Текст книги "Народный артист И. Ващенко"

Автор книги: Слава Сергеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Госпожа Людвиг

Ващенковская маман вышла мне навстречу, посмотрела на меня и все, видимо, поняла. Даже не спросила ничего.

Я говорю:

– Валентина Михайловна, извините, но нам с Алисой нужно срочно уехать. Прямо сейчас.

Она говорит:

– Ты хоть узнай, когда поезд. И умойся…

Вообще дама очень спокойная. Я так поняла, что ночные концерты с мордобоем и экстренными отъездами ей не впервой.

Пока я умывалась, пила чай и звонила по телефону, она мне рассказывала грустную повесть под названием Игорь Николаевич Ващенко.

А поскольку ближайший поезд на Москву оказался в восемь утра, а сам герой все не появлялся, я выслушала ее почти до конца.

Опуская раннее детство и годы отрочества, могу сказать: начало было очень хорошим. Игорь Николаевич рос послушным и усидчивым ребенком. Поступил в институт живописи и ваяния. Рано женился, еще в институте, рано родил дочку.

Все было хорошо, пока на какой-то художественной выставке он не встретил госпожу Ступко, Марину Степановну, в приличном обществе более известную под именем Марианна, свою будущую вторую жену.

Аплодисменты, господа! – как говаривал Александр Сергеевич Пушкин, впервые именем таким…

Впрочем, я-то знала ее еще давно. Сначала заочно. По все тем же рассказам любимого. Потом познакомились.

Ну, что могу сказать, причем совершенно объективно… Редкостная сука. Таких действительно мало…

И, как говорил Сведенборг – скверный дух не живет в красивой оболочке.

Во-первых, она была старше его лет на пятнадцать (это минимум, который удалось установить). Рост – 160 сантиметров, сутулая, худенькая, в джинсах, голос писклявый, такая, знаете, вечная девочка, со спины выглядит на двадцать пять лет. Видимо, по числу пластических операций… К моменту нашего знакомства с Гарри она вышла замуж в пятый, по-моему, раз и приобрела фамилию Людвиг. А вместе с фамилией в перспективе и немецкое гражданство.

Причем, что удивительно: муж – симпатичный человек. Настоящий бюргер. Толстый, спокойный и добрый. С бородой. Любит пиво и музыку. Далеко не дурак. Строительный инженер. Где уж они его с Ващенко откопали – Бог ведает. Говорят, на вернисаже у ЦДХ, где эта овечка невинно прогуливалась, интересуясь современной русской живописью, а Ващенко с Марианной мерзли, торгуя картинами.

Тут они его и поймали. Иди сюда…

Причем как поймали…Через некоторое время, для того чтобы соединиться с мадам Марианной, г-н Людвиг (sic!) купил однокомнатную квартиру г-ну Ващенко, правда в Новогиреево, но все равно, купил… Нельзя же выкинуть на улицу бедного художника. Как уж она представила Ващенко пылкому немцу на первых порах (ведь они все-таки вместе жили…), не знаю. Возможно, выдавала за сына. Старшего…

Но я забегаю вперед. По словам мамы, это после нее Ващенко стал такой психованный. Бросил работу в архитектурной мастерской. Объявил себя свободным художником. Стал скандалить, чуть что – в крик. Потом драться начал. Уехал в Москву. Развелся с семьей…

Когда я познакомилась с Марианной (Ващенко ее привел почти сразу, еще весной: Натуля, познакомься, это моя бывшая жена, я тебе рассказывал…), я сразу поняла, между ними до сих пор что-то есть.

По Фрейду. У этой тетеньки ведь своих детей нету, а Ващенко ее сильно моложе, и вообще – такой маленький… Но так как противник был серьезный, я сразу скандал устраивать не стала. Притаилась до времени. Веду оперативную разработку.

– Симпатичная, – говорю, – она у тебя.

Ващенко зарделся, как майская роза:

– Правда?..

Гад. У тебя. Хоть бы для вида возразил. А эта лисонька к нам зачастила.

– Наташа… Я тут вам сок принесла. Морковный. И Алисочке полезно…

(Она же, как Ващенко, на “здоровье” помешана. Что полезно, а что нет). Дистиллированную воду носом пьют. Они отчасти на этой почве и сошлись, голубки…

Но меня так просто не возьмешь, ладно. Не люблю, когда из меня идиотку делают. Дождалась я, когда и они с г-ном Людвигом нас в гости пригласили. Так сказать, дружим семьями. Европа… Гостиница “Центральная”.

Поужинали мы, поговорили, посмотрели фотографии его взрослых детей, фотографии его дома в Гамбурге, хороший дом, большой, попрощались тепло. И адресочек г-на и г-жи Людвиг я запомнила очень хорошо, хоть мы и на такси приехали.

На следующий день Ващенко надо было зачем-то с утра в ЦДХ. И, как только он ушел, я сразу собралась, сунула на всякий случай в карман ващенковский мяч длятенниса и поехала к госпоже Людвиг. С улицы попросила какого-то парня позвонить:

– Будьте добры господина Германа.

– Его нет, – отвечает жена.

Я поняла, что путь свободен.

Госпожа Людвиг удивленно спросила:

– Кто там?

Я отвечаю как можно естественнее:

– Это Наташа…

Тут она открыла дверь, и я вошла.

Увидев мое лицо, супруга немецко-подданного все сразу поняла и, прервав фальшивое “Наташенька, что случилось?..”, лишь процедила:

– Ишь ты, и адрес запомнила…

Далее все было очень банально.

Не проходя в квартиру, мы остановились в сенях. То есть, в прихожей. Как сейчас помню, на вешалке висела новая лисья шуба нашей героини. Я взяла ее за тощие грудки, приподняла, прислонила к этой самой шубе и в предельно энергичных выражениях попросила прекратить прежние неуставные отношения с Игорем. На попытку возражать и оправдываться отвечала очень резко.

Весь визит длился не более десяти минут.

– Смотри, сучка, – на прощание сказала я, – я тебя предупредила…

Эта гадюка лишь зашипела:

– Я милицию вызову…

Я говорю:

– Вызови. А я Иоганна.

– Его Германом зовут.

– Неважно, – говорю.

С тех пор она меня боится. И правильно делает…

Он меня все-таки любит

Я дослушала все истории Ващенковской мамы до конца, вздохнула и стала собираться.

Ващенко, слава богу, не было. Я, честно говоря, все боялась, что он придет, опять будет скандал, бокс, крики, но – Бог миловал. Собрались, попрощались, Валентина Михайловна меня даже поцеловала: понравилась я ей. Приезжаем на вокзал.

А у меня, честно говоря, было подозрение, было – что просто так мы не уедем. Не знаю почему. Ну не такой человек г-н Гарри, чтобы нас так просто отпустить… Я думаю, где еще он может появиться? Конечно, на вокзале. Дома, видимо, ему все-таки родителей стыдно – во весь голос не запоешь…

Так что мы с Алиской к поезду тихо-тихо так подошли, чуть ли не крадучись, загрузили вещи, а времени-то еще полно, заранее приехали… Да еще жарко в купе, лето же… И мы решили выйти на перрон – перекурить.

Это было ошибкой. Я-то, собственно, стояла к лесу задом, или лучше сказать, спиной, не видела, так сказать, приближения любимого, но Алиска вдруг говорит: ма-а-м… – и расширенными глазами смотрит мне куда-то за спину.

Я оборачиваюсь и вижу: он. он, родимый…

Что говорить, был хорош. Как говорится, в образе.

Одежда нашего бенефицианта была в художественном беспорядке: рубашка выбивалась из брюк и так распахнута на груди, что видна скудная растительность, куртка тоже, разумеется, расстегнута, чуб дыбом, глаза горят, и весь облик вообще несколько смазанный – не то падал где-то, не то просто общее ощущение такое – колеблющееся; увидел нас и как закричит на весь перрон:

– Наташка-а!!.

Разумеется, все, кто был на перроне, с интересом оглянулись. Пожилая проводница, увидев нашу с Алиской реакцию, спрашивает:

– Ваш?

И, не дожидаясь ответа, участливо покачала головой:

– Хорош…

Ващенко подбежал, я по привычке подумала – будет бить, подобралась вся, сгруппировалась, чтобы падать не больно было, а он вдруг сам на колени ка-ак упа-дет!.. Я испугалась. А Алиска, та вообще, бедная, шарахнулась. Ребенок ведь.

– Мам, че это с ним? – говорит…

Я говорю:

– Встань, придурок, люди же вокруг…

А он обнял мои колени и рыдает, натурально в голос рыдает:

– Не вста-ану!.. пока не простишь. Прости, – говорит, – меня, Наташка…

А вокруг, повторяю, народ. Который, разумеется, отойдя от первого испуга, смеется. Наверное, картина со стороны была – чудо. Шекспир – Двенадцатая ночь или Иван Грозный убивает своего сына.

Коленопреклоненный, рыдающий Ващенко и я, пытающаяся привести его в чувство или хотя бы немного приподнять. Столько экспрессии было в этой сцене, что к нам не решились подойти даже обходившие свои владения привокзальные менты. Только оглядели внимательно всю композицию издали. Тут пришлось, конечно, Ващенко, продолжая рыдать в голос, слегка привстать.

Смешные у нас милиционеры, главное для них – не рисковать, смотрели-смотрели, но не подошли. А вдруг укусит?

Тут проводница и говорит: прощайтесь, молодые люди.

Что при этом произошло с Игорем Николаевичем, описать практически невозможно. То есть тут было все: опять колени, руки (простирание и заламывание), вскрики, земные поклоны и даже угрозы лишить себя жизни… Но, видя нашу твердую решимость уехать, он прибег к международному посредничеству – бросился на проводницу.

– Умоляю, – кричит, – помогите!

Тетка шарахнулась:

– Чем же я вам помогу?!

– Удержите мою жену от необдуманного шага!..

И знаете, что сделал? Вцепился в поручень при входе в вагон и собирается войти.

– Где тут, – говорит, – у вас стоп-кран?

Тут мне проводница и говорит:

– Выносите вещи, девушка, мне при отходе ЧП не нужны.

Да я и сама, впрочем, уже собиралась это сделать. Ну как его в таком состоянии оставишь – я же не изверг. Да и не чужой он мне человек. И Алиска конечно, тоже, меня за рукав дергает: мам, давай останемся на денек, чего там, ну его, этого психа…

Так что пошли мы с сумками при всем честном народе обратно. Тут и поезд тронулся. Все, разумеется, на нас смотрели, даже носильщики. Кто, как говорится, плакал, а кто смеялся…

А Ващенко хоть бы хны. Идет счастливый, улыбается, щебечет, держит меня за руку… Моментально успокоился. Что-то мне стал рассказывать… Мне бы тут понять – в какие железные объятия я попала, но бабы же дуры – вместо этого я подумала про себя: как страдал, как страдал, хоть и дурак, а все-таки любит меня, наверное…

Отелло и Дездемона

Ващенковская мама, когда мы вошли, сказала: ну, слава Богу… Но глаза отвела. Так я и не поняла до сих пор – это она ему сказала, когда наш поезд, или он сам догадался?.. И еще – интересно, она знала, что он устроил на вокзале? То есть это был рядовой сьемочный день или все-таки премьера в нашу честь? Впрочем, сейчас это все уже неважно…

Я тогда решила – забыть. Ну мало ли – воспоминания… И все былое в отжившем сердце ожило. Ведь так плакал.

Но вскоре я поняла: ростовское танго с бывшей подругой – это вовсе не сингл “Remember”. Это ващенковская болезнь. Болезнь называется “на кого б залезть”… Он просто не может, чтобы рефлекторно не кидаться на женщин. На всех женщин, попадающих в его поле зрения. Неважно, бывшая ли это подруга, известная вдоль и поперек, прекрасная незнакомка в метро или случайная продавщица магазина “Продукты”. Реакцию вызывал практически любой обьект женского пола.

Вы мне не поверите, но доходило просто до смешного. В основном он с друзьями, еще двумя такими же больными, как он, “живописцами”, окучивали ЦДХ, Центральный дом художника на Крымском мосту. А там ведь контингент очень специфический: студентки, одинокие гуманитарии женского полу, кому делать нечего, гости столицы, изредка просто интересующиеся… Трудовая интеллигенция одним словом, вся сплошь озабоченная и замороченная. По ней наш герой и специализировался, безошибочно полагая – эти быстрее дадут…

Причем, что интересно: выбирал в основном иногородних… Уж я не знаю, почему… Легче познакомиться, может быть. И так легко, а тут еще легче. Ведь все (или почти все) иногородние девушки сейчас приезжают в Москву с тайной мыслью – а вдруг он, суженый? Плюс квартира на улице Горького?..

Сколько мне крови эти гастролерки попортили, трудно описать. Особенно сначала. Кто только не звонил… От Калининграда до Находки. И что самое главное – эти дуры не подозревали, по-видимому, о существовании разных часовых поясов. То есть вся Сибирь, Урал и Дальний Восток рвались к Ващенко по ночам. И чем дальше в глубь страны – тем позже звонили…

В Москве три, а в Петропавловске Камчатском – полночь…

Лежишь, бывало, ночью, можно сказать, дремлешь в объятиях милого, и вдруг звонок. Он у него еще такой противный – сначала какой-то дребезг с рычанием, а потом пронзительная трель: др-р-р-з-и-и-инь!!!

И я бы ничего, перевернулась на другой бок и сквозь сон, может быть и не услышала: мало ли, ночь, ошиблись номером – но Ващенко каждый раз дергался, как ужаленный. Прямо подскакивал на месте.

Телефон стоял с моей стороны. Беру трубку. – Алле? – говорю. А там девичий голос (очень вежливый от неожиданности ): будьте добры Игоря… (И ведь все молодых выбирал, подлец…) Я конечно, любезно спрашиваю: девушка, а вы знаете, сколько времени?! – Но трубочку передаю. – Тебя, – говорю, – милый… – А он шепчет: скажи, что меня нет!.. Я уехал!.. – Я говорю: бери трубку! – Трясущимися ручками берет. Голосом Ивана Козловского говорит: Да?.. Я слушаю… Н-нет… Это не Игорь…

Ну, дальше я не слушала. Накинула платье и гордо удалилась на кухню. Сижу – курю. Типа – я в негодовании. На самом деле негодовала я первые три, от силы – четыре раза. На пятнадцатый раз негодовать глупо.

Минут через пять появляется Ващенко, прыгающий на одной ножке со штанами в руках… Я сначала испугалась: может уронил что, на ногу-то, на нервной почве… Но потом поняла: не может от испуга попасть в штанину. В одну попал, а в другую – не может.

Подскакал к столу. Смотрит на меня:

– Натуля, что ты… Иди ложись…

Тут я говорю голосом, рождающим эхо:

– Где ты их находишь?!

Затравленный взгляд, дрожащие губы:

– Кого?

– Баб этих!

Опять затравленный взгляд, пауза. После паузы дрожащим голосом:

– В “Макдональдсе”…

Да, первое время я напрягалась и ревновала, потом перестала обращать внимание: подумаешь, привычки прежней, холостяцкой жизни, постепенно отстанут, человеку же не двадцать лет, но потом, со временем, это стало меня как бы это сказать… нервировать. Три месяца проходит, полгода, а звонки все идут и идут… И главное – количество их не уменьшается!.. А периодами даже наоборот – растет! То есть, думаю, что это значит? Что не прекращает гад свою гнусную деятельность, продолжает цепляться к девкам!.. Причем головой я понимала, что с ним ничего не сделаешь – характер, – горбатого, простите меня, могила исправит, но ничего не могла с собой поделать: обидно же… Причем на нервной почве стало у меня возникать ощущение, что он водит их днем, когда я на работе…

У меня появилась неуверенность в себе. От неуверенности пошли скандалы. Потом я, по совету подруги, не пришла домой ночевать. Скандалы усилились. Теперь неуверенность почувствовал Ващенко. Исходя из общего стиля наших отношений, довольно часто доходило до рукоприкладства. Я начала ходить в припудренных синяках…

Причем схемы конфликтов не отличались разнообразием. Чаще всего это происходило так.

Я в чистом виде (никаких романтических историй, клянусь!..) задерживаюсь на работе. Причем ненадолго – часа на полтора. Часто даже звоню, предупреждаю. Ващенко в это время готовит ужин. Почему-то на мои предупреждения он не обращает внимания. (В трубке, когда я звоню, с его стороны молчание и вздохи). Ставит ужин на стол. Ждет. Меня нет. Начинает нервничать. Меня нет. Далее все развивается по одному и тому же сценарию с небольшими вариациями…

Действие первое.

Я прихожу. Ващенко с надрывом указывает мне на накрытый стол и удаляется в свою комнату. Там он закуривает сигару (заметьте стиль: сигару, а не сигарету!) и – садится за мольберт. На улице, как правило в это время уже довольно темно, так что, о том, что он там пишет, можно только догадываться. Причем пишет маслом… Этюд в багровых тонах. Я, уже предчувствуя дальнейшее, как можно дружелюбнее кричу из кухни:

– Игоречек!.. Иди кушать!..

Он не появляется. Я подхожу, пытаюсь его обнять. Говорю:

– Ну, что ты?

Ответ, исполненный холода и достоинства:

– Я? – Это произносится даже с подвыванием, на прибалтийский манер: яа? – Ничего. А ты что?

Моя рука, разумеется, отстраняется. Гордо поднятая голова. Размашистые движения кисти. Ухожу на кухню и пытаюсь как можно больше проглотить до начала следующей серии.

Максимум минут через пять появляется Ващенко. Где это у Пушкина? “Выходит Петр. Он разгневан. Лик его ужасен…”

Действие второе.

Вначале он всегда задает один и тот же вопрос:

– Где ты была?!..

Вопрос задается дискантом. Я стараюсь отвечать ему как можно более миролюбиво:

– На работе… Ты же знаешь… Садись…

На лице Ващенко появляется улыбка Цезаря “И ты, Брут”:

– На какой работе?! – восклицает он с надрывом. – Время – полдесятого! Все давно разошлись!..

– Как на какой… – смирно, заметьте, смирно! даже, я бы сказала, со смирением, отвечаю я. – В галерее… Рошняк приходил (это довольно талантливый художник, картины которого мы продаем), мы поговорили…

Закончить я не успеваю.

– Ах, Рошняк приходил… – голосом питона Каа зловеще говорит Ващенко. – Рошняк. Хорошо… А еще кто был?

Мне уже хочется послать его куда-нибудь подальше. Почему я должна оправдываться и, главное, непонятно в чем?! Но я сдерживаюсь…

– Толик. Рыба…

Продолжаю наш путеводитель. Толик – это наш, как бы это получше выразиться – внештатный сотрудник и друг. Рыбой его прозвали за большие очки и совершеннейшую флегматичность. Иногда мы его просим о чем-нибудь, что-нибудь прибить, отвезти, поднести, мужчин-то вокруг мало… Иногда заказываем небольшую работу (он тоже “пишет”, но весьма средне…).

Ващенко его хорошо знает, причем знал еще до меня. Присутствие Рыбы означает абсолютную безопасность с точки зрения, так сказать, д' амур (кто же будет заводить романы при общих знакомых) и я специально упоминаю про него, чтобы успокоить Ващенко. Но – не тут то было, Ващенко ваши аргументы не нужны, потому что он – он знает настоящую правду!..

Он усмехается:

– Я тебе не верю.

Ну что тут остается делать… Сначала я растерянно спрашиваю “почему?”, но потом в какой-то момент у меня кончается терпение (нервы-то не железные, и потом я же правда была на работе!..) и я начинаю орать.

Ору я всегда что-нибудь несвязное, обида в этом тексте перемешана с оскорблениями, много упоминаний о том, что я устала, что он надоел мне со своей бессмысленной и болезненной ревностью, что он меня доведет своими упреками, что я ему действительно изменю, хотя бы для того, чтобы не обидно было получать упреки и в целом все это звучит довольно убедительно, хотя и жалко. Во всяком случае, так мне кажется. Но повторяю, Ващенко не нужны доказательства моей невиновности. Он хочет одного – чтобы я заорала.

И когда это наконец происходит, он орет в ответ:

– Проститутка! Ты переспала со всем ЦДХ!.. Мне стыдно перед ребятами!..

И для усиления драматического эффекта иногда еще кидает что-нибудь на пол. Что-нибудь, разлетающееся на мелкие кусочки. Например, тарелку со своим любимым овощным рагу.

Я тоже что-нибудь кидаю, и после этого сцена, как говорится, приобретает известный динамизм…

Нет, в принципе, его можно понять – сидит человек целыми днями дома, в основном околачивает груши, хотя считается, конечно, что он работает. Но я-то знаю, как он работает: мольберт весь в пыли – вот энергия и накапливается… Надо же ее куда-нибудь девать. Секс со мной в рабочие дни никакой, устаю я очень, девчонок каждый день приглашать нельзя, начнут проблемы возникать, да и не всегда они имеются, девчонки-то, вот ему (и энергии) и приходится искать иные пути. Нетрадиционные, так сказать…

Я понимаю его. Но от этого мне не легче.

Наши конфликты могут продолжаться по нескольку часов, иногда всю ночь, в несколько туров или повторяющих друг друга серий, пока у Ващенко не кончится пластинка. А заканчивается она обычно лирической мелодией, ноктюрном “Раскаяние” – и это будет последний аккорд.

Действие третье

Я, бездыханная, лежу на кровати. Попробуйте выдержать хотя бы час непрерывной мужской истерики, когда вам припоминается все: все обиды, все ваше неправильное поведение с ним и, что интересно, без него за последние десять лет, все отрицательные характеристики и негативные отзывы на вас, начиная с раннего детства, продолжая в юность и зрелость (жанр “мне все говорили, что ты”)… и вы поймете, почему я лежу. Если вы поприсутствуете при подобной экзекуции хотя бы час, через час пятнадцать вы будете лежать не на, а под кроватью…

Ващенко располагается на полу рядом. Некоторое время он сидит молча и до меня доносится только его тяжелое дыхание. Я знаю, что сейчас по его лицу катится скупая мужская слеза.

Потом раздается шепот:

– Наташка!!..

Я молчу.

Некоторое время так и проходит – в молчании. Если я чуть-чуть приоткрою глаза, то увижу, как Ващенко, подпершись рукой, горестно смотрит на меня. Повторяю, из глаз его катятся крупные слезы. Он чувствует себя виноватым. Это входит в обязательную программу…

– Наташка, прости меня…

Причем, что интересно, прощать его совершенно не обязательно, так как если вы попадетесь на эту удочку, то еще два часа будете его утешать по схеме:

– Я тебя простила, ложись.

– Не лягу! Какая я сволочь!..

Вся сцена обычно завершается половым актом, который происходит в среднем около 4.30 утра по московскому времени и не только не доставляет вам удовольствия, но буквально превращает вас в котлету. Этим поучительным зрелищем и заканчивается вечер…

Так что, не попадайтесь на удочку, не открывайте глаз – и тогда у вас есть шанс, что наш герой устанет совеститься, отстанет от вас и уснет прямо тут же, сидя у кровати…

Правда, и это еще не конец. Вы и здесь рискуете, так как не исключено, что он вдруг разозлится на ваше бессердечиеи выдаст на-гора еще одну порцию скандала, этакий автершок, как говорят сейсмологи и, может быть, даже сильный, дернет вас за ногу (было несколько раз) или начнет, вас, лежащую, вдруг душить (тоже возможно, но реже, все-таки силы под утро уже не те), но, как говорит пословица – попытка не пытка, в конечном итоге вы ничем не рискуете, так как в той или иной форме тактильного контакта с милым вам все равно не избежать…