.К.Г.Л.У.Х.И.Х", – "вымахивает" спустя десять минут старательной борьбы с гравитацией, плотной водой и силой Архимеда.

Хлопаю глазами.

Ладно.

– Морзе знаешь? – в такой же манере интересуюсь. Махать руками в воде – занятие трудоемкое.

Кивает, протягивает руку, сжимая мою кисть.

– Только английскую, – переходит на английский язык.

– А английский язык жестов? Американский, французский? Хоть какой-нибудь.

– Не знаю. Мне не попадались глухие. Точнее, попадались еще до плена, но языком жестов они не владели – в то время вообще образованием глухих плохо занимались. Извини.

Упущение. Морзе общаться до ужаса долго – простое слово занимает раз в "дцать" больше времени, чем один короткий жест.

– Обязательно выучи, – передаю.

– Как натолкнусь на глухого, так сразу, – на лице ирония.

– Я помогу, – улыбаюсь. – Я знаю, где их найти.

– Хорошо, – кивает.

Объяснение, которое на жестах заняло бы минуту максимум, азбукой Морзе приходится передавать полчаса. Общение делается невыразимо медленным, но я сам идиот. Расслабился, привык, что собратья, как правило, знают все нужные языки... Ага.

Впрочем, до восхода у нас есть время.

– Почему два километра? – интересуется птенец, сжимая мою ладонь.

– Точное значение, где пропадает свет – километр семьсот, – отвечаю. – Но два – на всякий случай. Ты можешь определить глубину по давлению?

– Нет...

– Тогда запоминай пока так, субъективно. Здесь – два километра. Приблизительно. Это ощущение давления в двести атмосфер. Это стартовая глубина. Ни в одном море нет солнечного света на этой глубине. Поэтому пережидать тут тоже можно. Вообще солнечный свет останавливается метров триста повыше, но для полной уверенности берем два километра. Это что касается только воды, без учета закапывания в дно.

– Понял.

– Ну вот. Ждем восхода, а потом потихонечку выплываем.

– Понял.

Восход наступает через четыре часа.

Прихожу в себя.

Птенец где-то на двести метров ниже.

Спускаюсь, подаю руку.

Медленно поднимаемся.

– Я боюсь, – вдруг сигнализирует.

Останавливаюсь.

– Чего?

– Солнце... оно пугает.

– Не бойся, ты солнца еще долго не увидишь, – успокаиваю. – Мы немного повыше всплывем. Слушай себя. Не торопись. Пойми, что ты чувствуешь. Если станет совсем плохо, нырнем глубже.

На глубине в тысячу пятьсот двадцать метров птенец останавливается, прислушиваясь к своим ощущениям. Полагаю, что мы выше не пойдем, но Апрель продолжает подъем.

Наконец останавливается, поворачивается ко мне. На лице – мученическое выражение.

– Не могу больше, – слабо давит на руку.

Вместо ответа тяну его чуть ниже.

Тысяча четыреста сорок один.

Останавливаемся на девять метров ниже.

– Неплохо для начала, – ободряю. – Тысяча четыреста пятьдесят метров.

– А ты на какой глубине был первый раз?

– Я откуда знаю? – ухмыляюсь. – Я первые три тысячи лет на пальцах считал, помнишь? Я тогда о паскалях, атмосферных давлениях и вообще физике понятия не имел.

– Ну, а если прикинуть?

– Если прикинуть... – улыбаюсь. – С двух тысяч метров, Младший. Не знаю я. Когда научился считать метры и измерять глубину давлением, я был уже постарше тебя в этак тридцать восемь раз.

– И что теперь мне делать? – меняет тему разговора.

– Ничего, – отвечаю. – Сиди, наслаждайся теплой водичкой.

Фыркает. Вода, как и везде в океане на такой глубине – примерно четыре градуса по Цельсию.

Нам без разницы.

Пережидать закат приходится опускаться на стартовые две тысячи. Когда мир вокруг перестает вертеться, Апрель рвется наверх, но я его останавливаю.

– Еще пять минут.

– Зачем?

– При подъеме или спуске восход или закат случаются раньше или позже, нежели на твердой земле, – поясняю. – Две тысячи метров – примерно восемь минуты по времени. Хочешь встретить закат?

Тут же послушно оседает вниз.

– Не надо.

Киваю.

На поверхность поднимаемся спустя пять минут после заката, а на твердой земле оказываемся еще спустя час.

Отплевываемся от соленой воды.

– И как часто надо так нырять? – задает вопрос Апрель, когда вновь может наполнить легкие воздухом.

– Раз или два в неделю. Можно чаще. Можешь вообще в океане поселиться, но не рекомендую. Помимо солнца, надо еще полет тренировать. А в воде усилий по перенаправлению гравитации нужно намного меньше.

Страдальчески вздыхает.

– Я даже не спрашиваю, топили ли так тебя, – бурчит.

– И правильно, ибо топили, – соглашаюсь. – Причем без всяких объяснений. Вечером взяли за шкирку: "Будешь учиться солнцу". И уволокли в океан. Пока допер, что делать, куда плыть, что это за боль вокруг, и куда от нее деваться, успел от Наставника кучу лещей отхватить. Это тебе хорошо – язык жестов, семафорная азбука, азбука Морзе... А тогда под водой я только глазами хлопать мог Наставнику и рожи корчить.

– Я язык жестов не знаю, – кривится. – Ты начал руками что-то показывать, я себя полным дураком ощутил.

– Да ладно, – фыркаю. – Научишься. В городе есть общество глухих. Там подкараулим нужного тебе человечка.

– Только учти, что я сразу не постигну язык, – напоминает. – Мне неделю тренировок нужно.

– Учту, – соглашаюсь. – Дурное дело нехитрое.

Кивает.

***

Возвращаемся ближе к утру.

Андрей уже привык к моим ночным отлучкам, поэтому с верхнего этажа лишь слышен дружный храп трех человеческих существ. Четвертое, нечеловеческое, встречает нас громким мявом.

– Твои слуги не кормят твою мохнатину, – резюмирует Апрель, глядя на вьющуюся у ног кошку.

– Проверю, – натягиваю футболку со штанами.

Кошку все-таки кормят. Миска полна корма, рядом стоит чистая вода.

– Ей, скорее всего, корм не нравится, – говорю, глядя в желтые глаза с вертикальным зрачком.

– Да корми ты ее уже мясом, что ли, что ты с этим кормом, – птенец лезет в холодильник и достает кусок свинины. – Вот, можно дать...

– Можно попробовать, – соглашаюсь.

Свинина идет «на ура».

***

Как бы я ни не хотел, но Витю приходится отправлять в школу. Выбираю ту, что поближе к дому – седьмую гимназию. Можно дойти пешком.

Витя пойдет в третий класс.

Я мог бы поручить Апрелю обучение мальчика, но Апрель ограничен ночным временем. Да и его самого нужно учить.

А из Андрея учитель едва ли не хуже, чем балерина.

Хотя нет, балериной он был бы чуть успешнее.

***

На календаре – первое октября.

Люди чинно завтракают за столом. Хотя как чинно – манеры что у Вити, что у Андрея, что у Ани далеки от идеальных.

– В понедельник пойдешь в школу, – говорю мальчику. – В гимназию номер семь, она тут недалеко.

– Я хочу в свою прежнюю школу, – кривится.

– Твоя прежняя школа находится в часе езды, – возражаю. – Я не собираюсь тебя туда возить.

– А дядя Андрей? – возражает.

– Он – тем более. Если ты останешься в той школе, то он будет тратить на дорогу туда и обратно два раза в день четыре часа. В новой школе – всего час. Так что выгоднее тебя отправить туда.

– У меня там друзья...

– Новые появятся.

Дуется.

– Андрей, будешь провожать его в школу и встречать, – отдаю приказ слуге. – Далее. Отправишь его в продленку. Пусть там делает уроки и общается.

– Понял.

– Этикет, – напоминаю.

– Да, хозяин, – вымучивает.

Киваю.

– А почему дядя Андрей называет вас хозяином? – интересуется Витя с полным ртом.

– Во-первых, прожуй. Во-вторых, объясняю. Я его начальник. Поэтому и называет.

– А... А Анька? – поспешно глотает недожеванное.

– И Аня, – киваю. – Она сейчас не будет ходить в школу, потому что будет работать у меня.

– А...

Во время последних реплик Аня едва дышит.

Люди.

***

После завтрака останавливаю Аню.

– Да, хозяин?

– У тебя был день рождения две недели назад, – смущенно говорю. – Но было много суеты. Мы были заняты. Но я помню про него. И поэтому сегодня, во-первых, хочу извиниться за то, что мы его пропустили... А, во-вторых, хочу подарить тебе подарок.