Текст книги "Когда исчезли голуби"

Автор книги: Софи Оксанен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

1963
Таллин
Эстонская ССР, Советский Союз

Марк был типичным представителем фашистских выродков”, – Партс попробовал на вкус написанное предложение. Поезд задребезжал в окнах и нарушил заданный ритм, медленно растущая возле “Оптимы” стопка бумаги задрожала. Предложение было емким и содержало достаточно сильный заряд, но при этом оставалось холодноватым, не способным пробудить эмоции. Кошмары, читатели должны увидеть кошмары. Поэтому людоедство было гениальной находкой Мартинсона, хотя гением Партс бы его не назвал. Нет такого ребенка, в чьи сны не пробрался бы людоед, а следы столь раннего переживания практически невозможно стереть из памяти, никто не сможет изменить сформированные в детстве представления о людоедах.

Эрвин Мартинсон одним словом повернул историческое колесо в полезную для отдела сторону. Одним-единственным словом! Чувство сильнее разума, об этом в Конторе знали. Чувство способно победить здравый смысл, но для этого сначала надо пробудить чувство. Партс вытер испачканные в пастиле пальцы, заправил лист бумаги с копиркой в машинку и просмотрел последнее издание справочника по запрещенной информации. Товарищ Порков заколебался, протягивая брошюру Партсу, но все же счел его достойным ее получить. Тут были списки слов, вызывающих эмоции: негативные в одной колонке, позитивные – в другой. Сначала Партс думал, что такие жесткие требования не позволят ему развить свой собственный язык, отточить мастерство, но в конце концов соблюдение правил оказалось делом привычки: все вредное отсеивалось само собой.

Известно, что Марк при украшении рождественской елки брал пример со своего начальника. Он украшал ее золотыми обручальными кольцами советских граждан, привезенных в лагерь и оставшихся в нем навеки. Его дети водили хороводы вокруг елки, а он любовался этим зрелищем.

Партс похрустел пальцами. Он не помнил, где и когда видел елку, украшенную подобным образом, и видел ли вообще, но образ был такой впечатляющий, что грех было его не использовать. Одновременно подчеркивались негативные ассоциации, связанные с рождественской елкой вообще, что тоже неплохо. Правильную ли интонацию он выбрал? Партс поджал губы. Вероятно. Но может, стоит добавить какие-то конкретные детали, впечатления очевидцев. Например, женщины, которая вынуждена наблюдать эту картину.

Отправленная в Тартуский концлагерь Мария была счастлива, что ее назначили служанкой в дом Марка. Счастлива, потому что избежала более жестокой судьбы и потому что могла время от времени уносить оттуда остатки еды, но глубоко несчастна, потому что вынуждена была подавать на стол рождественские блюда в тот самый момент, когда воск со свечей заливал обручальные кольца замученных советских граждан. Было ли среди них кольцо ее матери? Или ее отца? Мария этого так и не узнала.

Товарищ Партс стучал по клавишам “Оптимы” так яростно, что на бумаге появились дырки, молоточки сцепились и клавиши не слушались. Кольца советских граждан? Или евреев? Не отодвинет ли упоминание о евреях страдания советских граждан на второй план? Не обесценит ли жертвы советского народа, не уменьшит ли его величие? Партс заметил, что в закрытых материалах, изданных на Западе, евреям уделялось особое внимание.

Он распутал молоточки, вынул из машинки лист, встал и прочитал вслух несколько предложений. В тексте появилось нужное напряжение. Женщины – пожалуй, стоит сосредоточиться на женщинах, они вызывают эмоции. Мария, безусловно, очень хороший персонаж, она внушает жалость. Марк будет недостаточно плох, если рядом не окажется героини, через которую жестокость Марка проявлялась бы в полной силе, чьими глазами читатель смотрел бы на рождественскую ель и рождественский ужин. Да, свидетельства Марии необходимы. Но не отдает ли это сентиментальностью? Нет, пока нет. О людоедстве Партс в любом случае писать не хотел. Достаточно того, что ему и так приходилось постоянно ссылаться на книги Мартинсона, они входили в список работ, рекомендованных к цитированию. Разумеется, со временем его собственная книга будет цитироваться не менее широко, и каждая отсылка к ней будет придавать ей достоверности, убедительности и укреплять его престиж, но пока имя Мартинсона он печатал неохотно.

Партс вынул ноги из тапочек, размял пальцы и отломил кусочек пастилы. В книге Мартинсона он обнаружил идеально подходящего для своих целей персонажа – Марка. Военный преступник и хладнокровный убийца, который так и не был пойман, даже неизвестно, Марк – его настоящее имя или прозвище. Эту линию легко было развить. Имелось множество свидетельств жестокости Марка, однако о нем самом ничего известно не было. Партс встряхнул головой, раздумывая о том, как ошибки коллег в конечном счете обернулись ему на пользу. По документам было видно, что органы безопасности прибегали к услугам неопытной молодежи, информация была отрывочной, профессиональных кадров явно не хватало.

В ходе допросов никто не догадывался задать уточняющий вопрос или получить более конкретные сведения. Многие свидетели называли людей только по имени или только по фамилии, отыскать их след на основании этих данных было невозможно. Недостатки этих методов, повсеместно применявшихся в конце сороковых годов, стали ощутимы лишь позднее. Живых свидетелей практически не осталось – арест сам по себе был достаточно веским основанием для смертного приговора. То, что данные Роланда оказались столь четко прописаны в бумагах концлагеря, можно счесть усмешкой судьбы.

Марк был широкоплечим и мускулистым, его мощь поражала всех, на кого он обрушивал свою ярость, к тому же он часто напивался. Мария, вечерами начищавшая до блеска сапоги хозяина, вспоминала, как Марк делился с ней своими подсчетами: сколько вышло бы из Марии железных гвоздей, сколько спичек из содержавшегося в ее организме фосфора или сколько обыкновенного мыла. Мария слышала также, как Марк обучал детей математике, заставляя их считать, сколько направленных в лагерь военнопленных поместится в одной серой машине шоколадной фабрики “Брандман”. Серая дверь машины “Брандман” с шумом захлопнулась…

Стучащие по клавишам пальцы замерли. Резкий хлопок произвела не дверь серого автомобиля, он долетел с верхнего этажа. Плечи Партса напряглись, он прислушался. Тишина. Тишина, однако, не сняла напряжения, вслед за плечами окаменела шея. Он достал из ящика стола упаковку аспирина, разорвал бумажную обертку и вытащил таблетку. Оборвавшееся на полуслове предложение не возвращалось, оно было утрачено, напряжение в шее медленно переползало в затылок. Головная боль сейчас совсем не к месту, Партс уже было поднялся, чтобы идти за анальгином, который лежал на кухне рядом с валерьянкой жены, но снова сел и проглотил аспирин всухую. Работа должна двигаться вперед, пастила помогла избавиться от горечи, оставшейся во рту после таблетки. Партс занес руки над машинкой и вызвал в памяти образ мускулистого и грозного Марка. Несколько фактов – в этом вся соль. Ровно столько, чтобы придать тексту достоверность. Одного слова может быть достаточно. Одно слово – и его книга будет во всех магазинах страны, на Востоке, на Западе и во всем мире. Он попытался вставить в текст несколько подлинных свидетельств из записной книжки. Однако ее язык был слишком расплывчатым, книга же требовала конкретики. Кресты на задней стороне обложки можно упомянуть: например, Марк рисовал их, ведя учет своим жертвам, с другой стороны, разве Марк из тех, кто стал бы вести такой учет?

Наверняка Мартинсон сейчас тоже работает над новой книгой, возможно, он продолжит тему каннибализма, высветит ее как характерную именно для эстонцев, докажет, что в среде эстонских фашистов людоедство приобрело грандиозные масштабы и без вмешательства Советского Союза эстонцы съели бы друг друга без остатка. Давление нарастало в груди, он должен написать лучше, чем Мартинсон, лучше, чем кто-либо еще, он никого не пропустит вперед, и в тот момент, когда он почти уже было вернулся к прерванной мысли, тяжелые ступни жены опустились на половицы и вновь застучали над головой Партса; вначале лишь несколько шагов от кровати до комода и обратно, словно она тренировалась, чтобы набрать необходимую для ходьбы скорость. Словно вовсе не собиралась возвращаться в постель. Партс опустил руки на колени. У матери были такие же проблемы в деревне в начале пятидесятых. Крысы стаями бегали под полами и за стенами, и она не могла заснуть. Мать писала ему об этом в Сибирь. В то время популяция крыс вдруг резко возросла. Их называли крысами несчастья. Теперь же вместо крыс у него была жена.

Партс закрыл глаза, сладкий вкус пастилы убаюкал слуховые рецепторы, он постарался сосредоточиться на работе. Его главный герой Марк постепенно оживал. Скорее всего, Контора заинтересуется возможностями, которые дает такой персонаж, и попросит найти для него прототип среди эстонских эмигрантов, чтобы при случае потребовать выдачи военного преступника Советскому Союзу, но Партс готов был подыскать для этой цели более подходящую кандидатуру и вставить в книгу нужного персонажа. Марка же он оставит себе. Это его герой, и объявление всему миру настоящего имени Марка станет его звездным часом. Все необходимые сведения он передаст Конторе, как только настанет нужный момент. Не сейчас. И тогда уже Контора позаботится о решении вопроса. Настоящий Марк может быть где угодно: в Канаде, в Америке, в Аргентине или где-то еще, и если он жив, то вряд ли будет возражать, если за его преступления ответит кто-то другой. Конечно, жаль, что Роланду придется взять на себя бремя ответственности за преступления Марка. Что поделаешь, раз Марк оказался таким идеальным героем. Что же касается поступков самого Роланда, то Партс уже давно выбрал самые героические для себя, записав их на свое имя.

Часть третья

Мы все знаем, что в фашистском терроре принимали участие не только мужчины, но и женщины, невзирая на присущие их полу нежность и инстинкт жизнедарения. Продавшиеся гитлеризму женоподобные существа не являются женщинами, они утратили сходство с представительницами слабого пола и превратились в звероподобных захватчиц.

Эдгар Партс. В эпицентре гитлеровской оккупации. Таллин, 1966

1942
Ревель
Генеральный округ Эстланд
Рейхскомиссариат Остланд

Юдит сидела в кафе “Культас” и вела себя так, как ни в коем случае не должна вести себя замужняя женщина, тем более в компании незнакомого мужчины. Юдит ворковала и строила глазки, прихорашивалась и поправляла прическу, и Роланд, якобы беспечно прогуливающийся в нескольких шагах от кафе, представлял себе это в уме столь явственно, что то и дело натыкался на прохожих. Роланд не был уверен, что Юдит выполнит его план, пока не увидел ее подходящей к кафе и Дому искусств со стороны улицы Харью. Только тогда он с облегчением вздохнул, развернулся и растворился в толпе, гудящей перед кафе на площади Свободы, старясь, чтобы Юдит его не заметила. Он не смог сдержать слово, хотя обещал, что не будет следить за ней. Задание, которое он дал Юдит, было слишком важным, он просто не мог не прийти и теперь прохаживался поблизости как ни в чем не бывало, поглядывал на крышу здания Эстонского страхового общества, а потом незаметно переводил взгляд вниз к окнам кафе. Его глаза повторяли это движение раз за разом.

Напротив Юдит сидел немецкий офицер, но не тот. Нужный немец попивал кофе в другом углу зала, шурша газетой и дымя трубкой. Рыцарский крест на шее офицера притягивал взгляд Юдит, вспотевшими ладонями она вцепилась в подлокотники, сердце ее громко билось, и она совсем не знала, о чем говорить. На столе медленно остывал горячий шоколад, над верхней губой выступила капелька пота, а в голове была звенящая пустота; ей уже не нужны были неоновые огни Страхового общества, не горевшие во время войны, не нужны уличные фонари, потому что она загорелась сама. Ее охватил какой-то невероятный порыв, непреодолимое желание быть вместе с сидящим перед ней немецким офицером. Сердце колотилось, щеки алели, как будто она все еще была юной девушкой, которая ничего не знает о своих желаниях, ноги вспотели, несмотря на холодный пол. За спиной у нее был ледник, впереди – жаркий летний день, и она попеременно оказывалась во власти то холода, то жары.

Она все еще могла уйти, оставить предложенные мужчиной печенье и пирожные и разработать новый план, чтобы познакомиться с офицером, которого указал Роланд, очаровать его, обвить нежной рукой его шею, но она посмотрела на другого мужчину, повернула к нему лицо, заглянула в его глаза, и что самое ужасное – как только мужчина улыбнулся ей, Роланд, задание, безымянная могила Розали, все, что успело произойти с ней за несколько последних лет, все вдруг забылось. Она забыла бомбежки и лежащие на дорогах тела, забыла мух и личинок, копошащихся в трупах, забыла неудачные попытки торговать банками с жиром и то, что она замужем и как при этом полагается себя вести. Она забыла даже о том, что сидит в одних чулках, что ее ботинки украли, единственные ботинки, забыла о хулиганах, которые толкнули ее на землю прямо у кафе и стянули ботинки с ног, забыла холод и стыд, слезы отчаяния и жалости к себе. Забыла, как только офицер протянул ей руку и помог подняться. Забыла, ибо уже совершила непростительную ошибку и посмотрела в его глаза.

– Фрейлейн должна непременно позволить мне проводить ее домой. Вы же не можете идти по улице в одних чулках. Будьте великодушны. А может быть, фрейлейн окажет мне честь и посетит мою квартиру, тогда я попрошу мою горничную купить вам новые ботинки. Я живу совсем недалеко, на другой стороне Фрайхайтплатц.

Пока Юдит влюблялась, Роланд бродил среди фыркающих конских морд, цокающих копыт, солдат вермахта и вертлявых барышень с изящными сумочками, рассматривал невидящим взглядом афиши кинотеатра “Глория-Палас”, прохаживался мимо окон столовой, и живот его предательски урчал при виде официанток, ловко стригущих продовольственные талоны, обходил мелких торговцев, посыльных, дымящиеся лошадиные лепешки и прямые спины горожан. Портье гостиницы “Палас” уже смотрел на него с подозрением, и ему пришлось обходить “Палас” стороной. С наступлением сумерек Роланд продолжал кружить среди теней, собственных мыслей и синеглазых фар. Он случайно толкнул какую-то девушку, и в тот момент, когда она вскрикнула, Юдит была уже на пути к своей любви.

Юдит отдала горничной пальто и перчатки, а намотанные на ноги тряпки сняла сама – всякому унижению есть предел. Ее провели прямо в гостиную, хотя она сопротивлялась, опасаясь, что на мозаичном паркете останутся мокрые следы. Щеки ее алели скорее от смущения, чем от холода, и как только немец ушел, чтобы принести чего-нибудь согревающего, она засунула мокрые тряпки под кресло, прочь с ковра. В кафе он сам с помощью официантки обернул ей ноги полотенцами, обвязал упаковочной веревкой и, несмотря на возражения Юдит, заплатил официантке за причиненные неудобства. Серая штопка на чулках постыдно выделялась даже в сумрачном свете кафе, каждый стежок. Тряпки скрыли ее на время, но теперь в свете хрустальной люстры все оказалось на виду, и Юдит стыдливо пыталась поджать ноги под себя. Перед ней появился таз с дымящейся водой, горчичный порошок, полотенца и мягкие тапочки с дрожащим помпоном из перьев. На диване лежала грелка, из граммофона доносилась музыка Листа. Юдит не спрашивала, откуда горничная этого немца возьмет обещанные ботинки. Губы ее посинели, хотя в гостиной было тепло. Она едва взглянула на него, когда он вернулся с хрустальным графином и стаканами, закрыла глаза и попыталась запомнить его лицо, потому что не хотела его забыть, такую красоту забыть нельзя. Пульс стучал под носовым платком, спрятанным в манжетке, вышитая буква “Ю” царапала кожу, просто “Ю”, без фамилии. Мужчина опустил поднос на столик у дивана, налил в стаканы вина и отвернулся, чтобы Юдит смогла снять чулки. Юдит поняла намек, но не знала, как действовать, а потому схватила стакан с вином и выпила его, словно воду, одним махом, чтобы наконец вспомнить, что значит быть женщиной, как должна вести себя женщина. Все ее прежние попытки сводились к неудачам на супружеском ложе, но она не хотела думать о них, а просто выпила еще вина, налила сама себе и выпила, а он слегка повернул голову, услышав звон, и его взгляд упал на широко распахнутые ресницы Юдит, и взгляд этот не был смелее, чем глаза Юдит, и не более уверенным, чем ее застывшая на чулке рука.

Поднявшись утром, Гельмут заботливо укрыл Юдит, нежно обернул ее ноги пуховым одеялом, но она сбросила его, позволив теплому воздуху ласкать кожу. Она опустила босые ноги на ковер, вытянула носки, как будто пробуя воду в ванне, раскинула руки, наклонила голову, и воздух окутал ее словно парное молоко. Постоянная нехватка дров сделала ее жадной до тепла. Но она не стеснялась этого, как и того, что кружилась голой на пушистом ковре, что находилась в одной комнате с мужчиной, которого повстречала лишь накануне. Аромат настоящего кофе проник в ноздри, в которых до сих пор стоял запах вчерашнего вина. Как же беспечно они пили его, радуясь или, точнее, пытаясь скрыть смущение от того, что зарождалось между ними, а ведь так и было.

С улицы доносился стук башмаков русских военнопленных, Гельмут включил Брукнера и пригласил Юдит вечером пойти вместе с ним в театр.

Юдит забралась обратно в постель и натянула на ноги одеяло:

– Я не могу.

– Почему, фрейлейн?

– Фрау.

Гельмут был необычайно красив в форме. Он стоял перед зеркалом, надевая на шею Рыцарский крест.

– Я бы очень хотела, – добавила Юдит.

– Так почему бы тогда не пойти, моя красавица?

– Кто-нибудь из знакомых может увидеть, – прошептала она.

– Я прошу вас.

Гельмут присел к ней, щелчком открыл портсигар и закурил. Он смотрел на свои руки, и Юдит догадалась, что он боится отказа с ее стороны так же, как и она с его стороны.

– Простите, а можно и мне одну? – спросила Юдит.

– Конечно. Простите. Видимо, я слишком долго пробыл в Берлине.

– А в чем дело?

– Вы выглядите такой молодой. У нас девушкам до двадцати пяти лет курение запрещено.

– Почему?

– Считается, что это влияет на деторождение.

Юдит смутилась. Гельмут улыбнулся:

– Я обрадовался назначению в Остланд, потому что решил, что здесь смогу курить, не выходя из кабинета. Рейхсфюрер запрещает курить на службе, но, надеюсь, сюда он с проверкой не явится. Вполне логично, что курение запрещено во всех учреждениях, сейчас идет активная борьба с пассивным курением.

– Пассивным?

– Вдыхание табачного дыма некурящими людьми.

– Забавно, – сказала Юдит и снова смутилась. – Я не хотела осуждать.

– Рейхсфюрер желает повысить рождаемость, его беспокоит упадок нашей расы, и я должен бороться с этим всеми силами.

Гельмут закурил новую сигарету и вставил ее в губы Юдит. А она не знала, что возбуждает ее сильнее – сама сигарета или то, как он это сделал. Ей хотелось, чтобы это утро не кончалось никогда, ее голова была по-прежнему полна ночного тумана, на завитках волос еще искрились капельки ночи, и когда Гельмут заглянул ей в глаза, она почувствовала, что, о чем бы они ни болтали, их сердца движутся навстречу друг другу, и мысль о том, что это движение может иметь конец, была нестерпима.

– Каждый день приходят новые ограничения, а потому стоит наслаждаться, пока это возможно. В Риге уже запретили курить в театре, наверно, скоро запретят и в Эстонии, хотя кто тут будет следить за этими правилами и запретами. Ну а теперь надо идти, служба зовет, надеюсь, мы увидимся вечером в театре? Как знать, успеем ли вместе насладиться последней сигаретой в храме искусства?

В его взгляде сверкали искры, а в искрах обещания.

1942
Ревель
Генеральный округ Эстланд
Рейхскомиссариат Остланд

Выбранный мною немец ушел из кафе “Культас” в одиночестве. Я проводил взглядом его удаляющуюся фуражку и поспешил в кафе. Юдит там уже не было. Официантки смотрели на меня с подозрением, когда я стал расспрашивать о даме с чертами Юдит, и качали головой. В последующие дни я без конца звонил в квартиру на Валге-Лаэва, но никто не брал трубку. Я ходил туда и стучался в дверь, но Юдит пропала. Я забеспокоился. Наконец попросил нашего человека в отделе Б-IV выяснить, где находится женщина по имени Юдит Партс, и узнал, что она стала любовницей немецкого офицера, неизвестного мне гауптштурмфюрера СС. Я некоторое время переваривал информацию, пытаясь смириться с поражением, потом выяснил адрес немца и наслаждался мыслью о том, как подошлю к ней своих людей и как напугаю, неожиданно появившись перед ней и рассказав, как давно уже ведется слежка, в какое время она со своим фрицем заходила в “Норд”, а когда отправилась в казино. Я представлял себе, как она побледнеет, спрячет лицо в лисий воротник, как предательски накрашенный и оскверненный рот скроется за мехом, как сильно она испугается. Все это слегка утешало меня. Но я так и не осуществил своей задумки. Во-первых, добыча оказалась даже лучше, чем первоначально выбранная мной. Во-вторых, я не хотел привлекать к Юдит лишнего внимания. Для нашей общей безопасности я больше никогда и нигде не упоминал ее имени. Я решил сам следить за ней и был уверен, что как только схвачу ее за локоть, сожму изо всех сил, она сразу поймет, что у нее нет других вариантов, кроме сотрудничества со мной, если она не хочет, чтобы муж узнал о ее похождениях или немец – о ее двойной игре. Я скажу, что никогда не оставлю ее в покое.